Под закат 80-х годов жители ГДР принялись кирками и кувалдами разламывать Берлинскую стену, ставшую символом «железного занавеса». Стену лихорадочно разбирали даже голыми руками – настолько было велико нетерпение оголодавших, кое-как одетых «восточных» немцев, которые предельно устали от неусыпной слежки спецслужб и мечтали поскорее перешагнуть опостылевшую демаркационную линию, чтобы окунуться в жизнь, влекущую к себе политическими и гражданскими вольностями, изобилием потребительских товаров, хорошими заработками и, соответственно, высоким уровнем жизни. Из-за мрачной, бетонной стены, Запад выглядел миром благополучия и достатка. А с другой стороны демаркационной линии, Восток представал «зоной», где жители ходят только под конвоем, а их потребление жестко нормируется наличием карточек. Таков был общий итог послевоенного развития: рыночного и административно-командного «лагерей».
В социалистическом лагере стремительно ветшали стяги и транспаранты, призывающие население строить коммунизм и почитать вождей классовой борьбы. Начался парад суверенитетов, который представлял собой спорадически возникающие вспышки возмущения в странах т.н. «народной демократии» и в союзных республиках, расположенных в западной части СССР. Восточноевропейские народы, насильно вовлеченные под сень ЦКД, пытались создать суверенные республики и стать частью единого экономического и культурного пространства Европы. Подобные отпадения от церковно-имперского тела не могли не сопровождаться драматичными эксцессами, но в крупные вооруженные столкновения не перерастали: хватка «руки Москвы» заметно ослабела. Почувствовав это ослабление, малые и не совсем малые восточноевропейские народы, стремились как можно быстрее дистанцироваться от «столицы столиц».
Схожая ситуация была описана в детской книжке под названием «Федорино горе». Кратко ее содержание можно пересказать следующим образом. Ленивая и безалаберная распутеха крайне редко чистила и мыла свою посуду, вследствие чего ее кастрюли, сковородки, тарелки и ложки покрылись толстым слоем грязи. И однажды посуда решила убежать от своей безалаберной хозяйки. Обнаружив отсутствие посуды, Федора встрепенулась, бросилась вдогонку за своими половниками и чашками, слезно обещая им достойный уход. Услышав горестные заверения, посуда решила вернуться к своей хозяйке. Если байки для малышей обычно заканчиваются на столь мажорных нотах, то в политике все обстоит иначе.
Координаторы международного коммунистического движения, по совместительству исполнявшие жреческие функции в ЦКД, с ужасом обнаружили, что не только в Восточной Европе, но и в своей вотчине остаются без паствы. Практически во всех крупных городах СССР стали проходить многотысячные митинги и демонстрации, открыто выражающие недоверие политике властей. Никто более не хотел быть «бессловесной скотиной», «быдлом», «совком», и поэтому, собираясь на городских площадях, люди не стеснялись в выражениях, адресуя их власть предержащим. Однако, не стоит обольщаться насчет невыносимых моральных терзаний советских людей, которые вдруг осознали весь ужас своего бесперспективного существования и преисполнились отвращения ко всем тем мерзостям, которые чинили или которые безропотно воспринимали в предыдущие десятилетия. Их раздражение было вызвано отнюдь не голосом пробудившейся совести (ведь совесть – это глас Божий), а растерянностью от того, что оказались в экономическом тупике и не видели из него выхода. Пустые полки в магазинах, разбитые дороги и дырявые крыши в многоквартирных домах убедительно свидетельствовали о крайне низкой эффективности действующих предприятий, на балансах которых находилась львиная доля имеющейся в стране социальной инфраструктуры. И никто не мог вразумительно объяснить рассерженным людям, как повысить эту самую эффективность. Никто не мог убедительно растолковать: зачем производить новые горы оружия, когда населению практически нечего есть и не во что одеться?
Дело в том, что тысячи предприятий, выстроенные в советский период и являющиеся предметом гордости коммунистических вождей, в ходе своего дальнейшего развития превратились в своеобразные феодальные хозяйства. Денежный оборот в стране играл второстепенную роль, материальные ресурсы распределялись в соответствии с планами, принятыми на «исторических» съездах КПСС. Чтобы своевременно выполнять эти планы и поменьше зависеть от бюрократической системы распределения ресурсов, многие предприятия на своих площадях создавали инструментальные участки и литейные цеха, не считаясь с высокими издержками, приходящимися на 1 т. выплавляемого чугуна или на 1 набор токарных резцов. В своей производственной деятельности предприятия придерживались требований, регламентированных ОСТами и ГОСТами (отраслевыми и государственными стандартами), рассчитанными на создание продукции, предназначенной для применения в границах СССР. Главным потребителем большинства предприятий являлся ВПК (военно-промышленный комплекс).
Кроме выполнения напряженных плановых заданий, предприятия активно занимались развитием социальной инфраструктуры: строили своим работникам жилье, котельные, детские сады и ясли, Дома культуры и клубы, поликлиники и профилактории, пионерские лагеря и турбазы. Для этого на предприятиях создавались отделы капитального строительства, расходы которых относились на накладные издержки самого предприятия. Также заводы и комбинаты оказывали шефскую помощь колхозам и совхозам: в пору посевных кампаний, или при строительстве коровников, свинарников, силосных ям, зерносушилок, обустройстве овощехранилищ. Благодаря такой помощи, промышленные предприятия в качестве платы получали часть урожая, собранного колхозами или совхозами, и распределяли эту сельхозпродукцию между работниками по чисто символическим ценам.
Вследствие необходимости проводить в трудовых коллективах постоянную пропагандистско-агитационную работу и следить за моральным обликом строителей коммунизма, на предприятиях существовали партийные и комсомольские комитеты, которыми руководили люди, освобожденные от выполнения производственных обязанностей и получавшие зарплату в качестве работников АУП (административно-управленческого персонала). Крупные предприятия обычно содержали спортивные команды: хоккейные, футбольные, волейбольные, баскетбольные, а также бассейны, Дворцы спорта, стадионы.
Как же развивались в послевоенное время предприятия Запада? Во главу угла ставилась маркетинговая деятельность, благодаря которой менеджеры получали информацию, о «профиле» потребителей, о конкурентах, о новинках рынка, о каналах продвижения своей продукции до потребителя, о предпочтительных видах рекламы. Развитие логистики значительно расширило для бизнесменов «пространство маневра»: появилось множество альтернатив экономического характера. Что выгоднее для предприятия? Иметь собственный транспортный цех или прибегать к услугам организации, специализирующейся на доставке сырья и материалов? Содержать свой отдел продаж или воспользоваться услугами дистрибьютора? - Стремительное развитие транспортных средств, а также телекоммуникационных систем значительно расширило спектр выбора наиболее удобных поставщиков и возможности нахождения выгодных покупателей. Конечно, лишь те производства, которые обеспечивали выпуск качественной продукции (соответствующей строгим требованиям международных стандартов качества), не представляли опасности для окружающей среды и не разрушали здоровья своих работников, могли сохранять свои конкурентные позиции на рынке. Огромное значение для частных компаний играло соотношение притока-оттока денежных средств. Наличность воспринималась в качестве «живительных соков» для предприятия, а доступ к заемным средствам обеспечивала соответствующая финансовая инфраструктура. В свою очередь, эта инфраструктура являлась частью рыночной инфраструктуры, включающей в себя кроме банков, страховых компаний, бирж, инновационную, образовательную, информационную, правовую инфраструктуры.
Если в СССР, сугубо производственная деятельность, сохраняющая свои особенности при строительстве объектов социальной инфраструктуры и при оказании шефской помощи сельхозпредприятиям, предполагала «плоскостное» мышление, связанное с освоением определенных объемов капиталовложений в основные фонды, то взаимоувязка маркетинговой, логистической, производственной, финансовой деловой активности в рамках определенного правового поля, требовала от руководства компаний рыночного типа «объемного» мышления. Поэтому узкий специалист-технарь, в качестве единственно возможного руководителя социалистического предприятия, заметно проигрывал системотехнику-менеджеру Запада, который, кроме организационных механизмов, широко использовал в своей практике экономические, финансовые, мотивационные и прочие инструменты управления, позволяющие добиваться синергетического эффекта. Если в условиях жесткой конкуренции за рынки сбыта, компании, не успевающие за темпами научно-технического прогресса, закрывались или перепрофилировались, то в СССР, существовали крупномасштабные программы развития отдельных отраслей, но отсутствовали планы выбытия устаревших производств, вследствие чего эти производства фактически превращались в очаги энтропии.
Что собой представляли советские города, особенно крупные (к таковым относятся поселения с численностью не менее 700 тыс. чел.)? Конгломераты рабочих поселков, каждый из которых располагался в непосредственной близости от какого-нибудь гиганта индустрии. Те предприятия, которые входили в состав отраслей «опережающего развития», распоряжались значительными материально-техническими ресурсами: их вполне хватало не только на решение сугубо производственных задач, но и на ускоренное строительство жилья для своих работников и прочих объектов социальной инфраструктуры. А те предприятия, для которых режим «опережающего развития» давно закончился, имели гораздо меньше возможностей для развития социальной инфраструктуры на подведомственных территориях. Вследствие этого «ленинские городки», застроенные еще в 30-е годы преимущественно бараками, приобретали весьма жалкий вид на фоне панельных микрорайонов образца 60-х годов, а последние заметно уступали многоэтажным постройкам 80-х годов. В историческом центре каждого крупного города, как правило, сохранялись предприятия вековой давности. Из-за своей изношенности они выглядели неказисто, в связи с чем, стыдливо загораживались высокими заборами. Жилые кварталы, расположенные в центральной части городов помнили времена государей императоров и также имели запущенный вид, потому что городские исполкомы (исполнительных комитетов) не располагали средствами, достаточными для ремонта этих зданий и расселения жильцов в более благоустроенные жилища. Домишки, особенно деревянные, стояли кособокие, а за ними темнели сараи, обглоданные сыростью, туалеты-скворечники, помойки, побеленные известкой для дезинфекции: изредка попадались самодельные гаражи.
Бурный рост численности городского населения на Западе тоже породил немало жгучих проблем, но все же они решались, а не замалчивались. Вследствие решения этих проблем, исторические центры городов реставрировались и превращались в достопримечательности, привлекательные для туристов. Возникали и деловые кварталы, как правило, состоящие из небоскребов (именно эти небоскребы становились «столпами» рыночной инфраструктуры). Определенные территории отводились для объектов индустрии развлечений и для рекреационных зон. В 80-е годы широкое распространение в странах Запада получило движение за «чистый город» или за «здоровый город», благодаря чему к концу XX века от старых производств не осталось и следа, но зато резко увеличилось число спортивных площадок, велосипедных и прогулочных дорожек.
Не требовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что практический марксизм в экономике – это дорога в беспросветный кретинизм. И симптомами этого тяжелого заболевания страдали все те, кто обвиняли Горбачева (коммуниста в третьем поколении и генсека КПСС) в предательстве, продажности «агентам международного влияния» и в прочих тягчайших преступлениях. Вместо этих обвинений постарались бы сосредоточиться на том, как же следовало без особых потерь развернуть громоздкую, низко производительную систему, всецело ориентированную на создание орудий убийства и плохо заботящуюся о подвластном населении, в сторону роста производительности труда и повышения благосостояния трудящихся? Пока шумели-галдели, судили-рядили, вся эта система просто остановилась.
С крахом СССР, образовалось полтора десятка государств. РСФСР, убрав из своей аббревиатуры три буквы, превратился в РФ со 150 – миллионным населением, что составляло половину от численности жителей распавшейся советской империи. «Звезды» эстрады и кино дружно двинулись на Запад, наивно рассчитывая на горячий прием у тамошней публики и солидные гонорары. Впрочем «звезды» подобного сорта во все эпохи и во всех странах не отличались сообразительностью, но страдали завышенными самооценками. Многие юные девы устремились вслед за «звездами» в том же западном направлении, постигая на ходу приемы и правила коммерческого секса. Как-то сразу всем советским людям стало понятно, что они больше не советские и приобрел жгучую актуальность вопрос: Кто мы? А при попытках ответить на этот сакраментальный вопрос, люди снова и снова обнаруживали полное отсутствие элиты в обществе, от чего только сильнее сердились и раздражались. Еще недавно запрещенные книги расходились миллионными тиражами и, благодаря этим книгам, обывателям становилось понятно, что из поколения в поколение, на протяжении 3\4 XX в. в стране, с удручающим постоянством, возобновлялась одна и та же ситуация: цвет общества находился в изгнании, томился в застенках, прозябал в ссылках, подвергался методичным поношениям или пребывал в полном забвении, как кучи мусора на городских пустырях, а тысячи вертухаев, палачей, безликих функционеров неутомимо «решали вопросы», придерживаясь принципа: «нет человека – нет и проблемы». Нравственный и деятельный человек становился вымирающим видом, который злобно уничтожали звероподобные и активно преследовали насекомообразные существа при полном попустительстве «молчаливого большинства». Обыватели, в которых пробуждалась тоска по человеческому достоинству, не хотели более молчать и тем более походить на лютых зверей или неприглядных насекомых, а страстно желали быть независимыми гражданами свободного общества. Вполне понятное и разумное желание двигало людьми, но по-прежнему оставался непроясненным другой вопрос: В какую сторону необходимо двигаться, чтобы обрести желаемое? Советское общество быстро дробилось на группы и группки. Наиболее сплоченными оказались меньшинства: этнические, религиозные, сексуальные, криминальные. Эти меньшинства еще в годы торжества советской власти выработали многочисленные приемы взаимовыручки, своевременного оповещения грозящих опасностей и консолидации усилий.
По России, еще незадолго до распада СССР, прокатилась первоначальная волна, смывшая, как пыль, с многих старинных улиц и площадей советские названия, наложенные на исторические топонимы. Возвращали свои исконные имена и города: Ленинград опять стал Санкт Петербургом, Калинин – Тверью, Горький – Нижним Новгородом, Свердловск – Екатеринбургом. В храмы, чудом сохранившиеся в эпоху богоборческих разрушений, возвращалась религиозная жизнь. Многие храмы стали вырастать из руин, из мерзости запустения и сиять золочеными крестами и куполами.
О чем свидетельствовали эти храмы, как и возвращенные названия городов, улиц и площадей? О том, что территория, на которой десятилетиями возводилась мрачная ЦКД, испокон веков называлась Русской землей, история которой просто несопоставима по своему богатству и содержанию с историей советского периода. Это было возвращение людей к пересохшему историческому руслу жизни, течение которой было насильственно прервано большевистским переворотом. Стали возникать православные общества, и даже приходы, возрождаться казачьи круги и дворянские собрания. Но довольно быстро выяснилось, что 99% населения не знает, кем были и чем занимались до «октября» их дедушки и прадедушки, а также бабушки и прабабушки; даже имен их не помнили.
Легализация выдающихся беллетристических, публицистических, философских и богословских произведений, как русских авторов, так и зарубежных, публичная демонстрация кинофильмов, дотоле пылившихся «на полках», возрождение храмов и возвращение исторических названий улицам и городам – эти и многие другие процессы наглядно иллюстрировали обывателям масштабы их обобранности. Человек, с самых первых лет своей жизни, не имел шансов состояться в качестве нравственного существа, а был обречен на существование в качестве частицы безропотной массы или в качестве детали гигантского механизма. Естественно, стали искать виновных в безобразиях, чинимых на протяжении многих десятилетий. Послышались даже голоса, требующие судебного разбирательства, схожего с тем, какое имело место в Нюрнберге после завершения Второй мировой войны.
Вместе с этим, обвал в промышленности, как и в других секторах экономики, настоятельно понуждал все взбаламученное общество искать средства к существованию, но миллионы людей просто не знали, что им делать. Десятилетиями они привыкли жить по команде, а теперь команды перестали поступать. Десятилетиями они предпочитали слыть узкими специалистами, а теперь, чтобы начать собственное дело, им требовалось «объемное» мышление, позволяющее увязывать производственные задачи с экономической целесообразностью, а многоразличные договорные отношения с финансовыми потоками.
После определенного замешательства и тревожных ожиданий широкомасштабного судилища, начальственный слой, особенно его молодой подрост (комсомольские активисты), с традиционным задором приступили к проведению многоплановых и многоаспектных реформ в стране. Стиль реформ оставался прежним – большевистским. Ведь младореформаторы являлись прямыми потомками «ленинских гвардейцев», «разгромленных троцкистов» и сталинско-брежневской номенклатуры, и потому действовали так, как им подсказывал накопленный в XX в. специфический исторический опыт проведения коллективизации, индустриализации, институализации и ликвидации безграмотности (на сей раз рыночной). Следует заметить, что любая социально-экономическая реформа в крупной стране предполагает собой многоходовую комбинацию, затрагивающую среду хозяйствования тысяч предприятий и условия проживания миллионов людей. Последствия этих изменений нелегко предвидеть. Как и в годы становления советской власти, младореформаторы трудились, испытывая на себе напор чрезвычайных ситуаций, требующих неотложных решений и размашистых действий. Но марксизм не только настаивает на непримиримой классовой борьбе, он еще и слабо озабочен ростом производительности труда: его конек – это система распределения прибавочного продукта. Младореформаторы решили творчески развить наследие своего учителя и напористо приступили к распределению государственной собственности среди частных лиц. Но как превратить (разукрупнить) огромный металлургический комбинат в сотню малых предприятий? Как будут сотрудничать между собой эти предприятия? И к тому же, где найти людей, способных развивать столь ущербно раздробленный бизнес?
Довольно быстро младореформаторам стало понятно, что размельчать крупные и средние предприятия просто нереально. На балансах этих предприятий по-прежнему находились многочисленные объекты социальной инфраструктуры, от функционирования которой зависело жизнеобеспечение многих городов и поселков. Сплоченные меньшинства, тем временем, активно налаживали контакты с директорским корпусом и ставили действия этого корпуса под свой контроль. Поэтому первоначальную идею подушевого распределения всех имеющихся в стране активов сменила идея создания группы «ответственных» собственников, пожизненно благодарных властям за столь ценные подарки. Этих «ответственных» собственников впоследствии стали именовать олигархами.
Поведенческие стереотипы и характер мышления, прививаемые агитпропом советским людям на протяжении десятилетий, не могли исчезнуть в одночасье. Вследствие этого остаточного устойчивого явления, практически все более-менее разумные соображения и предложения, которые кристаллизовались в ходе бурных дискуссий и повсеместных дебатов, неизбежно искажались и извращались до своей противоположности. Просто люди, сформировавшиеся в советской действительности, были отчуждены от нравственных начал и не имели навыков поступать в соответствии со здравым смыслом. Вместо того, чтобы пристальнее всматриваться в реальное положение дел, они с удовольствием рисовали в своем воображении новые фантасмагории и предавались новым иллюзиям («рынок сам все расставит на свои места»). Так как любого горе-реформатора (от президента до заведующего отделом культуры в райцентре) в условиях невнятицы и сумятицы, царивших в стране, было легко обвинить в некомпетентности, то начальство, чтобы защитить себя, вспомнило примат неподсудности своих действий, введенный большевиками при утверждении ими оккупационного режима. Заря торжества марксистского властвования обнаруживала все больше тождеств с закатом марксисткой идеологии.
Спору нет, методы управления в ходе разгосударствления собственности, по сравнению с теми методами, которые применялись после «октября», существенно изменились, а вот тягостные последствия ига большевиков и младореформаторов обнаруживали поразительную схожесть. Костяк «ленинской гвардии» рассматривал все ресурсы России в качестве завоеваний «октября», которые следует направить на раздувание «мирового пожара». А комсомольский актив в роли младореформаторов взирал на весь народнохозяйственный комплекс, как на свою коллективную собственность. Население России, в глазах «верных ленинцев», в своей основной массе, не подходило для амбициозного строительства самого гуманного и самого справедливого общественно-экономического строя и поэтому нуждалось в радикальной «переделке». В отличие от тех уже давних времен, в последнее десятилетие XX в. репрессии в России не применялись, но пандемия смертности и вал социального сиротства нарастали год от года. Жестко унитарное государство распалось, но его заменила замкнутая на Москву система финансовых потоков. Именно в столице и ее ближайших окрестностях были зарегистрированы наиболее прибыльные и дееспособные производства и промыслы, прошедшие процедуру сомнительной приватизации. Вследствие этого население Москвы стало быстро расти в численности, а население всей России стремительно убывать.
Примечательно, что бывшие адепты ЦКД, легко становились либералами-реформаторами, бизнесменами, банкирами, «надумниками» (депутатами) и откровенными поклонниками Мамоны. А вот Россия, в контексте мирохозяйственных связей, неудержимо превращалась в сырьевой придаток. Возникающие огромные состояния являлись следствием не развития экономики, а следствием ее деградации. Поэтому олигархи выступали не в качестве «ответственных» собственников, а в роли наиболее наглых мародеров. Властвование превратилось в самый доходный бизнес, потому что открывало доступ к приобретению дорогих активов по бросовым ценам.
На протяжении всего советского периода, если и вспоминали о Николае II, то обязательно вспоминали и «кровавую Ходынку». По случаю коронации государя императора в Москве (это произошло на исходе XIX в.) устроили народные гуляния с раздачей сладостей, что обернулось трагедией: было затоптано более тысячи человек. Но Николай II не объявил национального траура, не отменил даже праздничного бала, на который был приглашен весь цвет московского общества. Случай, действительно, прискорбный, оставивший несмываемое пятно на репутации последнего государя императора.
А теперь перенесемся в Москву, собирающуюся вступать в новое тысячелетие. В столице сосредоточено ¾ всех денежных ресурсов огромной страны, и поэтому открываются новые дорогие рестораны и ночные клубы, проводятся корпоративы с участием самых высоко оплачиваемых зарубежных «звезд» шоу-бизнеса. Банкеты и фуршеты проводятся по случаю создания новых фирм или по случаю года работы этих фирм, по случаю слияний «дружественных бизнесов» или «цивилизованных разделов» особо крупных активов. Пируют чиновники, депутаты, олигархи, артисты, а также приглашенные девушки, не обремененные грузом условностей: оживленно обсуждают предстоящие поездки на международные курорты, конечно, сплетничают, интригуют, налаживают полезные связи и другие «отношения».
Вся эта публика отправляет своих детишек на учебу в престижные европейские или американские лицеи и университеты, в те же страны переводят свои капиталы. Там же активисты перестройки лечатся и приобретают недвижимость. За неделю до наступления очередного Нового года бурно отмечают Рождество. С головой окунаются в веселье и в дни других праздников, популярных на Западе. А в это время миллионы жителей РФ умирают от недоедания (фиксируются случаи каннибализма), лишены лекарств и врачебной помощи. В разы увеличивается число тяжких преступлений, и многие семьи оказываются не в состоянии содержать своих детей. За малейшую кражу их судят по всей строгости существующих законов, а подросших пареньков облачают в военную форму и отправляют на очередные локальные вооруженные конфликты.
Как и в постоктябрьский период, в постсоветское десятилетие быстро генерируется начальственный слой, имеющий статус неподсудности и зорко следящий за исполнением законов всем остальным населением. Как и большевики, начальственный слой придерживается замашек завоевателей. Но, если у большевиков не было своей метрополии, то либерал-реформаторы смотрели на англоязычный мир, как на свою подлинную родину. Между тем, седобородые лжепрофессора по-прежнему шаркали по коридорам вузов в качестве призраков марксизма-ленинизма, но теперь уже читали курсы лекций по менеджменту или особенностям территориальной организации населения, по культурологии или экономической теории. Ни имея даже малейшего опыта практического делания, они продолжали гордиться своими научными степенями, а будучи опытными начетниками, добросовестно пересказывали студентам прочитанные учебники, поспешно скомпилированные из зарубежных изданий, т.е. по-прежнему что-то «сеяли» и недоумевали по поводу того, почему же отечественные университеты не попадают в международные рейтинги. По старой привычке продолжали издавать новые монографии, написанные все тем же невразумительным слогом «под Маркса». Почему-то и художественные фильмы наших кинематографистов совсем перестали попадать в конкурсные программы международных кинофестивалей, а публикуемые литературные произведения, увы, были интересны только самим авторам этих произведений.
За годы торжества марксисткой идеологии советизированная Россия превратилась в «отрезанный ломоть» для универсального мира, а после крушения тоталитарного режима никак не могла «вписаться» в экономическое пространство того мира и продолжала оставаться за рамками культурного процесса. Все постсоветское общество, от президента до бомжа, страдало от интеллектуальной и сердечной недостаточности, но стать иными никак не получалось. Власти отказались от практики свирепого насилия: даже расстрельные команды в тюрьмах упразднили. Зато экономический терроризм (отсутствие средств существования) мертвой хваткой стискивал горло миллионов людей. Злобное меньшинство, какое представляли собой большевики, казалось бы, давно исчезло, как жуткое наваждение, но вместо него появилось озлобленное большинство, которое охотно стало прибегать к насилию, как в быту, так и в ходе поисков «хлеба насущного».
Сотни тысяч потомков первой волны эмиграции напрасно ждали, когда же их признают беженцами от политических репрессий и пригласят на историческую родину. Десятки миллионов советских людей, которые умели говорить и читать только на русском языке, оказались за пределами РФ, и сразу же попали в разряд «оккупантов», из-за чего постоянно сталкивались с нелюбезным, а порой и откровенно агрессивным отношением со стороны местного населения новообразованных стран – бывших т.н. союзных республик. Родственники же в России, из-за резкого снижения уровня жизни, не располагали средствами, чтобы приютить «совков» («совок» - это сокращенное словосочетание «советский оккупант») у себя.
Если большевистское правительство проводило политику обезлюживания территорий с целью освобождения «жизненного пространства» для грядущих строителей «светлого завтра», то комсомольско-олигархический актив, контролирующий распределение доходов от экспорта углеводородов, просто не нуждался в «лишних ртах». Чем меньше была численность населения страны, тем легче становилось бремя социальной нагрузки для правительства и «деловых кругов». Младореформаторов ничуть не смущало сокращение численности России на десятки миллионов человек. Например, в Канаде (стране, наиболее похожей на Россию по климатическим условиям) проживало не столь уж много людей, зато те люди жили в достатке. А уровень жизни населения во многих регионах России ничем не отличался от уровня жизни жителей центрально - африканских стран, в то время, как москвичи из кожи вон лезли, чтобы достичь среднеевропейских, среднедушевых стандартов потребления товаров и услуг и стать «средним классом».
Те общественные организации, которые стремились возродить память о реалиях Российской империи, почему-то отличались удивительной бестолковостью, и все свои силы тратили на борьбу с собственной беспомощностью. Прелаты РПЦ пытались наладить контакты с епископами РПЦ за рубежом, но зарубежные священнослужители воспринимали прелатов из постсоветской России скорее бывшими партфункционерами или агентами ФСБ в рясах, нежели в качестве носителей Слова Божьего. Так как XX в. быстро подходил к своему завершению, то общественные организации, не чуждые исторической памяти, почему-то вспомнили практику встречи юбилеев советского периода и принялись чеканить разнообразные ордена и медали, какие выпускались в бытность существования Российской империи; чеканили, чтобы награждать ими своих «верных сынов и дочерей» за непонятно какие заслуги и свершения. Закрутилась карусель самовосхвалений и торжеств, которые проходили гораздо скромнее, нежели пиры реформаторов, но желание праздника у «возрожденцев» среди всеобщего вымирания и вымерзания, было просто неодолимым. Поэтому и гуляли, насколько позволяли финансовые средства.
По истечении XX в. коренным жителям России хотелось громко сказать: «Прощай, лживый век и не возвращайся никогда!» - Но язык не поворачивался такое произнести даже про себя, потому что реалии окружающей действительности не внушали подобного оптимизма. Женщины отказывались рожать, а мужчины заниматься плодотворным делом. Дети избегали заботиться о престарелых родителях, а молодые родители - о своих малолетних детях. Те, кто за 1 час работы получали 1 доллар, считались обеспеченными людьми, но таковые составляли ничтожную часть от всего населения, погруженного в беспросветную нищету.
Об истоках и внутренней связи марксизма с карликовым миром предпочитали не говорить, а если кто-то и поднимал эту тему, то на него набрасывались с вздорными обвинениями, руганью и проклятьями, как на человека, совершившего непростительное святотатство. Занятные неотложными делами «текущего момента», власти деликатно обходили своим вниманием мумию, лежащую в мавзолее, не забывая при этом выделять средства для ухода за ней. Вооруженные силы по прежнему считали 23 февраля 1918 г. датой своего появления на белый свет, а федеральная служба безопасности своим отцом-основателем – Дзержинского. МИД числил в качестве своего первоначального министра – Троцкого. Даже кинематографисты отмечали свой профессиональный праздник как раз в тот день, когда много лет тому назад ретивые большевики национализировали все имевшиеся в стране киностудии.
Это может показаться неправдоподобным, но возрождение РПЦ попутно вызвало к жизни целое общественное движение православных сталинистов, которые принялись хлопотать о канонизации Отца народов в качестве святого. Извращенное сознание этих активистов, соприкоснувшись с этикой православия, требовало поместить образ тирана в один ряд с Николаем Чудотворцем, Серафимом Саровским и сотнями священников, замученных все тем же тираном в «победоносные» богоборческие годы. Изуверы полагали, что своими хлопотами о придании памяти любимому вождю «подлинного бессмертия» они совершают богоугодное дело, непоправимо путая служение церкви красного дьявола с духовным служением христианина. По вполне понятным причинам, на большинстве центральных площадей и проспектов городов России продолжали возвышаться идолы, собирающие в дни советских праздников разношерстные толпы ревнителей самого справедливого и гуманного государства рабочих и крестьян. Те же небольшие группки людей, которые, несмотря на зной и лютую стужу долгого тоталитарного режима, сохранили в себе память о Русской земле, истово-неистово мечтали о том, чтобы сделать историческое русло вновь полноводным. Однако ключи с «живой водой» слабо питали собой это русло, потому что оказались забитыми всяким хламом и мусором. А вот «мертвой воды» водилось в избытке, вследствие множества ядов, скопившихся в разных стратах общества.
Марксизм, возведший злобу в качестве главного чувства присущего адепту ЦКД, продолжал сохранять свое влияние даже на руинах этой церкви. Ненависть ко всему праведному и благородному естественна для облученного марксизмом человека, как ощущение земли под ногами. От того-то, такой человек неизбежно превращался в реторту, кипящую непримиримостью ко всему тому, что не соответствовало его представлениям о «правильном». Так и жили - без добра, красоты и величия. И мысли не допускали, что возможна иная жизнь, иные взаимоотношения между людьми, между обществом и властью, между разными государствами. Из опыта, накопленного медициной, хорошо известно, что яды в малых дозах способны быть целительными и полезными для захворавшего человека. Но «живой водой» яды не могут стать никогда.
Пока советское общество пробивалось с огромными потерями к «светлому завтра», пока постсоветское общество билось в тенетах беспомощности, в универсальном мире сложилась потребительская культура в качестве альтернативы многообразным умонастроениям шовинизма, расизма, коммунизма, анархизма, эзотеризма, коими были богаты минувшие два века (XIX и XX в.в.). Потребительская культура взращивает человека вожделеющего – другой плоти, широкого спектра услуг и товаров, волнующих зрелищ и ярких впечатлений. При всем при этом, режим потребления должен быть безопасен для самого потребителя и для окружающих его людей. Условия такой безопасности регламентируются законами и правилами (включая правила дорожного движения), диетологами и психологами. Например, нельзя вожделеть малых детей и каждодневно объедаться сладостями. Диапазон потребления представляет собой разумный, индивидуально составленный баланс между доходами человека и его предпочтениями. Если доходов постоянно не хватает, то такой потребитель будет постоянно пребывать в состоянии стресса, разрушающего здоровье и комфортность существования. Но и уровень потребления не может быть очень низким, принуждая человека к аскетике. Чтобы отметить этот недопустимо низкий уровень потребления, государства вводят показатель «минимальный потребительский бюджет» и понятие «черты бедности». Таким образом, быть бедным в обществе потребления становится стыдно, потому что бедный человек не приобщается в должной степени к перечню товаров и услуг, предлагаемых рынком, и, тем самым, оказывается в разряде низко культурных людей. Подобная установка выступает мощным стимулом для деловой активности миллионов людей, но и служит мерилом социальной ответственности для каждого человека.
Разумеется, потребителей можно сравнивать с сообществом гусениц-плодожорок, с человеческим ульем или просто с муравейником (термитником), далеким от высот мистических переживаний и глубин постижений противоречивой сущности скоротечной жизни. Но это хорошо организованное общество, в котором «пчелы» не стремятся уничтожить «муравьев», а «гусеницы» со временем превращаются в прелестных «бабочек». Неудержимо отпадая от метафизических сфер, насельник универсального мира почувствовал себя букашкой на фоне гигантских, собственноручно возведенных технических систем, и страстно захотел, чтобы его, столь маленького и не опасного для окружающих, никто не смел бы обижать и притеснять. Понятно, что подобные установки не всегда сбываются, но, в принципе, они оказались все же возможны.
Эгалитарные процессы, принявшие широкий размах в XX в. первоначально выдвигали в первые ряды общества садистов, авантюристов, психопатов и прочих сомнительных «творцов истории», порожденных идеей сверхчеловека. Восприятие государства, в качестве организации, оказывающей населению определенные общественные услуги, а первых лиц в таком государстве - в качестве менеджеров, которых нанимают для успешного оказания подобных услуг, безусловно, выступает утешением для людей, уставших от социальных бурь и катаклизмов минувшего века. Общество потребления не предполагает наличия праведников или появление гениев, а предпочитает формировать деятельную посредственность, умеющую искренне радоваться незамысловатым игрушкам и обожающую получать разнообразные бонусы за примерное поведение.
Постсоветское общество хотело бы примкнуть к такому обществу, но наследие марксизма пока не пускает его в этот «потребительский рай». Интуитивно люди догадываются о том, что восхождение на высоты исторического бытия предполагает какие-то иные действия, нежели тупое потребление товаров и услуг, но, опасливо оглядываясь на ушедший век, стараются поменьше думать о свершениях и достижениях. Ведь они прекрасно знают, что дороги в ад мостятся благими намерениями.

Ю.Н. Покровский

Русская Стратегия