8
Таким образом, идейная позиция, из которой исходили вожди Белого движения, отличается от столь любезной лжемонархисту Мультатули совсем в иной плоскости – речь идет не о том, что следовало бороться за монархию или за республику – а о том, что было необходимо разгромить большевиков и тем дать возможность самому народу свободно сделать свой выбор. Мы уже приводили здесь ясные слова генералов Деникина и Врангеля, где они четко и понятно объясняли, отчего Белая армия не поднимает монархического флага и не провозглашает открыто подобных лозунгов. Но автор с помощью целого потока лжи и передергивания вновь и вновь уверяет, что генералы-«февралисты» ненавидели монархию и сражались за личную власть - и заодно, конечно, за интересы «интервентов» - трогательно сходясь в этом пункте с большевиками и даже не стесняясь повторять нигде не подтвержденную документально ложь о том, что Врангель в случае победы обязался сделать немыслимые для суверенитета страны экономические уступки Франции.
Но какие же взгляды на самом деле исповедовала Белая армия – и ее вожди, и рядовое офицерство? Обратимся не к фантазиям лжеисториков – а к их собственным словам и воспоминаниям тех, кто имел возможность с ними общаться и сам принимал участие в Белой борьбе.
«…Громадное большинство командного состава и офицерства было монархистами. В одном из своих писем генерал Алексеев определял совершенно искренне свое убеждение в этом отношении и довольно верно офицерские настроения: «... Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа».
«После ареста Государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая Государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом». (Корнилов)
«…. До революции 1917 года я считал себя монархистом. (…) Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет. (…) Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда,— что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти. (…) Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны». (Колчак)
«…Когда опасный для всех призрак большевизма исчезнет, тогда народная мудрость найдет ту политическую равнодействующую, которая удовлетворит все круги населения. Пока же борьба не кончена, все партии должны объединиться в одну, делая внепартийную деловую работу, значительно упрощенный аппарат управления мною строится не из людей какой-либо партии, а из людей дела. Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда. На такой же точке зрения я стою в отношении к вопросу, о так называемой «ориентации». С кем хочешь, — но за Россию, — вот мой лозунг». (Врангель)
«…Кадетский корпус, Кавалерийское училище и полк, в котором я имел честь и счастье служить, заострили во мне чувство любви к Родине, чувство долга перед Россией и преданности ее Государю как носителю верховной державной власти, воплощающему в себе высший идеал служения России на благо русского народа». (Миллер)
«…Монархист в моих политических идеалах, я упорно верил, что создаваемые в ту эпоху власти и правого, и левого направления являются лишь переходными ступенями в деле воссоздания власти центральной, и считал, что раз идет борьба с большевиками, то эти власти надо поддерживать и идти с ними. Я полагал, что по свержении большевиков борьба между отдельными партиями неизбежна и даже нормальна. Борьба эта, по-моему, будет разыгрываться уже в меньшем масштабе, причем победит наиболее здоровое течение, т.е. то, которое более всего соответствует духу и потребностям страны. (…) В офицерской среде я должен отметить прежде всего монархические устремления, к которым примыкали лучшие представители строя. Должен сказать, что я считал это явление совершенно естественным, так как видел в нем проявление чувства долга, чести и верности принятым на себя обязательствам в момент вступления в состав офицерского корпуса. Несомненно, что чувства долга и верности сумели сохранить в себе элементы, еще не тронутые тлетворным влиянием революции, — и вот отчего я позволяю говорить себе, что к монархическому течению примыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы». (Марушевский)
«Первой нашей задачей стоит единственная, исключительная и определенная борьба с советской властью — свержение ее. Далее — это уже не мы. Далее это будущий Земский Собор. (…) Мы можем нашу борьбу возглавлять Династическим лицом, но все равно сейчас стоит перед нами одна задача — борьба с советской властью, низвержение ее. После этого мы можем сказать Господу Богу: «Ныне Ты нас отпускаеши. Будут работать другие». Третий принцип — это идеология, установленная Земским Собором, говорит то, что теперешние призванные правители для этой борьбы, кем бы они ни были, даже хотя бы из династии Романовых могут смотреть на себя в данную минуту как на верховных Помазанников будущей России, ибо вопрос сей опять разрешается не нами. Династия Романовых могла быть Помазанниками, но для нас смертных нельзя и мечтать о том, чтобы принять на себя звание Правителей всей России. Мы Правители борьбы с советской властью и Правители тех Государственных объединений, которые для этого рождаются. Когда я услышал эти три начала, я получил глубокое внутри себя моральное удовлетворение и ту колоссальную веру, которая дает мне смелость сказать: «На этих трех принципах мы пойдем к успеху и успеха достигнем». (Дитерихс)
Таким образом, из всего ряда этих цитат ясно видно, что практически все самые выдающиеся вожди Белого движения были монархистами - однако сознание того, что монархию нельзя навязать силой народу и избирать образ правления государством должен он сам - заставлял их следовать путем непредрешенчества. Только Колчак явно склонялся к республике – однако для него, как совершенно очевидно, этот вопрос не был принципиален и он исходил просто из исторической данности – монархия пала, и вернуть ее невозможно. Непринципиален этот вопрос был и для Врангеля.
9
Но мы говорили о вождях Белой армии – теперь же следует сказать об основной массе ее личного состава, в первую очередь офицерства – чем же руководствовалось оно в своей борьбе, какие политические взгляды преобладали? О том, что среди офицеров Добровольческой армии большинство было монархистами, мы уже приводили свидетельство ген. Деникина - обратимся же к тем эпизодам из воспоминаниям самих белых офицеров, в которых они касаются этого вопроса. При этом начать следует, как не парадоксально это звучит, с мемуаров Дмитрия Ивановича Мейснера (1899 – 1980), вольноопределяющегося Сводно-гвардейской артиллерийской бригады, впоследствии в эмиграции принявшего советский строй и написавший книгу «Миражи и действительность: Записки эмигранта». Естественно, для него нет никакого смысла лгать в духе Мультатули относительно реальных идейных убеждений белого офицерства – и что же он пишет?
«…Кто же были эти белые воины? Какие люди в том же Киеве вступали в ряды белой армии? Я попал в нее в разгар ее успехов и на пороге ее провала. В то время южная белая армия занимала обширную территорию, поднимаясь к Орлу и Чернигову, занятому теми частями, в которых я служил. Общая директива, данная Деникиным, была краткой: «На Москву!» Однако с первых же дней моего пребывания в этой армии я, как и многие только что вступившие в нее, остро почувствовал: что-то в наших рядах не ладится, что-то не так, как мы это себе представляли, слыша на севере о формировании в донских и кубанских степях корниловских полков. А ведь сколько молодых людей, добровольно вступая в белую армию, в самом деле думали, что они спасают Россию, обреченную, как им казалось, на унижение и несчастье.
И вот, когда я говорю о том, из кого эта армия состояла, кто вступал в нее в Киеве и других городах, через которые она проходила, я назову прежде всего людей таких именно взглядов. Часто то были офицеры, думавшие, что патриотическое чувство обязывает их стать именно белыми офицерами. Если белая армия не победит, считали они, России грозит гибель. (…)
Однако не одни только офицеры, руководствовавшиеся ошибочно понятым патриотическим долгом, вступали в белую армию. В ней было очень много чисто классовых и сословных врагов Октябрьской революции. Людей, не примирившихся с потерей своего имущества; людей, вставших на его защиту и вступивших в смертный бой за это свое добро. Они часто были беспощадны и не ждали пощады себе. Этих людей было много, и они в значительной мере окрасили собой политику белых армий, их поведение на родных просторах. В ту же группу я отнес бы и тех «мстителей», которых тоже часто встречал в рядах белых, «мстителей» за «поруганную честь» полков, знамен, политических лозунгов, иногда просто близких людей.
А вот и третья группа вступивших в белую армию. Была она не очень многочисленна, но все же была. Это те, кто считал, что они борются за свободу против революционной диктатуры. Студенты и гимназисты, члены разных политических партий, приветствовавших в той или иной степени Февральскую революцию и отвергавших Октябрьскую. На полях гражданской войны люди таких политических настроений были в безусловном меньшинстве. На происходящее же в белом стане они смотрели обычно с недоумением или с горечью, часто с растерянностью».
Таким образом, беспристрастный в данном вопросе свидетель ясно утверждает – идейные «февралисты» составляли в Белой армии только незначительную часть. Конечно, о том же самом мы знаем и из воспоминаний других участников Белого движения, однако к их словам следует обратиться еще и для того, чтобы рассмотреть в их свете единственный, пожалуй, тезис Мультатули, с которым можно согласиться: ««Белые» идеологически проиграли большевикам». – хотя в этой фразе верна только констатирующая часть, а предпосылки для этого вывода и уроки из него автор делает совершенно неверные. Естественно, он полагает, что крестьяне и вообще народ ждали прихода, по его выражению, «царского войска», а «когда увидели, что вместо старой царской власти приходят самозванцы, с непонятными целями, да которые ещё и грабят и убивают, то мужики стали ненавидеть «белых», так же как комиссаров». В этом тезисе, разумеется, все переставлено с ног на голову. Во-первых, если обратиться к не к одному – двум, а широкому кругу источников, в которых описывается отношение населения к Белой армии, то картина предстанет совсем в ином свете: большинству из крестьян вообще не было особенного дела до формы правления государством, зато всех остро интересовал вопрос о земле. Особенно это хорошо видно по известной и прекрасной книге подп. В.Е. Павлова «Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917—1920 гг.», где он много раз описывает встречи и беседы с мужиками на всем пути Марковской дивизии от Харькова до Ливен. Никто и ни разу из них не заводил речей о царе или Учредительном собрании, однако вопрос о власти на местах и тем более пользовании землей вызывал самый жгучий интерес.
«… Крестьяне не проявляли интереса к Добрармии, ее целям и задачам. Все высказывались против войны, но проскальзывало и иное: войну ведут будто бы «за свои интересы генералы и офицеры». Эта мысль не нова. Она исходила от большевиков и имела годичную давность. Приходилось возражать, но опять неубедительно для крестьян. То, что красноармейцы как саранча уничтожали все у крестьян, а белые были гораздо скромнее, крестьянам говорило лишь о человечности одних людей и свирепости других, но не убеждало в большем. И марковцы, в конце концов, приходили к заключению: только время заставит уразуметь правду Белой борьбы, а пока они, с ущемленным сердцем, должны продолжать свое дело».
«…Пришел староста и сказал, что «собрались». Командир (роты марковцев – АГ) пошел с пустой головой и с беспокойным сердцем: ведь от его предстоящей беседы зависело, быть или не быть крестьянам на стороне Добрармии. Собралось до 150 человек — старики, женщины и одиночки призывного возраста.
— Здравствуйте! Давайте сядем и поговорим...
Офицер был захвачен тем вниманием, с которым слушали его. Речь была проста. Помнилась фраза: «Я не считаю вас бедными. В вашем районе бедных нет. Они есть там, у Москвы. Да откровенно говоря, признаете ли вы себя бедными?» И далее говорил о том, что, конечно, крестьянам что-то нужно, но прежде всего то, что они имеют в данное время и чтобы они могли распоряжаться им, как желают, чтобы их не грабили и не обижали. «А для этого нужен порядок. Когда он был, а было это при Царе, вы богатели, приобретали, готовили для своего потомства». И закончил офицер свои слова такой фразой: «Вот этот порядок и несет Добрармия, порядок, который вам не дадут большевики».
Час с лишним говорил он.
— Ну, теперь спрашивайте меня.
Но вопросов не было, а один за другим они стали подтверждать сказанное, стали говорить о насилиях и грабежах красных, об их «ненасытных желудках», о несправедливости и их злобе. Рассказывали, что красные «угнали» их хлопцев. Это вызвало рыдания женщин и слезы отцов.
— Да если бы мы знали, за что идет Белая армия, то не ушли бы наши хлопцы к красным, а остались бы дома и поступили бы к белым».
10
Во-вторых, ложен сам подход к проблеме, хотя он и выглядит, на первый взгляд, логичным – определять критерием правильности решения его результат – вернее, даже не результат, а успех того дела, ради которого оно и принималось. Однако такой критерий подходит далеко не всегда - все мы много раз слышали «железный» довод коммунистов, которыми они завершают любой спор: «Зато победили в 1945 году! Зато полетели в космос! Зато осуществили индустриализацию!» - то есть для них важны сами победы, а моральная сторона вопроса и цена этих побед – что-то второстепенное, если вообще берется в расчет. Победил – значит, ты молодец и достоин уважения. Проиграл – значит, неудачник и заслуживаешь презрения. Такова логика необольшевиков – но не такова она для тех, кто в своей жизни руководствуется чувствами долга и чести. Для такого человека ценность поступка определяется его нравственным достоинством, а проиграл он при этом в земной жизни или выиграл – это уже глубоко вторично. Офицер, взявший в руки оружие, чтобы защитить честь страны, армии и народа - уже победил, даже если умрет через мгновение. Белая армия, выступившая на свой тернистый путь борьбы, победила в истории и покрыла себя славой самим фактом этого выступления, а не в силу каких-то ее успехов или неудач. Именно об этом всегда говорили вожди и участники Белого движения – и именно за это их ненавидят современные россияне, глубоко чуждые всякого благородства.
«…Я невольно задаю себе вопрос: нужна ли была наша белая борьба, не бесплодны ли были все наши жертвы? Подобный вопрос уже возникал в самом начале борьбы. Когда Добровольческая армия уходила в первый, Ледяной, поход, вопрос этот был поставлен вождю и основоположнику белого движения генералу Алексееву. Он ответил на него примерно так: «Куда мы идем — не знаю. Вернемся ли — тоже не знаю. Но мы должны зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».
«Белая идея есть само дело, действие, самая борьба с неминуемыми жертвами и подвигами. Белая идея есть преображение, выковка сильных людей в самой борьбе, утверждение России и ее жизни в борьбе, в неутихаемом порыве воль, в непрекращаемом действии. Мы шли за Дроздовским, понимая тогда все это совершенно одинаково». (Туркул)
«Если бы в этот момент величайшего развала не нашлось людей, готовых пойти на смерть ради поруганной родины, — это был бы не народ, а навоз, годный лишь для удобрения полей западного континента. К счастью, мы принадлежим хоть и к умученному, но великому русскому народу». (Деникин)
«…Ну, пусть и погибнем, а все же – за родную землю, за «единую, великую, неделимую Россию». За нее и смерть красна! Вспомнилось и крылатое слово героя Лавра Корнилова, когда ему задали вопрос:
– А если не удастся?
– Если нужно, – ответил он, – мы покажем, как должна умереть Русская армия!»
«…Но тогда многие думали не об успехе, а о долге, о зове совести и сердца, а они всегда требуют жертв, иногда смертельных. И не нужно, пожалуй, бросать камнем во все движение, а признать моральную ценность его как такового, независимо от принципов и результатов. Это будет правильная историческая оценка, а не партийно-пропагандная. И большевикам нужно уважать врагов своих. Это честно и благородно будет для первых и правильно, заслуженно для вторых». (митр. Вениамин)
11
Да, лозунг непредрешенчества во многом сыграл отрицательную роль в идейном противостоянии с большевизмом – но в том-то и дело, что вожди Белого движения в силу объективных и субъективных причин не могли поступить иначе. Попытка открыто выступить с лозунгами возвращения монархии и тем более силой навязать ее народу была невозможна, так как отталкивала огромные массы населения, которое или не отошло от революционного угара, или относилось к этому вопросу равнодушно – и вдобавок, как мы уже говорили, противоречила самому менталитету белых, не желавших ни решать политические вопросы, ни насильно принуждать к сочувствию своим личным убеждениям всю страну. О том, во что в реальности превращались попытки говорить с крестьянами и рабочими на эту тему и чем заканчивалась проповедь монархии в тех редких случаях, когда это пытались делать - красноречиво говорят воспоминания митр. Вениамина (Федченкова), отрывки из которых мы здесь уже приводили (и которые, кстати, известны автору – но он их, как часто, просто игнорирует):
«…Итак, в политике мы хотели сделать последнюю ставку на царя. Думали, что народ теперь захочет восстановления монархии. И жестоко ошиблись в нем. Лично мне самому пришлось это услышать от одного, притом бывшего богатого землероба. Как-то мне нужно было выехать на фронт. Крестьяне поставляли нужные подводы. Трясемся мы с одним эдаким рабом Божиим, лет пятидесяти, на телеге. Лошадкам все режимы одинаковы: трусит не спеша.
Дай, думаю, заговорю с ним о царе. Мы одни в поле. Он наверное, не побоится сказать слово за монархию. Мужичок, по всему видно, богобоязненный. Спрашиваю: «Что думаешь про царя? Не лучше ли было при нем?»
Он немного помолчал. Ясно было, что я подсказываю ему ответ – за царя. Но, к моему удивлению, «хозяин» после раздумья сказал, что у него нет охоты на это. Я увидел какое-то полное равнодушие к вопросу. Он не только не защищал монархию и царя, но и не спорил против них, точно это был прошлогодний снег. Было и прошло, и быльем поросло! Куда ж делось мнимое царелюбие нашего народа? И было ли оно?..
Мне показалось, что народ наш смотрит на дело совсем просто, не с точки зрения идеалов политической философии славянофилов и не по рецептам революционеров, а также и не с религиозной высоты догмата Церкви о царе-помазаннике, а с разумной практической идеи – пользы. Была бы польза от царя, исполать ему! Не стало или мало – пусть уйдет! Так и с другими властями – кадетскими, советскими. Здоровый простой взгляд.
Мой возница, видимо, не ожидал теперь этой пользы от царя и без борьбы и сомнений теперь легко выбросил сей пункт из своего сердца и ума. Пришлось мне спросить в другой раз у рабочего:
– А что ты думаешь о царе?
Он тоже совершенно хладнокровно ответил:
– А что мне царь? Вот я остался после родителей сиротой, и никто не подумал обо мне. И ни школы никакой мне не дал он, ни мастерству не научил. С малолетства пришлось идти на работу к еврею, девятнадцать лет у него прожил. Хороший был человек.
А рабочий был и остался хорошим прихожанином Церкви, даже долгое время был председателем одного церковного общества. Вот поди и пойми царелюбца, как мы представляли себе обычно крестьянина. Совершенно так же, думаю, практически, расценивает он и всякую другую власть, в частности советскую: полезна – поддержит, нет – и от нее отойдет в удобный момент. (…) И сего возницу интересовал несравненно больше совсем другой вопрос. Какой же? Забыв сразу о бывших царях, он стал мне с добродушным юмором рассказывать по-украински о современных трудностях. Я запомнил доселе такие слова его: «Вот сначала помещиков-богатеев обобрали, духовенству трудно стало, потом дошли и до нас, зажиточных селяков. У меня было десять пар волов (пять или десять, не помню уж я. – Авт.), лошадей, всякой худобы (скотины. – Авт.) там. И тоже отняли. Вот осталась лошаденка да пара волов. Ну, а теперь и до бедняков добрались».
И он благодушно, совсем без злобы на обобравших его, улыбнулся. Потом, подумав немного, добавил: «И гляжу я, гляжу на все теперь и думаю: вся премудростью, Господи, сотворил еси!»
Итак, совершенно очевидно, что не мнимое «предательство монархической идеи» белыми генералами позволило красным одержать победу – а то, что для народа в то время социальные вопросы оказались важнее политических – чем без труда и воспользовались коммунисты.
12
Конечно, непредрешенчество объективно приводило к тому, что население не понимало ясно целей Белой армии и часто видело в их борьбе только стремление к «возврату старого» - но, с другой стороны, и само командование белых по очевидным причинам не могло наладить пропагандистской работы среди него. Ведь это были профессиональные военные, всю жизнь готовившиеся к войне с внешним врагом, да еще по рыцарским правилам прежних веков – и которые не имели никакого или почти никакого представления о психологических войнах – а им противостояли революционеры, проведшие годы в подполье и в совершенстве владевшие оружием пропаганды, причем в форме самой беспринципной демагогии. Овладев же государственным аппаратом и армией, большевики обрушили всю мощь этого важнейшего в гражданской войне оружия на неподготовленного противника.
«…Никто из участников Гражданской войны с белой стороны не понял, - писал в эмиграции корнет Сводно-гвардейского кавалерийского полка Ю.К. фон Мейер, - что суть гражданской войны совсем не та, чем в войне с другими государствами. В ней борьба оружием играет второстепенную роль, первую играет борьба идеологий. Красные это прекрасно понимали и целиком использовали идеологическое оружие. В любом занятом ими месте они развертывали яростную пропаганду, не стесняясь выдвигать самые заманчивые и лживые лозунги. У них было и то преимущество, что заманчивые обещания преподносились населению что называется своими людьми, теми же сыновьями крестьян и рабочих. С нашей же стороны даже не было самой простой попытки объяснить народу, за что мы боремся. Генералы, возглавлявшие белые силы, были беспомощными политическими неофитами. Единственно, что они могли придумать, это был лозунг созыва Учредительного Собрания, которое все разрешит. Если крестьяне спрашивали, что будет с помещичьей землей, агитатор Освага отвечал: «Учредительное Собрание решит». Само собой разумеется, что крестьяне не имели никакого представления о таком учреждении. Большевистские же агитаторы сразу били по этому единственному и ничего не говорящему доводу с нашей стороны. Им было достаточно сказать, что Учредительное Собрание уже имело место и было без сопротивления разогнано матросом Железняковым. Наша пропаганда могла вестись двояко: фронтовым частям должны были быть приданы чины Освага — центрального пропагандного учреждения. Их задачей было бы созывать в любой деревне или селе, которое мы занимали, сход и разъяснять народу, за что мы боремся и почему население должно нас поддерживать. За полтора года моего пребывания на фронте я таких пропагандистов ни разу не видал. Мысль о том, что необходимо вести идейную борьбу, не приходила в голову нашему военному начальству. Его поведение было чем-то средним между карательной экспедицией и занятием враждебной территории, без повальных репрессий против мирного населения. Как обстояло дело с активной идейной пропагандой в новых формированиях Добровольческой армии, в их военных основах — дивизиях корниловцев, дроздовцев, алексеевцев и марковцев, — сказать не могу. По существу, они боролись с большевиками, отстаивая демократию, и этим определенно отличались от нас, восстанавливавших императорские части и бывших откровенными реставраторами. Но я никогда не слышал о том, что и в этих частях существовал хорошо организованный пропагандный персонал».
«…Вернулся в полк из Александровска после отпуска, связанного с особыми заданиями для полка, офицер (марковец – АГ). Соратники, конечно, засыпали вопросами. Ответы были весьма успокоительны и даже радостны. Банды Махновцев? Но с ними будет покончено. Радовали рассказы об отсутствии «украинских» настроений, об исчезновении «щирых», о всеобщей радости по случаю освобождения и о том внимании, которое оказывалось ему, как представителю одной из известных частей Добрармии. Но офицер не скрыл того тупика, в который он попал в разговоре с инженерами.
— За что борется Добрармия?
— За Единую, Великую, Неделимую.
— Это общая фраза, ничего не говорящая, — возражали ему, — и большевики борются за это же. Но они в то же время разрешают так или иначе вопросы политические, социальные, экономические, чтобы улучшить жизнь народа. Так вот, как разрешает эти вопросы Добрармия?
Ответа от офицера не последовало. Он мог бы высказать свое мнение, но о мерах Добрармии он ничего не знал. Пришлось отговориться фразой правдивой и законной, но никого не удовлетворившей:
— Мы воюем, чтобы освободить Родину, а все остальное нас не касается. Армия вне политики!» (подп. Павлов)
Самое поразительное, что почти такой же по содержанию и итогам разговора диалог из воспоминаний Романа Гуля приводит и сам Мультатули – но отчего-то в упор не видит, что недовольные непредрешенчеством крестьяне и интеллигенты ни словом не говорят о том, что желают царя, а интересуются исключительно социальными и аграрными вопросами.
13
А вот другой разговор с пленным красноармейцем из крестьян, который приводит в своих известных воспоминаниях корниловец Трушнович:
«…На площади взяли отставшего большевика, солдата-крестьянина. Один из офицеров хотел его застрелить, но мы запротестовали, сославшись на недавний приказ генерала Деникина, и взяли его на нашу подводу. Он сорвал с папахи красную ленту, и его уже нельзя было отличить от нас. Почувствовав себя в безопасности, он стал откровенно отвечать на наши вопросы.
— Землицы, говоришь?
— Да, господин офицер, дали бы нам землицы, мы бы и рады были за вас воевать.
— Небось, много ее вам большевики дали?
— Да, оно правда, когда помещика делили, земли на душу совсем мало вышло. Ну а все-таки земля теперь наша.
— Скоро они ее у вас отнимут, землицу вашу.
— Как отнимут? Никогда не отнимут!
— Ну а как ты думаешь, при коммуне будет у тебя земля, и коровы, и лошади, и свиньи? Они вам землю обещают, чтобы вы за них воевали. Потом отнимут, да еще как отнимут. Мы вот вам ничего наперед не обещаем. Как потом народ законным порядком решит.
— Насчет «потом» мы больно неверующие. А чтобы большевики у нас землю отняли? Да никогда тому не бывать! Мы ее, что ли, отдадим? А винтовки у нас на что?»
При этом немалую роль играло и то обстоятельство, о котором говорил выше фон Мейер – классовая рознь вовсе не была только выдумкой большевиков, хотя, естественно, она ими усердно разжигалась до невероятных масштабов. Красные воспринимались населением как «свои», как такие же крестьяне и рабочие, борющиеся «за свободу народа» - а белые, наоборот, как «эксплуататоры», мечтающие-де посадить им на шею помещиков и «буржуев». Очень характерный диалог в этом отношении передает Б.Ф. Соколов:
«…Почему тяготели они (мобилизованные в Белую армию солдаты – АГ) к большевикам? Ведь видели они ясно, что большевики не исполняют своих обещаний, что большевистские лозунги — это журавли на небе. Они это знали, ибо пленные красноармейцы подробно и детально рассказывали им о своем житье-бытье. Наконец, они получали обильный паек, видели нищету и голод, что царили по ту сторону фронта, и, однако, было у них какое-то чувство сильнее реальных благ. Это чувство было — ненависть к «барам». Сколько раз в холодные северные ночи прислушивался я к разговорам сбившихся у огня солдат и слышал те же речи, что в свое время на германском фронте, в послереволюционные дни.
«Подожди, ужо покажем, как на нашей шее сидеть».
«Ведь как на твою спину сядет комиссар, — возражал красноармеец из пленных, — также будет командовать. Такова наша доля».
«То комиссар, он из наших, свой. А это баре. В золотых погонах. Генералы тоже. Они в вагонах, а мы, вишь, в землянках».
А вот, уже на другом фронте, белые офицеры встречаются с рабочими:
«… В Донецком бассейне марковцы попали в совершенно иную обстановку — из района сельскохозяйственного в район промышленный. Здесь живущие в сравнительно более скромных достатках крестьяне терялись среди массы рабочего населения, находившегося в зависимости от шахт, заводов, железных дорог. Рабочие здесь были почти сплошь проникнуты большевистским духом, борьбой с «капиталом» за «рабоче-крестьянскую власть». Революция здесь пустила глубокие корни. Здесь даже не поднимался вопрос об окончании войны. Отношение населения к Белой армии было таково, что чины ее чувствовали себя не как в районе освобожденном, а завоеванном. Четыре месяца находились части Добрармии там, а явных симпатий населения не приобрели, и приходилось все время принимать меры предосторожности, более того, вести борьбу со скрытыми здесь силами большевизма.» (подп. Павлов)
14
Подобных примеров, конечно, немало – аграрные и социальные вопросы для подавляющего большинства населения России были важнее политических и идейных, в которых оно, к тому же, весьма слабо разбиралось. Разумеется, Мультатули этого не понимает и оттого делает такие выводы из своих построений:
«…Они (красные – АГ) выиграли войну не потому, что большевистская идеология была верной, а потому, что идеология «белого» движения была неверной. Лучшие русские люди из самых разных слоёв общества поверили «белому» делу. Сотни тысяч из них пали в борьбе с большевизмом, во имя того, чтобы «красный» проект никогда не восторжествовал в России. Не они, а руководство «белого» движения несет ответственность за то, что смертельная схватка с большевизмом обернулась роковой неудачей» - и далее пересказывает всем известную историю о созыве Приамурского Земского собора, который исправил все эти «ошибки». Безусловно, мы можем почитать честность и принципиальность ген. Дитерихса и соборян вообще – однако автор совершенно не задается лежащим на поверхности вопросом: а отчего же тогда Белое движение не победило в 1921 году, когда все правильные лозунги были произнесены, свержение Царя и убийство Царской семьи заклеймены как величайшие преступления, а целью борьбы было объявлено воссоздание православной монархии? «…Царским изменникам, стоявшим во главе его, Бог не даровал победы» - торжествующе-нравоучительно сообщает он - не разъяснив, отчего верная идеалам самодержавия Земская рать была разгромлена красными почти мгновенно. Где же были тогда миллионы крестьян и вчерашних красноармейцев, отчего они не бросили оружие и не перешли на сторону «Царского войска»?
Кроме того – если Мультатули и его единомышленники уверены, что поднятие монархического флага привело бы к возникновению массовых симпатий населения к Белому движению – как объяснить тот факт, что вместо Деникина и Колчака за них его «поднимали» сами красные? Ведь они постоянно твердили в своей пропаганде, что белые собираются восстановить царизм – следовательно, не только не боялись этого лозунга, но и были прямо уверены, что указание на попытки реставрации монархии, наоборот, оттолкнут народ от их противников?
Естественно, вопреки надуманному мнению автора, Белая армия потерпела поражение не по причине «неправильных» или «антимонархических» лозунгов – а по причине того, что большевики использовали стремления (отчасти понятные, а отчасти и низменные) большей части народа к социальной справедливости и обещали ему полное переустройство общества на ее началах – и в этой ситуации их противники автоматически оказывались в лагере «реакционеров» и врагов «народной» власти, не имея ни возможности, ни желания противопоставить им что-то более радикальное. Но, несмотря на это, белые все равно оставались людьми долга и чести, которые не могли смириться с тем, что страну и, шире, всю цивилизацию, предлагалось принести в жертву социальным утопиям коммунистов. Они, в значительной части, понимали, что ожидать победы невозможно и борьба безнадежна – но, как мы уже говорили выше, сама эта борьба уже являлась для них высшим воплощением их духа, без которой они не смогли бы существовать.
Завершить же эту статью хотелось бы замечательными словами участника Ледяного похода полк. И.А. Эйхенбаума, в которых он в весьма ясных и возвышенных выражениях отражает суть Белой борьбы глазами самих первопоходников, не имеющей, разумеется, ничего общего с бреднями современных лжемонархистов:
«Первый Кубанский поход - это коллективная Голгофа XX века, где распинали не только тела, но и души, где резали, пилили и рубили, взрывали гранатами не только тело человека, а уничтожали и Правду его, и Любовь его, и Родину его, и простое человеческое тепло.
Участники этого похода добровольно и по убеждению вступились за добро, и пошли против зла, бросив свою жизнь без раздумий и сожалений на борьбу за освященную религией и культурой человеческую Истину. Для того чтобы она не пропала для человека.
Это не романтическое восприятие, не плод воображения, созданный волей и сознанием при участии известных чувств, а исповедание большого нравственного подъема, выше которого невозможно подняться простому смертному на его коротком жизненном пути. Это как бы углубление до отказа организованного индивидуализма, что, в сущности, и составляет основу нашей европейской культуры.
История человечества знает мало таких подъемов: царь Леонид, Голгофа, катакомбы, крестоносцы и... Кубанский поход генерала Корнилова. Это не преувеличение, тем паче, не гордыня, а лишь констатирование факта.
Лавры Первого Кубанского похода еще не засохли, еще живы враги, недоброжелатели, клеветники и равнодушные. Но он - уже легенда...
Первые борцы против красного зла личным убеждением и борьбой создали Белую Идею. И понесли ее на перевязи рукавов и папах, в своем сознании, в своих делах по затемневшей стране. Звали к возрождению, к свету.
Против них была вся темная, обманутая солдатская, рабочая и крестьянская масса. Они были в единицах и не испугались, не сдались: их правда была больше, Любовь - выше. Они, конечно, не надеялись на победу, но знали, что своею верою в Истину воздвигнут и утвердят ее.
Здесь каждый был ее творцом и водителем, каждый утверждал ее своим бескорыстием, любовью, добрым желанием и смертью. Наши вожди и командиры были такие же ее рядовые творцы и утвердители. И, кроме того, они отвечали за нас, и нас возглавляли, и вели нас по этому белому пути.
Путь был, но не было земли, она была только под ногами или под головой, когда останавливались на ночлег или уходили в вечный покой.
Понятно поэтому состояние участника этого похода, включившегося в самые высокие точки человеческого духа и горения, и его безмерное счастье своим уделом. И понятно также поэтому желание как бы законсервировать это положение, и культ его.
Первый Кубанский поход был совершен обыкновенными людьми, подчас слабыми и малыми, но горящими таким большим огнем, что свет его становился вечным».
Андрей Грибакин
|
