Большевицкая Казань была взята 7-го августа. В этот же самый день восстали рабочие ижевского и воткинского заводов, отрезав таким образом хлебородное Прикамье от Москвы. Казалось, что приближается момент падения советской власти. В надежде, что удастся окончательно нарушить равновесие красной армии, Каппель бросил нас на Свияжск, бывший центром сопротивления красных на Казанском фронте. Эта попытка не удалась, и 28 августа нам пришлось откатиться назад. Эта неудача объяснялась, однако, не тем, что план был ошибочен, но целым рядом условий. И прежде, чем описывать начавшуюся трагедию, необходимо проанализировать эти условия.
Каппель тогда командовал только одним, хотя и наиболее сплоченным и наиболее успешным отрядом Народной армии. С его точки зрения, удержание Казани, Симбирска и даже Самары в условиях этой стадии гражданской войны, не являлось важным. Стремительное наступление на Москву любой ценой расшатало бы организацию советской власти и сделало бы возможным поголовные восстания вокруг Москвы, создало бы паническое настроение в советском правительстве. В этих условиях захват Москвы небольшими силами был возможен. Но насколько "небольшими"? В масштабе 10-15 тысяч войск, особенно сильных кавалерией.
Но у Каппеля таких сил не было. У него были только 2-3 тысячи бойцов, которые вот уже в течение трех месяцев выдерживали непрестанные бои с превосходящими силами противника. Самарское правительство – "Учредилка" – не назначило Каппеля командующим всеми его войсками, хотя всем было хорошо известно, что он был блестящим командиром. Самарское правительство не изжило еще психологии 1917 года и опасалось контрреволюции не меньше, чем большевиков. Но дело было не только в этом. Во-первых, Самарское правительство не решалось на мобилизацию населения, на что пошла Москва. Почти до конца своих дней Комуч опирался на добровольцев и чехов. Но в условиях гражданской войны число добровольцев не может быть значительным. Самым лучшим было призвать солдат, бывших в старой армии. Они были обучены, и их легко было организовать в крупную силу. Но Комуч боялся их: он считал, что они заражены большевизмом, и предпочел призвать в армию два контингента молодежи. Но молодежь надо было обучить, на что требовалось несколько месяцев, а этих месяцев-то и не было; по своему духу молодые люди оказались не лучше более старших возрастов. Больше половины их на призыв вообще не явились, а многие из явившихся вскоре "растаяли". Таким образом, Самарское правительство не сумело организовать армии наилучшим образом и не сумело использовать имевшиеся части и талантливого командира.
Имелось, конечно, 50 тысяч чехов – крупная сила, если бы только эта сила была использована надлежащим образом. Но только примерно 10 тысяч чехов (а может быть, и меньше) принимали участие в борьбе, остальные же охраняли железную дорогу, несли гарнизонную службу и спекулировали. Те же, которые принимали участие в борьбе, быстро выдохлись. Они успешно воевали в течение первых месяцев, но когда борьба затянулась, когда она перестала быть легкой прогулкой, на которой можно было и обогатиться, пыл чехов быстро остыл. Например, план захвата Свияжска частями Каппеля предусматривал удар чехов по Романовскому мосту через Волгу. Это отвлекло бы крупные силы красных и позволило бы захватить Свияжск. Но чехи, продвинувшись из Казани на несколько верст, затем отступили без всякого повода и без предупреждения и подорвали возможность успеха частей Каппеля.
Восстание ижевских и воткинских рабочих могло бы также стать крупным событием – в их рядах насчитывалось свыше 40 тысяч человек. Но опять-таки наследие революции дало знать себя и здесь; они не подчинялись никому. У них были и офицеры, но только свои, местные. Они не выступали против красных, а только удерживали свою территорию. Эта местная политика совершенно сняла их со счетов в решительных битвах, которые разыгрались на Волге. И уже только потом, когда их немного переформировали и дали им таких доблестных начальников, как полковник Молчанов, капитан Ефимов и другие, ижевцы и воткинцы превратились в грозную силу и буквально делали чудеса, проявив свое упорство до конца войны.
Наконец, одновременно с Самарским правительством на территории Сибири возникло Сибирское правительство, которое, по крайней мере, в военном отношении распространило свою власть на территорию Урала. На Урале было свое правительство, но оно не имело ни денег, ни вооруженной силы, и потому попало в зависимость от Омска ("столицы" Сибири). В начале политическая физиономия Сибирского правительства была почти такова же, как и у Самарского: большинство его состояло из социалистов-революционеров. Но, к сожалению, под давлением казачьих и других офицерских организаций это правительство шаг за шагом изменялось в своем составе и постепенно превратилось в центр противосамарских течений. Выражение "к сожалению" употреблено здесь не в том смысле, что социалисты-революционеры были бы лучшими правителями, чем правые группировки Омска, а только в том, что если бы Омск и Самара имели однородные правительства, они могли бы легче договориться, оказать друг другу помощь и, в конце концов, образовать одно правительство, которое стало бы всероссийским правительством. Но этого не случилось. Самарское правительство до конца осталось почти исключительно эсеровским правительством.
В течение этого периода Сибирское правительство все больше и больше правело. Некоторые эсеры из него ушли, других "ушли", некоторых убили (Новоселов и др.). Председатель совета министров Сибирского правительства Петр Вологодский был известен как социалист, но это было недоразумение чистейшей воды – он был старый судебный деятель, весьма порядочный, любивший произносить речи со слезой, но человек он был безвольный и без какой-либо программы. За его спиной стояли два молодых напористых человека – "Иван Михайлов (не смешивать с Павлом Михайловым, эсером, членом Западно-Сибирского комиссариата, который и положил начало Сибирскому правительству), известный в Омске под кличкой "Ванька-Каин", и юрист Георгий Гинс. Сибирское правительство выступало под бело-зеленым знаменем областничества, но это была только удобная вывеска для противодействия Самаре. Ни Михайлов, ни Гинс не были по своим убеждениям областниками-сибиряками и довольно быстро сбросили эту маску.
Наличие политических центров – Самары и Омска – повлияло на исход борьбы чрезвычайно отрицательно. Сибирское правительство начало захватывать территории, которые никогда не были частью Сибири, как, например, Челябинский и Златрустовский уезды. Мало того – Сибирская армия переманивала офицеров из армии Самарского правительства, обещая им крупное жалованье (в Народно-добровольческой армии жалованье было номинальным), и между двумя правительствами началась таможенная борьба: Омск придерживал хлеб, Самара придерживала нефть. Все это было крайне ненормальным. Сибирская армия не послала на Волжский фронт ни "одного солдата" ограничивая свое участие в вооруженной борьбе Екатеринбургским фронтом.
Союзникам и чехам было ясно, что существование двух почти враждебных друг другу правительств являлось вредным, и с первых шагов этих правительств они стремились к их объединению. Первое совещание представителей Самары и Омска состоялось 15 и 16 июля в Челябинске. Поезда их стояли, как это и полагается независимым правительствам, параллельно друг другу, и, несмотря на прекрасный обед, данный сибиряками, стороны ни до чего не договорились. Самара тогда была в упоении от побед Народной армии и полагала, что Сибирское правительство как местное должно подчиниться Самаре, власть которой основывалась на Учредительном собрании. Омск же, представленный "генералом" Гришиным-Алмазовым, Михайловым и юным Головачевым, полагал, что его власть не хуже Самарской, и ни о каком подчинении и не думал. Разговоры ни к чему не привели, поезда разъехались в разные стороны, и почти 40 дней, потраченные на переговоры, были бесплодными.
Читатель увидит в дальнейшем, какую важную роль сыграли эти совещания. Первая неудача, конечно, не обескуражила союзников и чехов, и давление на обе стороны продолжалось. Второе совещание должно было открыться в Челябинске 6-го августа, и предполагалось, что на нем уже будет создано Центральное правительство. Но сибиряки не торопились с приездом. Совещание под давлением союзников, в конце концов, открылось, но только 23 августа, и на нем, помимо представителей двух правительств, были также представители центральных комитетов политических партий, союзников и чехословаков. Председателем совещания был избран Авксентьев, который хотя и был в прошлом социалистом-революционером, но держался подальше от Самарского правительства, заявляя, что партийная власть в данный момент губительна. Он похвалил Сибирское правительство и представлял на совещании группу "Единство", в которой было больше сановников, чем рядовых членов. Задача совещания оказалась очень скромной – определить, что будет иметь право быть представленным на следующем совещании в Уфе, которое должно было открыться 1-го сентября, но открылось формально только 8 сентября, а на самом деле – только 12-го сентября, когда в Уфу соизволил прибыть представитель Сибирского правительства. Таким образом, два чрезвычайно важных месяца для борьбы с красной армией были потеряны – объединенное командование не было образовано, армии были изолированы друг от друга, не было общего плана борьбы, и были даже полувраждебные, если не просто враждебные, отношения.
Еще одна очень важная деталь. На втором Челябинском совещании Сибирское правительство было представлено его военным министром Гришиным-Алмазовым. Этот молодой генерал, произведенный в генералы в Омске в 1917 году, числился социалистом-революционером. Но в 1918 году он уже был независимым. Человек он был энергичный, неплохой организатор, демократический по внешности, хороший оратор, но с диктаторскими замашками. Он был несомненным и искренним сторонником союзников, главным организатором противобольшевицких сил в Западной Сибири и организатором Сибирской армии. На одном банкете в Челябинске, задетый резким, бестактным и ироническим замечанием английского консула в Екатеринбурге по адресу русских, он заявил, что русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских. Представители союзников протестовали. Правые элементы в Омском правительстве воспользовались этим и уволили Гришина-Алмазова. Новым военным министром был назначен старый полицейский служака Иванов-Ринов, который вступил в должность, не ожидая сдачи дел Гришиным-Алмазовым. Первым приказом Иванова-Ринова по вступлении его на министерский пост было восстановление погон. Надо заметить, что Народная армия погон не носила, потому что в эпоху гражданской войны масса солдат видела в них символ старого режима, и незачем было ради честолюбия и тщеславия какой-то кучки ставить в опасность большое дело освобождения родины. Второй приказ генерала Иванова-Ринова от 13 сентября (об офицерах) был еще более серьезным по своим последствиям. Об этом будет сказано ниже.
Таково было положение в отношении организации армии и тыла на стороне противобольшевиков. Между тем, на большевицкой стороне происходили большие изменения. Во-первых, с добровольческим началом организации армии было покончено. Москва призывала в ряды армии одну возрастную группу за другой, и призвала в армию также и офицерство. Огромное большинство офицеров и унтер-офицеров оставалось на территории советского правительства. Уклоняться от призыва было опасно – политика террора и расстрелов начала проводиться систематически. Кроме того, был организован институт политических комиссаров, чтобы лучше следить за офицерами. Отныне офицер превращался только в технического специалиста, комиссар же отвечал за политическую сторону дела. Комиссары назначались обычно из надежных коммунистов.
Еще одно обстоятельство было на руку большевикам. Окраины, снабжавшие центр сырьем, были охвачены огнем восстаний. Без сырья многие заводы и фабрики остановились. Правительство посылало верных ему рабочих в красную армию для укрепления там дисциплины. Повторные мобилизации членов коммунистической партии служили той же цели. Постепенно в каждой воинской части создавалось надежное ядро, которое помогало поддерживать дисциплину и воинский дух на должной высоте. К концу гражданской войны армия насчитывала 280 тысяч коммунистов. Беспощадная расправа грозила тем солдатам, офицерам и даже целым частям, которые бежали с поля сражения, отказывались подчиняться командирам или плохо вели себя в отношении гражданского населения. Конечно, все это создавалось не сразу; многие части были еще ненадежны, были случаи беспорядочных отступлений, сдач противнику или просто переходов на сторону "белых", но было несомненно, что дисциплина укреплялась, армия подтягивалась, наводился порядок на фронте и в тылу, создавались устойчивые части, на которые можно было положиться в критические моменты.
Было и еще одно важное обстоятельство в пользу большевиков. В течение всей гражданской войны на нашей стороне армия была забытой частью населения. Тыл ни в чем себе не отказывал и жил полной жизнью, не зная лишений, и лишь армия была предоставлена самой себе. Часто она была разута, раздета, голодала и холодала. У большевиков проводилась беспощадно политика подчинения интересов тыла интересам фронта. "Все для фронта!" – таков был лозунг, который претворялся в жизнь. Тыл переживал лишения, но армия снабжалась и питалась лучше, чем тыл. Опять-таки было много непорядка, безалаберности, глупости, но в основном мобилизация тыла для нужд войны была произведена и сказалась на исходе борьбы.
Вот один из примеров. Успехи Народной армии на Волге и взятие Казани в значительной степени были обязаны организации "белыми" Волжской флотилии. Для успеха на Волге большевикам необходимо было создать свою флотилию. Они вооружили лучшие быстроходные пароходы в Нижнем Новгороде и, несмотря на огромные трудности, сумели перекинуть из Балтийского моря по Мариинскому каналу, Шексне и Волге три миноносца и ряд быстроходных катеров, которые радикально изменили соотношение сил у Казани и создали маневренность для красной армии, не хватавшую ей до того.
Такова была та обстановка, в которой генерал Иванов-Ринов отдал свой приказ 13 сентября 1918 года. Процитирую часть этого приказа: "Одни (офицеры) поступали сознательно и активно работали в совдепах. Это явные предатели. Другие несознательно, из-за нужды и отсутствия работы, поступали на службу к большевикам. Это малодушные. Между этими двумя категориями большая разница. Но как первые, так и вторые заслуживают кары. Предатели должны быть осуждены – их место в тюрьме. Малодушные заслуживают некоторого снисхождения. Приказываю таких офицеров и чиновников зачислять в нестроевые части рядовыми и только по ходатайству начальников, по искуплению вины переводить рядовыми в строевые части. В строевых частях боевыми подвигами возможно окончательно искупить свою вину. Особо отличившихся предоставляю право начальникам назначать на командные посты".
Политика в отношении офицеров, проявившаяся в этом приказе, была политикой Омской белой армии до конца борьбы. Были случаи, когда, например, командиры советской дивизии, перебежавшие на сторону белых, арестовывались и заключались в тюрьму или под стражу, и проходило несколько месяцев, прежде чем разбиралось их дело. Согласно этому приказу полковник Каппель, генерал Петров, полковник Махин и многие другие офицеры, оказавшие бесценные услуги белому делу, должны были быть разжалованы в рядовые!
Начиная с 12 июня 1918 года по август 1920 года, в красную армию было мобилизовано 48409 бывших офицеров, 214717 унтер-офицеров и 26766 докторов и ветеринаров. И вот этим сотням тысяч русских людей Иванов-Ринов бросил обвинение в сотрудничестве с советами и угрожал тюрьмой и разжалованьем в рядовые, если они попадутся в руки Сибирской армии. Удивительно ли, что постепенно молва об этом разошлась далеко, и офицеры и унтер-офицеры начали прилагать усилия, чтобы избежать этой печальной участи.
Любопытно, что за тот же период (14 месяцев) советское командование послало в красную армию 14390 офицеров, которые служили в белых армиях и были взяты в плен, на должности командиров.
Все эти меры, проведенные красным командованием, начали сказываться положительным образом. Полковник Каппель захватил Симбирск 21 июля. Но уже 10 августа, через 20 дней, и через 3 дня после захвата Казани Симбирск оказался под угрозой: молодой командир красной армии Тухачевский начал наступление на город. Каппелю и всем нам, бойцам Народной армии, пришлось срочно идти на помощь Симбирску. Три дня продолжалось сражение (14-16 августа); красные потерпели поражение и отступили. Но уже тогда Каппель почувствовал перемену. Он сообщил генералу Петрову, начальнику штаба в Самаре: "Мы ожидали, что покончим скоро, а разыгралось целое сражение, причем мы старались нанести удар своим правым флангом, а красные – своим правым. И уже прежней уверенности не было. Выручил энергичный удар самарцев в центре. Мы обеспечены от нового удара не более, как на две недели". И Каппель не ошибся: за эти две недели Тухачевский переорганизовал свои части и начал новое наступление на Симбирск. И давление красных сил чувствовалось не только в направлении Симбирска и Казани, но также и на юге – под Сызранью и Николаевском. Последний город несколько раз переходил из рук в руки.
В предыдущей главе я описал попытку со стороны полковника Каппеля прорваться в тыл красным в районе Свияжска. После неудачи этой попытки Симбирск просил послать спешно помощь. Но послать эту помощь было нелегко, так как нажим на Казань усиливался, а наша "столица" – Самара – не имела никаких резервов и подкреплений. Почти сразу же после отбытия Каппеля и его воинских частей из Казани там произошло восстание рабочих, к которым присоединились некоторые молодые части. Восстание это было жестоко подавлено, но оно подорвало дух чешских и русских бойцов. В ночь на 10 сентября Казань была оставлена белыми частями. Несколько тысяч жителей Казани бросили город вместе с войсками. Население бежало, как могло – на повозках, пешком, везя с собой, что можно, или отступая с пустыми руками. Бесконечной лентой потянулись беженцы – сначала к Лаишеву на Каме, а потом – к Волго-Бугульминской железной дороге, напоминая времена великого переселения народов. Если бы все беженцы-мужчины были в свое время мобилизованы и получили оружие, из них можно было бы организовать внушительную силу. Но В.И. Лебедев и капитан Степанов, стоявшие во главе власти в Казани, скрывали до последнего момента истинное положение на фронте. Да и обыватели сами не проявляли большого энтузиазма защищать город с оружием в руках. Эта картина повторялась снова и снова в период гражданской войны.
Чтобы помочь Симбирску, Каппель погрузил свои части на пароходы и баржи и отправился вниз по течению. Примерно на полпути, не доходя до селения Тетюши, наши пароходы и баржи встретили баркас, специально посланный из Симбирска с сообщением, что дни Симбирска сочтены, и подходить к городу на пароходах может быть рискованно. Каппель решил тогда высадиться в Тетюшах и двигаться походным порядком по левому берегу Волги к Симбирскому железнодорожному мосту через Волгу. На следующий день, подойдя к этому мосту, мы увидели, что он был забит отступавшими по нему эшелонами и измотавшимися воинскими частями.
Скоро мы узнали, в чем было дело: наши части, сдерживавшие красных в течение нескольких дней в ожесточенных боях, окончательно вымотались и теперь хотя и в полном порядке, но отходили к самой окраине города. Это показало, что мы хорошо сделали, высадившись в Тетюшах: в противном случае, находясь на пароходах, мы могли попасть под огонь неприятеля.
Поставив орудия на хорошо укрытую позицию, я весь тот день энергично обстреливал красных в юго-западной окраине города, прикрывая отход симбирцев. Каппель со своим штабом находился недалеко от моста, следя за ходом событий. Он оставался там неотлучно, до тех пор, пока не переправились на левый берег главные части.
Занятый в течение дня стрельбой по красным я увидел Каппеля только поздно вечером, когда направлялся в деревню Часовня. По мосту еще двигались на левый берег Волги остатки симбирцев. Я тоже снял свои орудия с позиции, так как продолжать стрельбу было невозможно из-за быстро спустившихся сумерек. Обгоняя нас, Каппель задержался ненадолго и с горечью сообщил мне, что отдал приказ: как только все симбирцы перейдут через мост, наши саперы должны взорвать его. Подъехав ко мне совсем близко, он тихо сказал: "Какая нелепость! Русские люди должны взорвать русский мост! Но я приказал взорвать лишь с одного конца пролета, чтобы пролет не упал в Волгу". Сказав это, он пустил коня рысью, а я со своими орудиями пошел шагом.
Симбирск был занят красными 12 сентября, черед два дня после падения Казани и на день позже горделивого обещания Тухачевского Троцкому. 13 сентября я опять выехал на позицию. Но на этот раз я поставил орудия подальше от Волги, укрывая их за складками местности. Моей задачей было обстреливать правый берег Волги на случай, если Тухачевский попытается переправить свои войска через Волгу на баржах или плотах.
Скоро Каппель с двумя офицерами штаба на рысях проехал к мосту, чтобы присутствовать при взрыве. Через каких-нибудь полчаса, когда все симбирцы были на нашей стороне, мы услышали страшный взрыв, от которого стало тяжко на душе. С правой стороны Волги, с городской окраины или из самого города, скрытая за строениями красная артиллерия энергично обстреливала наш берег и дороги, ведущие от моста на восток.
Разведка доложила, что красные начали переправляться через Волгу ниже Симбирска. Чтобы не быть обойденными, отряды Народной армии начали двигаться в направлении симбирцев, шедших впереди. Перед Каппелем стояла чрезвычайно трудная задача. Во-первых, он должен был отступать по Волго-Бугульминской железной дороге очень медленно, сдерживая противника, чтобы дать возможность отступившим из Казани присоединиться: иначе они все могли оказаться отрезанными. Эта задача была выполнена: дня через два казанцы подошли к нам. С присоединением симбирцев и казанцев Народная армия была переименована в Волжскую группу.
Наличный состав Волжской группы трудно было учесть. К тому же, некоторые из отступавших, например, казанские драгуны и другие мелкие соединения, пройдя два дня в общей колонне, затем по своей инициативе взяли направление прямо на Сибирь. Так как красные в Приуралье еще не были организованы, нашим казанским кавалеристам удалось проскочить до Челябинска.
Посланные им вдогонку телеграммы с приказом о задержании ни к чему не привели. Они ушли к Омску, так как считали Омскую ориентацию более приемлемой для них: они считали, что Каппель служит социалистам-революционерам. Телеграфный приказ подействовал только на начальника беглецов, подполковника Нечаева, который и вернулся к Каппелю. Явившись к нему, Нечаев чистосердечно заявил, что большинство подчиненных ему кавалеристов предпочли служить Омску. Если это противозаконно, то пусть его, Нечаева, расстреляют. Каппель и Нечаев, оба кавалеристы, хорошо знали друг друга и по школе, и по фронту на Германской войне. В наказание за этот поступок Каппель приказал Нечаеву оставаться при Волжской группе и возглавить кавалерию и конную артиллерию (то есть меня и ротмистра Фельдмана – около 200 сабель и др., с четырьмя орудиями). Я хорошо знал Костю Нечаева еще по 5-й кавалерийской дивизии, где он считался выдающимся по храбрости кавалерийским офицером 5-го драгунского Каргопольского полка, так что я был очень рад быть его подчиненным: мы были "на ты" еще с Германской войны. Я нарочно привожу этот случай, чтобы показать, как Каппель "наказывал" провинившихся офицеров – он показывал им, что доверяет им и надеется на них, совершенно иначе, чем это делал Иванов-Ринов и его преемники.
Первая задача – дать возможность отступающим из Казани войскам и беженцам выйти на Волго-Бугульминскую дорогу – была выполнена. Но была еще и другая задача, значительно более трудная – задерживать красных так, чтобы они не вышли в тыл Самаре, потому что в таком случае весь фронт был бы прорван. Единственной силой, противостоявшей красным от Симбирска до Уфы, была эта Волжская группа, включавшая некоторое число чехов. Я говорю "некоторое число", потому что в рядах чехов началось брожение, и многие их части уходили в тыл. Они были измотаны трехмесячными боями, разочарованы поведением казанских частей, особенно драгун, и вообще начинали больше смотреть в тыл, чем на фронт.
Волжскую группу Каппель все время держал в кулаке, так как она отступала по бушующему красному морю. Красные давили с арьергарда, нападали справа и слева и часто перерезали дорогу нашему авангарду. Нужна была выдержка, изворотливость и находчивость Каппеля, чтобы поддерживать дух этой группы и беспрерывно наносить удары врагу. Зная, что Каппель не разбит и что его силы представляют угрозу красным, они не смели продвигаться в тыл Самаре, потому что сами могли оказаться в западне. Можно сказать, что если бы не Каппель, все силы южнее Симбирска, все огромное имущество и все гражданское население оказались бы отрезанными.
Недалеко от Мелекеса красные напали на нас со стороны деревни Малловка. Каппель дал им бой, после которого они разбежались по соседним деревням. При обстреле из деревни нужно было перестраивать колонну в боевой порядок, а это требовало много времени. Стычки, столкновения, бои день и ночь – такова была обстановка отступления, такова была задача, блестяще выполненная Волжской группой.
Между Симбирском и Уфой 400 с лишним верст. Каппель и его группа отступали по этой линии почти четыре месяца. Об этом отступлении больше будет сказано в следующей главе. Здесь достаточно отметить, что поставленные ему задачи Каппель разрешил блестяще. С небольшими силами он задерживал противника 120 дней. Каппель не спрашивал, какова власть в Самаре и не лучше ли оставить фронт со своими частями и идти в Омск или в другой город, где политические воззрения правителей будут ближе к его убеждениям или где оклад будет выше, и он сможет носить блестящие погоны. Такие вопросы никогда не волновали Каппеля. Он был на фронте, и этому фронту отдавал все свои силы и все свои способности.
Теперь мы вернемся в Уфу и посмотрим, как на государственном совещании русские политические деятели строили центральную власть и верховное командование, которые могли бы объединить усилия разных правительств и создать надежду на успех.
В.О. Вырыпаев
|
