- Трус! Изменник казачеству! – это исполненное гнева лицо, этот взгляд, эти болью проникнутые слова и последовавшее убийство произносившего их героя создали образ есаула Василия Михайловича Чернецова в восприятии советского зрителя ещё в 50-е годы, благодаря блестящей трилогии С. Герасимова «Тихий Дон». Такой, вот, «советский» кинематограф… Недаром именно этот кинематограф столь во многих пробудил ностальгию по золотым погонам и тягу к «белой кости».

Но вернёмся к Чернецову. «Чернецовщина - это пролог к величайшей трехлетней трагедии, которая войдет в историю под названием вооруженной борьбы на юге России, - первая страница из книги о Белых и Красных.

Выстрелы при защите 3имнего Дворца и залпы юнкеров на улицах Москвы не были услышаны Россией, и только на Дону стократным эхом отозвались в сердцах детей - партизан есаула Чернецова.

Я не знаю, был ли когда в истории революции более яркий, более бескорыстный и подвижнический пример протеста личности против диктатуры толпы, чем проявленный этими гимназистами, кадетами и реалистами, вышедшими навстречу лучшим солдатам большевистской идеологии, набранным из кадров тюрем и ночлежек под командой писарей и парикмахеров.

В то время еще не было ни белых, ни красных Армий, ни мобилизации, ни ЧК, ни освагов. Белое движение было только проектом пробиравшихся на Дон узников из Быхова, а в Новочеркасске задыхался атаман Каледин. Россия лежала распластанной в мертвом равнодушии, когда на границах Дона, на железнодорожных колеях столкнулась городская чернь со своим первым и заклятым врагом - детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем всю Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий.

...Я задержался на партизанах, чтобы легче подойти к образу их вождя, есаула Чернецова. Партизаны его боготворили, и это его лучшая характеристика. У него была наглая военная дерзость, исключительная способность учитывать и использовать обстановку и беспрекословно подчиняющая воля. В первый раз я с ним встретился зимой 1916 года, на одном из вечеров в тесном зале Каменского клуба. Он был ранен в ногу и ходил с палкой - среднего роста, плотный и коренастый, точно сбитый. Я запомнил его темные насмешливые глаза и смугло-розовый цвет лица. Я не имел тогда возможности, находясь в Военном училище, принять личное участие во всех многочисленных героических и победных эпизодах детского похода на Дону; я встречал лишь в декабрьские дни на черкасских улицах эти единственные фигуры в коротких, кожей наверх, полушубках, как и трупы их в простых гробах по дороге от собора на кладбище, всегда в сопровождении атамана Каледина», - это свидетельство партизана-чернецовца, выдающегося русского поэта Николая Туроверова.

Чернецова называли «Донским Иваном-Царевичем», единственным верным рыцарем атамана Каледина, а его отряд «каретой скорой помощи». Он родился 22 марта 1890 года в станице Калитвенской в семье донского казака Михаила Иосифовича Чернецова, служившего ветеринарным фельдшером. Среднее образование получил в реальном училище, в дальнейшем окончил Новочеркасское казачье юнкерское училище и вышел в офицеры родного Донского казачьего войска.

Первую Мировую Василий Михайлович встретил в чине сотника 26-го Донского казачьего полка. Благодаря своей отваге и находчивости, он скоро сделался лучшим офицером-разведчиком 4-й Донской казачьей дивизии. Когда в 1915 году в Русской армии стали создавать партизанские отряды, то отряд 4-й Донской дивизии закономерно поручено было возглавить Чернецову. Успешные действия партизан в тылу противника были вознаграждены Георгиевским оружием за храбрость и производством Василия Михайловича в есаулы.

В 1916 году Георгиевский кавалер, герой, получивший за войну четыре ранения, после очередного лечения в госпитале возвратился в родную столицу. Шёл 1917 год, и на фронт Чернецов вернуться не успел. В марте станичный сбор единогласно избирал его своим представителем в качестве делегата на Общеказачий съезд в Петроград. Едва вернувшись из столицы, есаул стал делегатом другого форума - 1-го Войскового Круга Дона. А оттуда вновь делегирован в Петроград на Учредительный Общеказачий съезд, где произнес яркую речь, в которой призвал, «забыв прежние обиды встать на защиту Родины и казачества, которые стоят на краю гибели».

После заявления Алексея Каледина о непризнании большевистского переворота на Дону Чернецов прибыл в Новочеркасск и по распоряжению атамана приступил к формированию партизанского отряда. Фронтовое казачество устало воевать и не желало защищать Дон от большевистских орд, ещё не ведая, что несут они. Приходилось делать ставку на добровольческие формирования. Однако, и добровольцы не спешили становиться под ружьё.

В конце ноября в Новочеркасске на собрании офицеров, которое раскололось на «корниловское» и «демократическое», после выступлений Каледина и Митрофана Богаевского слово взял Чернецов. Он предложил офицерам вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона, а затем обратился к ним со следующими словами:

- Да, я погибну! – говорил он. – Но так же погибните и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибните в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне… И если меня убьют или повесят «товарищи», я буду знать, за что; но за что они вздернут вас, когда придут?

В перерыве Василий Михайлович предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан. Однако большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших около 800 офицеров записались сразу... лишь 27.

- Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы, – лишил содержания. Позор! – воскликнул Чернецов, но время внимать и откликаться на призывы героев ещё не пробило…

В итоге отряд есаула Чернецова составили преимущественно… дети. Юношество. Учащаяся молодёжь. Кадеты, гимназисты, реалисты… Светлой их памяти служит горькая и страшная повесть донского писателя Родинова «Жертвы вечерние».

«Поезд, пробыв в пути всего несколько часов, остановился на какой-то степной станции, где только что окончился бой, и Чернецов с своим отрядом преследовал дальше разбитые банды красной гвардии.

Здесь Юрочка в первый раз близко, лицом к лицу, увидел поле битвы.

Изуродованные и залитые кровью трупы красногвардейцев с разможженными черепами, с развороченными и выпавшими внутренностями, с переломанными руками и ногами, в разорванной окровавленной одежде произвели на Юрочку отталкивающее и потрясающее впечатление.

Он стоял онемевший, растерянный, дрожащий, с перекошенным ртом. Глаза его блуждали, ни на чем не останавливаясь.

Первым его душевным движением было закричать в источный голос, бросить ружье и сумку с патронами и бежать из этого царства убийств, крови, ужаса и кошмара, бежать без оглядки, куда попало.

Товарищи его – юнкера, кадеты, гимназисты, реалисты, семинаристы, пробравшиеся сюда со всех концов разгромленной и искалеченной России, такие же, как он, юные и такие же новички, видимо, испытывали то же, что и он, но никто из них не обмолвился ни единым словом.

Только бледность их лиц, выражение страдания и ужаса в их глазах выдавали их душевное состояние.

Другие уже «старые», обстрелянные, не раз видавшие боевые виды, партизаны не обращали на пролитую кровь ни малейшего внимания и свободно шагали среди убитых и раненых.

В тот же день вечером он впервые увидел есаула Чернецова, неожиданно откуда-то на паровозе примчавшегося к эшелону.

На первый взгляд Юрочка ничего особенного не нашел в этом молодом, щеголевато одетом офицере, слава о подвигах которого с молниеносной быстротой прокатилась по Дону и далеко за его пределами.

Войсковой атаман и Донское правительство смотрели на него, как на единственную, но надежную и твердую опору их власти; верные казаки, как на будущего спасителя казачества от разрушительной, гнойной всероссийской язвы, они надеялись, что, в конце концов, к нему примкнут теперь колеблющиеся и парализованные фронтовики; молодые офицеры и учащаяся молодежь с несокрушимой верой, безоглядно шли за ним на все лишения, страдания, раны и смерть; большевики, беспощадно им побиваемые, трепетали при одном его имени.

Юрочка во все глаза глядел на Чернецова и скоро почувствовал, что в молодом офицере было что-то притягивающее, приковывающее к нему и отличающее его от других.

Он был невысокого роста, соразмерен и строен, проворен и ловок. Казалось, он не ходил, а едва касаясь ногами земли, летал на своих кривых ногах.

Коротко остриженная голова его с густыми, темными волосами была прекрасной формы, лицо, с которого жизнь не успела еще стереть юношеские краски, с правильным, отчеканенным носом, было тонкое.

Крепко очерченный рот с полными, чувственными губами и энергичный подбородок выражали громадную волю.

Но особенно понравились Юрочке глаза Чернецова, смелые, ясные, светлые, глядевшие и в душу человека, и куда-то ввысь, как будто там что-то пытающие.

В них всегда шевелилась какая-то невысказанная, нездешняя, глубокая дума.

Чувствовалось, что Чернецов был из породы высших, из породы вождей. В нем было что-то соколиное, боевое, победное.

Чернецов переговорил со всеми новичками, каждому сказав несколько незначительных, шутливых слов, но с его появлением всем стало вдруг как-то легко, светло, точно всех озарил он новым светом.

В обращении он был прост, весел, иногда мальчишески шаловлив.

У новичков сразу рассеялось дурное впечатление, произведенное боевым полем; тяжкие думы отпали, как износившаяся ветошь и то кровавое дело, на которое добровольно обрекли себя эти единственные герои смутного безвременья, эти самоотверженные и гордые дети, ополчившиеся на защиту своей поруганной родины и своих промотавшихся отцов, не казалось уже им таким страшным и кошмарным, как раньше, а самым обыкновенным.

Уходя в свое отделение, Чернецов предупредил, чтобы хорошенько выспались, потому что на утро предстоит серьезное дело».

Серьёзные дела бравого есаула, вскоре произведённого Калединым в полковники, и его детей-партизан поражали и обывателей (впрочем, ничуть не спешивших помочь юным героям, встать в строй, но предпочитавших прятаться за детскими спинами), и противника.

Любопытный эпизод приводит в своих воспоминаниях один из партизан: «Во время одного дежурства на станции Колпаково мне посчастливилось быть свидетелем одной интересной сцены. Дебальцево соединяется со Щетовом телеграфом.

Дебальцево: «Я, главнокомандующий доблестными революционными войсками, хочу вести переговоры с вашим главнокомандующим».

Щетово: «Я, командующий казачьими силами есаул Чернецов, у аппарата. Что вам нужно и как вас зовут?»

Дебальцево: «Я предлагаю вам мирные переговоры. Каковы ваши условия? До имени моего вам нет дела».

Щетово: «Думаю, что переговоры эти все равно ни к чему не поведут. Впрочем, если вам так хочется узнать мои условия, товарищ таинственный главковерх, то вот они: все ваши доблестные революционные войска должны немедленно сложить оружие и выслать таковое в распоряжение моих войск. Вы же и местные ваши комиссары явитесь ко мне в качестве заложников. Это будет для начала, а там дальше посмотрим. Официальные переговоры кончены. Позвольте мне, старому вояке, сказать на прощанье несколько частных слов вам, неведомый главковерх, стыдящийся своего имени. Я, конечно, не сомневаюсь в вашем блестящем знании и опытности в боевом деле, приобретенных вами, по всей вероятности, в бытность вашу чистильщиком сапог где-нибудь на улицах Ростова или Харькова. Все же мне почему-то кажется, что вас вскоре постигнет участь друга вашего Коняева. То же самое получат и все присные ваши - Бронштейн, Нахамкесы и прочие правители советской державы. Напоследок позвольте у вас спросить: все ли вы продали или еще что осталось? Ну, до скорого свидания, ждите нас в гости»».

На станции Дебальцево, по пути в Макеевку, паровоз и пять вагонов Чернецовского отряда были задержаны большевиками. Есаул Чернецов, выйдя из вагона, встретился лицом к лицу с членом военно-революционного комитета. Солдатская шинель, барашковая шапка, за спиной винтовка - штыком вниз.

- Есаул Чернецов?

- Да, а ты кто?

- Я - член военно-революционного комитета, прошу на меня не тыкать.

- Солдат?

- Да.

- Руки по швам! Смирно, когда говоришь с есаулом!

Член военно-революционного комитета вытянул руки по швам и испуганно смотрел на есаула. Два его спутника - понурые серые фигуры - потянулись назад, подальше от есаула...

- Ты задержал мой поезд?

- Я...

- Чтобы через четверть часа поезд пошел дальше!

- Слушаюсь!

Не через четверть часа, а через пять минут поезд отошел от станции.

Генерал Деникин свидетельствует: «В личности этого храброго офицера сосредоточился как будто весь угасающий дух донского казачества. Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает на всех направлениях: то разгоняет совет в Александровске-Грушевском, то усмиряет Макеевский рудничный район, то захватывает станцию Дебальцево, разбив несколько эшелонов красногвардейцев и захватив всех комиссаров. Успех сопутствует ему везде, о нем говорят и свои, и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды, и большевики дорого оценивают его голову».

Поразительно, как умел Василий Михайлович говорить с враждебным контингентом, с шахтёрами. Сравниться с ним в этом умении мог лишь другой партизан – генерал Владимир Оскарович Каппель. Так, на одном из митингов в «Макеевской Советской Республике» шахтеры решили арестовать Чернецова. Враждебная толпа с угрозами и бранью тесным кольцом окружила его автомобиль. Чернецов спокойно вынул часы и заявил: «Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую...» Рудокопы хорошо знали, что такое сотня Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдет со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников... Арест не состоялся.

На другом митинге Василий Михайлович сидел среди накаленной толпы, закинув ногу на ногу, и стеком пощелкивал по сапогу. Кто-то из толпы назвал его поведение нахальным. Толпа заревела. Чернецов через мгновение появился на трибуне и среди мгновенно наступившей тишины спросил:

- Кто назвал мое поведение нахальным?

Ответа не последовало. Издеваясь над трусостью толпы, Чернецов презрительно бросил:

- Значит, никто не назвал? Та-ак! - и снова принял ту же позу.

Чернецовцы боготворили своего чудо-командира. Этот небольшой отряд, так и не превысивший восьми сотен человек, абсолютно точно знал, за что и против чего он сражается. Эти принципы его при формировании своей партизанской дружины сформулировал сам Василий Михайлович:

«С оружием в руках мы боремся с тем шкурным, анархическим и разбойничьим большевизмом, который попирает всякое право и грозит погубить Россию»; «Мы не признаем насилия. На нашем боевом знамени написано: за Родину, свободу, право и культуру»; «Мы взялись за оружие, чтобы отстоять эти лозунги от напора темных сил»; «Всякий, кому дороги Родина, ее культура и счастье и личная безопасность ее граждан, кто желает свободного развития свободных народов России, - становись в наши ряды. Кому дороги права человека и гражданина, кто хочет свободы личности, совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов и равноправия - идите под наше знамя».

Что могли сделать 800 человек, преимущественно дети, против стягивающих всё новые силы красных? Они творили чудеса храбрости и принимали мученическую смерть. Разъярённые большевики, если случалось им захватить юных чернецовцев в плен, подвергали их жестоким пыткам. Но даже похороны этих изувеченных тел не заставили большинства обывателей и расположившихся в новочеркасских и ростовских кофейнях офицеров встать на защиту Родины. Хороняки надеялись пересидеть смуту. Но смута в лице красного зверья ворвалась в их дома уже через считанные недели и потребовала уже их крови. И защитить тех, кто не пожелал защищать Родину и себя, когда это требовалось более всего, было уже некому. Пророчество Чернецова сбылось…

Сам Василий Михайлович уже не увидел этого. В неравном бою под Глубокой отряд его был разбит, а сам он и ещё 40 партизан попали в плен. Когда уцелевшие партизаны предприняли атаку на красных, и с пленными остался лишь небольшой конвой, на горизонте показалось три всадника. Николай Туроверов вспоминал:

«Это были, конечно, одни из казаков Голубова. Никто из нас, я уверен, не обратил на них внимания. Но Подтелков, находившийся все время в каком-то крикливом экстазе, бросил ненужный вопрос: «Кто такие?». И в этот момент Чернецов молниеносно ударил наотмашь кулаком в лицо Подтелкова, крикнул: «Ура, это наши!». Окровавленные партизаны, до этого времени едва передвигавшие ноги, подхватили этот крик с силой и верой, которые могут быть только у обреченных смертников, вдруг почуявших свободу. Трудно этому моменту дать верное описание, это было сумасшествие... Я видел только, как, широко раскинув руки, свалился с седла Подтелков, как, пригнувшись к лошадиным холкам, ринулся вскачь от нас конвой, как какой-то партизан, стянув за ногу казака, вскочил задом наперед на его лошадь и поскакал с криком: «Ура, генерал Чернецов!». Сам же полковник Чернецов, повернув круто назад, пустил свою клячу наметом, склонясь на сторону вдетой в стремя здоровой ноги.

Партизаны разбегались во все стороны. Я бежал к полотну железной дороги, не чувствуя боли ни в ноге, ни в голове, меня переполняла радость, сознание, что я свободен, что я живу».

В возникшей сумятице многим пленникам удалось бежать. Сам Чернецов сумел добраться до родной станицы, но и там нашлись иуды, которые выдали Донского Ивана-Царевича большевикам. Тогда-то и изрубил Подтёлков своего пленника…

«Пока я жив, Правительство может работать спокойно...», - говорил незадолго до своей гибели Чернецов. И в этом он оказался прав. «Со смертью Чернецова как будто ушла душа от всего дела обороны Дона, - вспоминал А.И. Деникин. - Все окончательно разваливалось. Донское правительство вновь вступило в переговоры с Подтёлковым, а генерал Каледин обратился к Дону с последним своим призывом - посылать казаков добровольцев в партизанские отряды».

Вскоре атаман Каледин застрелился, а горстка отважных добровольцев во главе с генералом Корниловым отправилась в Ледяной поход. С ними ушли и партизаны-чернецовцы, юноши и мальчики, большинству из которых суждено было стать жертвами вечерними…

Е. Фёдорова

Русская Стратегия