Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин в ночь на Пасху оставил храмы открытыми для тех, кто особенно нуждался в пасхальной службе. Из нескольких приходов людей силой выводила полиция. Храмовые ворота одного из них закрыли наручниками. Как митрополит за 17 лет изменил церковную жизнь Саратовской области, почему он выступил против ряда ограничительных мер, что происходит в приходах региона в кризис — в материале «Правмира».
— Владыка Лонгин, что такое православие в Саратове, чем оно, может быть, отличается от московского православия? Что изменилось за 17 лет, которые вы на кафедре?
— Надо сказать, что от московского православия, так же как от московской жизни, отличается все, что находится за МКАДом. Об этом мы все знаем, и я могу только подтвердить, что это так.
Саратовская область — это достаточно новые земли в составе Российского государства. Здесь было большое количество старообрядцев — Иргиз, Балаково, Хвалынск и рядом с ним Черемшанские старообрядческие монастыри. Здесь были колонии немцев-переселенцев, католиков и лютеран. В западных районах области было много молокан. Поэтому православие здесь не было единственной и господствующей религией. Бывало так, что в некоторых селах было по 4–5 различных общин: несколько старообрядческих, православная и какая-нибудь штунда или что-то в этом роде.
Поэтому если в других областях, даже соседних, жизнь бесцерковная насчитывала 70–80 советских лет, то в некоторых наших районах — до 300 лет. То есть там достаточно замкнуто жили несколько поколений людей, которые между собой не общались, но у которых было одно общее правило — в церковь не ходить.
В советские годы Саратов был закрытым городом, что тоже наложило свой отпечаток. Храмов было немного. Саратовская область, в которой проживало 2,5 миллиона человек, к исходу советского периода насчитывала всего 12 приходов. Два из них — в Саратове, по одному в Энгельсе и в нескольких других крупных городах. Поэтому развитие церковной жизни здесь было затруднено.
Правда, в одном Саратову повезло: здесь был замечательный архиерей, архиепископ Пимен (Хмелевской), который почти 30 лет прослужил на кафедре (1965 – 1993 гг.) и оставил очень глубокий след и в церковной жизни, и в жизни самого города Саратова.
О новых храмах и церковной общине
— В 2003 в области было около 40 постоянно действующих храмов, сейчас их около 400. Большая часть приходов и монастырей возникла за последние годы. Сейчас у нас хорошая семинария, она занимает верхние строчки в рейтингах. Большинство духовенства нашей епархии — это наши выпускники, те, кого я рукоположил за последние 17 лет. Мы стараемся развивать церковную жизнь, проповедовать, вести миссионерскую и социальную работу, работу с детьми и молодежью. У нас две гимназии: в Саратове и в Хвалынске. Для наших мест это достаточно хороший результат. Большой детский лагерь, который, к сожалению, по известным причинам сейчас не действует. Все это нам удалось не только создать, но и поддерживать все это время.
— Не было предубеждения из-за того, что вы не местный, не саратовский?
— Такое было, это неизбежно. Это всегда бывает, скорее, на подсознательном уровне. Потом это прошло, потому что со временем я сам стал саратовцем, по крайней мере, ощущаю себя им.
Это мой город, я в нем живу уже 17 лет. Я переживаю за него. Проблемы города и области воспринимаю как свои собственные. Я думаю, что это естественно, по-другому нельзя. Нельзя же долго быть приезжим.
— Можете ли вы рассказать про какие-то действительно радостные теплые моменты?
Вообще церковная жизнь в епархии достаточно интенсивная. Из наиболее радостных событий назову принесение святынь. В прошлом году у нас была Курская Коренная икона Божией Матери. Тогда же был осуществлен очень интересный музыкальный проект — запись в Саратове диска с песнопениями в честь Божией Матери сводным русско-американским хором под управлением В. Горбика. Такой же проект был осуществлен у нас в 2017 году: диск с духовными произведениями П. Чеснокова впоследствии был номинирован на Грэмми.
В 2009 году Саратов был столицей Дней славянской письменности и культуры. Это было очень интересное и торжественное мероприятие, причем мы были последним городом, в котором этот праздник проходил на общероссийском уровне. Потом, вы знаете, формат изменился.
Это открытие отреставрированного исторического здания семинарии, освящение семинарского храма и храма при Саратовском университете в 2014 году, когда к нам приезжал Святейший Патриарх Кирилл. Это, конечно, было грандиозное и запоминающееся событие.
В Саратове у нас много лет совершается многолюдный крестный ход 4 ноября, на Казанскую, — через весь старый город с Казанской иконой Божией Матери.
Летом у нас проходит самый длинный по протяженности и по времени крестный ход, посвященный новомученикам и исповедникам российским, из Балашова в Вавилов Дол. Мы идем через всю Саратовскую область с запада на восток — это почти 780 км, он длится 31 день.
Много событий, которые радуют.
Последняя наша большая программа — это строительство 20 новых храмов в Саратове. Есть московская «Программа- 200», а я как-то решил, что в Москве 200, а в Саратове 20, такие цифры будут созвучны и сопоставимы. Благодаря помощи Вячеслава Викторовича Володина эта программа осуществилась. Причем мы построили эти храмы одновременно — за два года начали и закончили программу. Это уникальный опыт, думаю, что не только для нашей губернии, но вообще для многих других.
— Насколько есть потребность в храмах, это вызвано их нехваткой?
— Наше время сильно отличается от той ситуации, которая была несколько десятилетий назад. Когда я начинал ходить в церковь, помню, видел таких церковных людей, которые могли ехать на электричках, автобусах, идти пешком на службу в церковь хоть за 10 километров. Сегодняшние люди, в большинстве своем, к этому неспособны.
Сегодня храмы должны быть в шаговой доступности. Они и были такими когда-то. Вспомните прекрасный русский город Суздаль или присмотритесь к открыткам старого Саратова. Вы увидите, что это такое. Выйдя из дома, не предпринимая для этого никаких особых усилий, можно было прийти в храм, и помолиться, и побыть на службе.
Поэтому для большого города, в котором живет 750 тысяч человек, 2 храма, как это было при советской власти, — это, конечно, крайне мало. Да и 14 храмов, как в 2003 году, тоже немного… Сейчас в Саратове их 64, и они все полны народа. Пока они переполняются лишь несколько раз в году, но и в обычные воскресные дни это вполне нормальные приходы.
Самое важное, что эта ситуация дает возможность от разговора об общине при храме перейти к ее формированию. Когда на большой микрорайон, где проживает 200–300 тысяч человек, приходится один–два храма, в них никогда не сможет сложиться настоящий приход, потому что ни один, ни два, ни пять священников не смогут уделить людям того внимания, которое им необходимо.
А здесь, когда на службу в будний день приходит от 10 до 20 человек, в воскресный день около сотни, а в праздник 150-200 — это как раз тот объем, который нужен для того, чтобы при храме могла сложиться община. И они действительно складываются. Настоятели становятся заинтересованными в каждом человеке. Это, как мне кажется, очень важная вещь. Чем быстрее мы во всех больших городах сможем открыть достаточное количество храмов, тем лучше будет развиваться наша церковная жизнь. Мы часто говорим, что у нас православная страна, но ходит в храмы очень небольшое количество нашего крещеного народа.
Смотрите, что получается? Построили храм в новом районе. Рядом большие многоэтажные дома, там живут самые разные люди. Кто-то из них, может быть, изредка заходил в церковь, гуляя в центре города, кто-то приходил на Пасху, кто-то за святой водой. А тут храм оказался совсем рядом — можно выйти из дома, перейти дорогу и попасть в него. Смотришь, человек пришел раз, два, три… Через год он уже постоянный прихожанин.
Это люди, чья церковность была как бы отложенной, не была реализованной из-за каких-то житейских проблем. Потому что сложно из нового района ехать в центр города в воскресный день утром с детьми, или еще хуже — на всенощную зимой, когда транспорт ходит плохо, везде гололед и сугробы. А тут вышел и попал в церковь. Это, конечно, дало значительное увеличение прихожан. Оно не взрывное, нельзя сказать, что сразу тысячи людей прибавились, но процесс этот идет, и он будет продолжаться.
— Я с вами согласна, потому что в свое время начала ходить в храм, который построили на пути от моего дома к метро Тимирязевская. Насколько откликались люди на работу по восстановлению храмов? Кто вам помогал?
— Нам немало людей помогало. Конечно, больше всего помогал Вячеслав Викторович Володин, и в организации, и сам, лично.
— Он из Саратова же, правильно я помню?
— Да, он саратовский и поэтому так трепетно относится к своей родине.
Находятся и другие люди, которые в разное время помогали храмам и монастырям. Не скажу, что их очень много, но они есть. Я почему-то убежден, что, скорее всего, их нигде много не бывает.
Слава Богу, Господь посылает помощников. Я очень люблю слова Евангелия о том, что Господь из камней воздвигает чад Аврааму. В храм приходят люди, которые могли раньше вообще об этом не задумываться, а потом Господь касается их сердца, и они начинают жить церковной жизнью и помогать.
— А власти? Происходит сращение Церкви и государства?
— Нет, про сращивание я бы не стал говорить, но у нас всегда были добрые отношения с властью. Мы многие вещи делали вместе — наши образовательные, культурные проекты всегда были с участием власти. Это было абсолютно нормально и в рабочем режиме.
Об ответственности епископа
— Вы говорили о многих событиях — крестный ход, реставрация семинарии, ее открытие. Как в этом участвует епископ? В массовом сознании епископ — это человек, который приходит, все благословляет, а вся основная работа выполняется без него. Например, крестный ход — что он для вас означает, чем вы занимаетесь?
— Во-первых, епископ, как вы знаете, переводится как «надзиратель». Если совсем уж просто сказать, то роль епископа во всех этих процессах, которые вы перечислили, в этом и заключается — он их организовывает и надзирает над ними. Всегда есть необходимость в том, чтобы что-то организовать, продумать, посоветовать, руководить исполнителями, потому что само по себе никакое дело не совершается.
Что такое тот же крестный ход? Это достаточно большое количество людей в трех епархиях, которые должны четко взаимодействовать на протяжении месяца. Нужно продумать вместе с ними все этапы. Или, например, строится храм. Надо обязательно следить, как движется это строительство, правильно ли оно ведется. Думать, кто будет там служить, каким будет внутреннее убранство и территория, какие еще помещения необходимо устроить для будущего развития приходской жизни?
Вообще, зона ответственности архиерея — это и внешнее, и внутреннее устроение церковной жизни в епархии. Просто коротко перечислю, что входит в это понятие, и чем приходится заниматься каждый рабочий день. Это реставрация и консервация исторических храмовых зданий. Это посещение приходов, и особенно приходов сельских (не секрет, что село вымирает, многие из храмов находятся в малонаселенных местах, поэтому наша епархия выплачивает зарплату сельскому духовенству). Особого внимания требует семинария, учебный и воспитательный процесс. Архиерей в основном несет ответственность за взаимоотношения епархии с государственными, общественными и прочими организациями, за законность всех ее действий. Митрополит, к тому же, призван поддерживать общение с другими архиереями епархий, находящихся в пределах одного региона, и, как говорится в положении о митрополии, преподавать им братские советы. Ну, и многое, многое другое…
Кроме того, я довольно часто служу, несколько раз в неделю. Я люблю богослужение. Мои подписчики в соцсетях не раз писали мне, что до этого и не догадывались, как часто служит архиерей, и что это является его главным делом.
— Еще все взаимодействие с властями и поиск денег на епископе, верно?
— Конечно, в том числе.
— Когда епископ из одного региона переходит в другой, церковная жизнь этой местности влияет на какие-то устои епископа, или наоборот, он приезжает со своими традициями?
— Сложно сказать. Конечно, нельзя приехать с таким настроем: все не так, все неправильно, а я лучше знаю, и все сделаю так, как надо. Я думаю, что в нормальных условиях должно происходит взаимовлияние и взаимопроникновение того, к чему привык архиерей, что он привез с собой, — и того, что он увидел на том месте, куда приехал.
— Какие скорбные дни вы помните, можете про них рассказать?
— Святитель Филарет Московский сказал когда-то, что архиерейство — это постоянное сораспятие Христу, и чем дольше я живу на свете, тем глубже проникаюсь этими словами. Это действительно нахождение на кресте, это действительно сораспятие. Никакие внешние привилегии архиерейского сана, какими они видятся для постороннего человека, даже для церковного, этого не отменяют.
— Можете объяснить, что это значит?
— Потому что тебе приходится отвечать за очень многое — за всё, что происходит в епархии, что получается и не получается, за все провалы и неудачи, ведь люди везде остаются людьми. Потом вообще любое начальствование — оно тяжело еще тем, что приходится отвечать, в том числе, и за людей, которые сами не хотят ни за что нести ответственность. Это очень сложно. Это сложно везде. Я думаю, вы как редактор это понимаете.
— Ну, да.
— Только представьте, что это в гораздо большей степени.
— Но к редактору никто не приходит с вопросом: как мне жить и что мне дальше делать…
— Да, это отличие священнослужителя, безусловно. Прибавьте еще эту особенность.
Об эпидемии и карантине
— Предполагаю, что вы знаете, как тяжело сейчас в Троице-Сергиевой Лавре, сколько там людей умерло. Наверное, среди них были те, кого вы близко знали?
— Да, конечно, очень даже близко знал, практически всех.
— Я видела это видео, где все могилы, просто в голове не укладывается… Как отец Павел Великанов сказал: «Лавра улетает в небо». Мы в тот момент прочувствовали, как это тяжело. Вы помните, как получили первую информацию про коронавирус? Как вы вначале относились к эпидемии?
— Узнал так же, как и большинство — из средств массовой информации. И, наверное, так же, как и все, относился сначала с недоумением: что это, как это на нас отразится? Я не думаю, что здесь архиерей чем-то отличается от других людей.
Сейчас уже понятнее, что это такое. Меня тут некоторые называют ковид-диссидентом. ..
— Да?
— Должен сказать, что это не так. Думаю, что я вполне адекватно отношусь к этой опасности. Но имею некие возражения против того, во что все это превращается, — против истерики и запугивания, которое происходило в течение этого времени. Здесь у меня есть вопросы.
— Можете подробнее рассказать про то, что больше всего смущает вас?
— Наверное, то же, что и всех — избыточность и мало доказанная эффективность многих мер. Вы в Москве с этим сталкиваетесь даже больше, чем мы в Саратове.
В частности, для меня было понятно, что монастыри, так же, как семинария,— где люди вместе живут, в одном помещении трапезуют — это, конечно, как и любое общежитие, место повышенной опасности. Поэтому свои монастыри мы закрыли сразу. У нас семь монастырей, мужских и женских. Они закрыты, и слава Богу, в них никто не заболел.
— Но в ночь на Пасху храмы были открыты, несмотря на требования властей…
— Мы объявляли всем прихожанам, что надо сидеть дома, особенно людям из так называемой «зоны риска». Я даже выступал со специальным обращением к тем, кто не может в дни Страстной Седмицы и на Пасху находиться в храме, что им надо потерпеть, что ситуация требует от них такой жертвы. Но при этом понимал, что есть люди, на самом деле, их немного, которые все-таки считают для себя совершенно необходимым пойти в храм.
Я попытался договориться с властью о том, чтобы этих людей пустили в церковь. Уже когда разворачивалась эпидемия, люди, услышав предостережение, сами в большинстве своем остались по домам. На Вербное воскресенье я служил в самом большом храме города, и на службе было чуть больше 100 человек. В прошлом году было 1100. Есть разница?
— Огромная.
— 100 и 1100 — практически в 11 раз. Мы с самого начала выполняли все требования, которые были обозначены в циркулярном письме из Управления делами Московской патриархии — масочный режим, разметка храма, дезинфекция храмового пространства. И я просил дать возможность этим немногим людям зайти в храм помолиться.
К сожалению, диалога с властью не получилось. Начали выкручивать руки, в Пасхальную ночь просто гнать людей. У меня есть записи из разных мест. В Хвалынске, например, людей выгнали из храма перед пасхальной службой и закрыли ворота наручниками. Тогда я позволил себе достаточно жестко высказаться в соцсетях.
После этого в городе Саратове на Пасху народ пустили, а в других местах было по-разному. Народу было чуть больше, чем в обычный будний день, это даже нельзя сравнить с воскресной службой, которая обычно собирает в городских храмах по нескольку сотен человек.
Но сам факт такого моего несогласия очень озлобил некоторых товарищей, и с тех пор у нас идет какая-то странная кампания против правящего архиерея. Не знаю, когда она закончится.
— Я правильно понимаю, что в Саратове работал общественный транспорт, не было такой жесткой изоляции?
— Ни магазины, ни рынки, ни общественный транспорт в Саратове не закрывались.
— И не было так, что из дома можно выходить только по пропускам?
— Пропускная система у нас была введена позже, уже после Пасхи. Только пропуска у нас бумажные, а не электронные. И получение этих пропусков собрало толпы людей, штурмующих места их выдачи.
— В Москве самоизоляция началась в конце марта. Вопрос про Вербное, Страстную не стоял, выходить было нельзя — ни в храм нельзя, ни куда-то еще.
— Да, это я знаю. У нас не было до такой степени строго. Ужесточение началось после Пасхи, буквально с 20 апреля.
— На «Правмир» писали пожилые люди: «Как мы останемся без храма? Мне 80 лет, я до следующей Пасхи могу не дожить и, скорее всего, не доживу». Такая сложная была ситуация. Я понимаю, что вы про таких людей говорите, в первую очередь?
— Да, в первую очередь и про таких людей. Видите ли, в чем дело: есть разная степень сознательности в церковной жизни. Есть люди, для которых возможность причаститься, быть на службе и соединиться с Господом в таинствах выше опасности. По крайней мере, они в этом уверены, и они так об этом говорят.
Многие вопросы можно было бы решить, найти какие-то способы и договориться — по пять человек в храм пускать, по десять… Было бы желание. Понимаете, в ситуации, когда открыты магазины, рынки, аптеки, работает транспорт, закрывать храмы… Я извиняюсь, алкомаркеты открыты, но закрыты храмы!
Прежде всего, это очень оскорбительно для человека, для которого вера — это не просто некое увлечение. Для нас, верующих людей, Церковь — это основа нашей жизни. Именно поэтому мученики шли на смерть за свою веру и за возможность открыто исповедовать Христа.
— Нам об этом писал отец Андрей Кордочкин из Испании, он говорил, что мы стали как индустрия развлечений, испанские власти поставили церкви на один уровень с барами.
— Да, к сожалению, это так. Надо сказать, что для всех нас было неожиданностью то, что для власти Церковь — это настолько несущественно. Пасха? — ну и что такого? Сидите дома. Как будто это новогодняя вечеринка.
Да, если плохая эпидемиологическая ситуация, новогоднюю вечеринку можно не устраивать, сидеть дома, я абсолютно с этим согласен. Но мы с вами понимаем, что это разные вещи. К сожалению, как-то не нашлось никого, кто мог бы объяснить это тем, кто не понимает.
— Какая ситуация у вас в епархии по заболевшим? Есть ли они среди прихожан, духовенства, сотрудников епархии?
— Я постоянно спрашиваю у наших отцов, пока это знакомые знакомых. Слава Богу, среди духовенства и работников пока никто не заболел.
О кризисе и проблемах приходов
— Как вы решали проблему взносов в епархию? Это, конечно, страшная беда сейчас.
— Я так сказал священникам на нашем собрании: «Отцы, кто может, сколько может, вносите в епархию. К тем, кто не может — никаких претензий не предъявляю». Сущие копейки поступают, потому что помимо эпидемии, ведь еще и кризис. Многие остались без работы, поэтому денег нет практически ни у кого.
Стараемся как-то выживать, вот хожу с протянутой рукой. Спрашиваете, чем занимается архиерей? В том числе, ходит с протянутой рукой и говорит «подайте». На гимназию, вот, удалось найти, буквально сегодня деньги перечислили, чтобы прожить два последних учебных месяца. Слава Богу, одна проблема решена.
— Каким приходам сейчас тяжелее всего?
— Все в какой-то мере пострадали. Мы помогаем священникам, помогаем церковным работникам как можем. Огромное спасибо Константину Малофееву — каждый священник, кто обратился к нему, получает по 15 тысяч рублей единовременной помощи. Еще местные помогают нам, не скажу, что много, сейчас суровая ситуация у всех. Но кое-как выживаем. Многие люди остались работать в храмах и в епархии, не получая зарплату, или получая лишь небольшую часть от нее. Я сказал, что когда это кончится, когда вернется обычная жизнь, опять начнем платить. Знаете, никто не ушел, ни один человек, никто не сказал: «Ах, так? Значит, тогда я пошел». Все остались.
— Вы видите выход из этого всего кризисного карантинного периода или пока не очень?
— Пока не очень. Я думаю, что от моего видения мало что зависит, потому что это государственное мероприятие, оно будет прекращено в той форме и в те сроки, какие государство сочтет возможным. Будем подчиняться этому.
О будущем
— Вы поддерживаете как-то связь с больницами Саратова? Знаете ли, что происходит с помощью врачам сейчас?
— Да. У нас большая волонтерская служба. Постоянно люди трудятся в больницах. И в нынешних перепрофилированных, и в обычных, в которых лежат люди с разными болезнями — сейчас это тоже большая проблема. Помогаем врачам, помогаем руководству больниц.
— Эпидемия закончится, когда либо испытают вакцину полностью, либо найдут какое-то лекарство. Сейчас ищут средство, которое очень сильно снижает тяжелое течение.
— Многие говорят, что сложно создать вакцину. Это достаточно долго. Многие вирусологи высказываются скептически. На самом деле ковид-диссидентов гораздо больше среди медиков, чем среди архиереев. Иногда приходится читать, что не все так однозначно, как говорят по телевизору.
— Конечно, сначала доклинические исследования, потом клинические. Скорее это случится не раньше зимы.
— Но не хотелось бы «мерцающего» карантина, как уже кто-то в московских кругах сказал, — когда будет два месяца без карантина, потом опять три месяца на карантине, и так до тех пор, пока не появится вакцина. Это бесполезно и бессмысленно. Конечно, очень сложно людей будет удержать.
Сегодня у нас в Саратове был индекс самоизоляции 1,2. Все последние дни масса народа ходит по городу. Дело в том, что любые ограничения люди могут терпеть лишь очень недолгое время…
— Мне кажется, у людей сейчас выбор между больницей, болезнью с тяжелым, возможно, течением, и между голодной смертью…
— Может быть, и не голодная смерть, но то, что очень сложно будет людям жить, это факт.
— Как вы можете прокомментировать то, что сейчас происходит в средствах массовой информации? Как вы это все переживаете?
— У нас очень специфичная область, где медийные войны — неотъемлемая и заметная часть нашей жизни. Я наблюдаю их на протяжении всех 17 лет моего служения здесь. Но я, честно говоря, очень не хотел бы быть участником этих сражений.
— Все заметили, что вы без маски вышли на рынок, но мало кто обратил внимание, что архиерей сам ходит туда. Часто с вами такое происходит?
— Да, я часто хожу по городу, по рынку, по магазинам. Просто хожу по городу, потому что мне нужно много ходить как диабетику, я тоже в зоне риска. Об этом кто-то знает, кто-то нет. Я не делаю из этого какого-то шоу и не пытаюсь об этом кому-то рассказывать.
Я ехал со службы, это был Николин день, отслужил литургию, думаю, дай зайду. Надо сказать, что у нас масочный режим не распространяется на нахождение на улице, поэтому я как-то особо не подумал…
— И там рейд оказался…
— Да. Не хочу заниматься конспирологией, как он оказался, зачем… Оказался и оказался. Ну, поймали архиерея. Честь им и хвала. Я извинился. Мне кажется, этого достаточно, чтобы закрыть эту тему.
