Приобрести книгу "Лживый век" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15548/
Однако и попытка децентрализации столь громоздкой системой управления оказалась нежизнеспособной. Эта система могла функционировать только в том виде, в каком была изначально создана, а любое ее усовершенствование таило в себе угрозу разрушения. Из опыта советской действительности нетрудно извлечь множество примеров того, как из просторной квартиры делали «коммуналку» на 8-10 семей, а из особняка – административно-бюрократическую структуру, кормившую десятки и даже сотни старательных работников. Но «преобразователи мира» столкнулись с серьезными трудностями в попытках приспособить тот или иной величавый собор под хозяйственно-производственные нужды. Гораздо легче было этот собор разрушить, а кирпичи использовать для строительства клуба или Дома пионеров.
Совнархозы, вполне обоснованно возникшие, с точки зрения здравого смысла, разрушали жестко унитарное государство, что являлось кощунственным намерением. Ведь государство являлось оплотом ЦКД, возведенной не по законам здравого смысла, а по законам человеконенавистничества и бесстыдной лжи. Фактически, советское государство представляло собой гигантское капище для осуществления массовых кровавых гекатомб, мрачный монумент, возведенный для оправдания насилия, чинимого невежественным меньшинством над безропотным большинством. Именно поэтому, здравая идея, направленная на благо общества, идея децентрализации управления экономикой страны выглядела откровенно губительной. ЦКД могла просто рассыпаться, как карточный домик. Оказалось, что здравый смысл был неуместен для практики хозяйствования в масштабах всего государства.
Коллизии, повсеместно возникающие в советской действительности между благом и пагубой, созиданием и энтропией, благородством и подлостью оказывали свое могущественное воздействие не только на судьбу государства, но и на судьбы множества людей, проживающих в том государстве. Человек, сумевший сберечь в себе чувство собственного достоинства, стремящийся быть честным в своих поступках и в мыслях, осознающий свое призвание и свое предназначение в какой-то самостоятельно избранной сфере деятельности, выглядел «белой вороной» в темно-серой стае.
Случалось, и не столь уж редко, когда индивидуальный порыв совпадал с планами предприятия, где человек трудился, или с решениями съезда КПСС. Вот тогда волевые устремления данного человека, его энтузиазм встречали всемерную поддержку. Он «попадал в струю» и его делу давали «зеленый свет». Достаточно вспомнить Ростислава Алексеева, который уже в молодые годы прославился на всю страну созданием судов на подводных крыльях.
А если индивидуальная воля не совпадала с волей коллектива? Тогда начиналась затяжная драма по обузданию и угасанию творческого огонька, вспыхнувшего в душе талантливой личности. Ведь человек, осознающий свое призвание, как бы слышит некий зов, который можно называть «внутренним голосом» или «божественным напутствием», и этот зов отличен от «голоса Левитана», который старательно озвучивал судьбоносные решения, принятые на самом высоком уровне. Этот странный зов, неочевидный и непонятный для окружающих людей, творческие личности различали во все времена, даже сквозь грохот битв или сквозь истеричные вопли толпы, сподобившейся воочию увидеть тирана. Именно этот таинственный призыв пробуждает в человеке созидательные силы, наделяет его слабое тело огромной энергией, проясняет взор, понуждает идти из непроглядного мрака к свету, искать правду - затоптанную, глубоко зарытую, испоганенную, чтобы очистить ее образ от прилипшей скверны и восстановить ее право на существование. Такие люди продолжали рождаться и в советском обществе. Конечно, то были единичные случаи. Впрочем, любая индивидуальность не подходит под уничижительную категорию «массового человека». Сумев вырасти и сложиться не «массовым человеком», индивид преисполняется дерзости, переживает первые опыты удивительных воспарений, ищет и обнаруживает узкий, зачастую прерывистый путь для своего самовозрастания как личности. Он понимает, что способен сделать нечто редкостное или даже то, что до него никто не делал, или указать многим людям на их порочные заблуждения, и, тем самым, сделать их жизни более содержательными, или более осмысленными. Он поступает учиться в учебное заведение, профиль которого соответствует его пока еще слабо проявленным наклонностям, ищет единомышленников, чтобы найти поддержку или убедиться в правильности избранного пути. И довольно быстро обнаруживает, что путей для реализации своего призвания просто нет. Эти пути не предусмотрены советской действительностью. Чтобы приблизиться к истоку света, отблески которого он увидел во сне, или, созерцая гладь ночного озера, ему необходимо двигаться по бездорожью, буквально на ощупь, полагаясь только на свое терпение и на свои силы.
Тогда «своя стезя» становится суровым испытанием на прочность. Хорошо, если медленное продвижение по ней не встречает «профилактических» мер со стороны властей и об этом продвижении не «сигналят» бдительные граждане. Во всем мире, во все эпохи имели место более чем непростые отношения между новаторами (гениями, пророками) и практиками традиционалистами, а также власть имущими. Но в традиционных обществах довольно часто находились люди, включая сильных мира сего, которые начинали оказывать поддержку одиночке-первопроходцу в надежде прославиться в качестве мецената или получить в будущем неслыханные прибыли, или просто подчиняясь «движению души». В тоталитарном обществе одинокий герой может встречать сочувствие лишь у маргиналов, которые все силы расходуют на борьбу со своей беспомощностью. Никто не в состоянии легализовать плоды его трудов, кроме начальства. Но так как эти труды не совпадают с «курсом» или «линией» партии, то они воспринимаются дисциплинированным начальством пустой тратой времени или даже вредоносными. В последнем случае герой-одиночка оказывается заботливо вычеркнутым из «системы»: он изолируется от общества.
Короче говоря, признанным ученым, архитектором, писателем, артистом, изобретателем, врачевателем, композитором, воспитателем подрастающего поколения человек становился лишь тогда, когда его таковым считало начальство, придерживающееся правила: «Или ты с нами, или ты - никто и ничто». Но недальновидные, несговорчивые энтузиасты своего дела, подчиняясь внутреннему императиву, упорно пытались настоять на своем. Они бестолково обращались в разные инстанции, десятки раз пересказывали свои идеи, или демонстрировали свои достижения, или уже томились в психушках, тюрьмах, в лучшем случае, прозябали на спецпоселениях, мало чего успевали сделать, получали нервные расстройства, спивались и досрочно сходили в могилы. Когда какой-нибудь начальник слышал или видел что-то явно необыкновенное, не укладывающееся в привычные рамки, то первым делом его посещало вполне понятное опасение: «Как бы чего не случилось!». Ведь ротация руководящих кадров, принявшая при Сталине бешенные обороты, после смерти вождя хоть и замедлилась, но, тем не менее, продолжала выполнять свою «выметательно-очистительную» миссию. Поэтому в огромной стране практически ничего и не случалось из того, чего не было запланировано руководящими кадрами, а если все же что-то и происходило, то эти «происшествия» старательно замалчивались в СМИ, или искажались специально распускаемыми слухами - суррогатами «молвы».
Такие герои-одиночки только мешали начальникам трудиться в заданном режиме, отвлекали ответственных работников от насущных текущих дел. Однако не следует забывать и того обстоятельства, что среди разного рода изобретателей, новаторов, «непризнанных гениев» изрядную долю составляли откровенные шарлатаны, беспочвенные фантазеры, обыкновенные идиоты и неисправимые инфантилы – совершенно бесполезны люди, которые, по тем или иным причинам, не вписывались в жестко соподчиненную структуру советского общества, но и не желали мириться с собственной никчемностью. Понукаемые тщеславием или манией величия, они превращали свои жизни в заведомо проигрышную игру. Но в том то и крылась беда: ведь, среди проигравших, оказывались и подлинные бриллианты, и светочи разума, которые попадали в одну «мусорную корзину» с бездарями.
Драматизм ситуации заключался не в наличии всевозможных графоманов, псевдо - изобретателей и пустопорожних мечтателей, а в том, что у начальства, как правило, недоставало вкуса, эрудиции, чутья, чтобы отличить произведение искусства от ремесленной поделки, многообещающую идею от очередной химеры. В принципе, любая инициатива частного лица заведомо воспринималась начальниками как «самодеятельность» или «отсебятина». Презирая всех без исключения, кто ниже их по общественному статусу, начальники могли заниматься своей безответственной деятельностью годами и десятилетиями, исправно сочиняя бодрые отчеты о запланированных достижениях и свершениях. Если же начальник оказывался компетентным человеком, нацеленным не столько на парадно-праздный отчет, сколько на конкретный результат (а такие тоже иногда попадались), то контактируя с автором дельного предложения, или целого проекта, или с создателем произведения искусства, он понимал необходимость поддержки «несистемного» человека… И сам втягивался в многоходовую, обычно бесполезную переписку с вышестоящими ведомствами, в череду внеплановых командировок, тягостных согласований или «вызовов на ковер». Его грозно предупреждали, что он «отвечает головой», раз уж по своей воле «ввязался в это сомнительное дело». Конечно, и сам компетентный начальник уже был не рад тому, что добровольно взвалил на себя дополнительную нагрузку и подставил под удар свою карьеру. Пытаясь действовать как разумный человек, он оказывался в ненормальной обстановке и любой срыв проекта (или критическая статья в прессе) заведомо превращали его в «стрелочника». Но изредка, неожиданная идея, или смелый проект все же получали свое воплощение, а подлинное произведение искусства - возможность своей легализации. Тогда, начальник, не побоявшийся выволочек и сумевший «сдвинуть гору», переживал дни триумфа со «слезами на глазах». Разумеется, горы не для того существуют, чтобы их «двигали», а, если кому-то подобное все же и удавалось, то такой смельчак, как правило, зарабатывал преждевременный недуг, надсаживался от перенапряжения всех своих сил, в лучшем случае, остро нуждался во внеочередном отпуске. Не будем напрасно обольщаться: подобные начальники являлись большой редкостью, и к тому же не отличались долгожительством: отнюдь не они определяли стиль управления огромной страной.
Иногда толковые идеи или предложения, дружно отвергнутые многоуровневыми начальниками, как «несвоевременные» или «нереальные», встречали горячую поддержку у т.н. «общественности». В качестве «общественности» мог выступать коллектив, в котором работал «идееносец», или группа депутатов (районного, городского, а может быть и областного советов), и тогда эта «общественность» настраивалась против косного начальства. Сочиняя коллективные обращения в партийные органы, вплоть до ЦК КПСС, «подписанты» старательно перечисляли в них все свои звания, награды и прочие заслуги перед социалистическим отечеством, демонстрируя тем самым, что находятся в «системе» и озабочены ее дальнейшим усовершенствованием. Довольно часто на подобные обращения партийные органы откликались реальными мерами: создавали проверочную комиссию или присылали партфункционера, уполномоченного «решать вопросы на местах», и «делу» могли «дать ход». А нерадивое, косное начальство, естественно, получало выговор за излишнюю перестраховку. Всякое случалось. Но, как и в примере с обеспечением предприятия дополнительным инструментом, требовались огромные усилия множества людей, и еще - длительное время, чтобы очевидное стало очевидным, а полезное – благом для общества.
В послевоенной советской действительности государство – это все. Оно взращивает и возвышает миллионы людей, оно же развенчивает и осуждает. Примеры с Берия и Сталиным в этом отношении весьма показательны. На протяжении многих лет, в стране не существовало более влиятельных, могущественных и более любимых в обществе людей. Но стоило смениться руководству и на обоих бывших властителей взвалили все преступления, инспирированные партией, которая выросла из свирепой террористической группировки в многомиллионную организацию, сберегшую в своих недрах традиции жесткого насилия. Оба грузина-интернационалиста оказались единственными зачинщиками-заводилами при свершении бессчетных гнусностей, чинимых всей партией на протяжении многих десятилетий. Эти грузины были обречены на то, чтобы полностью исчезнуть из настоящего и прошлого, дабы остальные здравствующие члены партии ходили с поднятой головой и зорко всматривались в «прекрасное будущее».
А что уж тут говорить о «мелких сошках». Впрочем, любой человек в советском государстве ничтожен, как микроб. Любой человек в одночасье может быть раздавлен пирамидой власти, тупым острием обращенной против обреченного на поругание и последующее исчезновение. То, что людей давили, - не просто метафора. Достаточно вспомнить о восстании зэков в начале 50- х годов. Среди этих несчастных определенную часть составляли бандеровцы или те, кто попали во время войны в фашистский плен и не смогли убежать оттуда, что рассматривалось советскими властями в качестве тяжкого преступления. Конечно, и отношение надзирателей к подобным «предателям» оставляло желать лучшего. И вот, заключенные одного советского концлагеря восстали против жестокого обращения и потребовали, чтобы их выслушал высокопоставленный начальник из ЦК КПСС. Они хотели убедить предполагаемого визитера из Москвы в том, что, мол, тоже люди, а не бессловесный скот. Но вместо столичного начальства прибыли танки и раскатали восставших по земле. А тех зэков, кто умудрился выжить в той жуткой карательной операции, заставили убирать все эти ошметки из костей, мяса и крови.
Процесс десталинизации никак не отразился на управленческом почерке властей. Стоило венграм поднять голову и потребовать от Москвы человеческого обращения, как в Будапешт также были введены танки, которые показали смутьянам, «где раки зимуют». Когда рабочие Новочеркасска усомнились в обоснованности повышения производственных норм и попытались вступить на городской площади в конструктивный диалог с местными властями, то все забастовщики подверглись расстрелу автоматчиками. Затем трупы забастовщиков побросали в грузовики, вывезли за городскую черту и свалили в глубокий ров в качестве «протухшего мяса». Бульдозер неуклюже заровнял ту зловонную канаву, а родственники погибших годами боялись подойти к ней, дабы не гневить начальников: ведь любое выражение скорби могло быть расценено, как неуважение к действиям властей, стремительно наведших порядок и спокойствие в Новочеркасске.
У советского человека нет, и не может быть ничего своего: ни достоинства, ни мнения, ни недвижимости, ни индивидуальной исторической памяти (родословной). Не может он быть и носителем образа Божьего. Он взращен советской системой лишь в качестве безликой функции: дышит и ходит по земле лишь потому, что ему это разрешает государство. Но в любой момент государство может приказать советскому человеку погибнуть ради идеалов «октября», и, получив такой приказ, советский человек должен незамедлительно сделать это.
Как же нам назвать эпоху, пришедшую в Советский Союз после смерти Сталина? Наиболее походит слово «этатизм». Еще за век до описываемых нами событий, четкую характеристику этому явлению дал французский аристократ де Токвиль. Приведем пассаж из его сочинений:
«Громадная социальная власть, рисующаяся воображению экономистов, не только обширнее всех тех, которые были у них перед глазами, она, кроме того, отличается от всех них своим происхождением и характером. Она не истекает непосредственно от Бога и не связана с преданием, она безлична и имя ей уже не король, а государство; она не составляет наследственного достояния какой-то фамилии; она исходит из совокупности, представляет всех и должна подчинять права отдельного лица общей воле. С этой особой формой тирании, называемой демократическим деспотизмом и неведомой средним векам, их мысль уже освоилась».
Необходимо отметить, что в послевоенном СССР в госструктурах, армии, партийном аппарате и в «компетентных органах» доминировал славянский тип. Причем, это были вполне дисциплинированные люди, серьезно относящиеся к выполнению должностных инструкций или внутренних уставов. Если марксисты в 1917 г. взывали преимущественно к черни, которая не стесняет свои действия какими-либо ограничениями и боится лишь нагайки, либо бича, то правящий слой советского государства, вступивший во вторую половину ХХ века, воспринимал свою жизнь как ответственное и сознательное служение государству, которое победило фашизм и которое борется с мировым злом (загнивающим империализмом). Именно это государство осуществило прорыв в космос, оросило бесплодные пустыни и укротило могучие реки, показав тем самым, что только оно способно привести все человечество в «светлое будущее». Этот правящий слой, облаченный в костюмы или френчи, имел за своими плечами не только боевой опыт, но и документы установленного образца («корочки»), свидетельствующие об окончании гражданских вузов или военных академий. Ведь марксизм был объявлен научной истиной, и приобщиться к ней можно было лишь в соответствующем учебном заведении.
Но этот правящий слой бережно перенял все грубые замашки и повадки своих недавних предшественников, отрицавших «буржуазный стиль» поведения, и потому хамство по отношению к подчиненным и просителям считал нормой, а свои вульгарные вкусы и пристрастия единственно допустимыми. Не способные к творчеству и кропотливым научным исследованиям, с ранних лет облученные марксисткой идеологией, они и сами излучали мрачную энергию человеконенавистничества, именуя ее принципиальностью и преданностью коммунизму. Они создали весьма изощренную запретительно-распорядительную систему управления обществом. Эта система в любой момент и любому советскому гражданину могла «перекрыть кислород» или наоборот дать «зеленый свет», т.е. судьбы, упования, мечтания и надежды сотен миллионов людей, а также их благополучие полностью находились в их руках.
Если посмотреть на сохранившиеся фотографии руководителей послевоенной страны, а также на их сподвижников, соратников, помощников, то нельзя не поразиться тому – какие же это тупые, невыразительные лица. Крысиный оскал «прирожденных» марксистов сменился на кабаньи морды продолжателей «дела Ленина», - вот такая произошла специфическая эволюция. Властители страны, а также их приближенные не могли красиво ходить и держать осанку, зато умели убедительно грозить кулаком; их речи не отличались выразительностью, но последующие аплодисменты (переходящие в овации) слушателей свидетельствовали лишь о том, что они глаголят истину и только истину. Они не умели внятно выражать свои мысли и на бумаге, но отличались способностями принуждать, заставлять и гнуть своих подчиненных. Поборники грубой физической силы, впитавшие яд агрессии с молоком своих непутевых матерей, они всецело полагались на танки и пушки (впоследствии на ракеты) в качестве наиболее убедительного аргумента в международных отношениях. В дни советских праздников, эти неотесанные мужички взирали с приземистого мавзолея на демонстрантов-москвичей, растроганно узнавали себя на копиях парадных портретов, которые доверяли нести передовикам производства, ударникам коммунистического труда, заслуженным ветеранам многоразличных служб и знаменитым спортсменам, сумевшим высоко поднять знамя социалистической родины на ответственных соревнованиях за рубежом. А многие манифестанты держали за руки или несли на руках своих маленьких детей и возбужденные от близости высокого начальства говорили: «Смотри, смотри, вон там стоит сам товарищ….», - и далее с трепетом называлось имя вершителя судеб советских людей или близкого соратника вершителя судеб. Демонстранты заискивающе улыбались, посматривая снизу верх на начальников, и были счастливы от того, что имеют возможность лицезреть носителей власти, и, разумеется, стремились походить на могущественных вахлаков. Шагая по Красной площади в колоннах, озаглавленных огромными транспарантами, многие москвичи мечтали о том, чтобы то же когда-то взойти по священным ступенькам на заветную трибуну мавзолея и оттуда приветствовать трудящиеся массы, движущиеся полноводной рекой под кумачовыми стягами.
Однако механизм фильтрации и последующего отбора кадров на руководящие посты отличался крайней запутанностью и замысловатостью. Любому тщеславному карьеристу было трудно сформулировать для себя перечень необходимых свойств, чтобы выдвинуться в первые ряды общества. И непроясненность механизма отбора набрасывала на высоко поставленных руководителей страны мистический покров таинственности, наделяя их свойствами, недостижимыми для простого советского человека.
Юрий Покровский
Русская Стратегия |
