Градус несчастливости у советских людей повышался год от года. Многих охватывала грусть по утраченной некогда России, отдельные фрагменты которой сохранились в старинных городах и городках. Но в ту страну уже нельзя было вернуться, потому что ее просто не существовало. Ее всю исковеркали до неузнаваемости, истерзали, изгадили. Все, так называемые, достижения советской власти, стали обретать негативную окраску в глазах простых обывателей. Победа большевиков в гражданской войне все очевиднее стала представать для широких социальных слоев гибелью или массовым изгнанием из страны наиболее достойных людей, подлинной элиты, утрату которой не удалось восполнить за все последующие десятилетия. Коллективизация все очевиднее представала эпохой жестокого уничтожения крепких крестьянских семей, которых превратили в лишенцев, выселенцев или в каторжников. Индустриализацию уже воспринимали как изнасилование или отравление природы, или как средство превращения Русской земли в территорию, где легче легкого задохнуться и где матери рожают детей с неустранимыми пороками. Слой начальников неудержимо превращался в сборище хамов, мошенников, в лучшем случае, в сообщество беспомощных фантазеров, связанных круговой порукой.
Если в века Святой Руси, люди из первых рядов общества все свои силы прилагали ради обожения жизни, распространяя свет православия от Карпат до Урала, то за годы торжества марксистской идеологии власти предприняли титанические усилия по осквернению жизни, включая детей и стариков, землю и реки, города и села. Осознав наличие «стратегического перегиба», агитпроп несколько приглушил человеконенавистнический акцент и разрешил «суровый реализм», дозировано демонстрирующий неприглядные стороны советской действительности. В некоторых работах прозаиков, кинематографистов, художников, вполне признанных и даже превозносимых официозом, стали робко проскальзывать нотки тоски по утраченным христианским ценностям и образам. Но человеконенавистничество в разных его формах и проявлениях уже стало достоянием всего общества. Практически во всех социальных группах, люди испытывали возрастающую неприязнь друг к другу.
Стремление покинуть «эту проклятую страну» начало преследовать некоторых граждан и гражданок в качестве навязчивой идеи. Многодетная вдова и семеро ее несовершеннолетних детей, создавших музыкальный ансамбль, решили бежать из СССР «куда угодно» (предположительно в Великобританию) весьма экстравагантным образом – путем захвата самолета. И дружной семье удалось-таки самолетом завладеть, но еще требовалось принудить летный экипаж «вырулить заграницу». Вот на этом ключевом этапе, побег из страны сорвался. Зато такой побег удался лихому парню, который заставил-таки летчиков доставить отчаянного сорванца в одну из скандинавских стран. Причем тот беглец прекрасно понимал, что тамошние власти его обязательно арестуют и посадят в тюрьму, и впоследствии утверждал, что жизнь в скандинавском узилище для него более комфортна, нежели прозябание «на воле» в Советском Союзе.
Несмотря на очевидную деградацию ЦКД, теряющую сакральный ореол носительницы истины в последней инстанции, в 300 – миллионной стране не нашлось ни одной группы интеллектуалов, способной набросать план или хотя бы последовательность этапов, необходимых обществу для преодоления грядущих последствий неотвратимого крушения государства-церкви. Даже те, кто считали себя просвещенными, развитыми личностями, привыкли жить и действовать по команде, а команды рассмотреть контуры постсоветского общества от начальников, естественно, не поступало. Опять, (уже в который раз!), один только Солженицын написал эссе («Как нам обустроить Россию»), и снова не обнаружилось никого в огромной стране, кто сумел бы творчески развить основные положения этого примечательного во многих отношения произведения, наполнить обозначенный «контур» желательными и нежелательными изменениями в политическом устройстве, в экономике, в социальной и технологической сферах, в культурной жизни и т.д. Немного посудачили за «круглыми столами», в курилках, на кухнях, мол, старик, прочно засев в далеком Вермонте, странные события предполагает (в частности, развал Советского Союза), многого не видит и не разумеет: вот бы, вернулся поскорее в родные края и сам на месте во всем разобрался…
А тем временем на страну накатывал вал произведений запрещенных авторов, раздвигая горизонты предельно скукоженного русского мира. И читатели этих произведений волей-неволей сравнивали «новинки», пролежавшие под спудом многие десятилетия, с произведениями советских «классиков» и сравнения оказывались не в пользу последних. Отчего чувство обобранности, обманутости, замороченности только возрастало у растерянных людей, которые уже категорически не понимали, что же они строили и возводили на протяжении жизни трех поколений? Но отдавая предпочтение запрещенным и запоздало реабилитированным авторам, читатели обнаруживали наличие неких тонких материй, о существовании которых мало задумывались ранее, да и запрещено было ранее касаться столь тонких материй.
Легализованные произведения русских беллетристов, публицистов, философов, историософов, о которых в потоке советских изданий никогда не упоминалось, убедительно свидетельствовали о том, что власть не останавливалась ни перед какими подлогами и кощунствами или преступлениями. Власть охотно чинила жуткие преступления, массовые казни и постоянно прибегала ко лжи, чтобы возвести здание государственности в качестве чудовищной машины насилия. Располагая неисчерпаемыми материальными и человеческими ресурсами, это государство выпестовало тысячи трубадуров классовой борьбы и подпевал идеи коренного переустройства мира. Подпевалы аккуратно встраивались в обоймы литрабов, получали от властей благоустроенные квартиры и путевки в Дома творчества или в санатории, беспрепятственно публиковали свои беспомощные опусы, становились лауреатами многоразличных премий, учрежденных все тем же государством: даже хоронили «литрабов» за государственный счет. Безликие, одинаковые, как патроны в патронташе, эти «литрабы» после своей смерти быстро становились «отстрелянными гильзами», но им на смену приходили другие бойцы «идеологического фронта», которые вымучивали из себя новые произведения, высасывали из пальца какие-то проблемы, опять же рассчитывая на щедрые воздаяния властей и радовались, как дети, когда их ожидания оправдывались… И совсем не замечали того, что советская литература так и простояла долгие десятилетия на обочине мирового литературного процесса, или просто выпала из этого процесса.
Но, кроме наймитов правящей верхушки, имя которым легион, оказывается, продолжали существовать цельные натуры со своим мнением и своим взглядом на происходящие события, и становились авторами, самостоятельных произведений. Эти авторы были совершенно не видны за шеренгами «живых трупов», их голосов практически никто не слышал: они были полностью заглушаемы пением фанфар, славящих строительство коммунизма. Довольно скоро выяснилось, что этим упрямцам, храбрецам и стоикам власти разрешали заниматься только самыми грязными и низкооплачиваемыми работами (А.Платонов), или их превращали в «профессиональных зеков» (Д.Андреев), или ссылали туда, куда «Макар телят не гонял» (М.Бахтин). А слово их жило, и время не гасило сияния, заключенного в тех словах. Их творения, наоборот, только полнились новыми оттенками смыслов, побуждали людей, совестливых и сохранивших способность думать к духовному росту. Произведения гонимых и преследуемых маргиналов оказались жизнестойкими и жизнь утверждающими, а пухлые тома всемерно поддерживаемых официозом «мастеров слова» выглядели просто никчемными.
Монструозное государство разваливалось под тяжестью своих неизбывных пороков и преступлений. А творческое наследие одиночек, всю жизнь проведших на периферии строительства «нового мира», без связей и влияния в обществе, в кромешной безвестности, в безденежье, мощно проступило из небытия. Это творческое наследие содержало в себе необычные образы и мотивы, неординарные идеи и смелые обобщения. Незаурядные образы и мотивы нельзя было перешибить плетью, заточить в каземат, закопать в землю. Свирепые комиссары, наводившие ужас на миллионы людей, безвозвратно уходили в прошлое, пополняя собой галерею врагов рода человеческого, а мысли, некогда высказанные расстрелянным Флоренским или изгнанником Ильиным, продолжали жить и обретать сторонников, и, конечно же, неизбежных оппонентов. Советские люди медленно, но все же поворачивались лицом к выводам, давным-давно сформулированным и направляющим движение человеческого общества во времени.
Стоило тотальной лжи ослабить свой напор, как множеству одураченных людей стало понятно, что великие умы ткут тонкие материи из лучей истины, и эти светоносные лучи способны проникать сквозь толстые тюремные стены или достигать отдаленных окраин, а шарлатаны старательно шьют платья для голых королей, но тех королей ждет презрительная насмешка судьбы. Советские люди с трудом и с удивлением первооткрывателей стали вспоминать давно забытые законы и правила, в частности о том, что о культуре судят не по наличию лауреатов многоразличных премий, а по ее вершинам. Но, если вершины были загнаны в глубокое подземелье, то общество лишалось возможности подниматься к высшим планам бытия, и было обречено на одичание. Обыватели и даже представители номенклатуры с ужасом обнаруживали, что многие представления о допустимом и недопустимом, вытекающие из нравственного закона, оказались вне правового поля в советском обществе. Эти базовые представления не имели материального эквивалента и не нуждались в стоимостной оценке. Ведь ни за какие богатства нельзя купить честь, однако очень легко ее потерять. А высокое положение в обществе, придерживающемся деструктивной идеологии, всего лишь фиксировало степень аморальности того, кто добивался столь высокого положения в подобном обществе. Точно пелена спала с глаз миллионов людей, и они стали осознавать, что правители, насилующие население подвластной страны, обрекают себя и своих непосредственных подчиненных на тяжкий и неблагодарный труд. Эти начальники и начальнички ничего не возделывают и не создают, а только мнут, давят и закапывают. Марксисты в качестве «могильщиков» не смогли превратиться в «сеятелей», но сумели зарыть в землю блестящие таланты очень многих людей и тем самым нанесли обществу невосполнимый ущерб. Так застой превратился в эпоху тягостных недоумений и горестных прозрений.
Земле принадлежит все земное. Вот почему материальные блага, включая власть над людьми, бессильны приподнять человека над потоком времени. А эфемерная, на первый взгляд, субстанция, как совесть, позволяет человеку найти пути для самовозрастания в качестве личности. Если общество не способно рождать личности, побеждающие своими деяниями неумолимое время, то такое общество становится подобно траве в степи. В определенное время трава всходит, растет и буйно зеленеет, затем сохнет и сгорает или истлевает, уступая место новым всходам. И так без конца. И жизнь общества представляет собой лишь череду унылых повторений. Движение в никуда становится тождественным стоянию на месте.
Широко распространившееся «брожение умов», естественно, не могло не обострить интереса к тому - кто же является подлинной элитой в обществе? Как заблаговременно разглядеть людей, неустанно возрастающих в мастерстве и умениях, способных видеть дальше других и четче понимать направленность происходящих событий? Таких людей, перед которыми прошлое открывает свои секреты и будущее отмыкает под их пытливым взором свои тяжелые врата? Какие должны быть механизмы отбора в обществе наиболее достойных людей? Как вообще жить правильно? Что делать?
Пока советские люди оживленно обсуждали вопросы неуловимой нравственности и причины исчезновения подлинной элиты, улицы городов прекратили подметать и лишь кое-как очищали от снега. Стали возникать в укромных уголках и во дворах самопроизвольные груды мусора, а полки магазинов, особенно продовольственных, наоборот, опустели. Между тем обыватели буквально задыхались от отвращения к окружающей действительности и за исключением шустрых кооператоров, (которым разрешили проводить торгово-денежные операции, преимущественно сомнительного свойства), никто ничего не предпринимал. Все терпеливо ждали того, кто очистил бы «авгиеву конюшню», в которую превратилась огромная страна, и кто бы наполнил полки магазинов разнообразными продуктами. Все общество пребывало в замешательстве, впав в настоящий ступор.
Советский Союз трещал по всем швам под тяжестью собственных же конструкций, возведенных вопреки здравому смыслу и законам исторического развития. В сущности, затея создания подобного государства изначально была обречена на провал вследствие пагубного извращения базовых ценностей, скрепляющих социальные группы на основе комплиментарности и плодотворного сотрудничества. За десятилетия торжества советской власти марксисты полностью растранжирили «человеческий капитал», доставшийся им от Российской империи. Эта была единственная задача, с которой сумели справиться «преобразователи мира». Они методично, самыми изуверскими способами отучили людей от инициативы и сознания личной ответственности за свои поступки и действия. Они создали одномерного человека, не способного к самостоятельным оценкам событий, происходящих на его глазах. Но советский человек уже избегал рвать свои жилы, лишь бы выполнить приказ очередного начальника. Все начальники скоротечно растеряли свой авторитет.
В так называемом «плановом хозяйстве» полностью отсутствовали инструменты планирования, за исключением метода «от достигнутого результата». А так как отчеты многоуровневых руководителей о достигнутом результате становились очковтирательским сочинительством, то управление народным хозяйством неизбежно приобретало фантастический характер. Исполнители врали об успехах, а «рулевые» о том, что коммунизм не за горами – действовал вполне закономерный режим хозяйствования в царстве лжи.
Агитпроп из года в год по привычке преподносил Маркса в качестве гениального экономиста, оказавшего решающее влияние на судьбы всего человечества. Но ведь экономика – это рациональное использование имеющихся ресурсов. А практический марксизм, наоборот, предполагал крайне затратные и расточительные методы хозяйствования. Ни в одной стране, где марксизм утвердился в качестве правящей идеологии, не было покончено с вопиющей бедностью и нищетой, но зато в этих странах постоянно проводились репрессии по бессчетным причинам и поводам. Изводили людей и без всякого повода. Нет человека – нет и проблемы. Марксизм апеллировал лишь к «низам» и низости человеческой, лишая общество высот исторического бытия. Марксизм тщательно затирал «демаркационную линию», за которой исчезал человек в качестве носителя «образа Божьего», а появлялся зверь или насекомое, или «строительный материал» или бесочеловек.
Человек же отличается от всех прочих живых тварей не столь умением улыбаться или скалиться, а стремлением в какой-то мере соответствовать религиозно-этическому идеалу, т.е. быть существом нравственным. Однако зло не менее привлекательно, особенно для черни, не способной к восхождениям, но всегда готовой поклоняться тем, кто несет с собой соблазны и обольщения. Метафизическое зло наделяет чернь разрушительной злобой, превращает человеконенавистничество в псевдорелигию. Человеконенавистничество не обязательно проявляется в истязаниях тысяч людей, в массовых казнях и осквернении могил, но и в напряженных научных изысканиях, нацеленных на создание хитроумных ядов и на проектирование мощнейших разрушительных зарядных устройств, несущих смертоносное излучение. Человеконенавистничество может таиться в реформах, сопровождающихся вымиранием населения или в политике властей, прививающих людям различные пороки (бездеятельность, пьянство, цинизм).
Во всех этих случаях служение злу имеет мистическую подкладку. Поборники лжи несут миру очередную «благую весть», воспринимая себя служителями правды. Они жречествуют и витийствуют, вырабатывают специфическую антимораль, упиваются вседозволенностью и загоняют население в жесткие рамки бессчетных ограничений и табу. Не жалея ни себя ни других, они возводят здание псевдоцеркви, поклоняются всевластному идолу и преисполняются готовности исполнить любые пожелания своего кумира. Они чувствуют себя вершителями истории, уверены, что строят государство на века и даже на тысячелетия, а на самом деле роют себе котлован, в котором будут погребены, как в безымянной братской могиле. Каждому – свое.
Ю.Н. Покровский
Русская Стратегия |
