Фашистские партии (или партии национального единства) возникают не столько из-за непродуманных Версальских соглашений, старавшихся подвести черту Великой войне, сколько из-за осознания европейцами того, что мировая война отнюдь не завершилась, потому что возникла новая сила, претендующая на мировое господство. Эта сила уже захватила власть в России и стремится подмять под себя всю Европу. Италия не входила в число стран, потерпевших поражение в Великой войне, но партия «волевого энтузиазма» стала первой из фашистских организаций, которая пришла к власти на европейском континенте.
А в Баварии, где марксисты предприняли наиболее энергичные и кровавые попытки установления своего режима, зарождается национал-социализм, перпендикулярный по отношению к интернационал -социализму. Профашистские кружки и организации возникают по всех странах Северной и Западной Европы, а также в Северной Америке, хотя и не везде оформляются в виде политических партий. Русская эмиграция также создает организации подобного толка, как в Европе, так и на Дальнем Востоке (в Китае). Именно белоэмигранты публикуют текст «Протоколов сионских мудрецов», а установившийся в России режим, относят к «новому средневековью»: правящую верхушку, засевшую в московском кремле, белоэмигранты нарекают «какоскратией».
К русским людям (а таковыми считают всех беженцев от репрессий в России) в подавляющем большинстве стран относятся сочувственно. Отдельные представители «белой» эмиграции становятся крупными изобретателями (Зворыкин), создателями новых направлений научных исследований (Сорокин), уважаемыми университетскими профессорами (Новгородцев), знаменитыми композиторами (Стравинский), балетмейстерами (Фокин), организаторами первых Домов модной одежды (кн. Юсупов), известными мыслителями (Бердяев), прославленными беллетристами (Бунин), выдающимися кораблестроителями (Юркевич). К каждому из вышеперечисленных имен можно приставить десятки других имен талантливых конструкторов, режиссеров, композиторов, литераторов, философов.
Если в России люди подобного калибра подвергались жесточайшей дискриминации (их расстреливали, содержали в тюрьмах и концлагерях, в лучшем случае, изгоняли из крупных городов в провинциальную глушь), то в Европе возникла настоящая мода на русскую культуру. Признаки зарождения этой моды проступили еще в начале XX в., но ее пик, как раз пришелся на начало 20-х годов. Особым пиететом пользовались творческие наследия таких писателей, как Достоевский, Л.Толстой, Чехов, а русские балерины считались непревзойденными танцовщицами и прима - красавицами. Признавая огромный вклад русской культуры в сокровищницу греко-христианского мира, Европа, таким образом, демонстрировала свое неприятие всем тем процессам, которые получили развитие в России, пребывающей под игом марксистов. Универсальный мир и карликовый мир обнаруживали между собой зияющие пропасти. Многотиражная газета «Правда» несла с собой правду и только правду антимира, а в Европе эта газета воспринималась как вместилище откровенной лжи. Любые успехи белой эмиграции на чужбине расценивались в Советской России в качестве неоспоримых признаков загнивания всего «старого мира».
Для антимира именно над Россией восходила заря новой, прекрасной жизни, а для мира универсального «Россия во мгле» становилась прорехой на ткани человечества. Для антимира советское государство – это заветная мечта всех рабочих и крестьян, воплотившаяся в реальность. Для универсального мира – это невиданный доселе агрессор, угрожающий своей разрушительной идеологией любой стране по обе стороны Атлантики.
К началу 20-х годов марксизм получил признание в универсальном мире в качестве крайне опасной, деструктивной силы. В то же самое время феноменом сионизма заинтересовались многие интеллектуалы, среди которых были аристократы, писатели, крупные военачальники, известные предприниматели. Соответственно, появились антикоммунисты и антисионисты. Те люди, которые обнаруживали между марксизмом и сионизмом тесную связь, преисполнялись отвращения ко всему карликовому миру, включая не только ортодоксальных иудеев, но и тех евреев, которые были прочно интегрированы в онтологическое пространство греко-христианского мира и являлись активными участниками жизнедеятельности этого универсального мира. Увы, европейцы конфронтационны, очень конфронтационны: такова знать, определявшая двенадцать веков европейской истории, таковы и социальные европейские низы. Именно низы охотно поддерживали фашистские организации и национал-социалистические партии. Несмотря на всевозможные соглашения, противостояние стран Антанты и «воинственных германцев» продолжало сохраняться. Но кроме этого противостояния, возникает новое противопоставление: между марксистами и фашистами. Ни войны, ни путчи отнюдь не способствуют смягчению нравов, а только ожесточают людские сердца и порождают новые поводы для экскалации насилия.
Как это ни странным может показаться на первый взгляд, но фашистские партии многое перенимают именно у марксистского движения. Лидеры этих партий демонстрируют такую же склонность к психопатологии, как и вожди «октября». Они страстно выступают на митингах и собраниях, всегда готовы к радикальным мерам, огромное значение придают агитации и пропаганде своих идей. Как и марксисты, фашисты обретают духовную поддержку, обращаясь к дохристианским культам и древним архетипам. В Италии ссылаются на традиции Древнего Рима и военные успехи той, давно исчезнувшей империи. В Скандинавии общественные деятели почтительно снимают шляпы и цилиндры перед образами легендарных викингов-первопроходцев, запечатленных в старинных сагах. В Германии культ бога огня и войны Вотана становится духовной подкладкой деятельных нацистов. Так потихоньку-полегоньку в Европе складывался «ответ» на дерзкий вызов антимира.
Разумеется, «прирожденные» марксисты не могли не ощущать того, что «ответ» витает в воздухе и способен материализоваться в виде молота и наковальни. Их психология своеобразна. С одной стороны они убеждены в своей уникальности и мечтают о всемирно-исторической значительности. К тому же не испытывают даже малейших угрызений совести, шагая к той значительности по трупам или по колено в крови. С другой стороны, получив «признание» в универсальном мире в качестве террористической организации, способной за несколько лет превратить огромную страну в пепелище, «преобразователи мира» утратили преимущества внезапности. Они не могли не понимать, что именно утрата этого эффекта повлекла за собой цепь неудачных мятежей в Центральной Европе. А прямое вооруженное столкновение с регулярными частями противника (в только что возрожденной Польше) обернулось полным разгромом частей Красной армии.
Закон «Об антисемитизме» позволял ретушировать национальную принадлежность правящей верхушки, потому что семиты – это целая раса, состоящая из больших и малых народов, относимых в греко-христианском мире к «цветным». Сами же евреи старательно не смешивались среди цветного населения и позиционировали себя в универсальном мире в качестве «белых». Таким образом, название закона лишь запутывало ситуацию. В одних случаях они оказывались приравненными к белой расе, а в других - становились семитами. Стоило какому-нибудь обывателю публично заявить, что такой-то преступник – еврей, как тотчас вступал в действие вышеназванный закон. Одно только наличие в домашней библиотеке брошюры о международных еврейских организациях рассматривалось оккупационным режимом, как злостное нарушение пресловутого закона. Поэтому уже в 1918 г. населению центральных губерний России стало предельно ясно, кого этот закон оберегает, а кого беспощадно карает.
Евреи активно переселялись в крупные города России и, конечно, в обе столицы, быстро занимали важные государственные посты. Однако закон «Об антисемитизме» уже звучал, как нечаянное признание в том, что отнюдь не представители коренных народов держат в своих руках власть, а незваные пришельцы. Поэтому сравнительно скоро этот одиозный закон трансформировался в закон «О разжигании межнациональной розни». Но первоначальная направленность карающего меча советского правосудия, полностью сохранялась. Вследствие переименования закона возникли и непредвиденные осложнения. Дело в том, что проклиная, на чем свет стоит, «великодержавный русский шовинизм», опытный пропагандист, пылкий оратор, явно не славянской внешности, нечаянно подпадал под действие свежеиспеченного правового акта о межнациональной розни. И тогда Сталин предложил: пусть русские коммунисты разоблачают русский шовинизм, грузинские коммунисты – грузинский шовинизм, а украинские – украинский и т.д. Но для этого требовалось, чтобы в идеологическом аппарате, в агитпропе «на местах» умножились числом русские, грузинские, украинские и прочие коммунисты.
«Прирожденные» марксисты по-прежнему доминировали на высших постах в государстве рабочих и крестьян, но наметился и явный прирост числа «приобщенных» марксистов. Сталин, не являясь «прирожденным» марксистом, начал тонкую интригу в борьбе за руководство в партии. Ведь к тому времени Ленин уже неудержимо впадал в кромешный идиотизм.
Это там, в «европах», ставших сплошным гноищем, Ленин выглядел «рыжим зверем», «какоскратом», «бабуином», а в советизированной России агитпроп старательно лепил образ «вождя мирового пролетариата», «гениального руководителя» и «заботливого Ильича». Всемирно-историческая значимость такой личности, проведшей последний этап своей бурной жизни в Москве, отбрасывала и на весь этот старинный город отблески своей значительности.
После кончины Ленина сакрализация тела вождя была просто неизбежна в среде убежденных материалистов и научных атеистов. Забальзамированную мумию поместили в сравнительно небольшой зиккурат в самом центре столицы, для всеобщего поклонения. Отныне каждый, кто искренне верил в «светлое завтра» и в «самое гуманное государство на земле», должен был хоть несколько секунд постоять возле мумии, чтобы ощутить свою причастность к всемирно-исторической значимости зачинщика «октября». Красная площадь из традиционно торговой площади и места гуляний народа в православные праздники, скоропалительно обретала статус священного капища для каждого «верного ленинца». И московский кремль, в котором Ленин столь напряженно трудился, закладывая «краеугольные камни» нового государства, тоже обретал сакральный статус. В подобных метаморфозах мы уже в который раз обнаруживаем диаметрально противоположные восприятия одних и тех же реалий жителями универсального мира и антимира.
То обстоятельство, что большевистская власть сосредоточилась в крепости, выстроенной в начале XVI в. для отражения натисков враждебных армий, многие русские люди, да, и все прочие европейцы расценили, как возвращение в средневековье. На протяжении уже трех столетий европейские правители предпочитали селиться в роскошных дворцах, перед которыми открывались широкие площади. Рядом с такими дворцами обычно располагались обустроенные набережные, парки или сады, украшенные фонтанами, клумбами, аллеями с непременными скульптурами, воссоздающими образцы античной соразмерности и пропорциональности. В XVIII – XIX в.в. монархи очистили свои столицы от высоких крепостных стен и земляных валов, заровняли глубокие рвы, заменили все эти фортификационные сооружения кольцами бульваров и широкими авеню. Петр Великий затем и заложил новую столицу на Неве, чтобы соответствовать европейским представлениям о том, как должна выглядеть столица крупного государства в век Просвещения.
Москва, в качестве эпицентра излучения марксизма и в качестве столицы первого в мире государства рабочих и крестьян, выглядела иначе: она вся была завешана кумачовыми стягами и транспарантами, а на постаменты, первоначально предназначенные для царей и героев, были поставлены идолы человеконенавистнической идеологии. Волны самого оголтелого и безобразного насилия, прокатившиеся по русским столицам, по центральным губерниям и многим окраинам России, эпидемии тифа и холеры, лютый голод, миллионы беженцев и беспризорников красноречивее всяких слов свидетельствовали русским людям о том, что вернулись давно забытые времена Смуты XVII в. или времена татаро-монгольского нашествия, когда жизнь человеческая ровным счетом ничего не стоила, и прав был только «булат». Ведьмински-сатанинский шабаш, сопровождавшийся легализацией педерастии и абортов, осквернением святынь и могил, сожжением тысяч «вредоносных книг», публичным унижением памяти достойнейших людей, составивших славу России, просто не находил вразумительного объяснения: как такое могло случиться?
У некоторых «прирожденных» марксистов, очевидцев постепенного разворота от всемерного раздувания «мирового пожара» к созданию первого в мире государства рабочих и крестьян, возникали ассоциации, связанные с возрождением Хазарии, сокрушенной в X в. русским князем Святославом Храбрым. Эти ассоциации еще более ожесточали сердца потомков ашкенази и придавали им дополнительной энергии в борьбе с «врагами революции». Ведь от старой Хазарии ровным счетом ничего не осталось: все было стерто. Но наступило время, когда Россия должна испытать участь погибшей Хазарии. Россия должна быть уничтожена до основания, проклята и забыта, а на ее месте воздвигнется новый каганат, подданные которого всей своей жизнью до последнего вздоха будут чтить закон смены общественно-экономических формаций, настаивающий на полном исчезновении христианских империй.
Разумеется, пылкие фантазии у многих «преобразователей мира» имели и более глубокие корни, нежели расплывчатые воспоминания о некогда существовавшем прикаспийском государстве. Именно истокам советской действительности посвятил свой знаменитый роман М.Булгаков, где сопоставляются события, происходящие в Иерусалиме двухтысячелетней давности и события в современной писателю Москве. Столица молодого советского государства видится М.Булгакову новым Иерусалимом, в котором неодолимое зло опять справляет свои триумфы. А Мастеру, как носителю Слова, уготованы место в дурдоме и бесславная смерть. Обозначена конечная станция в историческом маршруте христианства, которое начало свой путь от страшной Голгофы и завершило свой путь в городе, где сатана справляет грандиозный бал. Когда М.Булгаков создавал свой великий роман, он не мог не думать о себе, а точнее о том, зачем родился и зачем живет на белом свете? Куда движется во времени и что ждет его впереди? Это очень личный роман о постигшем писателя неизбывном разочаровании. Суть этого разочарования заключаается в следующем.
Когда Назарянин возвещал: «Грядет царствие Божие!», - то, тем самым, настаивал на преодолении и последующем сокрушении ига иудаизма. Однако Мессию казнили и за минувшие пару тысяч лет Он почему-то не снизошел к людям, и вместе с ним так и не пришло обещанное «царствие Божие». А вот дьявол явился во всем своем всемогуществе в окружении алчных и кровожадных приспешников, утверждая горькую правду о том, что любая победа Добра скоротечна, а власть Зла – вековечна.
Строительство нового мира - это путь, по которому евреи возвращались в возрожденный Иерусалим, в тот самый город, из которого некогда были изгнаны имперским народом. Мавзолей на Красной площади можно воспринимать в качестве ядовитого шипа, воткнутого в сердце русского города. Но в этом зиккурате нетрудно увидеть и восстановление культовых построек, присущих древнему семитскому миру. Поразительно, но М.Булгаков, будучи маргиналом советского общества, в одном романе сумел рассказать о той эпохе гораздо больше, нежели сотни романов-эпопей созданных тружениками агитпропа, а также, нежели тысячи постановлений, решений и прочих официальных документов. Оказавшись в плену бездушного государства, он, тем не менее, всей своей жизнью убедительно доказал, что живое слово бессмертно. Да, живое слово может быть тихим, как голос совести или как признание в любви, но в нем присутствует свет истины и такой свет не меркнет со сменой эпох и политических режимов.
И все же есть определенные основания полагать, что воображение ряда видных большевиков достигало более глубоких пластов прошлого, нежели времена страшной казни Спасителя. Величие Ленина в глазах «прирожденных» марксистов вполне было сопоставимо с легендарным Давидом, который не только сразил метким ударом Голиафа, но и взял штурмом Иерусалим. Вследствие этого победоносного штурма, пастухи и бродяги, презираемые филистимлянами, стали уважаемыми горожанами, а сами филистимляне неуклонно утрачивали свои позиции и становились никчемными изгоями. Множество явных примет и тайных знаков красноречиво указывало «прирожденным» марксистам на то, что восприемником «заветов Ильича» должен стать человек, способный возвыситься до легендарного Соломона. Более подходящей фигуры, нежели Троцкий, для подобной роли трудно было подыскать. Лейба Бронштейн был готов к столь почетной исторической миссии. Ему оставалось только набраться терпения и ждать приглашения возглавить партию, а вместе с ней и все советское государство. Весь алгоритм предшествующих судьбоносных событий был «заточен» на подобное вхождение во власть правителя, мудрость которого превзойдет суммарные интеллектуальные усилия правителей всех других государств. Но, как это уже не раз случалось с ожиданиями «прирожденных» марксистов, лидером советского государства стал другой человек - Сталин. Конечно, он не мог изменить сакральную роль своего лидерства, но, тем не менее, оккупационный режим под его руководством начал понемногу трансформироваться.
Успех Сталина во внутрипартийной борьбе, развернувшейся еще при недееспособном Ленине, заключался в последовательном догматизме нового лидера. Призывая соратников не возбуждать межнациональной розни непримиримой идеологической борьбой, Сталин, и об этом уже упоминалось выше, настаивал на том, чтобы «татарский шовинизм» был разбит татарскими коммунистами, а «армянский шовинизм» - армянскими. Являясь не «прирожденным» марксистом, а всего лишь «приобщенным» марксизму абреком, он прекрасно сознавал шаткость своего положения. Если Троцким неустанно восхищались журналисты и рифмоплеты, не говоря уже о товарищах по партии, если восхищались Каменевым, Зиновьевым, даже Сосновским (возглавлял редакцию газеты «Правда»), то выходца с Кавказских гор скорее терпели в правящей верхушке партии, чем уважали, считали его «рабочей лошадью», а порой и «грубой скотиной» (никогда большевики не стеснялись в выражениях).
Итак, «простому парню» и «абреку», всего лишь «приобщенному» марксисту, в ходе кампании по борьбе с «шовинизмами» удалось действительно интернационализировать средний уровень партийной иерархии. Резерв для пополнения рядов партии имелся. Не будем забывать, что антимонархический «февраль» готовили многие политические организации, распущенные вскоре после «октября», и эти революционеры оказались не у дел. Находиться в оппозиции большевикам было смертельно опасно, поэтому принципиальные оппозиционеры постарались покинуть Россию или оказались в тюремных застенках (например, неукротимая террористка Спиридонова). А те, кто задвинул свои принципы в дальний угол, предпринимали настойчивые попытки заполучить членство в правящей партии. Подобное членство служило чем-то вроде надежной охранной грамоты. Появлялись реальные возможности занять какое-нибудь «хлебное место». При приеме в ряды большевистской партии неофиту позволялось повиниться в том, что не сразу разглядел «подлинных революционеров», но лучше все-таки поздно увидеть и признать историческую правоту «истинных преобразователей», чем никогда…. Не стоит забывать, что и приснопамятный Троцкий, когда-то числился в меньшевиках, а князь Кропоткин слыл анархистом и, тем не менее, его имя было увековечено агитпропом названиями улиц и памятниками. Короче говоря, прецеденты имелись и принципиальные возражения против реальной интернационализации партии в условиях возрастания накала классовой и идеологической борьбы, если и звучали, то негромко и не слишком убедительно.
Участвуя в партийной жизни, новички без лишних слов быстро понимали, кто обладает определенными преференциями в карьерном росте, а кто должен горы свернуть, чтобы быть замеченным и привеченным правящей верхушкой. Именно в Сталине эти люди увидели своего благодетеля, а его неуклонное возвышение считали залогом своего дальнейшего продвижения по лестничным пролетам возводимого здания советской государственности. Кроме того, принцип демократического централизма предусматривал выборные процедуры. И если подходить к этому принципу не символически, а догматически, то властвующее меньшинство, пусть и очень влиятельное, оказывалось довольно уязвимым. В этих процедурах выигрывал тот, на чью сторону склонялось интернационализированное партийное большинство. Переход от ленинизма к советизму заключается в осознании большевиками необходимости государственного строительства, в реальной интернационализации партии и постепенной сакрализации важнейших событий в жизни страны.

Юрий Покровский

Русская Стратегия