Граф Луис Маутбаттен, адмирал Королевского флота, родился 25 июня 1900 года, на день раньше и на год позже, чем та, чей портрет до конца дней стоял на его письменном столе. Конец этот наступит в августе 1979 года, 79-летнего графа убьёт ирландский террорист… Свою возлюбленную он переживёт на 61 год. Её юную жизнь оборвут другие террористы, большевистские. 17 июля 1917 года…

«Бедная Аликс!», «Сожалею, что третья девочка…», «Вся Россия будет огорчена!» - так было встречено родными появление на свет Великой Княжны Марии Николаевны, названной в честь Августейшей бабки, Государыни Марии Фёдоровны, и ставшей её крестницей. Государь Александр Третий не дожил до радости увидеть внуков и в том числе «Машку» (так называли её в семье), которая по свидетельству современников более всех походила на покойного деда. Вот, что пишет о ней генерал М.К. Дитерихс: «Великая Княжна Мария Николаевна была Самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно Она, бывало, заводила разговор с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько детишек, сколько земли и т. п. У нее находилось всегда много общих тем для бесед с ними. За Свою простоту Она получила в Семье кличку "Машка" - так звали Ее сестры и Алексей Николаевич. Говорили, что наружностью и силой Она уродилась в Императора Александра III. И действительно, Она была очень сильна: когда больному Алексею Николаевичу нужно было куда-нибудь передвинуться, Он зовет: "Машка, неси Меня". Она легко Его поднимала и несла. Заболела Она корью последней из Семьи; вследствие простуды в исторический вечер 27 февраля болезнь Ее приняла особую тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени. Только сильный организм Великой Княжны помог в конце концов побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение принимало критическое состояние. Во время ареста Она сумела расположить к себе всех окружающих, не исключая и комиссаров Панкратова и Яковлева, а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали Ее готовить лепешки из муки без дрожжей».

О замечательной силе Цесаревны свидетельствует и Сидней Гиббс, сообщающий, что Мария была «очень сильной, - легко могла меня поднять. Приятной внешности. После болезни (корь) очень сильно похудела. Она рисовала карандашом и красками и неплохо играла на пианино, но хуже, чем Ольга или Татьяна. Мария была простая, любила детей, немножко склонна быть в лени; возможно, из нее бы получилась прекрасная жена и мать».

«В семье она была самая простоя, самая ласковая, приветливая, – писал следователь Н. А. Соколов. – По натуре это была типичная мать. Ее сферой были маленькие дети. Больше всего она любила возиться и нянчится с ними. Она любила быть с простым народом, умела поговорить с солдатами, расспросить их про их домашнюю жизнь и в совершенстве знала, какое у кого хозяйство, сколько детей, сколько земли и т.п.».    

Эта любовь к детям сказывалась в том, что Великая княжна полностью находилась «в рабстве» у младшей сестры, проказницы Анастасии. Девочка, рождение которой была «разочарована вся Россия», часто чувствовала себя одинокой и нелюбимой. Старшие сёстры держались друг друга и, как это часто бывает, не пускали младшую в свои игры. Марии в свою очередь казалось, что она тяготит других своих обществом, поэтому старалась быть в стороне. «Моя дорогая Машенька! – увещевала её мать. – Твое письмо меня очень опечалило. Милое дитя, ты должна пообещать мне никогда впредь не думать, что тебя никто не любит. Как в твою головку пришла такая необычная мысль? Быстро прогони ее оттуда! Мы все очень нежно тебя любим тебя, и, только когда ты чересчур расшалишься, раскапризничаешься и не слушаешься, тебя бранят, но бранить не значит – не любить... Ты обычно держишься в стороне от других, думаешь, что ты им мешаешь, и остаешься одна... вместо того, чтобы быть с ними. Они воображают, что ты и не хочешь с ними быть... Ну, не думай больше об этом и помни, что ты точно так же нам дорога, как и остальные четверо, и что мы любим тебя всем сердцем».

Переписка эта удивительно напоминает переписку Александра Третьего с женой. Богатырю-Государю стало казаться, что старшие дети разлюбили его, что он им стал не нужен, любимая дочь Ксения игнорирует его и даже не зовёт покататься с собой, сын Георгий не прислал поздравления с днём рождения… Всё это ранило отцовское сердце, и Император делился переживаниями со своей «душкой Минни». И Мария Фёдоровна точно также увещевала его, чтобы он не мог даже думать подобного, что дети всем сердцем обожают его. Какое сходство чувств деда и внучки!

«Диковатая» Мария была открыта всем, любовь была натурой её. Более же всех девочка была привязана к отцу. По воспоминаниям мисс Игер, «когда она только научилась ходить, она всегда пыталась сбежать из детской комнаты к своему папе. Где бы она не видела его в саду или в парке, она всегда звала его. А он всегда, как только видел или слышал ее, ждал ее и немного нес на руках. Когда он болел в Крыму, ее горе не видеть своего отца не знало границ. Мне приходилось запирать дверь детской, иначе она пробиралась в коридор и беспокоила его своими попытками добраться до него. Если ей удавалось случайно услышать его голос, она протягивала свои маленькие ручки и звала: "Папа, папа!" Зато и восторг, когда ей позволяли повидать отца, был огромный. Когда Императрица пришла навестить детей в первый вечер после того, когда у царя нашли брюшной тиф, на ней была надета брошка с миниатюрным портретом Императора. Всхлипывая и плача, маленькая Мария заметила брошку; она забралась на колени к матери и покрыла нарисованное лицо поцелуями. И не один вечер во время его болезни она не желала идти спать, если не поцелует эту миниатюру».

Марию считали простоватой, как некогда и её деда. В семье добродушно подтрунивали над ней. По свидетельству фрейлины Лили Ден, «некоторая полнота Марии Николаевны была поводом для шуток со стороны Ее Величества. Она не была такой живой, как Ее сестры, зато имела выработанное мировоззрение и всегда знала, чего хочет и зачем». «Мария Николаевна была красавицей, крупной для Своего возраста, - сообщает в свою очередь Пьер Жильяр. - Она блистала яркими красками и здоровьем, у нее были большие чудные глаза. Вкусы Ее были очень скромны, Она была воплощенной сердечностью и добротой; сестры, может быть, немного этим пользовались и звали Ее "добрый толстый Туту"; это прозвище ей дали за Ее добродушную и немного мешковатую услужливость».

Но под видимой простотой и непосредственностью заключена была душа глубокая, вдумчивая. Великая княжна была девушкой твёрдых убеждений, глубоко религиозной, основательной и ответственной во всяком деле. Недаром именно ей пришлось стать главной опорой матери в дни лихолетья. Благодаря своему отменному здоровью, она дольше сестёр и брата на поддавалась кори, и в страшные дни революции была всё время рядом с Императрицей. «Во время революции мы очень привязались друг к другу и почти все дни проводили вместе, - писала Лили Ден. - Она была просто золото и обладала недюжинной внутренней силой. Однако до наступления тех кошмарных дней я даже не подозревала, насколько Она самоотверженна». Анна Вырубова вспоминала: «...никогда не забуду ночь, когда немногие верные полки (Сводный, конвой Его Величества, Гвардейский экипаж и артиллерия) окружили дворец, так как бунтующие солдаты с пулеметами, грозя все разнести, толпами шли по улицам ко дворцу. Императрица вечером сидела у моей постели. Тихонько, завернувшись в белый платок, Она вышла с Марией Николаевной к полкам, которые уже готовились покинуть дворец. И может быть, и они ушли бы в эту ночь, если бы не Государыня и Ее храбрая Дочь, которые со спокойствием до двенадцати часов обходили солдат, ободряя их словами и лаской, забывая при этом смертельную опасность, которой подвергались». «Мама убивалась, и я тоже плакала, - признавалась Мария Николаевна Вырубовой, - но после ради мамы я старалась улыбаться за чаем». 

Когда Царскую Семью решено было перевезти из Тобольска в Екатеринбург, на плечи Марии вновь легло самое тяжёлое испытание. Ей, единственной из сестёр, должно было остаться при больном брате, которого нельзя было в тот момент перевозить. Её физическая сила, её выносливость, её ровный характер, умение заботиться об Алексее и ладить с солдатами определили выбор родителей…

Тобольская преподавательница Цесаревны К.М. Битнер вспоминала: «Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности – с простым народом, солдатами. У нее было много общих тем с ними: дети, природа, отношение к родным... Ее очень любил, прямо обожал комиссар В.С. Панкратов. К ней, вероятно, хорошо относился и Яковлев. Девочки потом смеялись, получив письмо из Екатеринбурга, в котором она, вероятно, писала им что-нибудь про Яковлева: "Маше везет на комиссаров". Она была душой семьи».

«В Петергофе в жаркую июньскую погоду родилась маленькая Великая княжна Мария. Она родилась хорошенькой, слишком хорошенькой, я часто думаю, с какими-то лукавством чертенка в чертах лица. Великий князь Владимир назвал ее "Добродушной Малышкой", ибо она всегда была такой прелестной, и улыбчивой, и веселой. Она очень милый и очаровательный ребенок, с огромными темно-голубыми глазами и красивыми ровными темными бровями – фамильной чертой семьи Романовых». (Мисс Игер)

«Ее Высочество была поразительно красива... глаза, опушенные длинными ресницами, густые темно-каштановые волосы». (Лили Ден)

Такую-то дивную красоту увидел маленький лорд Маунтбеттен. Ему было девять лет. Его избраннице десять. Конечно, чувствам двух детей никто не придал значения… Позже к Марии сватался Наследный принц Румынии Кароль, но Николай Второй отказал ему, Кароля прочили в женихи Ольге…

Воистину, всякий принц мог бы быть осчастливлен такой прекрасной женой! Если её дед являл собой образ истинного Русского Царя, то сама она стала воплощением истинной Русской Царевны, такой, какими предстают они в русских сказках. «Ее смело можно назвать русской красавицей, - писала Софья Офросимова. - Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, Она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на нее и невольно представляешь Ее одетой в русский боярский сарафан; вокруг Ее рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на высоко вздымающейся груди - самоцветные камни, а над высоким белым челом - кокошник с самокатным жемчугом. Ее глаза освещают все лицо особенным, лучистым блеском; они... по временам кажутся черными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец Ее нежных щек. Она весела и жива, но еще не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины».

Один из раненых, проходивший лечение в Царском Селе, вспоминал: «В отсутствии Княжон мы постоянно говорили между собой о них. Мы предполагали, что Княжны выйдут замуж за четырех Балканских наследников: сербского, греческого, болгарского и румынского. К тому же этот проект казался нам наилучшим способом разрешения всех балканских конфликтов. Нам хотелось видеть княжон счастливыми. Мы им готовили венцы».

Настоящая русская женщина, сильная и мягкая, прекрасная и жертвенная, хозяйственная и сердечная, она мечтала иметь двадцать (!) детей. Её дневники обрываются на первых строках лермонтовской «Колыбельной»: «Спи младенец мой прекрасный, баюшки-баю…»

Внучка великого Государя, сказочная русская Царевна, ей не суждено было встретить своего Царевича, нянчить своих детей, и совсем иной венец увенчал её прекрасную голову. Странно, даже после смерти, ей, которая всегда чувствовала себя одинокой, которой пришлось остаться вдали от семьи в Тобольске, вновь суждено было оказаться одной. Её тело сожгли и зарыли отдельно от останков сестёр и родителей…

А 9-летний лорд, ставший стариком, уже в конце ХХ века будет задавать безмолвные и не имеющие ответа вопросы перед пожелтевшей фотографией, с которой смотрели на него широко распахнутые глаза прекрасной девочки – «Машкины блюдца», как называли их в семье. Жаль, что жизнь не сказка, и спящую красавицу, мёртвую царевну уже не мог разбудить никакой странствующий рыцарь…

Е. Фёдорова