Одним из базовых символов диктатуры пролетариата являлась красная пентаграмма, которую часто изображали ребристой. Вершинами ребер служили золотые лучи, стремившиеся достичь всех пяти континентам. От каждого ребра отходили вниз две покатые плоскости, сужающиеся в направлении оконечностей пентаграммы. Когда свет падал на такую выпуклую звезду с одной стороны, то пять покатых плоскостей оказывались в тени, а другая пятерка плоскостей, соответственно, на виду. Если направленность светового излучения смещалась, то более зримой становилась пятерка плоскостей, до того пребывавшая в тени, а другая пятерка плоскостей, находившаяся на свету, укрывалась сумраком.
С одной стороны, марксизм являлся одним из направлений европейского социалистического движения, а с другой – содержал в себе претензию карликового мира на мировое господство. С одной стороны, большевики как бы «глубили» и «ширили» революцию в России, а с другой стороны представляли собой своеобразную разновидность оккупационных властей. Так и Л.Кенгиссер и Ф.Каплан, решившиеся на подвиг самопожертвования ради того, чтобы избавить свой народ от последующего мщения со стороны населения, насилуемого большевиками, были отнесены верхушкой «диктатуры пролетариата» к контрреволюционерам: и в одном ряду вместе с ними оказались сотни аристократов, не имеющие к евреям никакого отношения. Подобная двойственность интерпретаций и восприятий, как минимум, удваивала пространства маневра для марксистов вообще и для большевиков в частности. Переход от правды к кривде осуществлялся легко и непринужденно: говорили одно, а подразумевали другое. Объявляли мир, а хлопотали о войне. Боролись за счастье всех угнетенных, а сами становились неслыханно жестокими угнетателями и насильниками.
    Разгоняя во все стороны от захваченных столиц волны «красного террора», лидеры большевиков как бы выступали в роли выразителей воли пролетариата объявленного гегемоном, хотя сами никогда даже не числились заводскими или фабричными рабочими, и никто их не уполномочивал, тем более, таким неприглядным образом, выражать волю трудового люда. Настаивая на необходимости преобразований в стране, ленинцы спешно формировали свою гвардию, топили в крови малейшие очаги возмущения и сопротивления: методично и цинично убивали в губернских и уездных городах предводителей дворянства, представителей древних дворянских родов и наместников монастырей, включая их в опасную группу «приспешников буржуазии». Казнили бывших полицейских и жандармов, верой и правдой служивших царю, казнили как охранников «проклятого прошлого». Создавали невыносимые условия для проживания в столицах всех тех, кто входил в состав элиты русского общества: писателей, композиторов, мыслителей, государственных деятелей, высшего офицерства, крупных промышленников.     Произошло невероятное: родина все очевиднее становилась местом, опасным для дальнейшего проживания русских людей.
    Истребление или изгнание цвета нации приобретало системный характер. Для этого из церквей изымались все приходские книги, содержащие сведения о крещениях, венчаниях, сословной принадлежности прихожан: эти книги свозились в губернские ЧК, где составлялись списки лиц, подлежащих ликвидации.
    Уничтожение исторической общности происходит тогда, когда эта общность утрачивает свою элиту и не может восполнить понесенную утрату. Возникает неодолимое препятствие для возвращения народа на высоты исторического бытия. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить судьбы двух народов-соседей: литовцев и латышей. Оба эти народа в XIII в. придерживались языческих верований, проживали на схожих территориях и оба испытали натиск крестоносцев. Литовцы отчаянно защищались, и сумели нанести пришельцам весьма ощутимый урон, более значительный, нежели тот, который захватчики претерпели на Чудском озере от дружин Ал. Невского. А вот латышам не удалось оказать результативного сопротивления крестоносцам, вследствие чего племенная знать подверглась полному истреблению. И на протяжении многих веков бедным латышам было запрещено селиться в городах и крепостях, которые росли на их исконных землях. В качестве подневольных людей, латыши могли заниматься лишь земледелием или рыбной ловлей, охотничьими промыслами или ремеслами, да еще обслуживать рыцарей - крестоносцев, а также их челядь. Со временем латыши приняли веру своих господ, но этническая индивидуализация этого прибалтийского народа не получила развития и сохранилась лишь в крестьянских одеждах и незамысловатых танцах, весьма уместных, впрочем, на хорошо утоптанных лесных полянах. Мы не видим среди латышей исторических личностей: правителей, полководцев, законодателей. Отсутствуют у них и яркие творческие личности.
    По-другому обстоят дела у литовцев, оказавших упорное сопротивление захватчикам. Несмотря на то, что этот народ на четыре века позже русских приобщился к свету христианства и прозябал в лесной глуши на самой окраине универсального мира, их история богата выдающимися достижениями и яркими фигурами. Литовская знать создала могущественное княжество, которое заключало союзнические договора с Польшей, с Ордой, с Московией. Гедиминовичи пополнили собой список древнейших русских родов и польской шляхты, и со временем стали «соучредителями» Речи Посполитой. Также литовцы выдвинули из своей среды целую плеяду блестящих полководцев, прелатов католической церкви, а позже подарили миру немало выдающихся произведений искусства.
    Целенаправленно уничтожая или изгоняя, сначала из столиц и крупных губернских центров, а затем и вообще из страны людей лучшего отбора, оккупанты точно сдирали с русского общества его кожу, превращая общество в осклизлую от крови тушу, в «пушечное мясо», в некую безобразную массу. Ведь именно элита создает фон и задает тон происходящим в обществе переменам, выявляет образцы, достойные подражания и почитания.
Разве не поразительно стремление людей, как можно больше успеть в своей краткой жизни! Например, человек понимает, что обречен неизлечимым недугом на скорую смерть, и он спешит-торопится что-то доделать, достроить, дозавершить. И подобное стремление проистекает не только потому, что родители живут для своих детей, а из-за осознания индивидом своей неизбежной конечности или временности и бесконечности мира, в котором он живет. Человек надеется, что после него обязательно придут другие люди, которые, так или иначе, продолжат начатое им дело. И совсем не обязательно, что продолжателями будут только дети или внуки. Осознавая себя частицей мира, в котором он живет, человек ощущает свою причастность к бессмертию, которым наделен этот мир, воспринимает себя посильным соучастником истории этого мира. Так формируется внутренний императив, побуждающий даже неизлечимо больного человека действовать, а не покорно дожидаться своей скорой кончины. Подобная сильнейшая мотивация к деятельности, отнюдь не упраздняет столкновения интересов и войн. Так и семьи не обязательно живут в согласии, а частенько сотрясаются раздорами. Также живут и локальные сообщества, и целые нации. Но, как уже раньше говорилось, не смотря на конфессиональные, этнические отличия, жители греко-христианского мира худо-бедно, но все же придерживаются схожих ценностей жизни. Именно поэтому чистокровная немка стала в России великой императрицей (Екатерина II), а генерал Самсонов, потерявший свою армию и погибший в лесах Восточной Пруссии, был похоронен по-христиански все теми же немцами, против которых он сражался в самом начале Первой мировой войны.
    Совсем иное дело мы наблюдаем, когда один мир наслаивается на другой: в этом случае процессы энтропии приобретают губительный характер для стороны, которая не знает, как сопротивляться захватчикам. Ведь ценности одного мира несопоставимы с ценностями другого мира. Например, в персидско-мусульманском мире не считается зазорным жить одновременно с несколькими женщинами. А в греко-христианском мире сожительство с несколькими любовницами, как и двоеженство, однозначно расценивается в качестве преступления против нравственности. В одном мире создаются целые школы иконописи и живописи, между которыми идет нешуточная борьба. В другом мире изображение человеческого облика и тем более придание Богу антропоморфных черт относится к кощунствам и сурово преследуется.
    Нано-житель (представитель карликового мира) любой другой мир воспринимает как постылый плен, как юдоль страданий, которые он должен претерпеть, перенести, чтобы доказать непоколебимую преданность своему божеству. Карликовый мир - это антипод универсального мира, это - антимир. Правда человека антимира диаметрально противоположна правде человека мира универсального. Так, с точки зрения ортодоксальных евреев, Назарянин – это презренный смутьян и негодяй, принесший столько бед «богоизбранному» народу, и достойный лишь самой мучительной казни. В сознании насельников греко-христианского мира Христос является религиозно-этическим идеалом, Богочеловеком, проповедником любви к ближнему. Нано-житель всегда убежден в правоте своих взглядов и воззрений на окружающую действительность, и начинает просто задыхаться, когда слышит мнения, расходящиеся с его мнением. Христианином же движет чувство своей вины, своей неискупимой греховности, и когда он слышит иное мнение, то оказывается перед мучительным выбором: принять или не принять? Любой выбор связан с искушениями и соблазнами или с поисками истины. Но парадоксальность земного бытия заключается в том, что всегда правые нано-жители замыкаются в своей особенности или в своей исключительности, микроскопичны на фоне великих народов, наделенных правом выбора.
    Как лысый частенько думает о расческе, так и карликовый мир постоянно сравнивает себя с универсальным миром и подобное сравнение идет не в пользу последнего. В глазах нано-жителей, представители универсального мира склонны к порокам, ленивы, разобщены, т.е. у великана правая рука не знает, что делает рука левая. То ли дело - нано-жители: умны и расторопны, понимают друг друга с полуслова или с полу-взгляда. И тот факт, что они вынуждены прозябать в «мистечках» на окраинах империй, тесниться в городских гетто, роиться где-то на периферии общественной жизни, только подтверждает ту непреложною истину, что универсальный мир устроен совершенно неправильно и давно нуждается в существенной переделке. Ведь стоит только поставить любого нано-жителя на одну «доску» с самыми видными и авторитетными представителями универсального мира, как тотчас же всем сразу станет понятно подлинное величие первых и ничтожество вторых.
    Выходец из антимира искренне считает русский мир абсолютно никчемным и ничтожным. Он не скупится на уничижительные характеристики в адрес этого ненавистного мира – имперского, назарянского, в котором евреям позволялось ютиться лишь на его задворках и приходилось постоянно сталкиваться с пренебрежительным отношением к себе со стороны власть имущих. Вся русская история в его глазах достойна лишь забвения, потому что представляет собой перечень злодеяний и преступлений против «богоизбранных» людей. А вот любые события связанные с антимиром – знаковы, значимы, значительны. Поэтому и Великая война, столь бесславно закончившаяся для России усилиями «преобразователей мира», является столь постыдной, отвратительной и мерзкой, что о ней не стоит и вспоминать, а удавшийся военный переворот обретает черты всемирно-исторического события и становится «Великим Октябрем». Ничтожен царь, правивший империей, ничтожны Временное правительство и разного рода партии, зато Ленин – это «вождь мирового пролетариата», а партия, которую он ведет за собой – ни много ни мало – «авангард всего прогрессивного человечества». С точки зрения русского человека, большевики – это мракобесы, упыри, вурдалаки, с точки зрения человека антимира, именно большевики являются умом, честью и совестью эпохи.
    Марксистов буквально тошнит от упоминаний о праведности и благочестии: вся их кожа покрывается революционным зудом, когда они слышат о любви к Отечеству и к отеческим гробам. Срочно и немедленно им требовалось истребить или изгнать из страны всех носителей знаний о русском мире, разграбить все сокровища, осквернить все святыни, разрушить все устои этого постылого исторического образования, разъять его на части, перетереть каждую из этих частей в мелкий порошок и развеять пыль на ветру. Но самая важная задача состояла в том, что большевикам необходимо было приступить к формированию принципиально нового человека, отсеченного от ключевых формул и дат русской истории. Им настоятельно требовался такой человек, который бы не чувствовал себя неотъемлемой частью вредоносного православного пространства, и не длил бы своей жизнью существование русского мира, а был бы убежден в закономерной гибели того прогнившего мира, не достойного даже упоминания, и шел бы по жизни, озаренный истинным пониманием хода исторических событий. Как минимум, этот новый человек должен быть лоялен марксистской власти, которую бы воспринимал, как освободительницу всех обездоленных и радеющую за всех нерадивых.
    Оккупационный режим создает репрессивный аппарат, который неустанно расстреливает одних заложников и набирает других – для последующих казней. Его главная задача – подавить на подконтрольных территориях малейшие очаги сопротивления и сделать свое существование безопасным. Оккупационные власти прекрасно осознают себя минименьшинством, которое может находиться на этой территории лишь в качестве сплоченной группы людей, действия которых не могут обсуждаться или как-то оцениваться «со стороны». А нужные режиму оценки создает агитационно-пропагандистский аппарат. Террор нацелен на ликвидацию всех «несознательных», пропаганда – на оправдание необходимости ликвидации «несознательных», а также на выявление и формирование армии «сознательных».
    Большевики превратили агитацию и пропаганду своих идей в оружие массового поражения. Первые удачные апробации этого необычного оружия они провели еще тогда, когда находились в подполье, а Россия сражалась на фронтах Первой мировой войны с Германией и ее союзниками. Именно эта подрывная работа в войсках способствовала тому, что дезертирство стало распространенным явлением. Но широкомасштабное применение разнообразных методов и приемов пропаганды стало возможным для большевиков лишь после захвата ими власти в обеих русских столицах.
Агитация представляет собой систематическое внушение слушателям и зрителям определенных выводов и положений, кем-то сформулированных и призванных изменить сознание аудитории. Агитатор воспринимает публику, как пассивную массу, нуждающуюся в специальной обработке смыслообразами, чтобы придать этой массе единое направление в мышлении.
    Пропаганда – более сложное психотропное оружие, потому что выпячивает в определенных процессах и явлениях какие-то одни качества, а другие свойства и характеристики замалчивает. Объемное восприятие окружающего мира неизбежно уплощается, краски этого мира также выцветают, заменяясь черно-белой графикой. Но подобное уплощенное и двухцветное восприятие действительности позволяет людям достичь четких представлений: кто же является виновником всех невзгод или бедствий, а кто олицетворяет собой надежду на лучшую жизнь. И обработанные пропагандистом люди уже сами решают, что же им делать в сложившейся непростой ситуации – за кем идти и против кого бороться. Пропагандист всегда изначально вызывает доверие у публики констатацией трудностей и безобразий, о которых публике и ранее было известно. А вот уже затем идет «вскрытие причин» и «обличение врагов» и, наконец, выстреливает залп призывов и лозунгов к действию.
    Самая отзывчивая на пропаганду публика – это люди с наиболее примитивным интеллектом, слабо укорененные в культурном слое страны своего проживания. В первую очередь, к такой категории населения как раз подходил фабрично-заводской пролетариат, который возник вследствие развития промышленности в стране и миграции сельского населения в индустриальные центры. Совсем недавно простившись с сельским образом жизни, рабочие теснились в городских трущобах, но горожанами, как правило, себя не чувствовали. Также пропаганда марксизма была весьма эффективной среди сельской бедноты, среди деклассированных элементов, которые составляли «дно» русского общества. Еще пропаганда встречала понимание среди людей, которые, по тем или иным причинам, нарушили воинскую присягу и другие законы России.
Феномен агитации и пропаганды напрямую связан с ростом числа типографий и СМИ, а также с возникшим «правом голоса». В прежние эпохи возможностью обращаться к людям со словом располагал крайне узкий круг людей. Священники выступали с проповедями перед паствой, глашатаи оглашали на улицах царские указы (или рескрипты). Слово имело божественное происхождение, и потому к нему прислушивались с замиранием сердца, с почтением и смирением. Именно так относились к слову и русские поэты, и беллетристы, создавшие в XIX в. свои нетленные произведения.    
С возникновением различных общественных организаций, слово стало прекрасным средством проведения дискуссий, нацеленных на выявление истины в науках, искусствах, философии, истории. А с появлением газет и публичных политиков, слово стало инструментом распространения идей и воззрений, которых придерживались разные социальные группы и сословия. Но маргинальные слои населения Российской империи всегда мало интересовались, как науками так и искусствами или политикой. Именно к ним и пришли пропагандисты марксизма со своим словом, приравненным к штыку, заряжая невежественных людей злобой и ненавистью к «проклятому прошлому» империи, к «кровопийцам» и прочим эксплуататором.
Во все века и в любом обществе присутствуют люди, склонные к изощренным истязаниям и убийствам, к разнузданному разврату, к мистическим связям с инфернальными сферами, но не решаются проявлять свои неприглядные склонности, будучи придавленными доминирующим нравственным законом. Так вершится насилие созидательного большинства над деструктивным меньшинством. Когда все же упыри и вурдалаки проявляют свои кошмарные вожделения, то общество избавляется от этих нелюдей самым решительным образом. Поразительно, но подобные типажи, тем не менее, никогда не переводятся окончательно и воспроизводятся в разных вариантах в каждом последующем поколении, как «спящая угроза».
    Эти типажи становятся востребованными в условиях оккупационного режима, когда новоявленным захватчикам необходимо насиловать и еще раз насиловать местное население. В эпоху упадка христианской морали, когда происходит угасание в человеке «образа Божьего», создаются благоприятные условия для того, чтобы легализовался и развился бесочеловек, не как выродок, а как полномочный представитель целой социальной группы, призванной самой эпохой для того, чтобы расчищать «завалы истории». Такой бесочеловек был продуктом распада сословного русского общества и вполне органично сам становился поборником распада и разрушения всего и вся.
    Кроме того, определенную часть молодежи привлекал к себе радикализм преобразований в стране. Ведь на волне этих преобразований нетрудно было выказать свои способности и умения, а так как умения еще не выработались, то способности могли проявиться лишь через возможности командования другими людьми, закосневшими в «сумраке невежества». Конфликт отцов и детей, тлеющий, опять же всегда, после «октября» получил мощный импульс. Чтобы состояться уважаемым человеком в традиционном обществе, как правило, требовались долгие десятилетия, отмеченные определенными достижениями и очевидными результатами. А в условиях оккупационного режима любая гнусность, любое святотатство, направленные против этого традиционного общества, всемерно приветствовались властями. Поэтому немало сорванцов и сопливых бунтарей под влиянием пропаганды охотно отрекалось от верований и обычаев своих отцов и дедов. Так стали рождаться «красные дьяволята». А распространение безотцовщины, вследствие затяжного лихолетья, только споспешествовало росту числа подобных «чертенят».
    Появились и «фурии революции» - женщины, отличающиеся неиссякаемой злобой ко всему роду человеческому. Способность к плодоношению у них превратно трансформировалась в жажду уничтожения всего живого.
     Опираясь на подобных выродков, «дьяволят» и «фурий», на дезертиров с фронтов Первой мировой войны и колаборантов, старающихся всегда идти вслед за теми кто «в силе», большевики формировали свои ударные революционные отряды и могли действовать «не по христиански» и «не по человечески». А любая попытка прояснения истоков и причин столь чудовищных злодеяний (за одного убитого представителя властей обычно казнили несколько сотен русских людей) немедленно квалифицировались, как антисемитизм или как контрреволюционная деятельность. И то и другое были взаимозаменяемы и являлись синонимами смертного приговора.
    В самый разгар «красного террора» создается комсомол, призванный расширить социальную базу, поддерживающую комиссаров, чекистов, партийных работников, пропагандистов. Примечательно, что вожаки этой молодежной организации (Ефим Цетлин, Оскар Рывкин, Лазарь Щацкин) уже не прибегают к псевдонимам и не делают вид, что являются частью русского общества. Закон «Об антисемитизме» оказывает парализующее воздействие на население, хотя особо и не выпячивается, служа крепкой подкладкой для «диктатуры пролетариата».
    Данная молодежная организация апеллировала к жестокости, присущей подросткам во все времена, но обуздываемой в прошлые эпохи взыскательной и многоступенчатой системой воспитания. Традиционная система воспитания, в первую очередь, прививала в подрастающем поколении почтительное отношение к старшим по возрасту людям и проницала все сословия. Если крестьянский паренек, шагая по своей деревне мимо сидящего на завалинке старика, не кланялся тому или не желал здоровья, то такого грубияна могли запросто выпороть на конюшне. Естественная борьба поколений преодолевалась проповедью любви к ближнему и разнообразными поощрениями со стороны уважаемых людей в обществе тех семей, которые жили в мире и согласии. Важную роль во внутрисемейных отношениях играли обычаи и традиции, родовые предания, а также культ «хозяина дома».
    Однако, в соответствии с марксистскими лекалами, львиная доля старшего поколения в стране никак не подходила в качестве строительного материала для возведения грядущих сооружений нового мира, потому что находилась в плену религиозных и сословных предрассудков, а также исповедовала «великодержавный русский шовинизм». Поэтому, подросток, вступающий в комсомол, неизбежно развязывал в своей семье локальную гражданскую войну. Новоиспеченный «красный чертенок» смотрел на своих отца и деда, как на темных людей, живущих в соответствии с устаревшими и никчемными представлениями о человеке и мире, или воспринимал старших как паразитов-эксплуататоров, или как на «контру», сочувствующую врагам революции. Вождь (Ленин), на одном из первых комсомольских съездов отнюдь не случайно провозгласил нравственным все то, что способствовало разрушению старого мира.
    Отцы и деды, естественно, не могли не гневаться на каждодневные проявления непочтительности по отношению к себе со стороны сорванца сына (или внука). Порой поведение «мальца» вообще становилось агрессивно задиристым: комсомолец, вместо того, чтобы молиться перед иконами, принимался богохульствовать, а когда старшие пытались взывать, если уж не к христианским ценностям, то хотя бы к родственным связям, относил эти связи к пережиткам прошлого. Ретранслируя агитки, полученные на очередном собрании низовой комсомольской ячейки, подросток начинал размахивать руками, брызгать во все стороны едкой слюной, невольно подражая заезжему пропагандисту. Он отзывался о только что отгремевшей мировой войне, как о бессмысленной бойне (а на той войне, чуть ли не в каждой семье кто-то воевал, был ранен, покалечен или убит), о православии, как об психической отраве, или как о любви к гробам. Вызывающее поведение «зеленой поросли» порождало бурную реакцию со стороны старших, которые подвергали порке или проклинали своих непутевых детей (или внуков), порой даже изгоняли их из своих жилищ. Но вскоре, подвергшийся экзекуции или изгнанию из отчего дома «малец», возвращался в дом вместе с «товарищем маузером» или с несколькими такими «товарищами», которые прилюдно делали главе семейства столь грозное внушение, что «хозяин дома» понимал: дальнейшие наказания непутевого сына (или внука) чреваты сидением в каталажке или даже длительным пребыванием в местах весьма отдаленных. А комсомолец в одночасье становился командиром в семье, превращался в требовательного начальника. И даже соседи испуганно замирали при одном его появлении, не зная, как вести себя с ним и чего ждать от него.
    Создание комсомола предполагало массовый раскол в семьях, в крестьянских общинах, в ремесленных и промысловых артелях. Подросток, ощущая за своей спиной поддержку организации, всемерно покровительствуемой властями, стремительно повышал свой социальный статус, потому что получал возможность верховодить старшими по возрасту близкими родственниками, соседями и другими людьми, а, возвышаясь над ними, преисполнялся презрения к ним, оказавшимися не способными «принять» или «понять революцию».
    Что же означало «принять революцию»? Это означало признать напрасность усилий десятков предыдущих поколений по обожению Русской земли. Это обожение проявлялось в давние эпохи через создание в глухих урочищах или по берегам рек монастырей и других намоленных мест, через обретение бессчетными родниками и озерами святых характеристик. Напрасными были не только жертвенное служение религиозно-этическому идеалу подвижников, изначально ютившихся в сырых пещерах, в глухих урочищах или на кочкарниках и впоследствии преобразовавших неудобицы в знаменитые монастыри и прочие божьи обители, бессмысленными были и отражения неприятельских нашествий, героизм тысяч и тысяч людей, полегших на полях сражений. Тщетными были возведения храмов на средства миллионов людей, пекшихся о спасении своих душ; никчемным оказывалось и само строительство необъятной империи, требовавшей слитных усилий сменяющихся поколений. Пустопорожними были вдохновенные порывы поэтов, создание великих романов, опер, красивейших архитектурных ансамблей. Все это в речах комсомольских активистов отдавало «буржуазностью», «империализмом», «мрачным средневековьем», «проклятым царизмом» - мерзостью.
    Поощряя молодых людей на осквернение могил и святынь, на глумление над памятью предков, большевики прививали комсомольцу убеждение в своей безнаказанности, касающейся любых выходок, направленных на уничтожение «насквозь прогнившего мира». Главное требование, предъявляемое к комсомольцу, заключалось в его неукоснительном следовании «курсу партии». Впоследствии, «партийная линия» будет более чем замысловатой или зигзагообразной, но роль начальника, в качестве вершителя человеческих судеб, останется неизменной. Уже тогда, молодой человек из «сознательного подроста» хорошо понимал: не столь важно, что ты умеешь делать, потому что любого мастера, «спеца» нетрудно скрутить в бараний рог и заставить работать, - гораздо важнее быть начальником для любого высоко ученого мужа или умельца. Так начальник представал в глазах комсомольцев образчиком для подражания. А комсомол, в качестве организации направляемой самим вождем, становился питомником начальников, которые получали навыки управления людьми «зевом» или «наганом».

Ю.Н. Покровский

Русская Стратегия