Самое крупномасштабное и массовое переселение людей не по своей воле случилось на русской земле во время сплошной коллективизации и бандитского раскулачивания, когда крестьян, едва ставших на ноги после рокового семнадцатого года, выгоняли из родного дома и под вооружённым конвоем отправляли в суровые, холодные края.
С незапамятных времен крестьяне всегда переселялись на новые, необжитые места. Переселение было не таким уж частым и происходило по-разному в разное время. До большевицкого переворота крестьяне осваивали новые земли в основном тогда, когда в деревнях и сёлах европейской части России, заселённой относительно плотно, становилось тесновато, и возникала объективная необходимость расширения сельских поселений. Чаще всего неосвоенные земли выбирались вблизи прежних мест проживания, чтобы на новом месте было легче и быстрее всем миром построить новую хату и обустроить хозяйство, не тратя много времени и средств на переезд.
Массовое переселение крестьян по-хозяйски и на должном уровне было организовано в первом десятилетии прошлого столетия премьер-министром Российской империи Петром Столыпиным, человеком благочестия, ума и совести, сделавшем очень многое для укрепления государственности в России. По его инициативе государство гарантировало и обеспечивало благоприятные условия добровольного переселения крестьян со своим хозяйским скарбом на свободные земли Сибири и Поволжья, где они очень быстро благоустраивались и продолжали заниматься своим любимым делом. Из трёх миллионов переселившихся крестьян лишь пятая часть вернулась на прежнее место жительства, и на это была их добрая воля – никто никого не принуждал ни переселяться, ни возвращаться обратно на родную землю.
Совсем по-другому, с «советским размахом» переселялись крестьяне после большевицкого переворота. Причём переселялись не добровольно, а принудительно, «по воле партии». В начале тридцатых годов двадцатого века во время бандитского раскулачивания и сплошной коллективизации массовое переселение крестьян, превратилось в принудительное изгнание из родной земли – ссылку в холодные, необжитые края Севера и Сибири, где многие из них умирали от голода и холода. В разные годы беспощадно ссылались из своих родных мест проживания, веками обжитых, все «провинившиеся», наиболее трудолюбивые и крепкие крестьяне, не угодившие большевицким диктаторам. Такой печальной участи не избежали и некоторые целые деревни и сёла, и даже целые народы.
Принудительно и массово переселяли крестьян не только при сплошной коллективизации, но при строительстве гигантских гидроэлектростанций в средине прошлого столетия, когда после возведения огромных железобетонных платин затапливались водой огромные территории пахотных земель, лугов, лесов и бывших многочисленных селений: деревень и сёл, малых и больших городов. Особенно многочисленным было переселение при сооружении каскадов мощных гидроэлектростанций на равнинных реках: Волге, Днепре и многих других, где при относительно небольшом естественном перепаде уровней воды построенные платины перекрыли русла рек, и, как следствие, образовывались гигантские водохранилища, превратившиеся в застойные, слабопроточные водоёмы, подобные бескрайним морям с мутной, загрязнённой водой, в которых нарушены естественные процессы развития различных природных экосистем.
Переселялись крестьяне, хотя и не столь массово и не по принуждению, как в тридцатые годы, при широкомасштабном освоении целинных залежных земель во второй половине пятидесятых годов прошлого века по инициативе Никиты Хрущёва, партийного главы государства того времени. Оно продолжилось и в дальнейшим, когда многие деревни и сёла на русской равнине с подачей «учёных», выбившихся в люди на «марксизме-ленинизме», по воле дремучих партийных властителей были официально признаны «неперспективными» и подлежащими ликвидации.
Безумная ликвидация, позаимствованная неуёмными, большевицкими вольнодумцами-революционерами из французской практики массового уничтожения, очень прочно прижилась на русской земле. По злой воле самозваных большевиков-диктаторов ликвидировали всех и вся – сначала «буржуазию», а потом и неисчислимое множество «врагов народа». Зловещая ликвидация не обошла стороной ни одну деревню, ни одно село, когда большевицкие диктаторы беспощадно истребляли крепких крестьян, выполняя «архиважную» задачу «ликвидации кулаков как класса». А спустя десятилетия зловещая ликвидация докатилась и до «неперспективных» деревень. Да и слово «неперспективный», изобретённое молодыми советскими «учёными-экономистами», не познавшими сельской жизни и не видевшими, что творилось под ногами, но устремлёнными в вожделенное «светлое будущее», оказалось не менее зловещим. Раньше, до его хитроумного изобретения в Словаре русского языка было общепринятое слово «бесперспективный», похожее, созвучное, но всё же другое. Оно понятно простому народу, но не доступно для понимания новоявленным «учёным» и партийным «мудрецам», едва научившимся читать по слогам.
«Ликвидация неперспективных деревень», преломлённая через все партийные сходки, включая верховную кремлёвскую, коснулась великого множества крестьян российских нечерноземных областей. Концепцию «ликвидации» разрабатывала в 1960-х годах группа экономистов под руководством А.Г. Аганбегяна. Одним из авторов идеи «ликвидации», как следует из разных опубликованных статей, считается Т.И. Заславская, будущий академик. «Ликвидация деревень», якобы сулившая экономическую выгоду и златые горы, была поддержана А.Н. Яковлевым на высоком партийном уровне и внедрена в сельскую жизнь, а спустя десятилетия, когда проявились печальные и трагические последствия такого «научного» внедрения, неоднократно подвергалась вполне обоснованной критике в разных средствах массовой информации.
По-видимому, Т.И. Заславская, родившаяся в 1927 году, через десять лет после октябрьского переворота, и выросшая в городе, не знала, какие тяготы испытывали русские крестьяне при «строительстве социализма» в деревне, но, скорее всего, она слышала о нелёгкой сельской жизни. И это, вероятно, определило её выбор будущей профессии, правда, не сразу. Сначала, в 1943 году она поступила на физический факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, а затем, не закончив его, перевелась на экономический факультет того же университета.
Спустя 13 лет она защитила кандидатскую диссертацию «Трудодень и принцип материальной заинтересованности в колхозах», а через семь лет, будучи 35-летней научной сотрудницей, по приглашению А.Г. Аганбегяна, переехала в Новосибирский академический городок, где вскоре защитила докторскую диссертацию «Экономические проблемы распределения по труду в колхозах». Из названий кандидатской и докторской диссертаций видно, что они посвящены колхозной жизни. Не вдаваясь в подробности этих работ, вне зависимости от авторства идеи «ликвидации неперспективных деревень», которое позднее диссертант отрицала, очевидно, что они основаны на марксистской теории экономики. Иначе в советскую эпоху партийного единовластия со строгой ориентацией в «светлое будущее» и быть не могло. И об этом академик Т.И. Заславская в 1983 году, несмотря на то, что советские «нерушимые» устои начали рушиться, вспоминала: «... Я была ошарашена и ослеплена «Капиталом», величием и последовательностью Марксовой мысли, находящей порядок и внутренние законы там, где непосредственно виден хаос».
Один из главных критериев защиты любой диссертации, кандидатской или докторской, – практическое внедрение результатов исследований. Если результаты экономических исследований не только Заславской Т.И., но и других отечественных соискателей-экономистов были и внедрены в организацию колхозного труда, то следствия их внедрения всем известны – еле выживавшие колхозы и в дальнейшем продолжали стремительно разваливаться. Подобное лукавое внедрение научных результатов гораздо реже встречается при защите диссертаций в других отраслях науки, например, физических или технических, где критерий новизны и практической значимости – результаты экспериментов и разработанные на их основе новые технологии и новые приборы и устройства. В общественных науках критерий научности строго не определён, и в то время явно преобладали не объективные исследования, а пространные рассуждения, вытекающие из «единственно правильных» трудов «классиков» марксизма-ленинизма – науки не побеждать добрыми делами, а разрушать всё до основания путём беспощадной классовой борьбы, доведённой до кровопролития.
Академик Т.И. Заславская осталась верной социалистическим идеалам и после падения коммунистического режима на российской земле. В 2000-х годах она вспоминала: «...Несмотря на критические отношения к социальным институтам советского общества, я была абсолютно лояльна к социалистическому строю, считала необходимым и возможным его совершенствование и вовсе не думала о его сломе и подрыве». Очевидно, «абсолютная лояльность к социалистическому строю» подняла её, как и других особо почитаемых экономистов, пригретых партийной властью, на самый высокий академический олимп, с головокружительной высоты которой им было трудно разглядеть, что же творилось на родной земле в каждой деревне, прямо под ногами.
Советским академикам-экономистам, в том числе А.Г. Аганбегяну, советнику Михаила Горбачёва, генерального секретаря ЦК КПСС, по вопросам экономики в годы перестройки, никто не мешал на научной основе доказать экономическую несостоятельность социалистической утопии. Однако этого не случилось – таких научно обоснованных доказательств они не представили. Трудно сказать, пробудилось ли их совесть, и осознали ли они свою ответственность перед обществом, о которой прозревшая Т.И. Заславская говорила: «Будучи одним из всего одиннадцати академиков-экономистов и получая высокую зарплату от государства, я считаю себя персонально ответственной за состояние экономики и общества». А состояние советской экономики всем просвещённым людям было известно: совсем невысокое качество отечественных промышленных товаров широкого потребления, очень низкая производительность труда, хронический дефицит продовольственных товаров, даже самых жизненно необходимых.
Советские «экономисты» оказались не в состоянии решить принципиально важную задачу – вскрыть причину экономической несостоятельности коммунистической утопии, внедрённой на русской земле большевицкими полуобразованными самозванцами. По-видимому, они не изучали философских трудов наших соотечественников-учёных, в том числе Ивана Александровича Ильина, выдающегося русского философа, профессора Московского университета, доказавшего несостоятельность и даже пагубность социализма и коммунизма. Они совсем не знали предмета своих изысканий – крестьянской жизни, и каким тяжким трудом добывается хлеб насущный, и сидя в своих роскошных академических кабинетах, зашторенных от внешнего мира, изобретали якобы теории, которые годились разве что для подобных теорий, далёких от практики и реальной жизни.
Своими заумными экономическими «теориями» они оказали гораздо большее пагубное влияние на крестьянскую жизнь, чем изучаемый в то время в каждой средней школе, широко известный роман «Поднятая целина» Михаила Шолохова, написанный в угоду партийной власти и не отразившего в полной мере трагических и печальных последствий бандитского раскулачивания и принудительной сплошной коллективизации. Ведь трагические последствия привели к общенациональной катастрофе на русской земле: повсеместной разрухе, очередному массовому голоду, полному разорению крестьян с многомиллионными жертвами.
С внедрением экономической «теории» в сельскую жизнь во второй половине шестидесятых годов прошлого века началась очередная широкомасштабная партийная компания – «ликвидация неперспективных деревень». В 1968 году на высокой партийной сходке были приняты «Правила застройки сельских населённых пунктов РСФСР». В этом документе с вполне благозвучным названием появились зловещие слова «неперспективные деревни». В таких деревнях, забытых властью, по отмашке местных партийцев, закрывались школы, магазины, клубы, хлебопекарни, фельдшерские пункты. Прекращалось финансирование строительства новых сельских общественных объектов. Не ремонтировались просёлочные дороги. Сельские жители не снабжались электроэнергией и не обеспечивались телефонной связью. Ликвидировались автобусные маршруты. «Неперспективных» жителей предполагалось переселить в укрупнённые «перспективные» поселения. По оценке экономистов-ликвидаторов, едва научившихся считать до десяти, в масштабах всей страны ликвидация «неперспективных деревень» сулила огромный экономический эффект. В погоне за якобы экономическим эффектом они не смогли разглядеть печальную до слёз картину сельской жизни глубоко несчастных крестьян, которым приходилось ежедневно бороться за выживание, и об этой народной беде зажравшиеся советские диктаторы и партийцы всех мастей и знать не хотели.
Через несколько лет, в 1974 году был принят ещё один «архиважный» партийный документ с красивым названием «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства нечернозёмной зоны РСФСР». Согласно нему, планировалось ликвидировать 114 тысяч населённых пунктов (более 80 процентов) в центральной части России, отнесённых к «неперспективным». Эти цифры показывают, что речь идёт вовсе не о развитии сельского хозяйства, как это следует из названия документа, а совершенно о другом – глобальном повсеместном разорении крестьян путём ликвидации деревень. Очевидно, продажные, невежественные борзописцы, сочинявшие этот документ в угоду партийным диктаторам, перепутали понятие «развитие», означающее процесс совершенства, со словом «ликвидация», которое имеет совсем другой смысл – уничтожение, влекущее за собой деградацию и разрушение.
Из текста этого зловещего документа видно, что его составители и организаторы очередного нашествия на деревню, восседавшие в царских палатах древнего Кремля, не имели даже малейшего представления о жизни крестьян, работавших от зари до зари и получавших за свой труд не хлеб и не деньги, а пресловутые палочки. Во многих семьях все тяготы крестьянской жизни ложились на плечи несчастных вдов, мужья и старшие сыновья которых не вернулись домой после войны, унёсшей их жизни. В каждом хозяйстве, кроме приусадебного участка, основного источника выживания, было и небольшое хозяйство. А как при ликвидации деревни перевозить свои хату, хозяйство и надворные постройки на новое место жительства, в перспективную деревню? И под силу ли такое переселение многодетной крестьянке-вдове? И к какой неизбежной беде приведёт такое бесперспективное переселение? Эти и другие вопросы совсем не волновали и не интересовали высоких партийных чиновников, живших в роскошных московских квартирах с видом на златоглавую Москву. Переселить бы таких партийцев в деревню, тогда наверняка не было бы той непоправимой беды, которая в очередной раз обрушилась на многочисленные крестьянские семьи. А для местных партийцев, хотя и живших в сельской среде, главная задача заключалась в выполнении и перевыполнении всё того, что «велит партия», чтобы остаться у горнила власти. И ради этого они готовы были провести хоть сплошную ликвидацию всех деревень подобно тому, как в тридцатые годы проводилась сплошная стопроцентная коллективизация с изъятием земли и имущества у крестьян.
Очевидно, ни экономисты-ликвидаторы, ни партийные чиновники, академий не кончавшие, не ведали, как зарождалась жизнь на русской земле. А крестьянская жизнь здесь всегда была трудной. В северной и средней части русской нечерноземной равнины с большим трудом у природы отвоёвывались небольшие участки земли для земледелия и животноводства. Для этого всем миром вырубались леса и осушались болота. Так постепенно образовывались небольшие поселения – деревни и сёла в одной-двух верстах друг от друга и примыкавших к пашням, лесам и пастбищам. При коллективизации объединялись в колхозы не только крестьянские хозяйства, но и ближайшие, смежные деревни. А в дальнейшем при укрупнении колхозов пахотные земли и пастбища всё больше удалялись от сельских поселений, и приходилось перегонять сельскохозяйственную технику на большие расстояния. При сселении же крестьян из «неперспективных деревень» в центральную усадьбу колхоза расстояние до полей и пастбищ ещё больше увеличилось. При плохом, плачевном состоянии сельских дорог, которые ранней весной и поздней осенью превращаются в непроходимые топи, такое переселение, направленное якобы не улучшение жизни крестьян, оказалось смерти подобно – стали ещё быстрее разоряться колхозы и, как следствие, сократилось землепользование с вынужденным выводом из оборота миллионов гектар сельскохозяйственных угодий.
Ликвидация «неперспективных деревень», да и прежние безумные социальные эксперименты беспощадно проводились полуобразованными большевиками и партийцами над русскими крестьянами после октябрьского переворота семнадцатого года. Они внедрялись целенаправленно и повсеместно вопреки вековым традициям и опыту отечественного сельского хозяйства, и, как следствие, привели к тому, что деревни стали вымирать, а колхозы, где всё наше, но не всё моё, не смогли обеспечить хлебом насущным даже колхозников, не говоря уж о городском населении. И в средине прошлого века так называемое советское государство, по велению стареющих генсеков, вынуждено было закупать миллионы тон зерна за рубежом. Впервые с этим вопросом Никита Хрущёв, будучи главой партийного государства, обратился к Джону Кеннеди, президенту Соединённых Штатов. Про закупку зерна Советским Союзом с богатыми чернозёмными землями сочинялись разные анекдоты. Один из них оказался пророческим – смекалистый американский эксперт на вопрос «Как долго СССР будет покупать хлеб?», не задумываясь, ответил: «При коммунистическом мироустройстве всегда»…
«Неперспективные деревни» с трагическими последствиями отражены в некоторых газетных и журнальных статьях и во многих произведениях советской и русской литературы. В частности, известный русский писатель Василий Белов, основываясь на документальных материалах, ликвидацию «неперспективных деревень» назвал «преступлением против крестьянства». Во второй половине 1980-х годов этот поистине народный писатель, хорошо знавший сельскую жизнь, смело и открыто заявлял: «У нас на Вологодчине из-за «неперспективности» прекратили существование многие тысячи деревень. А по всему Северо-Западу РСФСР – десятки тысяч. Вдумаемся: из 140 000 нечернозёмных сёл в том регионе предполагалось оставить лишь 29 000!». В реальной жизни этот план, как и многие другие партийные, социалистические планы, был перевыполнен уже в конце 1970-х годов, по данным официальной статистики, в северо-западном регионе осталось примерно на треть меньше неликвидированных деревень, чем было запланировано партийными властями.
Подобная сельская трагедия случилась не только на Вологодчине, но и во всех областях российской нечерноземной зоны. Исключение не составил и Вилегодский район Архангельской области. Как следует из статьи В.А. Башлачёва, здесь в 1930 году к началу раскулачивания и коллективизации было 225 поселений с 24 тысячами жителей. В этом районе успешно работал льнозавод. При коллективизации все поселения были объединены в 147 колхозов. С началом войны деревни лишились основной рабочей силы – в 1941 году на фронт было призвано шесть тысяч мужчин, каждый четвёртый от всего сельского населения района. И ещё три тысячи молодых женщин, включая девушек, было мобилизовано на строительство оборонительных сооружений в Карелию и под Вологду. В этом районе не вернулись домой многие отцы, мужья и братья – все без исключения семьи осиротели. Непосильные тяготы сельской жизни свалились на плечи многодетных вдов, вынужденных работать от зари до зари сначала на колхозном поле, а потом и на своём, чтобы не умереть с голоду. Несмотря на огромные потери мужской силы в войне, сельская жизнь в районе с большим трудом, но всё же постепенно налаживалась. Однако социальные эксперименты, продолжавшиеся «по велению партии» в послевоенное время, приводили не к возрождению деревень, а к их вымиранию. Так, за семьдесят лет от начала бандитского раскулачивания и принудительной коллективизации число поселений в Вилегодском районе сократилось примерно на треть. И в некоторых деревнях оставалось не более одного или двух жителей преклонного возраста, немощных стариков и старух, решивших умереть на родной земле. В шестидесятые годы был ликвидирован единственный в районе льнозавод и оказались ненужными и заброшенными ветряные мельницы. Повсеместно закрывались начальные, семилетние и средние школы. Оказались безжизненными целые деревни. Оставалось без хозяев множество покосившихся изб с разбитыми оконными стёклами. Везде и всюду наблюдалась одна и та же печальная до слёз сельская картина – опустевшие полуразрушенные хаты, заросшие бурьяном приусадебные участки, крестьянские дворы и сельские улицы, по которым ещё несколько десятилетий назад сновали неугомонные, весёлые дети...
При ликвидации «неперспективных деревень» никого насильно не выгоняли из родного дома, как это было в тридцатые годы при бандитском раскулачивании и сплошной коллективизации. Однако никто из жителей этих деревень, приговорённых к неизбежному вымиранию, не торопился разбирать по брёвнам свои хаты и надворные постройки, чтобы переехать в «перспективные» деревни. Не вынуждали и не торопили их покидать своё родное место жительства и местные партийные чиновники, среди которых было немало благомыслящих и порядочных людей, не лишённых чувства человеческого сострадания и милосердия. Тем не менее, деревни постепенно, с каждым годом сиротели и пустели – сельская молодёжь устремилась в города. Уезжали все, кто хотел уехать, даже не достигнув совершеннолетия. Молодые люди с незаконченным семилетним образованием, уехав в город к своим родственникам, старшим братьям либо сёстрам, спустя некоторое время устраивалось на «ударные стройки социализма, переходящего в коммунизм». Повзрослевших подростков призывали в армию. Все покинувшие родной дом редко когда возвращались обратно в деревню. Никому не хотелось ходить пешком в школу за шесть-восемь километров. Да и как ходить, если дорогу зимой заметает снегом выше колена, а весной и осенью она превращается в непроходимые топи. Никому не хотелось повторять печальную и трагическую судьбу своих родителей, хлебнувших горя, и оставаться в родной деревне, чтобы задаром работать в колхозе, едва сводившем концы с концами.
А обездоленные родители, в большинстве своём несчастные вдовы, измождённые тяжёлым, непосильным трудом, несмотря на все житейские тяготы и невзгоды, всё же оставались наедине со своим горем доживать свой век в муках и страданиях в ликвидируемых родных деревнях. Доживали и умирали они по-разному. Кого-то находили в февральскую вьюгу замёрзшим в глубоком снегу вместе с саночками, нагруженными хворостом, нарубленном в лесу. Кого-то смерть настигала с ведром воды прямо на пороге родного дома. А в одной деревне, брошенной на произвол судьбы и забытой властями, доживала свой век благочестивая, одинокая крестьянка. Поздней осенью, когда были сжаты и убраны почти все полосы, эта глубоко несчастная, согбенная женщина, оставшаяся без мужа, изрядно постаревшая раньше времени и едва державшаяся на ногах, не дождавшись приезда своих дочерей из города (единственный её сын погиб на фронте), вышла в поле, чтобы убрать урожай до первого снега. Собравшись с последними силами, она с большим трудом наклонилась, чтобы дрожащими, непослушными руками выкопать картофель. Это был её последний земной поклон – потеряв сознание, убиенная горем труженица, страдавшая страшным недугом, упала в борозду лицом к земле, которую она всем сердцем любила и на которой она оказалась бездыханной...
Бредовая, бесперспективная затея, исходившая от «образованных» экономистов, воспитанных на марксизме-ленинизме и не сумевших опуститься с академических высот на крестьянскую землю, полностью провалилась – колхозы, лежавшие на боку, ещё быстрее стали разваливаться, деревни вымирать, а вместе с ними ещё стремительнее стала вымирать русская нация.
Не поднялась русская деревня на ноги и в девяностые годы прошлого века, после падения коммунистического режима, когда пахотная земля оказалась в руках вовсе не земледельцев, хорошо знавших сельское хозяйство, а всяких проходимцев из бывших «слуг народа», сообразивших, что земля – это самый лучший и надёжный капитал…
Большевицкая перспектива «светлого будущего», проявившаяся сразу же после октябрьского переворота семнадцатого года, продолжилась страшным экспериментом над русским и братскими народами. Ни один народ мира вне нашего отечества не испытал на себе последствий такого чудовищного эксперимента, затеянного большевицкими, невежественными «мудрецами». Такой безумный эксперимент, растянувшийся на долгие мучительные десятилетия, завершился ликвидацией и вымиранием деревень на российской земле, которую в поте лица в течение столетий отвоёвывали у природы многие поколения крестьян-тружеников и которая по воле партийных диктаторов и самозваных «демократов» из бывших партийцев стала зарастать бурьяном и кустарником, а русский народ вымирать.
При попустительстве новоявленной власти, свободной от фундаментальных знаний о природе и человеке, случилась и другая общенародная беда – отечественную экономику, основанную на производстве товаров, «образованные менеджеры», едва овладевшие устным счётом, пытаются превратить в мнимую, цифровую экономику. При этом тратятся колоссальные деньги налогоплательщиков, а народ стремительно нищает, хотя любому просвещённому человеку понятно, что виртуальной экономикой сыт не будешь. И печальное следствие такой рукотворной беды – повальная безработица на бескрайних русских просторах – и в «перспективных» деревнях, и в городах, где молодые люди с «дипломом государственного образца», оказавшись без работы, вынуждены выходить на улицу с требованием своих конституционных прав.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Русский богатырь на троне. М.: ООО «Традиция», 2019. – 144 с.
Карпенков С.Х. Стратегия спасения. Из бездны большевизма к великой
России. М.: ООО «Традиция», 2018. – 416 с.
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015. – 483 с.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015. – 443 с.
Карпенков С.Х. Экология: учебник в 2-х кн. Кн. 1 – 431 с. Кн. 2 – 521 с. М.: Директ-Медиа, 2017.
Степан Харланович Карпенков
Русская Стратегия |
