На протяжении 7-8 веков своей начальной истории европейцы барахтались в болоте своей беспомощности, но пришло время и стали появляться яркие личности: богословы, поэты, архитекторы, ваятели, художники, физики, механики и т.д. И Европа преобразилась, осененная сиянием, исходящим от праведников и гениев. Эти удивительные люди рождались в столицах и захолустных городках, совершенно в разных местах, но точно слышали божественный зов о своем призвании и шли навстречу великим свершениям. Некоторые из них умирали совсем молодыми, не осуществив и малой толики своих дерзновенных планов, но вместо них появлялись другие выдающиеся личности и довершали, начатое предшественниками.
Россия также долгие века копила свои творческие силы, и в XIX столетии они пробудились. Каждое последующее поколение стало привносить в этот мир литературные и музыкальные шедевры, необычные технические конструкции, религиозно-философские концепты, научные открытия. Люди, способные на столь удивительные свершения, опять же рождались, как в столицах, так и в провинциальной глуши, но ощущали в себе «искру Божью» или «прометеев огонь» и мечтали увенчать свою жизнь славными делами. Они проявлялись вопреки войнам, лихолетьям, шабашам, рождались даже тогда, когда их родители и близкие родственники устремлялись на чужбину, лишь бы избежать репрессий, или прятались в отдаленном захолустье. Они возникали из толщи народной и тогда, когда вся страна превратилась в «зону», круглосуточно охраняемую легионами карателей и надзирателей.
Идеи прекрасной грядущей жизни, неустанно ретранслируемые агитпропом, не могли не будоражить воображение мальчишек, ощущавших в себе прилив творческих сил. Эти мальчишки принимались конструировать из подсобных материалов летательные аппараты и мечтать о покорении космических пространств. Или начинали изобретать различные механизмы, не отягощая себя вопросами об их практической пользе. Другие мальчишки увлекались сочинением поэм или писали трактаты, опровергающие существование Бога, увлеченно рисовали или выпиливали лобзиком на фанерках замысловатые кружева. А так как в стране стало расти число образовательных учреждений инженерно-технической направленности, то многие пареньки прилежно учились, чтобы стать конструкторами, изобретателями, технологами, исследователями тайн материи или создателями сложных гидросооружений.
«Гуманитарии» оказывались перед более трудным выбором. Взрослея, они понимали, что им следует принять требования агитпропа или идти своим путем, который чреват лишениями и даже бесславной гибелью. Те, кто выбирал первый путь, переставали слышать божественный зов, потому что прислушивались к командам своих начальников. А те, кто выбирал второй путь, в своем подавляющем большинстве действительно шли навстречу безвестности, лишениям, ссылкам и казням. А то, что они успели «натворить», тщательно уничтожалось бдительными «стражами революции».
Реальное общество в молодом советском государстве – это не только «авангард», мононациональный профиль которого постепенно размывался притоками коммунистов новобранцев из кавказских и славянских республик. И не только молодые пассионарии, призванные самим ходом исторического процесса продолжать творческий подъем России. Не только сироты, находящиеся на попечении государства, и не только комсомольско - пионерский подрост. Еще были и промышленные рабочие, относимые к «гегемону», но не способные переварить «кирпичи» - тома «классиков» марксизма-ленинизма.
Кроме всех этих социальных групп, относимых к строителям нового мира, существовали миллионы ремесленников, кустарей одиночек, мещан, несущих на себе печать буржуазных ценностей. Немало оставалось бывших царских офицеров, чиновников, помещиков, священнослужителей, купцов, фабрикантов. Их судьбы были сломаны вместе с окончательным сломом Российской империи, но их жизни еще не были оборваны. И, разумеется, большевиков не могло не беспокоить необозримое море крестьян – людей кондовых, сермяжных, себе на уме и привыкших жить по старинке.
В глазах обезглавленного, но еще продолжавшего существовать русского общества, свет просиявшей вести о новом мире, был неочевиден. Русские люди и не воспринимали ту весть как многообещающую зарю, а скорее, как жуткие отблески преисподнего пламени. Или, как черное солнце, ниспосылающее на людей свои жгуче ядовитые лучи. Мир, как и антимир, это пространства, в первую очередь, онтологические, вмещающие в себе определенные представления о человеке и метафизических сферах, о ценностях и смысле жизни. Подобные пространства отнюдь не всегда можно очертить административно-территориальными границами. Так антимир, не имея своего угла, тысячелетиями сохранял свои свойства и характеристики. И русский мир, в лице своих наиболее просвещенных и талантливых представителей, отпрянув от пределов Русской земли, не утратил своей плодоносной силы.
Необычайность той эпохи заключалась в том, что антимир, наконец-то, обрел территорию, причем, более чем обширную, и перед ним открылись возможности построения жизни на твердых основах, а не на виртуальных. Строительство нового мира - это не только путь, но и совокупность представлений антимира в марксистском его варианте о счастье, справедливости, порядке и благополучии. Но ведь Русская земля не из морской пучины нежданно-негаданно поднялась, а давным-давно была заселена. И потому, чтобы осуществились представления о грядущей прекрасной жизни, оккупационному режиму ради своего самосохранения безотлагательно требовалось проводить политику тотального разрушения традиционных социальных связей, варварского сдирания слоя тысячелетней православной культуры. Только так антимир мог постоянно расширять на территории России сферу своего влияния. Несмотря на заметные успехи антимира, русского на этой территории все равно оставалось немало.
Нетрудно переделать опустевшие дворцы в бюрократические учреждения, а монастыри в казематы. Можно так встрянуть священные раки, что там не останется и следа от нетленных мощей; несложно разграбить могилы людей, некогда определивших облик православной империи, а сами могилы сравнять с землей или превратить в отхожие места. Можно отобрать все усадьбы и особняки, лишить все население нажитого имущества. Можно даже миллионы людей подвергнуть казням или изгнаниям на чужбину, и заняться воспитанием миллионов детей в «правильном» направлении. Но куда девать оставшихся людей, продолжающих считать себя русскими, продолжающих соблюдать православные праздники и даже помогать своим бедствующим родственникам, лишенным средств существования? Эти косные люди плохо усваивали новые идеи и крайне неохотно менялись, по-прежнему сохраняя не только родственные, но и земляческие связи. И все эти консервативно настроенные люди по старинке считали друг друга соотечественниками, а представителей власти - инородцами. И по-прежнему, оставался не проясненным вопрос: провалилась ли в тартарары Россия, замененная Советским Союзом?
Переплавка – переделка русского общества в советское общество шла чересчур медленно. Если ленинизм – это «прямое действие», которое на деле оказалось весьма скоротечным, то советизация – это поиск определенных компромиссов с неприглядной для марксистов действительностью, продолжающей сохранять черты прошлых эпох. Эти компромиссы проступили не только в НЭПе, но и в символах советского государства. Божественная троица замещается триадой вождей: Маркс, Энгельс, Ленин. Их огромные портреты вывешиваются на фронтонах административных зданий в дни праздников. Даже скрещенные серп и молот в качестве священных орудий освобожденного труда, представляют собой модификацию православного креста. Само наличие III интернационала, базирующегося в столице, пробуждало у некоторых людей смутные параллели с Москвой - III Римом. И Сталин, в роли партийного лидера, как раз представал компромиссной фигурой: он не отвергал практику разрушения, присущую ленинизму, но эту практику сочетал с настоятельной необходимостью наведения элементарного порядка в стране.
Но каким должен быть этот порядок? Муссолини мечтал возродить величие Древнего Рима. Гитлер, пока еще в роли незадачливого политика-экстремиста, грезил о Третьем Рейхе, призванном продолжить великие традиции, как Римской империи, так и Священной Римской империи. Социальные низы Запада выдвигали своих вождей, которые искали пути в будущее, воссоздающее величие прошлых эпох. Запад переживал нравственный кризис вследствие крушения христианских ценностей и заката аристократической культуры. Однако социальные низы не хотели мириться с «закатом Европы», которая на протяжении 7-8 предыдущих веков доминировала над всеми остальными областями греко-христианского мира.
Все эти века Восток греко-христианского мира пребывал в тени, зачастую в мерзости запустения, но постепенно, начиная с XVIII в., его влияние неуклонно росло. Ведь русский мир сформировался в качестве социокультурного феномена, который, отталкиваясь от копирования западных образцов и стилей, начинал все очевиднее противостоять Западу в роли нового и вполне самостоятельного демиурга истории. Поэтому политический бойкот советской России со стороны западных держав многие русские люди воспринимали как вполне ожидаемое внешнее проявление глубинного противостояния между Западом и Востоком, перешедшее после «октября» в более острую фазу.
Отпадение России, оказавшейся под властью большевиков, от онтологического пространства греко-христианского мира с его идеалами добра, истины и красоты крайне болезненно переживалось в среде русской эмиграции, которая пыталась предугадать: куда же движется «родная сторона»? Одним из ответов на этот тревожный вопрос явилось умонастроение, которое оформилось в качестве евроазийства. Приверженцы этого умонастроения считали, что Россия находится на пути, ведущем к созданию новой цивилизации, сочетающей в себе, как европейский рационализм организации общества, так и иррационализм политических систем, присущий восточным деспотиям. Уже патетический возглас А.Блока («Да. Скифы мы!») возвещал, что фантазий на данную тему будет предостаточно.
Похоже на то, что в отличие от западных вождей, исповедующих столь популярный в то время бонапартизм, Сталин-бонапартист все же ориентировался на другую политическую систему, а именно на ту, которая сложилась в Османской империи. Ему не мог не импонировать тот факт, что эта империя наложилась на православную Византию непроницаемым пластом и на протяжении многих веков держала в страхе всю Европу. Он хорошо понимал, что европейцы сильны, в первую очередь, благодаря своим высоким технологиям и следовало как можно быстрее перенять у них эти технологии: вот тогда натиск с Востока станет всесокрушающим и всепобеждающим.
В условиях мировой тесноты, разного рода взаимовлияния просто неизбежны, как и фобии или симпатии. Индивидуальные заблуждения соседствуют с массовыми обольщениями, а пророчества подтверждаются запоздалыми прозрениями. Крушение политических конструкций побуждает новых правителей к воссозданию государственных механизмов, имевших место в давние эпохи. А материалистическая идеология волей неволей взывает к архаичным божествам, казалось бы, давно отвергнутым и забытым. Но, как бы там ни было, а грядущее РПЦ выглядело «смутно иль темно». В стране год от года нарастал вал воинствующего атеизма. Воцерковленные православные люди тысячами направлялись в концлагеря, священников и монахов топили баржами, а монахинь, укрывшихся в землянках возле монастырей, просто взрывали.
Раб Божий умирал на рудниках, в каменоломнях, на рытье каналов или котлованов, тонул в топких болотах или становился «лагерной пылью». А движение безбожников обретало многомиллионный размах. Этим движением руководит Миней Губельман, более известный под псевдонимом Емельян Ярославский. В глазах «главного безбожника» Христос давно возглавил список отъявленных злодеев всей человеческой истории, ибо принес далеким и близким предкам Минея «не мир, а меч». Этот «меч» века и тысячелетия гонял далеких и близких предков Минея по всему белу свету, превращая всю их жизнь в позорное существование. Истоком всех их бедствий, лишений, гонений служил смутьян и бродяга, который был приговорен к позорному распятию на кресте и умер на горе, предназначенной для казней самых отъявленных преступников. Антихристианство Минея предопределялось нелегкой судьбой его предков: в ненависти к Христу он черпал силы для своей многогранной деятельности. Он писал статьи в безбожные газеты и журналы, неутомимо выступал на собраниях атеистов, а также на митингах, куда сгоняли православных людей. В печати и в публичных выступлениях Ярославский вдохновенно развенчивал и разоблачал деятельность церкви, которая кадила дурманом и опаивала наивных людей опиумом. Он всего себя отдавал этой сложной просветительской миссии, и от него старались не отставать другие атеисты, не отягощенные почтением к прошлому Русской земли.
И все же ошибочно думать, что только «прирожденные» марксисты отличались кощунствами. Да, они задавали тон многим кампаниям и мероприятиям уничижительной направленности, но им охотно вторили тысячи и десятки тысяч людей, чьи далеки и близкие предки благодаря христианству приобрели представления о нравственной жизни. Экзальтация выступлений добровольцев-комсомольцев и прочих атеистов достигала высоких градусов. Безбожное умонастроение переходило в умоисступление. Не хочется перечислять все гнусности, которые творили эти люди в храмах или перебирать все оскорбления, которые звучали в адрес верующих, святых и самого Христа: отметим лишь, что безбожники ни в чем себя не сдерживали. Но делали это не корысти ради, а из-за развившейся склонности к ниспровержениям и разрушениям.
Именно в этой среде началась массовая переориентация от традиционного жертвенного служения религиозно-этическому идеалу к беззаветному служению советскому государству. Безбожники проникались убеждением, что обивать иконами нужники – благое дело, а пионеры совершали мужественный поступок, когда прилюдно отрекались от своих родителей, не способных отказаться от суеверий. Но перед портретами вождей в «красных уголках», перед памятниками и бюстами «борцов за свободу» и особенно перед мавзолеем с мумией Ленина молодые люди, причисляющие себя к «сознательным», все чаще испытывали проницающий до костей благоговейный трепет.
Если в прежние эпохи, священники в своих проповедях непременно цитировали высказывания евангелистов или Отцов Церкви, или ветхозаветных пророков, то в советском государстве ни одно публичное выступление (на митинге, или на торжественном собрании, приуроченном к какому-нибудь революционному празднику, или на научной конференции) не обходилось без цитат из сочинений «классиков» марксизма-ленинизма. Эта практика становилась обязательной даже для авторов узко специализированных книг, монографий, диссертаций, передовиц в газетах.
Складывалась новая система социальных отношений, которая касалась не только промышленных или железнодорожных рабочих. Появились театральные, музыкальные и литературные работники, а также научные и, конечно же, партийные, включая комсомольских работников. Каждая сфера жизнедеятельности общества формировала свои подотрасли, а каждая подотрасль объединяла задействованных в ней тружеников в профессиональные союзы. Каждый такой профсоюз имел своего руководителя – человека проверенного и ценящего свой социальный статус превыше всего. Эти руководители наиболее рьяно и неустанно выказывали в публичных выступлениях свою преданность «делу партии и лично т. Сталину», ответственно относились к проведению демонстраций и прочих манифестаций, выражающих полную поддержку любым действиям властей. Трудно сказать, стремился ли сам Сталин походить на легендарного Соломона, но мотив во славу правления «мудрого вождя» уже звучал в рапортах и реляциях, в стихах и песнях, и присутствовал в радостно-возбужденных выкриках демонстрантов, дружно шагающих по улицам городов в дни кумачовых праздников.
Для осуществления широкомасштабной индустриализации требовались немалые людские ресурсы, которые укомплектовывались по военно-мобилизационному принципу в полки, дивизии и армии. Соответственно, и командиры этих частей олицетворяли собой закон для подчиненных. Крестьянские хозяйства обобществлялись в колхозы, которые также имели своих председателей с соответствующими штатами помощников. Процесс коллективизации шел довольно болезненно, и, пожалуй, это единственный социальный процесс той эпохи, который достаточно подробно, с поправкой на неизбежную однобокость, отражен в советской литературе и в советском кинематографе. Но за кадрами оставался другой процесс - дальнейшего дробления Русской земли на автономные территориальные образования. Так от Пензенской и Тамбовской губерний отсекли значительные куски, из которых сложили Мордовию, из Симбирской губернии вычленили Чувашию, из Костромской – Марийскую автономную республику. Сами губернии стали именоваться областями, а уезды – районами, число которых резко возросло. Этот рост был связан, как с новым размежеванием территорий, так и с обобществлением крестьянских хозяйств. За населением, особенно рассредоточенным в сельской местности, необходим был глаз да глаз. Но крестьянские восстания все равно вспыхивали. Имели место и случаи вредительства имущества только что созданных колхозов. Классовую борьбу никто не отменял, ее накал только возрастал по ходу победного шествия советской власти. Каждый бывший уезд рассекался на три-четыре лоскута и в каждом появлялись райсовет и райком, а чуть позже - военком, а при нем или рядом с ним отдел ОГПУ. Агитпроп хлопотал о создании в каждом районе клубов, изб–читален, «красных уголков». Книги классиков марксизма–ленинизма, действующих руководителей партии и правительства, пролетарских писателей и революционных поэтов считались лучшими друзьями каждого советского человека и подлежали обязательному прочтению. Росло и число руководителей, как тогда любили выражаться, «низового звена».
Те, кто преисполнялся веры в «светлое завтра» и был готов беззаветно служить этой вере, на деле доказывая свою безграничную преданность властям, попадали в категорию «строителей коммунизма», становились теплокровными частицами новой исторической общности – советского народа. В этой исторической общности могли находиться только люди сознательные, работящие и дисциплинированные. Но немало, ох, как немало, еще оставалось тех, кто выражал свою неготовность к строительству «светлого завтра» или служил советскому государству из корыстных и сугубо карьерных побуждений. Таких «шкурников» необходимо было срочно выводить «на чистую воду», подвергать перевоспитанию или переделке-переплаве в специально отведенных для столь длительных процедур местах.
Маяковский отнюдь не случайно «под Лениным» себя «чистил». Он задал тот мотив отчаяния, который будет неумолчно звучать в ушах миллионов людей, наряду с гулом растревоженной крови и учащенным биением сердец. Ведь недовольный собой великовозрастной хулиган, ушел из жизни, громко хлопнув дверью. Революционный поэт потому и заслужил памятник, что был столь требователен к самому себе! Не мог, никак не мог вписаться косноязычный футурист, в столь неказисто складывающуюся советскую действительность. Но подавляющее большинство людей отличались меньшей взыскательностью к себе, и таились среди этого большинства людишки, «нечистые на руку» или с «нечистыми мыслями», которых однозначно следовало приравнять к мусору или к нечистотам.
Так процесс создания бесклассового общества стал сопровождаться возникновением новых средостений между теми, кто достоин прекрасного будущего и теми, у кого не могло быть никакого будущего. Кроме «старорежимных элементов», кроме лиц, упорствующих в религиозных заблуждениях и не способных выйти из мрака «пережитков прошлого», стали выявляться «клеветники», «уклонисты», «фракционисты», «партийные перерожденцы». Для их общественного осуждения регулярно организовывались собрания и проводились многошумные конференции. На этих столь важных и принципиальных мероприятиях обязательно оглашались имена «попутчиков» и «негодяев», затесавшихся даже среди партийных работников или среди ответственных хозяйственников или среди «чекистов». В любую государственную структуру могли пробраться тайные враги и вредители.
Практически в каждой церкви имеет место разделение людей на «чистых» и «нечистых». Название «клир» (переводится на русский язык как «чистые») отделяет в христианской церкви священнослужителей от мирян. В масонских ложах есть «посвященные» и «профаны». Так уж устроены человеческие сообщества. Номинально перед Богом или истиной все изначально равны, но обязательно появляются такие люди, которые оказываются к Богу или к истине (истоку мудрости) несколько ближе всех остальных. Однако и в среде «клира» - сообществе наиболее благочестивых и богобоязненных людей – нередко зреют зерна раздоров и расколов, возникают ереси и прочие дурномыслия. Адепты тоталитарных сект особенно чувствительны к идеям своей избранности или исключительности, но подобная избранность фактически превращает секту в кичливое меньшинство, если не подкрепляется какими-то действительно выдающимися свершениями. А так как выдающиеся свершения крайне редки, то пребывание в тоталитарной секте ее адептов неизбежно превращается в «организованную муку».
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в СССР происходила возгонка фанатизма, усугубляя жажду самоотречения у особо сознательных строителей коммунизма, для которых партия – родная мать, а советское государство – строгий отец, а верховный правитель – олицетворение всеблагой мудрости и справедливости. Подобное психическое состояние уже само по себе не оставляло места для родственных или дружеских связей, вытравляло способность любить своих детей и близких. Вся жизнь такого адепта целиком и полностью принадлежала идее коренного преобразования мира, а все то, что тормозило или как-то препятствовало этому преобразованию, вполне естественно воспринималось адептом, как враждебное противодействие.
Освобождение от всех рудиментов и признаков существования «старого мира» становилось просто физиологической потребностью. Адепт новой веры испытывал чувство стыда, когда вдруг замечал на чугунных воротах какой-то бывшей усадьбы графский вензель или на фронтоне какого-нибудь представительного здания – двуглавого орла. В такой обстановке просто не могут не переименовываться все города, которые носят имена государей – основателей этих городов. Улицы и площади «очищаются» от названий, ведущих свое происхождение от основных православных праздников. Сносятся все погосты - скопища крестов и, наконец, дело доходит до взрывания величественных соборов.
Наряду с этим возводятся тысячи фабрик и заводов, школ и больниц, строятся гидроэлектростанции и прокладываются ветки железных дорог. Открываются сотни вузов, преимущественно технической направленности, организуются десятки конструкторских бюро, где ученые разрабатывают новые системы вооружений.
Таким образом, советизация предстает весьма сложным и противоречивым процессом трансформации России из питательной среды, пригодной лишь для раздувания «мирового пожара», в церковь-государство, исповедующую коллективистскую веру в «светлое завтра». Как и в каждой церкви, там формулируются жесткие требования, предъявляемые к своим адептам. Эти требования, конечно, могут быть своеобразными, даже экстравагантными, но они обязательно формулируются, затем тщательно отшлифовываются в ходе многочисленных «разборов полетов», и затем запечатлеваются в партийном (или комсомольском) уставах, а потом уже отразятся в кодексе строителей коммунизма.
В ходе советизации России постоянно растет подпор молодежи, выросшей под сенью агитпропа и готовой ретранслировать высказывания «классиков» марксизма-ленинизма по любому поводу и без всякого на то повода. Они готовы к самоотверженному служению советскому государству. Но выясняются и прискорбные факты. Многие из тех, кого с почтением причисляли к «верным ленинцам», оказались неспособными к руководству процессами индустриализации, коллективизации и милитаризации страны, а также к укреплению институтов советского государства. Любое великое обязательно вырастает из малого, но не всякое малое (или меньшинство) способно обрести величие. Так что участь «верных ленинцев» довольно быстро стала незавидной. Их стали нещадно выпалывать, как в саду удаляют сорняки.
Юрий Покровский
Русская Стратегия |
