Приобрести книгу "Лживый век" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15548/

Этатизм – это культ начальников, культ порожденных ими бессчетных и незримых зависимостей, образующих липкую и чрезвычайно прочную паутину. По нитям этой паутины можно передвигаться, будучи «своим» - человеком, испытанным в различных передрягах и доказавшим свою преданность полномочным в данный момент властителям. Но эта паутина тотчас же оплетает прозрачными нитями того, кто пытается придерживаться некого самостоятельного пути, пеленает его, а точнее заключает в кокон, сквозь который уже не доносятся до окружающих крики гнева или возмущения дерзкого бузотера, или просьбы о помощи и сочувствии.
Советское государство в ходе своего становления, возвышения и укрупнения востребовало у русских людей, забывших все свои традиции, обычаи, верования и само имя свое («русский») раболепие перед псевдо–церковью. Раб Божий умер, умерли и богобоязнь, отзывчивость на чужое горе, способность к состраданию и любовь к ближнему. В тоже время государство всемерно поощряло у советских граждан холуйство и чинопочитание. Кротость и смирение вырождались в беспомощность, бессребреничество - в черствость идейного фанатизма. Интеллектуальные усилия ученых были направлены сугубо на создание и совершенствование систем вооружений и различных отравляющих веществ, а производством «ширпортреба» (потребительских товаров) занимались одни «двоешники».
Даже священники московского патриархата были совсем иные, чем до нашествия марксистов. Священники по-прежнему ходили в подрясниках и стихарях, камилавках и скуфьях, на груди носили кресты или панагии, но активно внушали прихожанам мысль, что любая власть от Бога и христоборческая коммунистическая партия - тоже. Священнослужители регулярно отчитывались перед «компетентными органами» о том, кто и что сказал на исповеди против советской власти, кто крестил своих чад, кто участвовал на том или ином отпевании. Московский патриархат был прочно вмонтирован в массив ЦКД в качестве одного из приделов для неусыпного контроля за теми, кто по-прежнему полагался на чудодейственную поддержку небесных сил.
Если территориальные очертания Советского Союза мало чем отличались от владений Российской империи, то советское общество ничем не напоминало разрушенное русское общество. Советские люди не любили и не ценили землю, на которой жили и плодами которой кормились, и прилагали максимум усилий для того, чтобы перебраться в Москву, Ленинград или в какой-нибудь другой город-миллионник. Они переняли от марксистов презрение ко всему деревенскому и стеснялись своего происхождения (преимущественно крестьянского).
В советских семьях, непоправимо обретших нуклеарный или осколочный вид, практически совсем исчезло понятие «хозяина дома». Систематическое уничтожение по всевозможным причинам и обстоятельствам смелых, дееспособных мужчин, привыкших нести ответственность за свои самостоятельные поступки, в послевоенное время стало приносить свои горькие плоды. Если мужчина не выбивался в начальники и не умел просить у начальников каких-то материальных благ, то выглядел в глаза своей жены неудачником. Угроза попадания в разряд неудачников, исходившая от миллионов молодых и не совсем молодых советских женщин, оказывала мощное психологическое давление на миллионы советских мужчин. Они начинали изображать кипучую деятельность в качестве комсомольских активистов или кандидатов в члены партии, послушно вставали в длинные очереди на получение отдельной квартиры, а затем, когда рождались дети, на расширение жилплощади. Также существовали очереди в детские ясли и сады, на получение путевок в здравницы у теплых морей, на приобретение автомобиля или мебельного гарнитура. Мужчины старательно писали никому не нужные диссертации, защита которых на ученых советах гарантировала существенное увеличение заработка и дальнейшее повышение в занимаемых должностях.
Если в годы установления советской власти марксисты достаточно успешно разрушали институт «хозяина дома» при помощи подростков, науськивая несмышленышей против отцов и дедов, то в окончательной ликвидации этого института в послевоенное время решающую роль сыграл «женский фактор». К тому времени, женщины уже поголовно были вовлечены в систему трудовых отношений, вкалывали на стройках и вредных производствах, неуклонно расширяли свое присутствие в сферах просвещения и здравоохранения. Но никто не снимал с них обязанностей по обихаживанию детей, уборке своих жилищ, приготовлению пищи. В связи с этим советская женщина находилась в состоянии перманентного стресса. В свою очередь, государство широко прибегало к врожденной завистливости представительниц «слабого пола», которые изо дня в день «воспитывали» своих растерянных мужей ради улучшения нищенски-неприглядного быта. Ведомые материнским инстинктом, женщины истово-неистово мечтали о безоблачном и сытном детстве для своих «крох», а в отвратительных подробностях советской действительности винили мужей, не способных защитить свои семьи от невзгод и неурядиц, вследствие чего хранительницы «семейного очага» активно жаловались в комсомольские и партийные организации на «непутевых» супругов, обличали их в пьянстве, изменах, в пристрастии к азартным играм, и даже в нерадивом отношении к интимным обязанностям. Такие жалобы часто публично рассматривались на комсомольско-партийных или профсоюзных собраниях, где происходило развенчание «главы семьи» в неисправимого виновника всех семейных бед. Естественно, росло и число заявлений в суд о разводе, написанных женскими руками. В ходе судебных разбирательств, неверный или нетрезвый и вообще неподходящий для семейной жизни муж частенько оказывался без своего угла и части своего заработка. А бывшая жена, в качестве хозяйки положения настраивала своих детей против отца и затем билась-колотилась в жалком одиночестве.
В подобных условиях, человек, сознательно избегающий перспективы выбиться в начальники, не желающий числиться в партии и выполнять ее поручения, игнорировал притягательность общественного статуса и оказывался в заведомо незавидном положении. Такого бедолагу воспринимали как больного с вывихнутыми мозгами или как «отщепенца», которому место только в канаве у той самой дороги, ведущей в «светлое завтра». То есть, внешне сохранив свои славянские черты, советские люди имели другой состав чувств, нежели их деды-прадеды, иное представление о родине и смысле жизни и прочих базовых ценностях.
Совсем иная картина, чем прежде, сложилась и в международных отношениях. Особенно разительными были перемены на территориях, огороженных колючей проволокой социалистического лагеря. Если перед Первой мировой войной жители Прикарпатской Руси (в советской топонимике Закарпатья) испытывали к православной России самые горячие симпатии, то пережив две волны репрессий (первая волна пришлась на 1939-1941г.г., а вторая на 1945-1948г.г.) ожесточились и воспринимали «посланцев Москвы» как ненавистных поработителей. Во времена Первой мировой войны чехи и словаки, мобилизованные в армии Габсбургов, отказывались воевать против русских войск, а после Второй мировой войны стонали под тяжким игом марксистского режима и проклинали свою судьбу. Естественно, проклинали и тех, кто им такую судьбу навязал. Схожие проклятья адресовали Москве прибалты и поляки, молдаване и венгры. «Тишь да гладь» в социалистическом лагере поддерживались только посредством свирепого насилия, но это насилие осуществляли отнюдь не «прирожденные» марксисты, а русоволосые, сероглазые, курносые мужики и пареньки, вымуштрованные советской системой. Именно эти мужики и пареньки в гимнастерках и галифе выступали для жителей оккупированных территорий олицетворением зла.
Само собой разумеется, что «посланцы Москвы» не могли не относиться к любым (скрытым или открытым) противодействиям марксисткой идеологии крайне отрицательно. Советские люди и после окончания Второй мировой войны продолжали жить по правилам военного времени. На то имелись определенные причины: ведь началась «холодная война» со своими метелями и стужами. Если во время напряженного противоборства с гитлеровской Германией любая критика действий партии и правительства, а также военного командования, однозначно расценивалась в обществе, как измена родине, то подобный подход сохранился и в условиях «холодной войны». Так человек, который в годы войны покупал в магазине селедку и заворачивал ее в газету с портретом Сталина, был обречен на выпадение из «системы». И никакие последующие развенчания «культа личности» не поколебали в глазах советских людей авторитета партии и правительства. И вот, все эти сложившиеся правила социалистического общежития и поведения были старательно перенесены на оккупированные территории, изобилующие «сорняками» всех мастей и видов. Работы для «компетентных органов» на тех территориях был непочатый край. Любое неприятие действий властей незамедлительно раздавливалось катком репрессий и встречало горячую поддержку со стороны советских гражданских лиц, работавших на тех территориях.
Здесь мы обнаруживаем существенные семантические расхождения в восприятии советскими людьми и людьми, относительно недавно вовлеченными в ареал просоветской действительности, одних и тех же понятий и категорий. Благодаря агитпропу для советского человека гражданская война полностью заслонила собой Первую мировую войну, а Великая Отечественная война (сокращенно ВОВ) – Вторую мировую войну. ВОВ началась 22 июня 1941 года и быстро приобрела характер «священной войны», вследствие сакрализации первого в мире государства рабочих и крестьян. В страны Восточной Европы советские солдаты входили в качестве воинов-освободителей от фашистского ига. Точно также и марксисты, осуществив вооруженный переворот в двух русских столицах под закат Первой мировой войны были убеждены в том, что являются освободителями всех трудящихся от оков эксплуатации. Своими кровавыми деяниями они «глубили и ширили революцию», а не устанавливали жестокий оккупационный режим, разрушительный для русского общества. Так антимир пытался осуществить свою вековечную мечту о доминировании над универсальным миром.
И советские солдаты, а также представители «компетентных органов» и гражданские лица, приезжающие в освобожденные от фашистов восточноевропейские города, изрядно потрепанные отгремевшей войной, были уверены в том, что несут с собой надежду на лучшую жизнь, ведут в «светлое будущее» местное население, измотанное и растерянное от калейдоскопа происходящих вокруг него событий. Местному населению, давным-давно расселившемуся вокруг Карпат и Татр, а также на балтийском побережье, просто следовало слегка вправить мозги, чтобы оно осознало: какое же счастье ему привалило вместе с грозными советскими войсками!
Но народы Восточной Европы оказались вовлеченными во Вторую мировую войну не летом 1941 г., а уже осенью 1939 года, и были неплохо осведомлены о том, что земли их исторического расселения стали объектами раздела между двумя милитаристскими хищниками: Германией и СССР. Жители тех территорий не усматривали большой разницы в том, под пятой какого тоталитарного режима им предстояло прозябать в качестве сателлитов. Эти народы, как могли, сопротивлялись фашистам и коммунистам. Но, если антифашистские настроения всемерно приветствовались коммунистическими властями, то антисоветизм воспринимался «освободителями», как кощунственное святотатство, и поэтому любые его проявления искореняли, выскабливали, или размазывали по земле. Причем советские люди вполне искренне полагали, что таким образом защищают подавляющее большинство местного населения от буржуазного разложения и пагубного загнивания.
Многие из советских людей, ревностно помогающих устанавливать в странах Восточной Европы «правильную власть» и налаживать там хозяйственную жизнь, потеряли своих отцов и близких родственников в ходе репрессий 20-30-х годов, но, тем не менее, оставались ярыми приверженцами ЦКД. Будучи «сознательными» людьми, они считали, что строительство нового общества не может обходиться без жертв и лишений, и гневались на тех восточных европейцев, которые болезненно реагировали на потерю своих близких, высланных в далекую Сибирь в качестве изобличенных «агентов империалистического влияния» или выявленных «буржуазно-националистических элементов».
Быть отлученным от советского общества считалось самым большим горем, какое могло постигнуть строителя коммунизма, а местные жители восточно-европейских стран почему-то уходили в дремучие леса, чтобы вести партизанскую войну против самой гуманной и самой справедливой власти, или норовили покинуть пределы социалистического лагеря. Естественно, «освободители от фашистского порабощения» возмущались, когда их воспринимали в качестве оккупантов, и приходили в ярость, когда у местных жителей обнаруживали брошюры, разоблачающие «зловещие планы Москвы». Ведь столица СССР являлась самым прекрасным и самым любимым городом для каждого советского человека, и поэтому советские люди не могли мириться со столь наглой клеветой.
Каждый член партии (а стать коммунистом мечтала подавляющая часть советских людей) обязан был подписываться на газету «Правда», а каждый комсомолец читал «Комсомольскую правду». Даже у пионеров имелась «Пионерская правда». И вооруженные этими неоспоримыми «правдами» советские люди любого возраста и пола, легко обнаруживали буржуазную ложь, изобличали ее и решительно освобождали от нее действительность.
В период этатизма завершилось выпадение советского общества из онтологического пространства греко-христианского мира. Строитель коммунизма отличался от жителей универсального мира особым составом чувств, набором целеполаганий и даже условными рефлексами. Течение жизни сотен миллионов людей давно свернуло с исторически проложенного русла и направлялось партией к прекрасным горизонтам коммунизма. Да, чтобы достичь этих горизонтов, адептам ЦКД приходилось торить новое русло, не останавливаясь перед горными хребтами, перед неисчислимыми жертвами и прочими бедствиями. Удаляясь от исторически проложенного русла, авангард бурливого потока советской жизни представлял собой сообщество людей, принципиально не приемлющих христианскую психологию, аристократический этос, предпринимательскую инициативу и «замашки хуторян». Советские люди не ценили семью, а дружбу рассматривали как союз немногих, заключенный против всех (коллектива). Советская действительность взращивала тип человека, всецело вверяющего себя государству. Именно с этим весьма абстрактным набором институтов советский человек прочно связывал свою судьбу. Он был всецело предан служению государству, обретшему свойства псевдоцеркви: к нему адресовал все свои просьбы и упования, и без промедления был готов отдать за него свою жизнь. Так как высшее руководство в таком государстве олицетворяло собой истину, то продвижение человека от низших должностей на более высокие должности, обретало сакральное значение. Такой человек не зря тратил свое время и свои силы; ведь, чем выше он поднимался по служебной лестнице, тем больше получал шансов увидеть манящие просторы «светлого будущего», недоступные взору нижестоящих чинов, не говоря уже о простых людях.
И все же, не стоит завидовать гражданам-начальникам. Ради выполнения плановых заданий и поручений партии они выжимали все соки из своих подчиненных. Ненормированный рабочий график был для них обычным делом. Их часто досрочно отзывали из отпусков, а в праздничные дни они организовывали шествие подчиненного трудового коллектива с соответствующими транспарантами и знаменами, или долгими часами торчали на трибунах для почетных гостей, приветствуя колонны демонстрантов. У них не хватало времени, чтобы пообщаться со своими детьми; даже неотложное лечение и хирургические операции они постоянно откладывали на «потом», и обязательно запускали свои хронические недуги. Короче говоря, не только к своим подчиненным или близким они относились сурово, но и по отношению к самим себе были беспощадны, и подобное поведение вполне органично укладывалось в сложившиеся в обществе представления о жертвенном служении государству.
Отношение подчиненного коллектива к своему начальнику мало чего значило для руководителя, потому что общественного мнения без соответствующей команды просто не существовало. Если начальник каким-то чудодейственным образом сохранил в себе остатки сострадания и человеколюбия, щадил своих подчиненных, то тем самым ставил под угрозу выполнение плановых заданий, которые, как правило, нуждались в сверхурочных работах. А попав под опалу, уже не мог рассчитывать на поддержку своего коллектива. Коллективное оспаривание мнения вышестоящего руководства могло быть расценено как проявление антисоветизма. Какие-то трудности и неприятности на работе начальника были просто не понятны и в его семье, потому что, практически любая работа «на государство» носила секретный или закрытый характер.
Учитывая то обстоятельство, что поведенческая культура правящего слоя была крайне низкой, как, впрочем, и в других социальных слоях и группах, то любые конфликтные ситуации в среде начальников сопровождались весьма нелицеприятными характеристиками, какие мог позволить себе вышестоящий руководитель по отношению к нижестоящему. Чувствительные натуры от подобных оскорблений просто ломались: начинали скандалить, замыкались в себе или спивались. А оплеванные, осрамленные, согнутые в «бараний рог» и «смешанные с грязью», но свободные от самоуважения и представлений о человеческом достоинстве, провинившиеся коммунисты, делали вид, что ничего не произошло, что следует переждать «бурю», и обычно сохраняли за собой посты и должности, а также уважение в семье, как добытчики дефицитных товаров и благ.
В связи с этими тонкостями-грубостями жизнедеятельности правящего слоя, становится более понятным принцип, которого придерживалось абсолютное большинство начальников: «Лучше перебдеть, чем недобдеть». Реализация этого принципа и порождала «кладбищенскую тишину» в обществе, изнуренном выполнением непосильных плановых заданий. «Как бы чего не случилось!» - было не надуманным опасением человека при должности и отвечающего за порядок и дисциплину в сфере, доверенной ему всесильным государством. Каждый начальник знал немало поучительных примеров того, как слетали головы с плеч у людей, которые на протяжении десятилетий казались несокрушимыми глыбами; слетали за «систематическое невыполнение планов», или за «приверженность буржуазным ценностям и морали», или за «попустительство и халатность». Поэтому в СССР, если что-то и происходило, то только после многоэтапных, далеко не простых согласований и утрясок в многоуровневых инстанциях и в соответствии с решениями, принятыми на съездах КПСС или на заседаниях Политбюро. А все, возникающее само по себе, как правило, отметалось и уничтожалось, и сами факты этого возникновения и последующего уничтожения особо не афишировались: зачем выносить «сор из избы?»