Судьба Петра Гусева и его семьи - одна из более чем 40 000 судеб жителей нашего края, подвергшихся террору и ссылке в период сплошной коллективизации, а проще говоря - крестьянского геноцида начала 1930-х годов.

В год 90-летия с начала раскрестьянивания (1929-й) Русское просветительское общество имени Императора Александра III опубликовало на сайте "Русская Стратегия" статью "Кулаки - лучшие люди России" и обратилось к соотечественникам с призывом делиться семейными и родовыми трагедиями, в которых как в зеркале отразилась трагедия целого народа. Общество "Отчина" и представительство РПО Александра III в Нижнем Новгороде поддержали это обращение. В ответ мы получили первые отклики.

Один из самых содержательных - это публикуемая ниже история семьи Петра Николаевича Гусева, жителя села Старые Котлицы Муромского уезда (в то время Горьковского края). Семью раскулачили в 1930 г., затем повторно - в 1931 г. с последующей ссылкой в Вятский край. Судьба ссыльных с тех пор не известна. Правнучка Петра Гусева и автор письма - Ольга Александровна Журавлева ведет архивные поиски.

Итак, одна из тысяч трагедий. В книге "Политические репрессии в Нижегородской области 1917-1953 гг." говорится: "В 1930-1931 гг. в безлюдные северные районы было выслано свыше 9 тыс. подвергшихся раскулачиванию семей земледельцев общей численностью свыше 42 тыс. человек".   А ведь кулацкая ссылка продолжалась и в следующие годы. Сотни жителей края ("кулацкий актив") были расстреляны, брошены в концлагеря. Уцелевшие стали лишенцами - гражданами третьего сорта, обреченными на социальное прозябание, травлю, лишения и голод.

Одним из мест кулацкой ссылки начала 1930-х годов стали Кайский и Синегорский районы Вятского округа Нижегородского края. Это крайний северо-восток нынешней Кировской области, у ее стыка с автономной республикой Коми. Покрытая лесами, неплодородная и мало пригодная для жизни земля. Партии раскулаченных и депортированных, большинство из которых составляли женщины и дети (крестьянские семьи были многодетными), отправляли со станции Шахунья и везли по железной дороге в отдаленные поселки, ставшие своего рода центрами распределения контингентов ссыльных по бесчисленным спецпоселкам, которые последним еще только предстояло построить. В данном регионе такими административными центрами кулацкой ссылки в этом сегменте своеобразного лесного крестьянского Гулага стали села Кайгородское и Синегорье.

Слово «Гулаг» в нашем рассказе едва ли стоит читать гиперболой. По утверждениям историков, режим содержания в спецпоселках были близок к режиму исправительно-трудового лагеря, а отсутствие высоких заборов с колючей проволокой и вышками вполне компенсировалось естественными лесными кордонами, простиравшимися по всем направлениями на десятки и десятки верст, так что побег из таких мест заключения был почти равнозначен гибели. Тем не менее немало крестьян бежало на «волю», но попадало в другой, большой концлагерь под названием СССР, где оказывалось вне закона, на положении беспаспортных, безработных, лишенцев, изгоев. Их травили газеты, отлавливали органы ОГПУ и советский милиции, чуть позже специально в том числе и для такой категории врагов народа были учреждены милицейские «тройки», без лишних церемоний водворявшие их уже в более надежные места лишения свободы. Иван Солоневич писал, что в СССР того времени для многих и во многих смыслах жизнь в ИТЛ была даже в чем-то предпочтительней, чем за их пределами, ибо означала прекращение на них охоты и гарантировало какую-никакую пайку для пропитания. Наверное, знал, что говорил.

Формально после в 1991 г. кулацкая ссылка была признана видом политических репрессий. В принятом в том году Законе «О реабилитации…» подвергнутые ссылке крестьяне подлежат реабилитации. Но этот акт так и остался на бумаге. Например, в книге памяти Нижегородской области ссыльнопоселенцев практически нет, все составляющие 9 ее томом примерно 32 0000 человек – это осужденные тройками и судами к расстрелу и заключению в ИТЛ, причем большая их часть приходится на период 1937-1938 гг. Отметим, что если включить в Книгу памяти всех ссыльных крестьян, то потребуется уже не 9, а добрых два десятка томов. Власти, понятно, такое признание крайне не выгодно.

Репрессированные "кулаки" - на деле наиболее трудоспособный элемент русской деревни - не реабилитированы единым правовым актом, их реабилитация проводится половинчато, в индивидуальном порядке, по заявлениям родственников. Власти скорбят по жертвам еврейского холокоста, расстрела поляков в Катыни, словом, по кому угодно, только не по своим согражданам, миллионами уничтожавшимся преступным большевистским режимом во имя партийно- идеологической химеры и благополучия класса коммунистических функционеров.

Общая численность жертв крестьянского геноцида в точности не известна, опубликованные цифры противоречивы, официальные – явно занижены. В годы второй мировой войны Сталин на встрече с Черчиллем называл цифру 10 миллионов уничтоженных кулаков, и она похожа на правду. Крестьянский геноцид вкупе с уничтожением интеллигенции и вообще христианской части населения страны в годы террора и гражданской войны привел к необратимым последствиям, которые мы пожинаем по сей день. Последствиями являются генетическое ослабление народа и его нравственное оскудение. Отсюда, видимо, и бессилие государства - правопреемника большевиков - в деле разрешения самых острых экономических и социальных проблем.

Письмо Ольги Журавлевой

Добрый день. Отправляю Вам историю своих предков из с. Старые Котлицы Муромского района Нижегородского края.

Семья Гусевых: Гусев Петр Николаевич, мой прадедушка, 1881 г.р., уроженец с. Старые Котлицы Муромского уезда, Владимирской губернии, его супруга Гусева (в девичестве Алексиева) Мария Кондратьевна, моя прабабушка, 1885 г.р., уроженка с. Межищи Муромского уезда Владимирской губернии, их дочь Гусева Екатерина Петровна, моя бабушка, 1921 г.р., уроженка с. Старые Котлицы Муромского района, Горьковской области, подвергались репрессиям в виде раскулачивания с 1930 по 1931 году.

Мой прадедушка до 1917 года был старостой в своем селе, был хорошим хозяйственником, принимал участие в Первой Мировой войне (рядовой), имел большую семью - четверо детей (сын Николай 1902 г.р., дочь Прасковья 1904 г.р., сын Виктор 1908 г.р., дочь Екатерина 1921 г.р.), был крестьянином, сыном рано погибшего отца, работавшего кровельщиком, и внуком бурлака.

В 1930-м году был лишен избирательных прав и первый раз раскулачен без высылки с места жительства (был отобран скот,  орудия труда, дворовые постройки, половина дома) за то, что в сезон торговал по деревням самолично произведенным продуктом - льняным маслом (которое при переписывании Исполкомом из бумаги в бумагу превратилось в "мясо"), т.е. был торговцем с патентом, а следовательно кулаком.

В марте 1931-го года был второй раз раскулачен и приговорен сельским советом к высылке с места проживания.

В карточке ссыльного указано "прибыл на пункт сбора один, к выселению предусмотрена жена и дочь 1921 г.р., которые находятся в  розыске". 27 марта 1931 года с пункта сбора был отправлен эшелоном в неизвестном направлении.

Мои поиски открыли направление движения эшелона, вышедшего из Мурома в этот период - это станция Слободская, Кайский и Синегорский районы Вятской области (ныне Кировская).

С момента высылки судьба моего прадеда неизвестна.

Мой прадед неоднократно подавал жалобы и прошения на восстановление его в избирательных правах, последняя жалоба была направлена в ЦИК в 1931-м году, и в 1932-м году было ему окончательно отказано в восстановлении его прав (имеются скан-копии его прошений и карточек лиц лишенных избирательных прав из ЦАНО с печатями и резолюциями).

О его жене, моей прабабушке, Гусевой Марии Кондратьевне, известно чуть больше. Она, судя по всему, бежала от ссылки, поскольку была на 4-5 месяце беременности и выжить беременной с малолетним ребенком в ссылке представлялось очень сомнительным. Поэтому свою дочь Екатерину (мою бабушку, 1921 года рождения) перед побегом моя прабабушка передала на воспитание в семью старшего сына Николая, в которой моя бабушка и прожила до своего замужества в 1945-м году. В те времена разрешалось оставлять малолетних детей по месту проживания, если находились родственники, бравшие ребенка на полное иждивение. Такими родственниками и, можно сказать, второй семьей, для моей бабушки стал ее брат Гусев Николай Петрович и его жена Гусева Евдокия Павловна.

Известно, что в июле-августе 1931 года, находясь в Вятском Исправтруддоме (Дом-заке, при больнице и детских яслях, со слов из письма) Мария Кондратьевна родила дочь, которую также как и свою более старшую дочь, назвала Екатериной. Судьба Гусевой Марии Кондратьевны, и ее дочери Екатерины (1931 г.р.) с августа 1931 года также неизвестна.

На этом история пока заканчивается, а поиски в архивах продолжаются.

С уважением, Журавлева Ольга Александровна.

*Петр Николаевич и Мария Кондратьевна. 1917 г.

Станислав Смирнов

Русская Стратегия