115 лет тому назад - 22 мая 1905 года в Омске родился известный русский поэт и мастер поэтического перевода Леонид Мартынов. Он известен и как автор замечательных поэм, повествующих об истории Сибири. В 1974 году Мартынов стал лауреатом Государственной премии СССР. Госпремия вручалась за выдающиеся творческие достижения в области науки и техники, литературы и искусства. Мартынов получил ее за сборник стихов «Гиперболы».  Хотя стандартам советской поэзии его произведения не очень соответствовали, скорее наоборот - он были слишком близки к объявленной устаревшей русской поэтической традиции…   Причем совсем не случайно.
Леонид с детства был мечтателем. Он писал о себе: «Думал и делал не по правилам, читал что не велено, рисовал как нравится».  Так он поступал и во взрослом возрасте, в изменившейся до неузнаваемости стране. И его имя ассоциируется прежде всего с одним очень необычным стихотворением, в далекие двадцатые годы опубликованном в новосибирском журнале «Сибирские огни». Потом, когда Мартынов стал известным писателем, оно вошло в изданное позже собрание сочинений.
Стихотворение «Воздушные фрегаты» - о воздушных кораблях, пролетающих над безымянным городом, на первый взгляд кажется изящным напоминанием о романтике дальних странствий. А на равнине, на которой располагается родной для Мартынова Омск, несколько тысяч лет тому назад действительно было море…
Померк багряный свет заката,
Громада туч росла вдали,
Когда воздушные фрегаты
Над самым городом прошли.
Сначала шли они как будто
Причудливые облака,
Но вот поворотили круто -
Вела их властная рука.
Их паруса поникли в штиле,
Не трепетали вымпела.
Друзья, откуда вы приплыли,
Какая буря принесла?
И через рупор отвечали
Мне капитаны с высоты:
- Большие волны их качали
Над этим миром. Веришь ты -
Внизу мы видим улиц сети,
И мы беседуем с тобой,
Но в призрачном зеленом свете
Ваш город будто под водой.
Пусть наши речи долетают
В твое открытое окно,
Но карты! Карты утверждают,
Что здесь лежит морское дно.
Смотри: матрос, лотлинь распутав,
Бросает лот во мрак страны.
Ну да, над нами триста футов
Горько-соленой глубины.

 Но внимательный читатель несомненно обратит внимание на некоторые несоответствия. В первом четверостишии ощущается явная тревога и особенная торжественная печаль о невозвратно ушедшем. Воздушные корабли один за другим проплывают на фоне яркого заката, а ведь закат неизбежно ассоциируется не с началом какого-то пути, а с его финалом. «Громада туч» в обозримой дали тоже не способствует созданию «легкого» настроения. И главное - какое отношение эта величественная небесная флотилия имеет к городу, далекому от всех морей?  Эти несоответствия не случайны - поэт оставил первое четверостишие от первоначальной версии стихотворения, бывшего посвящением Верховному Правителю Белой России адмиралу Александру Колчаку…
Стихотворение с лаконичным названием «Колчаку» исследователям удалось найти только когда были рассекречены материалы дела так называемой «Сибирской бригады».
В 1927 году в Новосибирске молодые писатели Николай Анов, Николай Феоктистов, Леонид Мартынов, Сергей Марков и Иван Ерошин объединились в литературную группу с громким названием «Памир» - в противовес новосибирской ультралевой коммунистической группе «Настоящее». Главной задачей «Памира» была борьба с «партийным руководством литературной Сибирью», а политическим идеалом - независимая Сибирь. Название группы предложил Мартынов, именно вершины Памира мыслились перевалом при развитии Сибири на Юг и Восток, плодотворном общении  с народами азиатских стран.
Через год многие «памирцы» вынужденно перебрались в Москву, где группа возобновилась. И даже устроили творческий вечер, где открыто выступили со своей литературной и политической программой. Это было первое и последнее публичное выступление «Памира». Группа сразу же подверглась нападкам со стороны Российской ассоциации пролетарских писателей — самой могущественной литературной организации тех времен. Последовали обвинения в чуждой идеологии и областнических наклонностях.И группа «Памир» ушла в подполье. Свои дальнейшие собрания сибиряки проводили негласно и в узком кругу на квартире у Юрия Бессонова.
Тем временем политическая обстановка внутри страны стала обостряться. В 1930 году партия потребовала ускоренного выполнения первой пятилетки за четыре года и развернутого наступления социализма на всех фронтах. Возросли требования правительства к идеологическому содержанию литературы. Непокорные писатели отреагировали на давление созданием новой организации «Сибирская бригада».
В марте-апреле 1932 года  ОГПУ на основании ордера, подписанного самим руководителем ведомства Генрихом Ягодой, была арестована группа молодых сибирских писателей и поэтов: Николай Анов , Павел Васильев , Евгений Забелин, Леонид Мартынов, Лев Черноморцев . Позже в казахстанском Джаркенте арестовали и доставили в Москву Сергея Маркова. Молодым людям была избрана стандартная  мера пресечения  "содержание под стражей во внутреннем изоляторе". И предъявлены одинаковые обвинения:  "Изобличается в том, что состоял в контрреволюционной группировке литераторов , писал контрреволюционные произведения и декламировал их как среди группы, так и среди знакомых". Поэтому нет ничего удивительного, что материалы дела изобилуют не только отдельными стихотворными строками, но и целыми произведениями. Среди них - посвящение адмиралу Колчаку авторства Леонида Мартынова. Это стихотворение он прочитал следователю на допросе в Лубянской тюрьме 17 марта 1932 года.

КОЛЧАКУ
Померк багровый свет заката,
громада туч росла вдали,
когда воздушные фрегаты
над этим городом прошли.
Их паруса поникли в штиле,
не трепетали вымпела:
"Друзья, откуда вы приплыли,
какая буря привела?"
И через рупор отвечали
таинственные моряки:
"О потонувшем адмирале
не зря вещали старики".
Я помню рейд республиканца:
"Колчак, сдавай оружье нам!"
Но адмирал спешит на шканцы
оружье подарить волнам.
И море страшно голубое,
жить, умереть - не все ль одно!
Лети, оружье золотое,
лети, блестящее, на дно…

Естественно, опубликовать такое в советской печати не могли. И молодой поэт написал вторую версию стихотворения -  оставив только намеки на первоначальное содержание. Впрочем, намеки весьма красноречивые - возникший на месте прежней России Советский Союз  и живущие там люди  лежат на триста футов под водой, нынешнее положение именуется прямо «мрак страны». А призраки белой Сибирской армии остались там же, где и были в первом стихотворении - свободными в небе. Захваченная красными страна подобно легендарной Атлантиде опустилось  на дно морское - куда раньше (в первом стихотворении) бросил свое наградное оружие Александр Колчак. О самом адмирале во втором стихотворении напоминает только «властная рука» того, кто ведет небесную эскадру -  над городом, совсем недавно бывшем столицей последней надежды...
ОГПУ установило, что в группе молодых литераторов царил настоящий культ Колчака. Почему-то молодые люди   непосредственно пережившие в том же Омске или в других местах Сибири так называемую «колчаковщину», бывшие очевидцами тех событий, писали стихи во славу  Адмирала, прекрасно понимая, чем это может для них закончиться…  
Казалось бы, нонсенс. Но впрочем, вполне объяснимый - все познается в сравнении.  На фоне первого юбилея власти Советов, думающим людям, независимо от их изначальных политических предпочтений, уже стало ясно, что  Колчак, порой действовавший весьма жестко - ситуация иных вариантов не оставляла,  по сравнению с коммунистическими вождями -  совсем не кровавый диктатор.Это был прежде всего человек, до конца оставшийся верным своему долгу…

ОГПУ квалифицировал «Сибирскую бригаду» как нелегальную контрреволюционную и антисоветскую организацию. В обвинительном заключении сказано: «Группа ставила своей задачей широкую антисоветскую агитацию… через художественные литературные произведения, обработку и антисоветское воспитание молодёжи из враждебных соцслоёв, расценивавшихся как актив антисоветских движений».  Но сибирякам повезло: до жестоких репрессий кровавого 37-го было еще далеко, и антисоветчики отделались довольно мягким приговором. Анова, Маркова, Забелина и Мартынова выслали на три года на север, а остальные и вовсе остались в Москве. По одной из версий историков, за братьев по перу вступился вернувшийся из Италии Максим Горький.
Да, еще один многое объясняющий момент. В своей биографии Леонид Мартынов писал, что поначалу поэзия казалось ему недостижимой мечтой, сказкой, которая вряд ли могла бы стать явью. Возможно, так и произошло бы, если бы не одна действительно судьбоносная встреча - летом 1919 года в Белом Омске, ставшем столицей Белой России.  «…когда в Омске проживала вся интеллигенция, дворянство, профессора, торговый класс, духовенство из Казани, Самары, Симбирска, из Перми, Уфы, а, потом, Екатеринбурга, когда в Омске были представители воинских частей и дипломаты чуть ли не половины Европы»  14-летний Леонид  был учеником 4-го класса Омской мужской гимназии. Перед летними каникулами классный наставник попросил юношу  помочь в отборе книг для формирования госпитальных библиотек. «…Я не стал отказываться, – пишет Мартынов, – Нечего объяснять, как манили меня книги и как трудно их было доставать в те годы. И в назначенное время я пришёл на сборный пункт, куда другие ребята свозили выклянченные у пожертвователей книжки. Этот сборный пункт помещался в некоей бывшей лавке, и моя роль сводилась к тому, чтоб разбирать сваливаемые на прилавок книги – беллетристику, публицистику, научные издания и поэзию, – расставлять их по полкам, где прежде у лавочника лежали галантерея и бакалея.
Волей судеб сюда же пришёл и молодой поэт-пушкинист Георгий Маслов – то ли  в качестве одного из ответственных за формирование вагонов-читален (Маслов состоял в Особом отделе, созданном для дезорганизации советского тыла), то ли просто по велению души. Здесь среди книг он увидел увлеченного гимназиста, погружённого в чтение повести Михаила Кузмина «Крылья». Перед ним лежал поэтический сборник «Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З.Н. Гиппиус». Этот сборник, выпущенный в Петрограде издательством «Огни» в 1917 году,  представлял собой небольшое изящное издание, в которое вошли произведения  Осипа Мандельштама,  Александра Блока, Анны Ахматовой, Зинаиды Гиппиус, Андрея Белого и прочих поэтов серебряного века. Среди них были и три стихотворения Георгия Маслова. «Когда он назвал себя, – вспоминает Мартынов, – я сказал, что знаю некоторые его стихи по газетам, а когда он спросил, нравится ли мне его творчество, я, помню, смутился, но затем с неожиданной даже для себя уверенностью заявил, что его стихи хороши и печальны». Поэт горячо рекомендовал забрать поэтический сборник себе и вообще взять всё, что нравится, добавив при этом: «Знаете, всё равно эти книжки пойдут в прорву! Всё пойдёт в прорву! Культура гибнет!» Леонид не преминул последовать совету.
Встреча с первым настоящим поэтом произвела на Леонида сильное впечатление, и весь следующий день он провёл в городской библиотеке, где тщательно просмотрел все комплекты газет со стихами Георгия Маслова. Молодые люди стали общаться, часто встречались - оказалось, что они живут недалеко друг от друга. Нетрудно представить, насколько увлекательными были для Мартынова рассказы студента Петроградского университета, участника Пушкинского семинария и университетского «Кружка поэтов». Впрочем, соблюдая необходимую для публикации в советском издании осторожность, Мартынов в новелле «Пушкинист и футурист», где он рассказывает об этой дружбе, намеренно демонстрирует свою «большевистскую» линию поведения в отношениях с колчаковцем Масловым. Он отказывается идти вместе с ним в редакцию газеты «Сибирская речь» и артистический подвал «Берлога», дерзит поэту, давая отрицательную оценку его новым антисоветским стихам, обвиняет его в пошлости... На самом деле все конечно было иначе.  Подросток Мартынов был очарован Масловым – его образованностью, культурой, знакомством с видными представителями современной отечественной литературы.  В августе – начале ноября 1919 года Маслов много писал и публиковал стихи в местной периодике. Его друг-гимназист читал их одним из первых... Маслов твёрдо стоял на антибольшевистской позиции, и в своих стихах призывал соотечественников к прозрению. Он тревожился о судьбе России, скорбел о крушении прежнего мира и всего, что было свято.  Несомненно, Георгий Маслов повлиял и на отношение Леонида Мартынова к личности Колчака - друзья в своих беседах точно не ограничивались только литературными темами.  Последний раз молодые люди встретились ноябрьским вечером, когда перед отступлением белой армии на восток, Маслов забежал попрощаться. Заразившийся в пути сыпным тифом, поэт был снят с поезда в Красноярске, где умер в тифозном бараке весной 1920 года.
Этой же весной в советском Омске Леонид Мартынов оставил гимназию, ставшую при новой власти, Единой трудовой школой с её революционными, часто примитивными лозунгами. Это решение продемонстрировало отношение юноши к новой власти.  «Да, я бросил учиться, считая школу скучной и надеясь больше на себя, чем на моих доброжелательных, но перепуганных педагогов», – напишет позднее Мартынов, из осторожности не объясняя причин своего поступка. Тем не менее, мнение поэта по поводу советских реформам проскальзывает в воспоминаниях. Пример тому – история с появившимся в гимназическом классе благодаря революции сыном ломового извозчика Никифоровым, однажды грубо оскорбившим учительницу французского языка мадемуазель Кучевскую. «Этот мрачный, с лицом в оспинах, мальчик прекрасно понимал свою историческую роль», – иронически замечает Мартынов и завершает историю его недолгого пребывания в стенах гимназии предположением, что он ушёл, вероятно, в красногвардейцы. Леонид, книжный мальчик, знаток русской и зарубежной литературы, к тому же всегда отличавшийся стремлением к независимости, такой порядок вещей принять не мог .
История дружбы Леонида Мартынова  с Георгием Масловым  имела  продолжение, обозначенное в конце новеллы «Пушкинист и футурист» в нарочито лёгкой, небрежной форме: «…один масловский приятель, друг его юности, прапорщик из журналистов или журналист из прапорщиков и, конечно, в душе поэт, убежавший вместе с Масловым, сообщил мне, что Георгий Владимирович, добравшись до Красноярска, умер там от сыпного тифа. А перед смертью вспомнил обо мне и продиктовал мой адрес...». И Леонид отправляется в Красноярск.  «Мне было пятнадцать! Всё казалось в порядке вещей! Пропуска, удостоверения, запреты, кордоны не имели никакой власти надо мною, не мешая моей творческой натуре формироваться так, как она формировалась», – вспоминал Мартынов.  Вернувшись в Омск, он поддерживает общение с теми, кто был знаком с Масловым, читает его стихи. У него возникает  замысел поэмы, посвящённой памяти друга, – «Арлекинады», которая так и не была опубликована.  В набросках к поэме, есть  рассказ о том, как Маслов, накануне отъезда из Омска, пришел в кабачок «Берлога»: Он говорил: «Зараза липнет, На всем кровавая печать… Он говорил: «Культура гибнет, И надо дальше убегать».  В новелле «Домик на колесах»  Мартынов рассказал о том, возник замысел этой поэмы:  «…Я решил воплотиться в того человека, действительно уже мертвого, и как бы вернуть к жизни этого покойника, этого погибшего моего друга. Словом, в своей поэме я решил воплотиться в Георгия Маслова для того, чтобы как бы воскресить его и продолжить этот наш с ним неоконченный спор – спор 14-летнего с 24-хлетним». Кстати, именно в этой новелле Мартынов дважды называет Маслова своим старшим другом.
Возможно, Леонид прочитал «Арлекинаду» московским «сибирякам», участникам омского литературно-художественного кружка, с которыми встретился весной 1922 года в столице. Да, Мартынов был хорошо знаком с омским литературным кругом Белой столицы и, несмотря на возраст, считался там  своим человеком. «В гостях у Николая Шестакова я застал большое застолье за столом собрались тонкие любители литературы, которые отличали суету сует от истинно прекрасного, недаром за столом главенствовал известный искусствовед, профессор Борис Петрович Денике», – вспоминал поэт. Еще до этой поездки , на собрании Артели поэтов и писателей Мартынов прочитал о Маслове доклад, а спустя пять лет писал: «…стихи Георгия Маслова, участника колчаковского отступления, погибшего от тифа в Красноярске в 1920 году, войдут в сибирскую литературу, потому что они прекрасны».
В 1932 год. Мартынов, арестованный по делу «Сибирской бригады», признавался следователю на Лубянке: «Мы обсуждали произведения членов нашей группы, а также ряд политических вопросов и читали стихи. В частности, я читал стихи о Колчаке, о колчаковском поэте Маслове и стихи Маслова».
Имя Георгия Маслова осталось для Леонида Николаевича дорогим до конца жизни… Дружба с поэтом-пушкинистом сыграла решающую роль в формировании вкусов и ориентиров будущего поэта Мартынова. Не случайно потом Леонид Мартынов будет регулярно обращаться к традиционным поэтическим жанрам (сонет, триолет, баллада), к крупным эпическим формам... И даже в ранних стихах Мартынова-футуриста, специфически-футуристического немного. Эта дружба многое дала и Георгию Маслову - неожиданная встреча в чужом сибирском городе с «гиперборейским вундеркиндом» согревала  сердце поэта, дарила надежду  на то, что гибель культуры в большевистской России смогут остановить такие талантливые молодые люди. И эта надежда сбылась. Одним из тех, кому удалось несмотря на все партийные идеологические директивы сохранить настоящую русскую литературу стал именно Леонид Мартынов.
Причем в тот самый отмеченный главной советской премией 1974 год Мартынов издает книгу воспоминаний о старом Омске под названием    "Воздушные фрегаты". Случайно ли? Через 54 года после расстрела адмирала  Леонид Мартынов фактически  посвятил свою книгу  об навсегда исчезнувшем с карт Омске начала ХХ века Александру Васильевичу Колчаку. С которым гимназисту Лене Мартынову однажды довелось встретиться лично. Мартынов, катаясь на лодке с другом на Иртыше, из озорства «срезал нос» глиссеру, на котором, как потом выяснилось, находился и наблюдал за происходящим сам адмирал Колчак. На причале друзей поджидали офицеры с глиссера. Однако Верховный правитель сказал им: «Пропустите господ гимназистов!» — и инцидент был исчерпан…

Елена Мачульская

Русская Стратегия