Конец 1941 – первая половина 1942 г. – время ожесточенных сражений за Крым. Крымская оборонительная операция; героическая оборона Севастополя; Евпаторийский десант; Керченско-Феодосийская десантная операция. Эти страницы навечно вписаны в анналы огненной летописи истории полуострова в годы Великой Отечественной войны.
Но память о войне хранит не только доблесть и подвиг. Воспоминания современников и сохранившиеся архивные документы свидетельствуют об изобилии форм принуждения, эксплуатации, бюрократического произвола, а также прямых преступлений со стороны чиновников и представителей советских силовых структур.
Цель настоящего материала – не очернить и не преуменьшить значение героизма и самопожертвования народов СССР в ходе противостояния с нацистской Германией. Напротив, правдивый и беспристрастный нарратив об изнанке конфликта помогает понять, какую страшную цену народам нашей страны пришлось заплатить за мирную жизнь будущих поколений. Также это необходимо, чтобы показать разрушительную природу, безумие и ужас войны.
В условиях внешней агрессии любое государство ведет себя жестко. Происходит расширение круга субъектов насилия. Существенно возрастает роль силовых структур, в особенности спецслужб и военных.
Особенностью ранней советской системы было то, что и в мирное время насилие являлось ее неотъемлемой частью, нередко принимая экстремальные формы. Жертвами жестких социальных преобразований, которые проводились в СССР в 1920-1930-е гг., террора и депортаций стали миллионы наших сограждан. С началом вторжения армий нацистской Германии и ее союзников сталинский режим и его репрессивные органыстолкнулись с многочисленными проявлениями паникерства, недоверия и пораженческих настроений. На это реагировали арестами. При этом в ряде случаев наказание было явно неадекватно степени общественной опасности совершенных проступков.
Крым одним из первых регионов СССР, который ощутил на себе последствия германской агрессии. 22 июня 1941 г. в 3-15 утра база Черноморского флота – Севастополь, подверглась налету вражеской авиации. На город упали первые бомбы. В тот же день территорию автономии перевели на военное положение.
В рамках мероприятий по обеспечению безопасности тыла органы НКВД активизировали свою деятельность, выявляя все новых «врагов народа». Так, если в предвоенные месяцы в Севастополе арестовывалось по обвинению в антисоветских высказываниях и поступках в среднем 4-5 человек, то с 22 июня 1941 г. и до конца месяца арестовано было 22 человека, в июле — 34, а до конца года еще не менее 60[i].
Репрессиям подверглись не только жители Севастополя. Так, еще до немецкой оккупации к высшей мере наказания приговорены Зузана Мартенс, немка из села Озус-Тобе Ленинского района, за антисоветскую агитацию и заявление о том, что СССР потерпит поражение в войне. Екатерина Нотара, преподаватель немецкого языка, в начале войны восхваляла немецкую культуру и говорила, что немцы ничего плохого народу не делают. 12 ноября 1941 г. расстреляна по приговору военного трибунала[ii].
В августе-сентябре 1941 г. из Крыма депортировано более 60 тыс. немцев, что составляло 100% общей их численности. В дальнейшем нацисты используют это как доказательство преступной сущности большевизма и для оправдания собственных злодеяний.
Насилие и принуждение не ограничивалось одними репрессиями и депортацией целых народов. Пытаясь организовать оборону, власти привлекали для строительства укреплений гражданское население, в том числе женщин, стариков и подростков.
3 июля 1941 г. началось возведение фортификационных сооружений на подступах к Севастополю. Тысячи горожан пешком и на машинах направились к месту работ. Они прибывали со своими лопатами, кирками, ломами, топорами, пилами и носилками.
Работать приходилось под палящим солнцем, в течение многих часов.
Как вспоминал первый секретарь Севастопольского горкома ВКП (б), председатель городского комитета обороны, Борис Борисов, «к строительным работам ежедневно привлекалось около 3000 жителей Севастополя. С утра до ночи они вгрызались в неподатливую скалистую землю, поднимали и подносили бревна, замешивали цемент, сооружали площадки для установки пушек и пулеметов.
Из ближайших деревень и хуторов прибывали ребятишки и старательно, насколько позволяли их силы, помогали в работе»[iii].
Летом-осенью 1941 г. ежедневно к работам по созданию укреплений привлекалось свыше 2 тыс. человек жителей Севастополя и окрестных селений. Например, по состоянию на 18 июля 1941 г. только на Северной стороне в оборонных работах приняло участие 25 тыс. человек. Все рабочие и служащие оборонных предприятий закреплялись за определенными участками и обязаны были после работы отработать на них 2-3 часа, женщины-домохозяйки — ежедневно, с общей отработкой 500-600 часов[iv].
В похожих условиях приходилось работать и жителям соседних городов. Только на строительстве укреплений на перешейках было задействовано около 40 тыс. человек[v].
Рытье окопов было небезопасным делом. Мобилизованные люди и их близкие могли в любую минуту погибнуть в ходе налета вражеской авиации.
Как вспоминал житель Балаклавы, Леонид Серафимов: «мой отец как грек, а скорее как инвалид, был мобилизован в рабочий батальон, который пока оставался в резерве. Рудоуправление приняло решение выдать работникам по мешку картошки с отдачей после урожая двух мешков. Я слышал, как мать его попрекала за это, говорила: «Где ты будешь ее сажать?» Отец отвечал, что наша армия отступает, немцы у Перекопа. Береговая батарея Балаклавы стреляет в сторону степного Крыма. Многие готовятся к эвакуации. «Сажать картошку мы не будем, а будем ее есть». Рано утром рабочий батальон, в котором состоял отец, был отправлен в сторону Ялты и Алушты рыть окопы. Какой-то шальной немецкий самолет, вылетев из-за горы, сбросил две небольшие бомбы, которые упали ниже контрофорса, на котором стоял наш дом (в нем уцелели даже стекла). Мы с мамой покинули дом, поднявшись по балке Кефало-Вриси в одинокий дом Совхоза, где хранилось сено. В это время из-за горы (мы там за бастионом Николая II копали до этого всей семьей окопы) начали лететь снаряды и мины»[vi].
Тяготы и лишения, которые выпали на долю мирного населения, привлеченного к рытью траншей и строительству оборонительных укреплений, в дальнейшем подробно описывала оккупационная пресса. Так, 30 сентября 1942 г. газета «Голос Крыма» опубликовала материал «Окопное рабство», в котором приводилось свидетельство жительницы Симферополя Н.Лилиной о том, «как она страдала в большевистских окопах и каким издевательствам подвергались ее товарищи». Сами оборонительные работы при этом характеризовались как «принудительный каторжный труд, от которого не спасали ни возраст, ни состояние здоровья».
Согласно публикации, женщину вызвали «к директору фабрики-еврею, члену партии», который грубо сказал ей, что она сейчас же, в чем есть, должна ехать за город рыть окопы. Никакие возражения, даже упоминание о том, что дома Н.Лилину ждет больной муж, не помогли. Затем работницу фабрики вместе с другими женщинами посадили в грузовую машину и отправили в пригородный совхоз. Новоприбывших разместили в клубе, который был приспособлен под общежитие, но больше походил на свинарник. Пол устилала грязная солома, здесь же лежали нечистоты, над которыми роились мухи. В помещении жили козы, свиньи и поросята. В общежитии отсутствовали окна и двери. Наскоро вычистив помещение, мобилизованные принесли свежей соломы.
«Это, - вспоминала Н.Лилина, - была настоящая «советская постель». В полутора километрах от клуба была «столовая», устроенная прямо возле котлов, поставленных на вольном воздухе, без столов, табуреток и стульев. А дальше находился наш участок, где мы должны были работать. Участок – сплошная каменная скала. Мы должны были приготовить 18 буров для ее взрыва.
К вечеру скала была взорвана. Началась уборка и выноска камня и земли. Работа трудная и непосильная для женщин, да и для мужчин. Руководители и разные агитаторы сами не работали, а только покрикивали, да командовали нами. Мы все надрывались на этой работе, а среди нас были и больные, и беременные, все вообще сильно истощенные уже начавшейся голодовкой в городе.
Комиссары нагнали в окопы до 3 тысяч человек. Тут мы встречали и больных, и тех, которые никак не могли оставить свой дом, однако, под угрозой быть посаженными в чекистские подвалы, бросили все, детей, хозяйство, получив повестку из милиции, тянули с нами подневольную лямку в стране «свобод» и «социализма».
На нашей фабрике была мастерица, которую сагитировали сделаться донором и отдать свою кровь для красной армии. Ей полагался отдых после этой операции и все же, хотя директор прекрасно знал об этом, он направил ее на другой же день после сдачи крови на тяжелый окопный труд. Другая работница, все время страдавшая женскими болезнями, посланная в окопы, работать не могла и лежала в общежитии, а врач боялся ее освободить, так как ему самому угрожала расправа со стороны НКВД.
Вот, наконец, прибыл и представитель обкома ВКП (б), представитель высшей власти в Крыму. Он начал с речи, в которой призывал «напрячь все силы для окончания окопов в срок», пугая тем, что немцы хотят вернуть царя из дома Романовых, а рабочих ввергнуть в рабство.
Наступали холодные морозные дни. Мы работали с 7 часов утра до 7 часов вечера. Обещания директора, что я через 2-3 дня вернусь в город, остались невыполненными. Лопаты, кирки, ломы – все покрывалось за ночь инеем, заледенелые инструменты разогревались нашими руками, а сами мы согревались только работая кирками.
Наконец, нас перебросили на другую скалу. Опять кирка, буры, взрывы, но скала была настолько прочна, что не давала трещин. Вскоре пошли дожди, начались среди нас простудные заболевания. Люди приходили в холодный барак на ночлег и в мокрых одеждах, с промокшей насквозь обувью и в полной темноте (так как в общежитии не было света) ложились спать, чтобы утром снова идти в непросохшей одежде на морозный воздух и ветер.
А над окопами все чаще и чаще стали появляться немецкие самолеты. Один сбросил листовки, в которых призывал нас прекратить работу и идти по домам, запасать себе хлеб и топливо на зиму.
Я простудилась и заболела. Случайно мне удалось получить отпуск домой.
Как о тяжелом кошмарном сне, я вспоминаю эти сентябрьские дни Симферополя. Тысячи людей, стариков, старух, неокрепших юнцов могут и теперь еще многое рассказать о том, как они страдали и мучились за проигранное теперь окончательно «дело Ленина-Сталина»[vii].
Пусть приведенное свидетельство опубликовано в оккупационной печати, его нельзя назвать вымыслом.
С самого начала у местных властей возникли проблемы с привлечением работников предприятий, так как они были заняты выполнением срочных военных заказов. Поэтому основную массу работы выполняли женщины, лица пожилого возраста и подростки. Далеко не все они шли на работы охотно, были и уклонисты. Так, в Севастополе в сентябре 1941 г. архивариус и председатель завкома Водоканала, член партбюро и депутат Северного райсовета Е. Петрова отказалась от оборонных работ, сославшись на болезненное состояние. И была уволена из треста с исключением из партии.
Накануне, 22 августа 1941 г., генерал Петр Моргунов направил записку № А-0120, адресованную первому секретарю севастопольского горкома Борису Борисову и председателю горисполкома Василию Ефремову: «несмотря на неоднократные просьбы и напоминания о выделении гражданского населения для оборонительных работ, наряды на работу выполняются неудовлетворительно. Предлагаю с 23.08.1941 г. выделять ежедневно по 5000 человек под Вашу личную ответственность». А 23 августа 1941 г. вышел приказ начальника гарнизона Севастополя о форсировании строительства оборонительных сооружений Главной базы.
Земляные работы были весьма трудоемкими, производились с утра до вечера в условиях сложного скального грунта и сильной жары. Производительность труда выросла после изготовления на предприятиях города недостающего шанцевого и строительного инструмента. Пищу людям доставляли прямо к месту работы. Жительница Севастополя Зоя Долгушева вспоминала, что ее, мать-домохозяйку, мобилизовали на рытье окопов в августе: работали за кладбищем Корабельной стороны, ежедневно получая по буханке хлеба[viii].
Непростая ситуация сложилась и в ходе работ по укреплению Перекопского и Чонгарского направлений. Оборону перешейков предписывалось «строить непрерывно днем и ночью», но это распоряжение плохо исполнялось на практике. Так, 18 августа 1941 г. для участия в оборонительных работах было привлечено 11 тыс. человек, из которых только 7 тыс. были гражданскими. На следующий день количество вышедших на работы было еще меньше: в них приняли участие всего 3551 человек. При этом к ним было привлечено всего 2 тыс. жителей Крыма[ix].
Принятые меры по укреплению обороны не смогли остановить продвижение неприятеля. К середине ноября 1941 г. непокоренным оставался лишь Севастополь. Его 250-дневная оборона вошла в историю как беспримерный образец мужества, стойкости, героизма и самопожертвования. Но в обстановке войны у защитников города проявились не только лучшие качества.
Публикации прессы, воспоминания и архивные документы (советские и немецкие) содержат упоминания о многочисленных проявлениях нелояльности, трусости, стремления перейти на сторону противника. Весьма многочисленными были и криминальные проявления.
Реакция на них со стороны государства была соответственной.
По данным севастопольского исследователя Бориса Никольского, в период с 15 октября по 30 декабря 1941 г. на фронте под Севастополем заградительными отрядами было задержано более 4 тыс. человек, из которых до 200 человек расстреляно[x].
«Изменнику, - писала газета «Красный Черноморец»11 декабря 1941 г., - нет и не может быть другой кары, кроме расстрела. Своевременно предупреждать готовящуюся измену, решительно разоблачать изменников Родине — долг каждого советского гражданина. Нужно помнить, что уничтожение врага приближает нашу победу, укрепляет тыл и фронт.
Уменью разоблачать изменников нужно учиться, помня о том, что враг хитер и вместе с использованием охвостья старого мира, он использует отсталые элементы, трусов и шептунов, морально разложившихся людей.
С приближением фронта к Севастополю мы имеем немало фактов переброски неприятелем через фронт диверсантов задачами разрушения военных объектов и уничтожения воинов Красной Армии и Флота; террористов – с задачами убийства наших командиров; разведчиков и сигнальщиков – с задачами оказания непосредственной помощи врагу, рвущемуся к нашему городу. Кадры своих помощников фашисты находят прежде всего в среде бывших кулаков, попов, царских чиновников и рецидивистов, в среде разложившихся и неустойчивых элементов»[xi].
Далее кратко рассказывалось о некоторых лицах, уличенных в антисоветских высказываниях и пытавшихся перейти на сторону неприятеля (либо уже сделавших это, но разоблаченных).
Так, некто Р. был призван по мобилизации во флот, зачислен в одну из воинских частей. Завоевав высокое доверие командования, был выдвинут на командира отделения. В ходе германского наступления в конце октября 1941 г., пребывая в приподнятом настроении, предлагал своим бойцам перейти к немцам, обещая для этого достать гражданскую одежду, а когда те отказались, тут же заметил: «Проверяю вашу лояльность». Через день Р. исчез из своей части и был задержан заградотрядом при попытке перейти линию фронта, собрав предварительно важные военные сведения. Следствие установило, что Р. – сын кулака, ранее был судим за саботаж при проведении хлебозаготовок. Расстрелян.
Другой военнослужащий, К., вел среди однополчан антисоветские разговоры, в период перебазирования части сдался немцам в плен, где получил задание и был переброшен на советскую сторону для шпионской и диверсионной работы. Задержан при попытке сесть на катер, идущий в артбоесклад. Выяснилось, что К. был исключен из колхоза за систематическое нарушение колхозной дисциплины.
Х., находясь у прифронтовой линии, в одну из ноябрьских ночей 1941 г. пытался уйти из части с намерением перейти к немцам, но был задержан сослуживцами и передан следственным органам. Расстрелян[xii].
Подводя итог, автор публикации, бригвоенюрист А.Кошелев, заключал, что «именно теперь нужно как никогда, вести уничтожающую борьбу с контрреволюционными элементами, а для полного успеха в этом деле со стороны каждого военнослужащего, каждого советского гражданина должна быть проявлена максимальная бдительность. Пресекать смело и решительно всякие разговоры, сеющие панику и страх перед врагом. Повседневно воспитывать боевой дух бойцов, грудью отстаивающих дорогую нам советскую землю»[xiii].
Это не единственные примеры предательства, трусости, паникерства, нарушений воинской дисциплины, некомпетентности и морального разложения со стороны отдельных военнослужащих.
Так, 24 декабря 1941 г. краснофлотец 1-го батальона Головенко в присутствии бойцов заявил: «Победу над немцами нам не удержать, пока мы живы, надо сдаваться в плен к немцам, так будет лучше». Краснофлотец 2-го батальона Гапкин, беспартийный, 25 декабря 1941 г. в беседе с краснофлотцами сказал: «Напрасно только воюем и кладем головы, победы над немцами Красная Армия не одержит, надо сейчас складывать оружие и сдаваться»[xiv].
«27 декабря (1941 г. – Д.С.), - читаем в спецсообщении заместителя начальника третьего отдела Черноморского флота о состоянии частей морской пехоты, обороняющих Севастополь, на 1 января 1942 г., - в бригаду прибыло пополнение в составе одного взвода под командованием вновь прибывшего старшего лейтенанта Дебелого, 1905 г. рождения, беспартийного. Взвод расположился на передовой линии обороны, 29 декабря Дебелый под предлогом обхода передовой линии обороны отправился в сторону противника и исчез. Дебелый перешел на сторону врага.
Второй Перекопский полк с 28 по 30 декабря 1941 г. занимал прежние позиции. 28 декабря 50 автоматчиков противника прорвались в лощину перед высотой 115, где расположены мелкие, вновь прибывшие на фронт, армейские части. После сильного артиллерийского и минометного обстрела противника удалось выбить из лощины. Командование дивизии для ликвидации прорыва выделило дополнительно батальон, но силами полка прорыв был ликвидирован до прибытия батальона. В этой операции проявили трусость командир 1-го батальона Гусак, в отношении которого вопрос решается в штабе дивизии, и комиссар батальона Бузенцов, который отстранен от занимаемой должности.
<…>
28 декабря краснофлотец Морозов, вновь прибывший в полк из пополнения, на посту покончил жизнь самоубийством при неизвестных обстоятельствах. По этому вопросу проводятся расследования. На командном пункте 2-го Перекопского полка командиром и комиссаром полка содержались две женщины, не имеющие никакого отношения к воинской части. В начале декабря 1941 г., после нашего неоднократного напоминания, эти женщины были удалены с КП, однако были оставлены при штабе тыла. 25.12.1941 г. командование полка вызвало из санчасти полка санитарку Грузинцеву Евгению Петровну и военфельдшера Волгину Анну, которых продержали у себя на КП 2-е суток, а 27.12.41 г. к ним на КП вернулись из тыла прежние женщины, которые до сего времени живут на КП вместе с комиссаром и командиром полка. Видя такое положение, комиссар второго батальона Прокофьев в одной из бесед заявил, что если комиссару полка разрешается иметь при себе женщин, то ему тоже разрешается — «а я, что, разве не комиссар», — сказал Прокофьев. Командование полка в присутствии этих посторонних женщин отдают приказания, ведут разговоры секретного характера, «не стесняясь» этих женщин, и, по существу, вводят их в курс всех проводимых полком операций.
Сводный батальон БОна 01.01.1942 г. имеет всего лишь одну роту в количестве 105 чел., из них на передовой линии находятся 79 человек, остальные находятся в тылу по обслуживанию батальона. Сводный батальон БО в оперативном отношении подчинен 54 стрелковому полку, но в действительности батальон имеет 2 хозяина, с одной стороны командование БО, с другой — штаб полка. Между командиром батальона — капитаном Шейкиным и командованием 54 СП часто происходят разногласия, мешающие выполнению боевых задач. Целесообразнее было бы полностью подчинить батальон 54 СП. Командование БО обещало разрешить этот вопрос, но до сего времени положение в батальоне не изменилось. Батальон МСП № 1, находясь на передовой линии, не имеет землянок, бойцы находятся в открытых окопах, не имея соломы для подстилки, в связи с чем увеличились заболевания среди личного состава. Командир батальона, старший лейтенант Ткаченко, уже в третий раз подает заявки на ватные брюки, 15 шинелей и 50 пар ботинок, но до сего времени ничего не получил. Бойцы, несмотря на холодную погоду, часто не получают положенной им нормы водки. Завтрак и вода доставляются с большим опозданием, вместо 5 часов утра завтрак привозят в 8 часов, что приводит к тому, что противник, замечая скопление и хождение бойцов, открывает минометно-артиллерийский огонь, вследствие чего много раненых бойцов. В батальоне несерьезно относятся к сохранению военного имущества: повсюду валяются противогазы, мины и снаряды, в ящиках и в рассыпную. Пустые ящики от мин и снарядов сжигают, в то время, когда в лесу много дров.
<…>
Линию обороны 30 батареи занимают морские и сухопутные части, среди командиров которых нет увязки. Каждый командир действует по-своему. Связь между частями до сего времени не налажена. Полковник Велыпанский имеет связных, которые все распоряжения доставляют с опозданием на 1,5—2 часа, чем задерживается ход операции. 30.12.41 г. части 8-й бригады пошли в наступление, которое до того было не подготовлено, что произошло столкновение между нашими частями. Отсутствовало руководство наступления, связи не было, в момент наступления полковника Велынанского не было на командном пункте, а ужинал в это время около 2-х часов. Считаем необходимым части, обороняющие район 30 батареи, подчинить одному командиру. 29.12.41 г. шофер майора БО ЧФ Бухарева, Гомзаков Василий Лукич, 1920 г. рождения, напился пьяным. Политрук Устинов вызвал его по этому поводу, Гомзаков политруку Устинову в присутствии воентехника II-го ранга Абодажа заявил: «Я напился пьяным потому, что не знаю, где находится моя мать». После этого он начал ругать политрука нецензурной бранью. Когда Устинов пригрозил ему наложением взыскания, Гомзаков сказал: «Я таких командиров расстреливал, и буду расстреливать». Гомзаков будет арестован.
О политико-моральном состоянии 3-го морского батальона, находящегося в подчинении 383 стрелкового полка Второй стрелковой дивизии, получены следующие данные. Командир отделения 3-го взвода 8 роты Гричаный Владимир Лукич, 1912 г. рождения, беспартийный, в беседе о положении на подступах к Севастополю сказал: «Если на Севастопольском участке фронта создастся такая обстановка как на Перекопе, я при первом удачном моменте перейду на сторону немцев. Ведь те, которые сдались раньше в плен, они живут неплохо, подносят боеприпасы на передовую, и я буду подносить. Не удержать нам Севастополь. Напрасно только жертвы будут, если немец подойдет еще ближе к городу, тогда он всех нас здесь переколотит, и только после этого наши оставят город». Гречаный подготовляется на арест. Командир 3-го взвода Кохия Алексей Васильевич, 1912 г. рождения, беспартийный, в беседе заявил следующее:
«Можно ли верить тому, что пишут в газетах о переходе наших войск в контрнаступление и уничтожают много живой силы противника, освобождают сотнями деревни и города. Вот на Ростовском направлении как будто зашевелились, а впоследствии все наступление было приостановлено, это доказует, что он потеснил наши части, да и вообще мне не верится, чтобы были подобные успехи нашей армии. Ведь его очень много, и техника хорошая, которой у нас нет». Высказывания документируются. Командир 3-го орудийного расчета Николаенко, 1893 г. рождения, украинец, беспартийный, в беседе с краснофлотцами сказал следующее: «Говорят сейчас о том, что у немцев истекают резервы армии, но получается наоборот. Кривой Рог, Донбасс в его руках, а разговор об уничтожении противника — это кабинетное мышление». Факт документируется. 1-го января 1942 г. нами были арестованы 3 краснофлотца во главе с младшим лейтенантом Коломиец — командир взвода 3-го батальона 3 полка морской пехоты, которые несколько суток находились в блиндаже впереди нашей линии обороны, намериваясь сдаться в плен противнику — изменить Родине. Младший лейтенант Коломиец приказал краснофлотцам порвать документы, сложить оружие и при появлении немцев не оказывать сопротивление. Все краснофлотцы ему не возражали и были с ним согласны. На допросе Коломиец показал: «В блиндаже мы находились более 2-х суток, немцы нас обстреливали, блиндаж этот был впереди линии нашей обороны, в метрах 30. Мы сначала об измене Родине не думали, у меня было решение во чтобы то ни стало прорваться к своим, но так как мы просидели полтора суток и не смогли оттуда уйти, а немцы уже близко подошли, я сказал так: если немцы подойдут к нам, нас окружат, нам нельзя будет уйти оттуда, то придется только сдаваться. Желание изменить Родине у меня лично появилось в связи с тем, что я сильно перепугался, в первый раз попал под такой сильный огонь. Все краснофлотцы мне не противоречили и имели намерение изменить Родине, мы решили изменить Родине: в случае подхода немцев к блиндажу не обороняться, а спасаться». Следствие продолжается.
28—29 декабря продолжалась высадка десанта в районе Камыш-Бурун, Эльтиген.
<…>
За время проведения десантной операции арестованы за трусость, невыполнение приказания 7 чел., за саботаж — 1 чел., подозрение в шпионаже — 1 чел.»[xv]
За время боев, которые происходили на подступах к Севастополю 31 декабря 1941 г. и 1 января 1942 г., в 7-й бригаде морской пехоты командир взвода лейтенант Зурахов проявил трусость и ушел с поля боя со всем своим взводом и только ночью был обнаружен в 4—5-ти километрах от позиций. Свой отход Зурахов мотивировал тем, что получил, якобы, такой приказ от командира роты Александрова.
Командир 10-й роты младший лейтенант Беспеший застрелился на поле боя. Краснофлотец 11 -й роты Рева дезертировал с поля боя. Краснофлотец Артаманов, высказывая пораженческие настроения, заявил: «Побед у нас нет, потому что командование пьянствует, об этом я знаю потому, что подслушиваю разговоры по телефону»[xvi].
Это не единственные примеры. Так, во время интенсивного обстрела 1-го батальона противником старшина Шевчук «в присутствии многих краснофлотцев выкрикивал контрреволюционные высказывания по адресу руководителей Партии и Правительства и командования 8-й бригады, говоря при этом:
«Нашу Родину продали, мы окружены немцами, нужно спасаться, кто как может».
Когда краснофлотцы предупредили его прекратить контрреволюционные высказывания, Шевчук пытался применить оружие и призывал краснофлотцев последовать его примеру, за что Шевчук был перед строем расстрелян.
Краснофлотец — писарь штаба бригады Глотов Владимир Дмитриевич, 1907 г. рождения, среди писарей штаба заявил: «Мне при любом правительстве будет обеспечен хлеб. Бояться плена нечего, немцы наших пленных не расстреливают»[xvii].
Аналогичные факты начальник третьего отдела ЧФ приводил в другом своем спецсообщениио состоянии морских частей пехоты, обороняющих Севастополь, и о политико-моральном состоянии личного состава на 10 января 1942 г.
«Начальник прод.снабжения 1-го батальона Черненко, - читаем в документе, - член ВКП(б), вместо налаживания пищеблока занимается пьянством, на камбузе* организовал специальное питание из продуктов бойцов. Вместе с Черненко пьянствуют работники камбуза. Работающие на камбузе — грязные и вшивые. Видя все эти безобразия, инструктор-кулинар полка Скрипниченко сделал замечание Черненко, последний в присутствии политрука Мирошниченко ответил:
«Это не Ваше дело, можете сюда больше не заходить, хотите заслужить похвалу, так идите в другое место, а здесь Вам делать нечего».
С 4-го по 6-е января 1942 г. у Черненко находился комиссар 1-го батальона Галушко, который ничего не выявил, а пьянствовал вместе с Черненко.
На вопрос — как обстоят дела в тылу 1-го батальона, комиссар ответил — там все хорошо. В отношении Черненко мер никто не принимает. О его поведении информирован комиссар полка.
<…>
В полку отмечены следующие отрицательные проявления.
02.01.42 г. командир взвода 4-й роты лейтенант Беспалов, будучи выпивши, подошел к станковому пулемету, нажал на спусковой крючок и вел беспрерывную стрельбу.
Пом.ком. взвода предложил Беспалову прекратить бесцельную стрельбу, Беспалов выхватил наган и, угрожая расстрелом, прогнал с окопов пом.ком.взвода.
Того же числа на подкрепление 6-й роте был придан взвод под командованием Паневского, который обратился к командиру взвода 6-й роты Раковскому пропустить бойцов обогреться в теплушке. Раковский, будучи изрядно выпивши, наставил револьвер на Паневского и выгнал его с теплушки. Когда Паневский пришел к политруку 6-й роты Богданову жаловаться, последний сидел в землянке вместе с Раковским и пьянствовали, увидев Паневского, они силой оружия выгнали его из землянки.
05.01.42 г. командир отделения комендантского взвода 3-го батальона Быковский ругал бойца своего отделения нецензурной бранью, называл его жидовской мордой, одобрительно отзываясь об издевательствах фашистов над евреями. Быковский взят в агентурную разработку.
04.01.42 г. [...] Старшина хоз.части 1-го батальона Торкин 05.11.41 г. в период отхода наших частей из Дуванкоя имел намерение перейти на сторону немцев и увести с собой группу бойцов. Об этом Торкин рассказал краснофлотцам Торпущенко, Дегтеву и Талому. Свидетели, будучи допрошенными, подтвердили, что Торкин намеревался перейти на сторону врага, кроме этого, свидетели показали, что Торкин долгое время хранил у себя фашистскую листовку. Торкин взят в активную агентурную разработку.
03.01.42 г. во время посылки разведки 2-го батальона для выполнения боевой задачи командир разведки Сторож начальнику штаба полка майору Харичеву в присутствии разведчиков заявил: «Вы нас посылаете на гибель, когда это кончится, это издевательство». В связи с такими высказываниями командира разведки в этот день разведка была отменена.
<…>
Младший лейтенант 2-го батальона Дерешеватый, который дважды дезертировал с поля боя, сорвал нашивки и нами разыскивался, 4 января с.г. явился в бригаду и ...
07.01.42 г. краснофлотец Павлов Николай в беседе [...] сказал, что раненым лучше, они останутся в живых, при этом он сказал: «Лучше прострелить руку и попасть в госпиталь». Павлов взят под агентурное наблюдение»[xviii].
Ранее арестованы краснофлотцы компоста 1-го отдельного артдивизиона Главной военно-морской базы ЧФ: Василий Лихолат, Павел Романюк, Леонид Емельянов; Владимир Вальцев; Андрей Марченко – за то, что будучи радистами слушали антисоветские передачи, передаваемые противником на русском языке, и распространяли их содержание среди краснофлотцев, намереваясь перейти на сторону врага. В числе арестованных также оказались старший сержант Ефим Враженко; старшина радистов старший сержант Василий Середенко; краснофлотец Владимир Драгомащенко – которые также слушали антисоветские передачи и распространяли их содержание среди сослуживцев.
Военный трибунал Черноморского флота, рассмотрев данное дело, приговорил: Лихолата, Романюка, Емельянова к расстрелу; Вальцева, Враженко, Драгомащенко к 10 годам ИТЛ, с поражением в правах на 2 года каждого. Середенко приговорен к 8 годам ИТЛ, приговор исполнением отсрочен до окончания военных действий, и Середенко отправлен на фронт[xix].
Всего за годы войны на Черноморском флоте были зарегистрированы 3844 случая дезертирства, из них 2582 относятся к 1941—1942 гг. Заградотрядами было задержано 4719 человек, из которых 4301 направлен в распоряжениекомандования, 290 арестованы и осуждены, а остальные переданыпрокуратуре. За весь период войны перед строем было расстреляно 20 дезертиров, а всего на поле боя во внесудебном порядке —199 человек. Большинство расстрелов пришлось на период тяжелых боев при обороне Одессы и Севастополя[xx].
Дмитрий Соколов
Коллаж Евгении Руденко
Русская Стратегия
[i]Омельчук Д.В. Жертвы, которых можно было бы избежать // Историческое наследие Крыма, N3−4, 2004. — С.87
[ii] Там же. – С.90
[iii]Алтабаева Е.Б. Город, достойный поклонения: Севастополь в Великой Отечественной войне. Часть I. Оборона 1941-1942 годов: Севастополь: Телескоп, 2013. – С.34
[iv]Нуждин О.И., Рузаев С.В. Севастополь осенью 1941 года: хроника осажденного города – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2017. – С.27
[v] Юновидов А.С. Крым 1941. Битва за перешейки – М.: Издательство «Пятый Рим» (ООО «Бестселлер»), 2019. – С.33
[vi] Никифоров К.В. Балаклава под оккупацией // Славянский альманах, издательство Исл РАН (Москва), № 3-4 – С.474-475
[vii] Голос Крыма, 30 сентября 1942.
[viii]Нуждин О.И., Рузаев С.В. Указ. соч. – С.28
[ix] Юновидов А.С. Указ. соч. – С.78
[x]Нуждин О.И., Рузаев С.В. Указ. соч. – С.84
[xi] Красный Черноморец, № 418 (6618), 11 декабря 1941.
[xii] Там же.
[xiii] Там же.
[xiv]Христофоров В.С., Черепков А.П. Секреты Российского флота. Из архивов ФСБ. — М. : Вече, 2014. – С.284
[xv]Там же. - С.265-273
[xvi] Там же. – С.289
[xvii] Там же. – С.297
[xviii] Там же. – С. 276-278; 280
[xix] Там же. – С.300-301
[xx]Христофоров В.С., Черепков А.П., Хохлов Д.Ю. Контрразведка ВМФ СССР. 1941— 1945— М.: Вече, 2015. -С.236-237 |
