В начале ХХ столетия Российская империя входила в первую пятерку мировых промышленных держав. Ее природные и трудовые ресурсы позволяли из года в год наращивать хозяйственные обороты. Уже в первое десятилетие нового века темпы экономического роста оказались самыми высокими в мире. Промышленные успехи русских потрясали воображение европейцев. Самая протяженная по длине Транссибирская железнодорожная магистраль воочию показала Западу пробуждающуюся хозяйственную мощь России. На рубеже столетия страна становится не только ведущим производителем и экспортером нефти, но и продолжает завоевывать все новые позиции в такой передовой отрасли, как машиностроение. При поддержке царского правительства русские изобретатели создают многомоторные самолеты, на государственные заказы строятся подводные лодки. На путь ускоренной модернизации вступило и сельское хозяйство. За год в России собирали зерна столько же, сколько в Канаде, США и Аргентине, вместе взятых.
Государство всячески поощряло трудолюбие и предприимчивость русских людей. Низкие налоги, дешевые кредиты, государственные субсидии, бесплатная приватизация земельного фонда – вот только часть мер, проводимых государством для развития народной инициативы. И чем больше правительство проявляло социальную заботу о трудовом человеке, тем быстрее и эффективнее развивалась экономика страны. Своего апогея социальная политика Николая II достигла при П.А. Столыпине. Миллионы крестьян благодаря столыпинской земельной реформе становятся хуторянами и кооператорами, переселяются на алтайские и сибирские земли. В России быстро формируется средний класс. С 1905 по 1908 г. сберегательные вклады населения выросли более чем на 50 %, по качеству жизни российские граждане вплотную приблизились к передовой Европе.
Свои преобразования Столыпин осуществлял на патриотической и нравственной основе, учитывая социальные запросы населения, обычаи и традиции своей страны. Никто не был принесен в жертву реформам. Ни одна сфера человеческой деятельности не была угнетена или ограничена ради государственного интереса. Николаевско-столыпинская модернизация охватила все стороны жизни российского общества – от защиты интересов русской нации, укрепления семьи и борьбы с пьянством до создания социально ориентированных правовых институтов и экономической интеграции страны. Все эти реформы смогли состояться не только благодаря поддержке государя, но и личностным качествам самого их соавтора. Здесь разгадка ответа, каким должен быть русский политик и к какой исторической награде ведут в политике чистые пути.
Восхождение Столыпина по карьерной лестнице было неразрывно связано с его подъемом по иной – духовной – лестнице совершенства. Каждый новый подъем на ней сопровождался все большим отрешением от самого себя, все большей самоотдачей в служении царю и России. К этому пути Столыпина подталкивало не только обостренное религиозной верой чувство собственной ответственности, но и внезапно разразившаяся над страной революция. «Не гожусь я ко многому, – не рисуясь, говорил реформатор о самом себе, – не труды или борьба смущают меня, а атмосфера… государственных деятелей, разбивающая их энергию или требующая уступок внутри себя»[9].
Политический взлет Столыпина пришелся на переломный период в борьбе с русской смутой. В ответ на попытки вооруженного восстания во многих губернских городах царь ввел военное положение. Армия патрулировала улицы, а митинги и забастовки были временно запрещены. Однако правительство понимало всю бесперспективность силовых методов в борьбе с революцией. Военные отсекли только ветви, корни же человеческой ненависти продолжали расти. В новых местах и в новых формах зло вновь и вновь вырывалось на поверхность, сея раздор, смерть и разрушение. На смену массовым стачкам и восстаниям приходил индивидуальный террор. По всей стране началось уничтожение наиболее авторитетных представителей гражданского и военного управления. Убивали государственных служащих дома, в гостях, на улице, часто – средь бела дня. Убивали «с соблюдением техники безопасности», незаметно, из-за угла – пулей, убивали на авось, бомбой – может, заденет. С февраля 1905 г. по май 1906-го революционеры-боевики совершили 15 покушений на губернаторов и градоначальников, 267 – на строевых офицеров. Радоваться убийству стало в обычае общества, террор становится божеством. Старейшина кадетов И.И. Петрункевич заявляет о невозможности для партии осудить террор, ибо такой шаг был бы «моральной гибелью партии»[10].
«Революционер – человек обреченный, – писал идеолог и зачинщик русского терроризма С. Нечаев. – […] Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благородности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. […] Он не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире. Он знает только одну науку – науку разрушения»[11].
Жертвами революционного террора становились старики, беременные женщины и дети. Революционеры взрывали храмы, оскверняли святыни, покушались на жизнь авторитетных представителей духовенства. Накануне революции в Петербурге неизвестными был похищен подлинник Казанской иконы Богородицы, а в ходе самой русской смуты террористы заложили бомбу под другой особо почитаемый образ Богоматери – Курской Коренной[12]. Святыню чудом удалось спасти, но сама попытка ее уничтожения со всей очевидностью обнажила темные силы в нарастающей революционной борьбе. Классовая борьба выливалась во все более жестокие формы, все больше походя на ненависть дьявола к самому человеку[13]. Распространенным явлением 1905–1907 гг. стало надругательство над фундаментальными основами человеческого общежития: таинство брака было подменено свободной любовью, семья заменяется сожительством, гимназисты порывают с родовыми и семейными корнями. В газетах и на митингах вовсю чернят историю своей родины, издеваются над патриотизмом, глумятся над церковью и кричат: «Бога нет!» Это была та самая бесовщина, о которой говорил Ф.М. Достоевский в романе «Бесы». «Революцию не понять, – писал английский историк и философ Томас Карлейль, – если не допустить, что за кулисами ее действовали бесовские силы»[14].
Ни циничная политтехнология С.Ю. Витте, предлагавшего царю бросить кость оппозиции, ни предложения крайне правых затопить кровью русскую смуту, никакие другие безнравственные средства не могли преодолеть эти темные силы. Здесь был востребован иной – духовный – путь борьбы.
«…Кто ценит себя, свою личность, свое призвание, – писал современник событий публицист А.С. Суворин, – тот не уходит со своего поста, пока есть в нем силы. В этом и заключается мужество. …С мужеством палачей террористической партии… можно бороться только мужеством. Понижение этого мужества будет окончательным унижением власти, за которым может последовать полная анархия в России. Кто трус, пусть уходит. Кто не чувствует призвания и способностей служить России – пусть уходит. Но в ком есть убеждение, что он может быть полезен Родине, что сердце в нем горит патриотизмом и желанием водворить и утвердить новый порядок, тот должен оставаться, несмотря на взрывы, угрозы, отцовское горе, болезни жены и детей. Война отвергает все эти чувства, всякие сентиментальности. Она выше семьи, потому что на войну зовет Родина. Как Христос требовал, чтобы всякий, желающий идти за ним, оставил своего отца и свою матерь, так и Родина. …Наше время требует всего человека, всей его души, всей жизни»[15].
Предшественники Столыпина – либеральный С.Ю. Витте и престарелый консерватор И.Г. Горемыкин, – несмотря на свои государственные таланты, оказались к таким шагам не способны. Они придерживались больше внешних форм, боязливо озирались: один на мнение снизу – общественных течений, другой на мнение сверху – царя и высшей бюрократии. Страна нуждалась в государственном человеке, в котором органически соединялись бы способность к творчеству, вера, нравственное подвижничество и мудрость управленца. Царь и здравомыслящая часть России с надеждой ожидали его появления. Тогда, в кровавом 1905-м, народ в основной своей массе еще хранил духовный потенциал минувшего столетия. Уже в декабре, переболев митинговым безумием, трудящиеся классы стали постепенно возвращаться в ограду церкви. Рабочие и крестьяне, потрясенные ужасами революционного насилия, сопровождавшегося кощунством и грабежами, встали на молитву о спасении России[16].
Это разбуженное в народе духовное движение – не утоленная революцией тоска по справедливой, совестливой власти – взывало к новому водителю. «Звезда Столыпина, – пишет историк В.В. Казарезов, – взошла на российском политическом небосклоне не случайно. Он был востребован историей именно в столь драматический момент, потому что лучше, чем кто-либо другой, был способен помочь России, а вернее, спасти ее, вывести с минимальными потерями из грозных общественных катаклизмов…»[17]
Восхождение Столыпина началось на юго-востоке, в далеком провинциальном Саратове. В 1903 году он становится саратовским губернатором, получив личный наказ от царя поправить положение дел в губернии. Поволжский край считался одним из слабых звеньев внутренних провинций империи. В губернской администрации и дворянском самоуправлении остро ощущался недостаток в культурном и образованном элементе. «В некоторых уездах, – докладывал Столыпин императору, – с большим трудом избираются даже уездные предводители дворянства»[18]. Такое положение приводило к падению авторитета распорядительной власти уже на уездном уровне. Отсюда злоупотребления волостных властей, их произвол и коррупция.
«Мне пришлось в одной волости, – писал Столыпин жене о своей ревизии в Царицынском уезде, – раскрыть такие злоупотребления, что я тут же, расследовав весь ужас, перенесенный крестьянами […] тут же уволил вол[остного] писаря и земскому начальнику приказал до Нового года подать в отставку. […] Крестьяне говорили: “Совесть пропита, правда запродана”; “ждали тебя, как царя”. Ждали ведь они 25 лет […], но тут, чтобы водворить порядок, надо бы год не выходить из волостей. Дай-то мне Бог хоть немного очистить эти авгиевы конюшни»[19].
Не хватало в Саратовском крае и правоохранительных сил. На громадных просторах губернии один пеший полицейский приходился на 20 квадратных верст, а наемное кавалерийское спецподразделение из казаков не превышало численностью 60–80 сабель. При таком дефиците административного ресурса новому губернатору было нелегко поддерживать элементарный порядок. А между тем социальная напряженность в крае нарастала с каждым годом. Местное крестьянство, задыхавшееся от малоземелья, легко поддавалось революционной пропаганде. Давали о себе знать и бунтарские гены. Здесь хорошо помнили Разина и Пугачева, некогда превративших Саратов в форпост крестьянской войны. Уже в первый год губернаторства Столыпин столкнулся с массовым неповиновением крестьян. «Население, – сообщал Столыпин царю, – местами весьма разнузданное, склонно снисходительность считать за слабость и чуть ли не за поощрение со стороны правительства»[20].
Еще год оставался до революции, а губернатору уже приходилось усмирять волнения саратовских крестьян.
«…накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из хлебозапасного магазина, – писал в мае 1904 г. Столыпин домой. – Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки»[21].
При таких условиях приход революции в край грозил вылиться в новый крестьянский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Казалось, все шло к подобной развязке. По всей губернии начались поджоги усадеб, многие помещики спешно покидали свои поместья, спасая себя, жен и детей от насилия бунтовщиков. Чтобы избежать полной потери управления, Столыпин был вынужден рассредоточить малочисленные охранные силы в городах и на железнодорожных коммуникациях. На поддержание порядка в сельской местности у губернатора катастрофически не хватало полицейских и казачьих подразделений.
Однако отдавать уезды в руки революционеров Столыпин не собирался. С отрядом всего в 50 казачьих сабель он совершает систематические профилактические рейды по мятежным уездам и волостям. «…Послезавтра уезжаю в Сердобский и Петровский уезды… – писал он супруге. – Везде хочу лично воздействовать на крестьян»[22]. Рискуя собственной жизнью, губернатору удавалось идти вровень, а где-то и впереди революционной стихии. Как истинный христианин, он предпочитал жертвовать собой, первый подставлять себя под удар, чтобы только не допустить массового кровопролития.
Те, кто оказался свидетелем покушений на губернатора, были удивлены его мужеством и отвагой. Во время посещения Столыпиным одного из бунтующих районов из-за кустов недалеко от проселка раздался выстрел. Пуля, предназначенная губернатору, пролетела мимо. Петр Аркадьевич не мешкая выскочил из коляски и бросился к стрелявшему. Несостоявшегося Робин Гуда удалось взять, что называется, голыми руками[23].
В другой раз, когда губернатор вплотную приблизился к взбунтовавшейся толпе, стоявший перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил прямо на него – до выстрела оставались считаные мгновения. Столыпин, глядя на него в упор, распахнул пальто и громко и твердо сказал: «Стреляй!» Пораженный такой смелостью, боевик опустил руку и бросил на землю револьвер[24].
Не раз при наведении порядка Столыпин оказывался среди мятежной толпы. «Зимой 1905 года, – вспоминал в эмиграции князь Н.Н. Львов, – соседнее с моим имением мордовское село, целою толпою в несколько тысяч человек с топорами и пилами, ворвалось в мой лес и стало сплошь вырубать его. Приехал губернатор, пришла воинская команда. Здесь я увидел на деле, каким мужеством обладал Столыпин. Когда толпа при неистовых криках готова была броситься на солдат, когда камнями был сбит с седла становой пристав и окровавленный упал на землю, когда ротный командир вынул уже шашку из ножен и выпрямились солдаты (готовые к стрельбе. – Д.С. ), вдруг на крыльце волостного правления появляется губернатор. Одним своим мужественным видом, своим громким окриком он останавливает бушующую толпу и заставляет ее отступить назад. Кровь не была пролита на моей земле. Этим я обязан Столыпину. …та же самая толпа, готовая на погром и убийство, на другой же день стала покорной, как овцы. Уехал губернатор, ушла воинская команда… а мордовские мужики, которые накануне в своем буйстве вырвали бороду у старшины, покорились всякому его приказу и безропотно повезли вырубленные деревья на мое гумно»[25].
Не успел губернатор закончить инспекцию неспокойных уездов, как в самом Саратове произошли беспорядки. Немедленно возвратившись в город, пренебрегая личной безопасностью, Петр Аркадьевич отправляется пешком к центру волнения. «По мере того как он приближался к старому городу, – вспоминает его дочь Мария Бок, – стали попадаться все более возбужденные кучки народа, все недоброжелательнее звучали крики, встречающие папб, спокойным, ровным шагом проходящего через ряды собравшихся. Совсем поблизости от места митинга, из окна третьего этажа, прямо к ногам моего отца упала бомба. Несколько человек около него было убито, он же остался невредим, и через минуту после взрыва толпа услыхала спокойный голос моего отца: “Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую”. Под влиянием его хладнокровия и силы страсти улеглись, толпа рассеялась, и город сразу принял мирный вид»[26].
Местные революционеры устроили настоящую охоту на саратовского губернатора. В один из таких дней Столыпину даже пришлось увидеть из окна собственного кабинета поджидавшего террориста. «Не скажу, – делился впоследствии своими впечатлениями Петр Аркадьевич, – чтобы было очень приятно на него глядеть»[27].
Преодолевать подобные пограничные состояния губернатору помогала твердая вера в то, что честное и жертвенное служение России есть не только дело дворянской чести, но исполнение Божественной воли и путь спасения собственной души. К самой же смерти, по словам его сына Аркадия, Столыпин относился с религиозным смирением[28]. Однажды во время неофициальной прогулки по Саратову Петр Аркадьевич был неприятно удивлен множеством городовых, расставленных вдоль его маршрута. Тотчас вызвали полицмейстера. «Вы думаете, – выговаривал ему губернатор, – что они спасут меня? Смерть – воля Божия!»[29] Столыпин потребовал, чтобы начальник полиции не распылял и без того малый состав правоохранительных сил, а использовал прежде всего на обеспечение безопасности самих горожан.
«Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, – говорил Петр Аркадьевич в интервью английскому журналисту Е. Диллону[30], – я смотрю на предстоящий день, как на последний в жизни, и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взоры в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то благодарю Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания о близости смерти, как расплата за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся»[31].
Это постоянное ощущение смерти еще больше одухотворяло Столыпина, заставляло целиком отдаваться настоящему, «быть в совершенстве и в полноте всем, что он есть в данный момент»[32]. Каждый миг своей жизни саратовский губернатор старался сделать «не спадом, а вершиной волны, не поражением, а победой».
Между тем смута в губернии продолжала нарастать. Надвигались жаркие октябрьские дни. Малейшие необдуманные действия: чрезмерная уступка или неоправданная жестокость – могли спровоцировать кровопролитие и усилить революционную волну. «Напрягаю все силы моей памяти и разума, – писал Петр Аркадьевич супруге, – чтобы все сделать для удержания мятежа, охватившего всю почти губернию. Все жгут, грабят… стреляют, бросают какие-то бомбы. Крестьяне кое-где сами возмущаются и сегодня в одном селе перерезали 40 агитаторов. Приходится солдатам стрелять, хотя редко, но я должен это делать, чтобы остановить течение. Войск совсем мало. Господи помоги! В уезд не могу ехать, т. к. все нити в моих руках и выпустить их не могу…»[33]
Несмотря на колоссальное нравственное напряжение, угрозу собственной жизни и возрастающую с каждым днем ответственность за человеческие судьбы, губернатор продолжал держать твердый курс на успокоение губернии. Духовной силой к такому гражданскому мужеству все так же была молитва к Богу, укреплявшая его в самые трудные и безысходные дни[34].
Надежда на Господа не была напрасной. Дочь Петра Аркадьевича Мария Бок вспоминает: «У меня хранится любительский снимок, где видно, как папб въезжает верхом в толпу за минуту до этого бушевавшую, а теперь всю до последнего человека стоявшую на коленях. Она, эта огромная, десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папб успел произнести. Был и такой случай, когда слушавшие папб бунтари потребовали священника и хоругви и тут же отслужили молебен»[35]. По ее словам, «достигал результатов отец без громких фраз, угроз и криков, а больше всего обаянием своей личности: в глазах его, во всей его фигуре ярко выражалась глубокая вера в правоту своей точки зрения, идеалов и идей, которым он служил. Красной нитью в его речах [перед крестьянами] проходила мысль: “Не в погромах дело, а в царе, без царя вы все будете нищими, а мы все будем бесправны”»[36].
Имея в своем управлении одну из самых запущенных губерний[37], Петр Столыпин смог уберечь крестьян от массовых насилий и убийств. Грабеж продолжался, имения жгли, но помещиков и местных администраторов еще не убивали. По свидетельству генерала В.В. Сахарова, приехавшего с войсками в Саратов для наведения порядка, губернатору до октября удавалось удерживать крестьян от физических расправ. И хотя с середины октября по декабрь 1905 г. ситуация в крае, как и по всей стране, значительно ухудшилась, губернатор смог удержать вверенную ему губернию от гражданской войны.
В Саратове Столыпин ощутил в своей душе особую близость Бога, именно здесь выросли у него духовные крылья к новому политическому взлету. «Слава Богу, – писал он Ольге Борисовне в начале ноября 1905 г. по поводу возможного получения портфеля министра внутренних дел, – мне никто ничего не предлагал… – И далее цитирует часть Гефсиманской молитвы Христа накануне распятия: – Да минует меня чаша сия»[38]. Завершающие слова молитвы «но не чего я хочу, а чего Ты, Господи» отсутствуют в письме, но они не могли не быть произнесены в глубине верующего сердца.
Назначение государем саратовского губернатора на пост министра внутренних дел было одобрено далеко не всей правящей элитой. «Относительно же самих личностей (Столыпина и Васильчикова. – Д.С. ) вновь назначенных министров, – писал маститый чиновник-землеустроитель А.А. Кофод, – не было известно ничего, что поднимало их над серой посредственностью… На более ранних постах (до губернаторства в Саратове. – Д.С. ), которые он занимал, – добавляет Кофод, – он не отличался ни в чем особенном, его считали даже довольно ограниченным»[39].
Недоброжелатели видели в неожиданном взлете Столыпина протекционизм влиятельной родни (и это при его отказе в начале своего служения от работы в аппарате министерства! – Д.С .). Сам же Петр Аркадьевич оценивал свое возвышение как действие Божественного Промысла. «Достигнув власти без труда и борьбы… Столыпин, – вспоминал бывший при нем товарищем министра внутренних дел С.Е. Крыжановский, – всю свою недолгую, но блестящую карьеру чувствовал над собой попечительную руку Провидения»[40].
Новому министру внутренних дел пришлось столкнуться с революцией уже в общероссийском масштабе. Губернии одна за другой переводились на военное положение, гражданские институты бездействовали, одна лишь армия оставалась верной священной присяге государю. Еще до прихода Столыпина в правительство в декабре 1905 г. вспыхнул кровавый мятеж в Москве. Повстанцы-боевики пытались втянуть народ в гражданскую войну, но армия успела сказать свое веское слово. Мятеж боевиков был подавлен, однако действовать и дальше одними силовыми методами значило бы посеять в стране еще большую ненависть и злобу. Именно поэтому Николай II оставляет пост министра внутренних дел за гражданским лицом. Представителя высшей бюрократии П.Н. Дурново сменил человек тоже штатский, но из среднего провинциального звена управления – П.А. Столыпин.
Д.Б. Струков
На пути к Великой России |
