За несколько лет до принудительной сплошной коллективизации, вскоре после рокового семнадцатого года была проведена вполне благонамеренная большевицкая компания по объединению людей на добровольных началах, без всякого насилия и без принуждения. Захватившие власть полуобразованные большевики пытались таким образом приблизить «светлое будущее», и показать тем самым всему миру, что всё же возможно создать «безбожный рай на земле».
Самая древняя и самая гармоничная форма сосуществования людей в живой природе – это семья. Как основополагающая ячейка любого общества она задумана Создателем и самой природой для взаимной любви, совместного проживания родственных людей и для продления рода человеческого. Во всём богатейшем и многообразном живом мире человеческая семья, сплочённая общими интересами, самая совершенная по своей структуре и внутренней организации, если она основана на нравственном законе, который возвышает человека разумного и отличает его от всякого живого существа. В сплочённой, благополучной и счастливой семье, скреплённой взаимной любовью, рождаются счастливые дети, любящие и радующие своих счастливых родителей.
В любой семье, как правило, каждый занят своим делом – родители чаще всего обеспечивают её материальное содержание и воспитывают детей, а воспитанные дети в строгости, но с любовью стараются прилежно учиться и, подрастая, помогают родителям в повседневных домашних делах и готовятся к самостоятельной жизни. Однако во многих семьях по мере необходимости всё же иногда выполняются и совместные работы, разные по трудоёмкости и содержанию и во многом зависящие от материального достатка, семейных традиций, унаследованных от предков, и от многих других обстоятельств, внутренних и внешних. Например, в деревне, как это исстари повелось, во время сбора урожая в поле выходила и выходит вся семья – родители, взрослые и даже дети, едва повзрослевшие и привыкающие к труду благородному.
Многие виды работ не всегда под силу одной семье, даже многодетной и со взрослыми детьми, и тем более одному человеку. Поэтому люди старших поколений из разных семей со своим трудовым опытом и с теми или иными знаниями и навыками ещё с древнейших времен объединяются в небольшие или большие группы, чтобы совместно построить жилище, добыть пропитание либо сделать другие полезные дела.
Возможны разные формы совместной работы на добровольных началах, по взаимному согласию. Так, рыбаки, добровольно объединяясь, закидывают длинные сети и помогают друг другу, чтобы вместе выловить, как можно, больше рыбы и улов разделить между собой. Опытные охотники предпочитают ходить на опасного зверя группой, а не в одиночку. По взаимной договорённости плотники-крестьяне строят дома в деревне, и это вполне понятно: поднять тяжёлое бревно и уложить его в верхний венец сруба один мужик не сможет при всем его желании, если даже он крепок и силён как русский богатырь. Совместно легче проложить дорогу либо построить мост через реку. Объединяются люди и на промышленных предприятиях и в разных организациях. Всё это – характерные примеры широко распространённых добровольных и свободных объединений, общими силами каждого из которых вне всяких сомнений гораздо легче выполнить ту или иную работу, особенно если она трудоёмкая и сложная.
Сначала добровольно объединялись рыбаки, охотники и строители, а потом стали объединяться и опытные мастера, в совершенстве владевшие тем или иным ремеслом. Хорошо знавшие своё дело мастера могли бы работать поодиночке подобно тому, как уединившись, дабы собраться с мыслями и сосредоточиться, творческие люди создают свои непревзойденные шедевры: поэты пишут великолепные стихи, композиторы сочиняют музыку для души, а художники творят чудеса на живописных полотнах. Но мастера всё же решили объединяться в небольшие группы, чтобы помогая друг другу и выполняя сложные работы на высоком профессиональном уровне, быть вместе и одновременно изолированными от внешнего мира и общества и в каком-то смысле быть свободными от повседневной суеты, далеко не всегда способствующей творческой работе.
Одна из первых уникальных общностей вольных мастеров возникла на Руси относительно давно, еще в XIV веке, и её называли артелью. В отличие от подобных общностей на Западе русская артель не только была коммерческим объединением мастеров узкого профиля в современном понимании, занятых общим делом, но и объединяла единоверцев, исповедовавших строгие духовно-нравственные правила, и которые в то же время всем сердцем и душой стремились к свободе и справедливости. Их сплачивали и труд благородный, и православная вера, спасавшая от греховного падения. Будучи своеобразной, тесно сплочённой и в то же время свободной организацией общественного труда, вольная артель благотворно влияла на образ жизни каждого мастера, воздавая ему по делам его и по делам его прославленного рода. Принадлежность к тому или иному роду вольных мастеров высоко и по достоинству ценилась в русском обществе.
Гораздо разнообразнее по принципам и формам организации были объединения крестьян для совместных работ. Различались они по виду выполняемых работ. Например, в России до октябрьского переворота 1917 года организовывались артели по переработке сельскохозяйственной продукции: обработке льна, сушке фруктов, выработке патоки и другие. Их средства производства по принадлежности были разные: в одних общие, в других частные, а в третьих смешанные.
Широкое распространение свободных артелей в сельском хозяйстве на земле русской долгое время сковывали крепостные цепи. Позднее, после октябрьского переворота такому вольному процессу мешало совсем другое – лишение крестьян земли и основных производственных средств. Закабалённые помещиками крестьяне не могли свободно, по своей инициативе, по своей доброй воле объединяться в сельскохозяйственные артели для совместного труда. Лишь в исключительно редких случаях заботливые помещики отпускали своих малоземельных крепостных крестьян, часто называемых безлошадными, для работы в отхожих промыслах или в небольших артелях, не связанных или косвенно связанных с сельским хозяйством. И это допускалось хозяином-землевладельцем только после полного завершения полевых работ, когда весь урожай был полностью собран, и когда появлялось у крестьян относительно свободное время.
Как правило, в отхожие артели уходили крепкие мужики, предварительно выполнив все основные, неотложные работы на земле барской, на своей земле и в домашнем хозяйстве. Так случалось далеко не в каждой семье и не так уж часто, так как в деревне у всякого заботливого хозяина-крестьянина и зимой забот полон рот. Нужно каждый день ухаживать за домашними животными (кормить и поить лошадей и коров, ухода требуют и овца, поросята и куры). Нужно и не один раз в день приносить воду в вёдрах из колодца. Нужно ежедневно топить печь, чтобы обогреваться с наступлением холодов и приготовить пищу для семьи и корм для скота вне зависимости от времени года. Крайне необходимы и другие неотложные дела: отремонтировать телегу и плуг зимой, а сани летом; привести в порядок упряжь и сельскохозяйственный инвентарь, заготовить дрова на целый год. Нужно, кроме того, поздней осенью обработать лён, потом зимой из льняных волокон прясть нитки, из них сначала соткать полотно, а затем, отбелив его под ярким весенним солнцем, сшить из него к Пасхе выходную и повседневную одежду для своей семьи. Чтобы выполнить все эти и многие другие хозяйственные работы, крестьяне вставали и встают очень рано, сразу же после пения первых петухов, лучше других чувствующих приближение рассвета и во всё петушиное горло оповещающих об этом всю округу. А летом в страдную пору крестьяне встают гораздо раньше, до рассвета, чтобы подготовиться к работе в поле либо к сенокосу. Неотложных работ в деревне в каждом крестьянском дворе всегда непочатый край. Поэтому далеко не всякий хозяин-мужик решал оставлять своё небогатое хозяйство, свою родную хату и свою многодетную семью ради дополнительного заработка в отхожей артели, хотя в нём и нуждались многие крестьяне.
Тяжёлая работа на земле, вне всякого сомнения, объединяет людей. Весной во время посева и особенно летом, когда наступала жатва, выходили в поле все – и стар и млад. Выходили и близкие родственники, и соседи, при этом плата за труд не бралась. То же самое происходило и на сенокосе. И так повторялось в каждом крестьянском хозяйстве вплоть до полного завершения всех сезонных сельскохозяйственных работ. При этом объединение крестьян было свободным, добровольным. И оно не называлось ни сельскохозяйственной, ни крестьянской артелью. Трудились крестьяне совместно и на поле барском. Однако этот труд был подневольным, по принуждению. И от такого труда по обязанности крепостные крестьяне не могли отказаться, хотя они во все времена хотели и стремились освободиться от помещичьего ярма.
Наиболее просвещённые и опытные крестьяне видели выход из барской кабалы в образовании земледельческих артелей – добровольных объединений для совместной работы на земле. Они были убеждены в том, что артель позволяет укреплять и развивать каждое крестьянское хозяйство при совместной работе на земле. Купить сельскохозяйственную технику на собранные общие средства гораздо легче, чем покупать её каждому хозяйству. В таком добровольном объединении крестьян создаются все условия для добросовестного труда и легко прививаются простые, но очень важные высоконравственные правила взаимоотношений, основанные на уважении и любви друг к другу.
Выдающиеся русские учёные-аграрники Александр Чаянов, Николай Кондратьев и многие другие, досконально изучившие помещичьи и крестьянские хозяйства в России и богатый опыт земледелия и животноводства за рубежом, пришли к вполне обоснованному, очень важному выводу: добровольные артельные объединения крестьян смогут вывести крестьянскую Россию на цивилизованный путь развития. Однако такой мирный путь развития дремучие большевики-самозванцы, захватившие власть, отвергли, а Чаянова, Кондратьева и других известных учёных позднее расстреляли. Большевицкие диктаторы ставили совершенно другую цель – не развивать крестьянство на российской земле, а разделять и властвовать. Для её достижения все средства были хороши – и разрушение всего старого до основания, чтобы якобы построить новый мир, и наглый грабеж среди ясного дня, и жестокий террор, доведённый до чудовищного массового кровопролития.
Сразу же после октябрьского переворота 1917 года были разорены помещичьи усадьбы и монастыри. Владельцев усадеб и монахов изгнали, а затем одних расстреляли, а других, лишив свободы, загнали в тюрьмы либо сослали в холодные необжитые края. На бывших помещичьих и монастырских землях спустя несколько месяцев после переворота по замыслу большевицких «мудрецов» стали создаваться сельскохозяйственные коммуны – первые ласточки «светлого будущего». В них на добровольных началах входили беднейшие, безлошадные крестьяне со смежных деревень и бывшие служители в помещичьих имениях, или слуги, не имевшие собственных хозяйств и оказавшиеся не у дел, или безработными. Были и горожане, покинувшие город в поисках лучшей жизни вне родного дома и в надежде на «коммунистическое светлое будущее», и таких обманутых надеждой было совсем немного. И обедневшие крестьяне, и вчерашние слуги, и горожане – все они шли в коммуны по собственной воле, без всякого принуждения. Обедневшие крестьяне, подавляющее большинство которых жило в нищете, надеялись, сменив образ жизни и вовсе не помышляя о богатстве, добиться самого малого – обеспечить свои многодетные семьи самым необходимым – хлебом насущным, которого хватало бы до нового урожая. Каждый человек стремится жить лучше, и в этом нет ничего позорного и греховного.
В то же время крепкие крестьяне, дальновидные, смекалистые и хорошо знавшее своё дело и прочно стоявшие на земле, не стремились и не торопились менять прежний привычный образ жизни и не вступали в коммуны, где всё наше, но ничего моего, предвидя безнадёжность и даже опасность такой пустой и напрасной затеи. И это вполне понятно: никто из них не хотел, чтобы их вся земля попала в чужие руки и чтобы их собственных лошадей и коров отогнали на общий скотный двор, где они оказались бы брошенными и оставались бы неухоженными и голодными. Никто не хотел, кроме того, разбирать по брёвнам свою хату и надворные постройки и перевозить их на новое место проживания в коммуну. В то же время новые места притягивали пришлых людей, коммунаров, надеявшихся на улучшение жизни, в чём они были кровно заинтересованы. Да и с образованием коммун, где нет частной собственности, большевики, в основном те, кто по своей наивности верил в призрачный земной рай, рассчитывали сделать первый скачок в «светлое будущее». Однако большевики-романтики толком не осознавали и не понимали сущности «светлого будущего» и в чём оно заключается в реальной жизни, и к каким трагическим последствиям оно приведёт при его воплощении на русской земле. Кроме того, они толком не знали, с чего начинать какое-либо благородное дело.
Основной базой организация коммун была не частная, а общественная собственность на землю, средства производства и домашних животных. В некоторых коммунах, преимущественно городских, дело доходило до умопомрачения и абсурда, когда по воле большевицких диктаторов, не романтиков, опьяненных революционным дурманом, под обобществление попадали женщины. Хотя такое большевицкое нововведение и было противоестественным и безнравственным, но оно вполне вписывалось в рамки новой морали, свободной от стыда и совести, и находилось в полном соответствии с ленинским декретом «Об отмене брака», принятом сразу же после октябрьского переворота 1917 года. В этом «архиважном», но позорном документе брак, закреплявший во все времена супружеские отношения, объявлялся пережитком буржуазного прошлого, с которым большевики призывали покончить раз и навсегда. В соответствии с ним местные партийцы шли гораздо дальше – по своей инициативе принимали собственные законы, чтобы, опираясь на них, внедрять в жизнь свои бредовые идеи, включая безумные и безнравственные, лишь бы удержаться у власти, сладкие плоды которой они успели вкусить. А такие плоды, хоть и не были запретными в их превратном понимании, но обладали неведомой притягательной силой. В одних владениях большевиков был принят чудовищно постыдный и позорный декрет «О национализации женщин», а в других не менее позорный – «О распределении женщин»…
Полуграмотные большевицкие «мудрецы», сочинявшие подобные декреты, по своему скудоумию в силу своей дремучести не могли отличить неживые объекты, которые при определенных условиях вполне возможно обобществлять, от живых, включая людей со своими неповторимыми индивидуальными различиями и особенностями, не подлежащих ни при каких обстоятельствах ни присвоению, ни национализации, ни распределению. Большевики-самозванцы не могли понять, что преступно и греховно навязывать обществу через партийные документы свои правила, лишённые духовно-нравственной основы. В таких умопомрачительных документах семья не считалась ячейкой общества, как это принято во всём цивилизованном мире, а нагло и безрассудно провозглашалась пережитком прошлого. Безнравственные взаимоотношения вне семьи, якобы узаконенные, позволяли большевицким вожакам, погрязшим в разврате, наслаждаться свободной любовью без страха и сомнений, бесстыдно пожиная её запретные плоды. Подавляющее большинство трудового народа, включая многомиллионные крестьянские семьи, следуя православным традициям своих предков, предпочитало жить не по большевицким растлевающим правилам, а по нравственному закону, основанному на взаимной любви и супружеской верности.
Однако партийным вожакам-самозванцам нужны были вовсе не сплочённые и крепкие семьи, в которых рождались бы физически и нравственно здоровые дети и воспитывались бы с любовью с самого раннего возраста на добрых православных традициях, привыкая к труду благородному и тем самым радуя своих любимых родителей. Им нужны были коммуны, где всё общее, всё наше, включая женщин, но нет домашнего уюта и тепла и нет родительской любви и заботы. Именно коммуну большевицкие «мудрецы» считали семьей будущего, где всё без исключения общее, где нет ничего моего. Объявляя традиционную семью пережитком буржуазного прошлого, они преднамеренно заводили народ, непросвещённый и тёмный в их представлении, в глубокое заблуждение, заявляя с высокой партийной трибуны, что пролетарская коммуна со свободными взаимоотношением должна способствовать полному согласию между естественным влечением и великими социальными задачами. Такое смелое заявление, кажущееся на первый взгляд благозвучным и вполне приличным, по своей сути глубоко безнравственно и лишено всякого здравого смысла.
Пролетарские коммуны создавались сразу же после октябрьского переворота 1917 года в разных российских городах, преимущественно крупных. В таких «семьях будущего», организованных на добровольных началах, совместно проживало от десяти до двенадцати коммунаров обоего пола и совместно велось хозяйство. В них открыто, без стыда практиковалась свободная любовь, а пытавшихся объединиться в супружеские пары наказывали, лишая их «почётного» звания коммунаров. Рождение детей в «коммуне-семье» не приветствовалось и не поощрялось, так как считалось, что их воспитание отвлекает коммунаров от «архиважной» задачи строительства коммунизма. Если же нежеланный ребенок появлялся на свет, то его сразу же отдавали в интернат – своеобразную детскую коммуну, где он прямо с пелёнок сразу же погружался в «коммунистическое светлое будущее». В таком интернате много общего для всех детей, включая множество трудно решаемых проблем совестного проживания в самом раннем возрасте, и в котором несчастный ребёнок, брошенный и отверженный родителями, рос и воспитывался вне семьи, среди чужих людей, без родительской заботы и без материнской ласки и любви.
В советское время, зашторенное от реальных событий прошлого и настоящего, на протяжении многих десятилетий образцовой и показательной считалась трудовая коммуна для беспризорных, организованная в 1924 году в Подмосковье по распоряжению Феликса Дзержинского с богатым уголовным прошлым. В ней содержались малолетние правонарушители, составлявшие лишь незначительную часть от великого множества беспризорных детей, рождённых революцией, в том числе и по вине Дзержинского, родившегося в еврейской семье и долгие годы возглавлявшего чекистов, выполнявших задачи большевицкого бандитизма – без суда и следствия арестовывать, грабить, расстреливать и сажать в тюрьмы. «Железный Феликс», считал, что «террор – это абсолютная необходимость». По неисчислимым, массовым жертвам кровавого террора и по своей жестокости он превзошёл и якобинцев, и испанских инквизиторов…
Воспитатели трудовой коммуны, руководствуясь безумным ленинским декретом «Об отмене брака», не запрещали совместные опыты свободной любви среди воспитанников, несмотря на их несовершеннолетний, детский возраст, считая, что такие взаимные отношения отвлекают их от противоправных поступков. Коммунальные воспитатели не задумывались о плачевных последствиях безнравственных принципов «свободного воспитания».
Спустя годы, когда каратели-чекисты и большевики без царя в голове под «мудрым руководством» Ленина, демона революции изрядно наломали дров, и когда резко возросла численность детей, рождённых вне брака, брошенных и отвергнутых родителями, большевицкие «мудрецы», у которых проснулась совесть, стали открыто говорить о распущенности нравов, мешавшей строительству коммунизма. И некоторые из них изменили свое первоначальное, превратное толкование брака, и стали считать по-прежнему ячейкой общества именно семью, а не коммуну, трудовую, пролетарскую или комсомольскую.
В сельских коммунах, организованных на земле, в отличие от городских было гораздо меньше условий для превратных опытов любви, свободной от стыда и совести, так как в них вступали не в одиночку, как в городе, а целыми семьями, проживавшими в отдельных своих хатах. За редким исключением сельские коммунары продолжали жить вне семьи. Однако дурной опыт городских коммун при содействии местных большевицких вожаков оказался заразительным и в сельской среде, на земле, особенно в некоторых неблагополучных семьях. Дурной коммунистический опыт свободной любви, прямо или косвенно оказывая растлевающее влияние на супружеские отношения, не способствовал укреплению и сплочению семей коммунаров в деревнях, где они поселялись, и где хождение на сторону по-прежнему осуждалось и считалось позорным и постыдным.
Семьи сельских коммун не имели личного подсобного хозяйства. Распределение сельскохозяйственной и другой продукции, совместно произведённой, было уравнительным. И землю, и средства производства коммунары получили бесплатно, и работать на барина не нужно было. Об этом мечтали крестьяне многих поколений. Что заработаешь, то и получишь. Нечего было бояться и опасаться, что новая власть или кто-то другой осмелится отнять у них заработанное честным трудом. Казалось бы, долгожданное счастливое время для крестьян-коммунаров наконец-то наступило. Живи и радуйся! Однако, как показала дальнейшая жизнь, радоваться было преждевременно, да и нечему.
Нежизнеспособность организации хозяйства в коммунах, где «всё наше, но ничего моего», проявилась в полной мере первые же годы их существования, сразу же после бесшабашного проедания награбленного продовольствия, помещичьего и монастырского. К тому же из-за халатности в некоторых коммунах не успели вовремя собрать весь урожай – остались не сжатыми целые житные и другие полосы. Летом следующего года по той же причине не было заготовлено сена, достаточного для полноценного корма лошадей и коров в течение всей зимы и ранней весны. Лень, праздность и безделье, а иногда и беспробудное пьянство по поводу и без повода, разное понимание отношений к общественному труду в разных семьях и даже в одной семье, стремление переложить свою работу на плечи других – всё это оказалось сильнее желания добросовестно трудиться. Коммунары не могли понять, что необходимо выполнить вовремя и очень быстро в летний сезон важные и неотложные работы в поле и на сенокосе. Одержала верх вопиющая бесхозяйственность и во всех других делах: лошади и коровы остались зимовать в наскоро сколоченных холодных хлевах, которые зимой заметало снегом, а в некоторых коммунах их вообще не успели построить к зиме, и скот оказался под открытым небом. К тому же семена зерновых, хранившиеся в сырых амбарах, начали преждевременно прорастать и стали непригодными для весеннего посева. Весь сельскохозяйственный инвентарь, не очищенный от грязи после работы в поле, был брошен прямо на скотном дворе, и под дождём и снегом к весне начал ржаветь и разрушаться.
В подавляющем большинстве сельских коммун не было опытных хозяев, по-крестьянски заботившихся о земле и хорошо знавших, как и когда нужно пахать, когда нужно удобрять и что нужно сеять, чтобы земля-кормилица отзывалась на их нелегкий труд богатым урожаем. Бедные крестьяне, вступившие в коммуны, хотя и жили и работали на земле, но по тем или иным причинам не владели богатым опытом земледелия и животноводства. Тем более таким же опытом не владели и горожане, приехавшие в коммуну. Это были, как правило, рабочие, потерявшие работу в вихре враждебном октябрьского переворота 1917 года. И они, конечно же, имели свое весьма смутное представление о сельской жизни. Совсем не имели крестьянского опыта хозяйствования и коммунары, вчерашние придворные слуги помещичьих имений, хорошо усвоившие лакейские манеры, дабы угодить своему барину и вовремя сказать «Кушать подано!».
Пожалуй, одна из самых главных причин несостоятельности сельских коммун заключалась в том, что не было опытных руководителей, которые хорошо знали бы сельское хозяйство и смогли бы организовать общественный труд на земле и своим примером показать, как нужно работать, чтобы, пожиная плоды совместного труда, не оказаться в нищете. Засланные большевицкие казачки для организации коммун, прошедшие школу ликбеза в марксистских кружках и заполучившие красный билет, совсем не знали жизни крестьян, их каждодневных проблем, которые всегда нужно решать, не откладывая до лучших времен, не медля и сразу. Некоторые из них, тайно метившие в наполеоны, с трудом считали до десяти и едва умели читать по слогам, а вместо подписи ставили корявую загогулину. Они никогда не ходили за плугом, не сеяли, не косили и сами не могли запрячь лошадь в телегу. Их способностей и ума хватило лишь на то, чтобы усвоить весьма простое незамысловатое правило марксизма, как разделять и властвовать, которое они стали применять на практике сразу же при организации сельскохозяйственных коммун. Но при создании коммун нужно было совсем другое – не разделять, а объединять коммунаров для совместной работы в поле и в общем хозяйстве, чтобы не оказаться без хлеба насущного и не остаться у разбитого корыта.
Бесхозяйственность и безделье, захлестнувшие коммуны вскоре после их организации, вовсе не беспокоили и не волновали коммунаров, ведь каждый из них твёрдо знал, что вне зависимости от того, будет ли он по-хозяйски относиться к общественным делам или нет, будет ли он добросовестно работать или нет, всё равно все получат поровну. Вследствие бесхозяйственного, пренебрежительного и безразличного отношения к крестьянскому труду некоторые поля не были вспаханы и удобрены осенью. Весной следующего года не все они были засеяны: не хватило семян для посева – одну часть их зимой смололи и перевели на хлеб либо перегнали на самогон, а другая часть, преждевременно проросшая в сырых амбарах, годилась разве что для корма скоту. Да и пахать было не на чем – истощенные рабочие лошади, похожие на скелеты, обтянутые кожей, не смогли сами встать на ноги после полуголодной зимовки и, следовательно, оказались непригодными для весенней работы в поле. Не хватило сена и коровам. И они, едва выжившие после зимы, перестали давать молоко. К этим бедам добавилась и другая, более страшная – в самом начале лета заканчивались запасы муки и картошки, основных продуктов питания, и возникла острейшая проблема выживания.
Многие коммуны, искусственно созданные по замыслу партийных «мудрецов», уже первые годы существования превратились в потребительские объединения, не способные полностью обеспечить самих себя даже хлебом, который выращивался на земле, отданной им бесплатно, без выкупа. Поэтому они стали распадаться ещё задолго до сплошной коллективизации. Все коммуны в том или ином виде, большинство которых находилось на грани разорения, прекратили свое существование в начале 1930-х годов. Оставшиеся не разорённые коммуны поглотили колхозы. На их базе были образованы колхозные бригады. Нежелание добросовестно трудиться, отсутствие трудовой дисциплины, стремление поменьше работать, а побольше получать и есть до отвала, пренебрежительное отношение к семье как основе общества – все эти «коммунистические» принципы привели к тому, что бригады бывших коммун оказались совсем безуспешными и самыми отстающими в колхозах, а их поселения не отличались ни порядком, ни чистотой, ни зелёными посадками, в которых утопали многие соседние деревни и сёла.
Грязные и разбитые улицы, заваленные мусором, выброшенным неряшливыми хозяевами из своих дворов. Преждевременно перекосившиеся хаты с одним окном на улицу с кое-где разбитыми стеклами и заткнутым лохматой, грязной тряпицей. Наспех сколоченные топором да долотом и внешне больше похожие на амбары, чем на добротный крестьянский дом с тремя или четырьмя окнами, и как будто в погоне за «светлым будущим» они строились в спешке не для себя, а для кого-то другого. Редко у каких домов встречались палисадники с посаженными цветами и деревьями. Задранные порывистым северным ветром соломенные крыши хат до самых стропил. Переполненные всяким хламом и мусором дворы, за исключением двух-трех, по-хозяйски ухоженных. Некоторые дворы были без изгороди и ворот и выходили прямо на улицу. Так печально, уныло и жалко выглядели новые сельские поселения многих коммун спустя всего лишь несколько лет после их организации. Своим беспорядком они сильно отличались от соседних благоустроенных деревень и сёл, которые коммунальная стихия обошла стороной. Не изменился убогий внешний вид поселений коммунаров после их вступления в колхозы.
Добровольное вступление в коммуны, как показала жизнь, вовсе не способствовало их развитию и процветанию, хотя все начальные материальные условия для безбедной жизни в деревне при их организации были обеспечены. Ни взаимная помощь друг другу, ни работа с полной отдачей сил, как это бывает в страдную пору в каждой деревне и в каждом селе, а стремление переложить свою работу на плечи других, зная, что в любом случае распределение всего произведенного и добытого будет равным, стало определяющим в отношениях коммунаров. Поэтому у коммунаров пропадало всякое желание добросовестно трудиться, а сами коммуны превращались в потребительские сообщества, где известная проверенная жизнью поговорка, «кто не работает, тот и не ест» превратилась в другую порочную, коммунистическую – «работай или не работай, а всё равно все получат поровну».
«Коммунистическое» прошлое родителей-коммунаров, ориентированное не на любовь к ближнему своему, не на добросовестный труд и не на братскую взаимопомощь, а на потребление от пуза и на взаимоотношения, свободные от стыда и совести, отразилось, как в зеркале, на воспитании молодого поколения, лишённом спасительной духовно-нравственной почвы. Подрастающие дети в семьях многих бывших коммунаров не отличались ни примерным поведением в школе и на улице, ни смирением, ни прилежанием, ни стремлением учиться, но зато многие из них в совершенстве и свободно владели матерной лексикой и затевали драки, а некоторых из них очень часто ловили в чужих огородах. Всё это приносило много хлопот и головную боль, прежде всего, школьным учителям, да и родители не были в восторге от своих нерадивых, дурно воспитанных детей. До законченного среднего образования почти никто из детей бывших коммунаров не дотягивал – их образование обрывалось гораздо раньше, после нескольких классов в семилетней школе, хотя в учебе в школе были заинтересованы и их родители, и учителя.
Попытка создать безбожный земной рай чужими руками в сельских и городских коммунах в отдельно взятой стране полностью провалилась. Первые ласточки, призраки коммунизма улетели в «светлое будущее» навсегда и безвозвратно, оставив лишь неизгладимый след в памяти народной. И в этом была бы не такая уж слишком большая беда несостоявшегося коммунистического эксперимента над русским и братскими народами. Настоящая беда и большое всенародное горе свалились на русскую землю чуть позже, при «развёрнутом строительстве социализма» в деревне – при бесцеремонном и наглом нашествии партийных диктаторов и их служак на деревню, которое вылилось в массовое бандитское раскулачивание крестьян и принудительную сплошную коллективизацию.
Дерзкая попытка большевицких диктаторов построить «социализм» в деревне, завершилась полным провалом и неудачей и повлекла за собой общенациональную социальную катастрофу с крупномасштабными трагическими последствиями. Подавляющее большинство крестьян лишилось собственной земли и имущества. И многие из них были расстреляны либо брошены в тюрьмы или сосланы. Глубоко несчастные крестьяне, оставшиеся в живых и якобы на свободе, потеряли всякую свободу, оказавшись прикованными намертво не крепостными, как это было несколько десятилетий назад, а колхозными железными цепями к чужой земле, когда-то им принадлежавшей. Крестьяне-труженики попали в не виданную ранее, чудовищную колхозную кабалу на многие десятилетия.
Далеко не свободными оказались крестьяне и после падения тоталитарного, коммунистического режима, когда произошёл чёрный передел земли. Пахотной землёй завладели отнюдь не крестьяне-земледельцы, а самозваные «акционеры» из бывших перекрасившихся партийцев, никогда не пахавших и не сеявших, с весьма смутным представлением о сельской жизни, но сообразивших, что земля – это самый лучший и надёжный капитал. И многие поля стали ещё быстрее зарастать бурьяном и борщевиком ядовитым, а деревни и сёла ещё стремительнее вымирать.
Сельское хозяйство на российской земле возродится только при условии, когда государство обеспечит все права крестьянам-землевладельцам для свободного труда и когда для них откроется отечественный рынок, наводнённый сейчас нерусскими торговцами и переполненный залежалыми зарубежными товарами сомнительного качества. Только в таком случае заросшие сорной травой поля будут по-хозяйски возделываться, оживут деревни, а русская нация будет приумножаться, как это было в великой и могущественной России до рокового большевицкого переворота.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Русский богатырь на троне. М.: ООО «Традиция», 2019. – 144 с.
Карпенков С.Х. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к великой
России. М.: ООО «Традиция», 2018. – 416 с.
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015. – 483 с.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015. – 443 с.
Карпенков С.Х. Экология: учебник в 2-х кн. Кн. 1 – 431 с. Кн. 2 – 521 с. М.: Директ-Медиа, 2017.
Степан Харланович Карпенков
Русская Стратегия
|
