Сто лет назад в это время Белая Чита готовилась повторить судьбу Белого Омска - столицу Забайкалья было решено оставить и отступить еще дальше на восток.
Об этих событиях - в отличие от предшествующих, мало кто повествует в подробностях. Оно неудивительно. Когда надежды уже не осталось - не осталось совсем, не было особого желания в красках описывать подробности окончательного краха.
Итак, весной 1920 года волей судеб в Белой Чите оказалось множество солдат и офицеров, настроенных продолжать борьбу. Увы, всего лишь четверть от первоначального состава белых сил, действовавших в Сибири. «Из трех армий Сибири, Поволжья и Урала и других отдельных воинских час¬тей, начавших свой Сибирский поход в количестве около 100 тысяч человек, в Забайкалье пришло не более 25 тысяч, из которых 11 тысяч больных и раненых. Остальные 75 тысяч или попали в плен к красным, или погибли во время похода», - напишет потом в воспоминаниях, озаглавленных «Пятьдесят лет тому назад» участник Сибирского Ледяного похода каппелевец Сергей Марков.
В своих воспоминаниях атаман Семенов отмечал : «должно сказать, что солдатская масса и командный состав ее, в общем, представляли собою великолепный материал, который мог бы быть использован для организации образцовых частей национальной армии. Только что проделав легендарный по тяжести условий зимний поход через всю Сибирь, армия очистилась от всего слабого, непригодного, отпавшего от нес в пути. В Забайкалье пришли люди наиболее крепкие физически и наиболее стойкие в идеологическом отношении. С такой армией можно было не бояться никаких лишений, ибо все лишения она уже испытала, и никакой пропаганды большевиков».
Но было одно «но», причем весьма существенное. Эту армию было некому возглавить и привести в порядок: «Генерал Каппель не вынес тяжести похода, в котором он показывал пример доблести и самопожертвования, и скончался от тяжелой болезни почти накануне прибытия армии в Забайкалье. С его смертью не осталось никого, кто бы мог объединить армию и подчинить ее своему авторитету и власти. Утрата генерала Каппеля была тяжелым ударом для всего национального движения. Он пользовался заслуженной популярностью во всех слоях армии и силой своего авторитета сдерживал разношерстный и разнообразно мыслящий командный состав армии».
Это обстоятельство оказалось роковым. Среди тех, кого, казалось должна было объединять общая борьба, начался раздрай, борьба за власть, и разнообразные дрязги, которые не могли не радовать красных…
После переформирования армии «образовалось три корпуса и 4-й Особый, отдельный генерала барона Унгерна, который находился на ст. Даурия. Он был действительно "отдельный", так как барон признавал Верховную Власть постольку, поскольку это было в его интересах. Это было маленькое "удельное княжество". В первый корпус вошли все Забайкальские, Атамана Семенова воинские части. Во второй корпус - Сибирские, Уфимские и Егерские части, и командовал ими ген.Смолин. В третий корпус вошли все коренные, боевые ген.Каппеля части: Волжские части, Ижевские, Воткинские, и командовал ими ген.Молчанов. Все казачьи части, как Сибирские, Уральские, Оренбургские и т.д., имели свою собственную группировку и придавались к корпусам в зависимости от сложившейся боевой обстановки», - писал подполковник Федор Мейбом.
Казалось бы, действие, логичное, обусловленное сложившимися обстоятельствами. Но оно было встречено генералитетом в штыки. «Сразу же после этой реформы против меня началась кампания со стороны высшего генералитета армии», - вспоминал потом атаман Семенов. - «Покойный генерал-лейтенант Дитерихс, генерал-майор Акинтиевский, генерал-майор Пучков, генерал-майор Сукин стояли во главе этой кампании, направленной как против меня, так и против порядков, заведенных в Чите. Особенно искусным в области закулисной борьбы оказался Сукин, который пустил в обращение мнение, что, приняв после покойного адмирала руководство национальным движением, я взялся не за свое дело, не будучи офицером Генерального штаба и не имея специальной подготовки для общественно-политической деятельности. Когда я узнал, где находился источник этих разговоров, я вызвал к себе генерала Сукина и спросил его, насколько справедливы дошедшие до меня разговоры и почему он, офицер Генерального штаба, занимается безответственной интригой и разложением армии, вместо того чтобы приложить свой опыт и знание к делу национального возрождения родины. В ответ генерал-майор Сукин решительно опроверг свое участие в кампании, поднятой против меня, и просил дать ему возможность быть полезным общему делу на соответствующем его подготовке посту. Он был зачислен в мой штаб на должность генерал-квартирмейстера, но оставался в этой должности недолго и не проявил себя в ней абсолютно ничем».
Со средствами на содержание армии проблем не было - их Семенов черпал из захваченной им части золотого запаса, отправленной правитель¬ством адмирала Колчака за границу в уплату за купленное в Америке оружие и снаряжение. В армии в это время насчитывалось до 45.000 человек и около 17.000 лошадей, в полевых частях трех корпусов насчитывалось до двадцати тысяч человек. Пайки выдавали не только семействам военнослужащих, но и служащим некоторых гражданских учреждений и их семьям..
Но армии требовалось не только переформирование, ей было необходимо, прежде всего, единое руководство. А в семеновской Чите царило двоевластие: « Предполагалось, что в Чите для управления всеми армейскими вопросами будет один штаб, почему командующий армией считался одновременно начальником Штаба Главнокомандующего. Но все же оставался как бы другой штаб — помощника атамана по военной части — генерал-юрист Афанасьев и, кроме того, начальник личной канцелярии атамана Власьевский. Через этих приближенных атаман развил такую систему назначений, наград и чинопроизводства, что окончательно развратил военнослужащих. Всякий, кто хотел и умел, мог добиться производства за неведомые заслуги», - отмечал генерал-майор Генерального Штаба Павел Петров.
Заниматься жизненно необходимыми серьезными реформами было попросту некому. Те, кому эта миссия была бы по силам, постепенно разъезжались из Читы, не встретив поддержки своих начинаний или попросту устав от бесконечных интриг. Так что Семенов мало на кого мог надеяться…
Весной Читу покинул генерал-лейтенант Сахаров, бывший командующий фронтом в Западной Сибири. Семенов вспоминал: « Сахаров предупреждал меня о всех трудностях, ожидавших меня при попытках поднять дисциплину и реорганизовать пришедшие с запада части. По чувству долга он старался помочь мне правильно ориентироваться в хаосе настроений и политических течений, существовавших в армии, но, к сожалению, помощь его не могла быть продолжительной, так как он вскоре выехал в Европу».
А сам Сахаров так описывал эти разговоры: «По многу и с полной откровенностью говорил я с атаманом Семеновым. Для меня выяснилось, что главнокомандующий не считал возможным в те дни идти резкими, определенными путями к намеченной цели. То было еще сумеречное время, когда мрак, окутавший Русскую землю в чаду трехлетней революции, не прояснился. Только, только загоралась заря сознания, изредка вспыхивали зарницы проблески национальной мысли и чувства.
Умы масс были еще в состоянии того тяжелого и трудного раздумья, какое бывает после сильного русского похмелья или от оглушительного удара по голове. Руководители и вожди зачастую чувствовали себя неуверенно и даже отставали от масс в ощущении жизненной необходимости, в сознании жизненной исторической правды».
Оценив ситуацию, генерал принял непростое решение, казавшееся ему единственно правильным: « Тогда я собрал ближайших, мне подчиненных начальников и и объяснил им, как смотрю на создавшееся положение, на лежащий перед нами путь, что разрешение нашей задачи вижу в одном: идти в Россию с Царским знаменем, поднятым прямо и открыто. Для этого необходимо было предпринять ряд шагов в Европе. На этом заседании присутствовало шесть подчиненных мне старших офицеров, начальников крупных частей 3-го корпуса. Все они согласились с моей точкой зрения, высказали убеждение в необходимости такой подготовки в Европе, а далее работы и в самой России».
Перед отъездом из Читы Сахаров объезжал вверенные ему войска: «Из многих разговоров с офицерами и солдатами приходилось убеждаться, что только открыто поднятый монархический флаг, с именем Законного Царя, вернет им потерянную веру в свои силы, в правду, в победу».
Потом уехал Войцеховский, который после прихода в Читу фактически руководил армией чисто формально - к его доводам атаман вроде бы прислушивался, но на деле все шло как раньше. Семенов в своих воспоминаниях так характеризовал его деятельность: « Генерал Войцсховский не особенно стремился привести в порядок подчиненную ему армию, так как в то время он уже решил перейти на службу в чешскую армию и вследствие этого был мало заинтересован в исходе борьбы с красными в Сибири. Войцсховский, безусловно, обладал всеми качествами выдающегося военачальника, и при желании он мог бы крепко держать армию в своих руках, но вскоре он вышел в отставку и выехал на службу в Чехословакию, где, кажется, ныне занимает крупный пост».
Перед отъездом Войцсховский подробно изложил Семенову причины волнений среди части командного состава пришедших частей Сибирской армии. Главной причиной нестроений он назвал вредную работу небольшой группы лиц из высшего командования армии, агитировавших за непризнание Указа Верховного правителя о передаче власти атаману.
После отъезда Войцеховского Семенов назначил командующим армией генерал-лейтенанта Лохвицкого. Но ситуацию это не исправило, скорее, наоборот: «Новый командующий армией быстро попал под влияние группы генералов-оппозиционеров и повел политику отчуждения меня от моих коренных частей, составлявших 1-й корпус Дальневосточной армии под командой генерал-лейтенанта Д.Ф. Семенова и Азиатскую конную дивизию генерала барона Унгерна. Для достижения поставленных им себе целей генерал Лохвицкий предложил мне ввести некоторые части Сибирской армии в состав 1-го корпуса. Я не только согласился с этим, включив все пришедшие с запада казачьи части в состав 1-го корпуса, но и пошел еще дальше, влив остатки 1-й кавалерийской дивизии в состав моей маньчжурской дивизии и назначив начальником этой дивизии генерал-лейтенанта Кислицина, пришедшего в Читу с частями Сибирской армии.
Вскоре после этого генерал Лохвицкий потребовал от меня удаления из армии генерала барона Унгерна, поставив вопрос так: или он, Лохвицкий, или барон. Я предложил Лохвицкому поехать в отпуск и сдать армию командиру 2-го корпуса генерал-лейтенанту Вержбицкому».
И снова без толку… Второго Каппеля, увы, найти было невозможно… «Генерал Вержбицкий не принял решительных мер против интриганов, и искусственно раздуваемая в армии рознь между «каппелевцами» и «семеновцами» не прекратилась и при нем».…
Что, спрашивается, могла при таком раскладе сделать армия? А она, едва отдохнув, жаждала боя...
Положение было очень зыбкое. В то время все Забайкалье было в руках многочисленных небольших местных красных партизанских отрядов. Свободными от красных были лишь железная дорога от Читы до пограничной китайской станции Маньчжурия и прилегающая к железной дороге узкая полоса местности. Но партизаны проникали и туда, взрывали железнодорожный путь и нападали на гарнизоны станций….
«На западе стояла регулярная Крас¬ная армия, в настоящий момент остановленная японцами. На восто¬ке — Сретенск и Нерчинск были в руках красных, в их же власти были Амурский и Уссурийский край и Приморская область. Но на востоке их силы были незначительны, и они могли только удерживать захвачен¬ные ими районы, изредка пытаясь наступать на Забайкалье, где лишь крупные населенные пункты имели гарнизоны, японские или семенов¬ские. Эти гарнизоны были усилены нашими частями, впоследствии предпринявшими освобождение Забайкалья от красных партизан. На-селение Забайкалья в то время насчитывало около 250 тысяч человек, из которых даже забайкальское казачество не полностью поддержива¬ло своего же атамана Семенова: половина войска держала «нейтрали¬тет», а четверть стояла открыто за красных. Местные старожилы, так же как и буряты, были тоже нейтральны, а новые переселенцы, рабо¬чие и крестьяне, и ссыльнопоселенцы поддерживали партизан. Таким образом, мы в Забайкалье имели лишь незначительное количество сто¬ронников нашей борьбы с большевиками», - констатировал Сергей Марков.
Но это не страшило белых витязей…
После переформирования «армия перешла от отдыха к горячей работе по боевой подготовке к предстоящим боевым действиям. Появилась забытая в походах отчетливость, поднялась дисциплина и выправка. Трудно приходилось нашим рабочим - Ижевцам и Воткинцам. Воинскую мудрость они постичь не могли. У них была своя, станковая, рабочая дисциплина. Честь отдать они забывали, но зато шапку снимет и своего офицера по имени и отчеству назовет. Так их и оставили в покое. Но зато в боевом отношении их никто не мог превзойти. Они заслужили незабываемую славу на полях сражений. Мы их уважали и любили, а противник боялся», -вспоминал Федор Мейбом.
Вскоре каппелевцы начали боевые действия против красных: «До того японские и семеновские гарнизоны предпочитали отражать нападения красных и изредка снаряжать кара¬тельные экспедиции. Мне неизвестно, был ли такой способ борьбы с красными, со стороны японцев, их собственной тактикой или же яв¬лялся результатом договоренности с большевиками, семеновцев же было так мало, что они не имели возможности вести активную борьбу, ко¬торая и была предоставлена нашим частям».
На фронт тогда стремились многие. Правда, с очень разными намерениями:
«На этих днях мы услышали странную для нас новость. Она не только удивила нас, но и поразила. Еврейское Общество предложило Атаману сформировать, на их собственные средства, Еврейский Боевой Батальон. Вот так история! Разрешение они получили и к формированию приступили».
Опасения оказались справедливыми - сформированный батальон был отправлен в деревню Александровка, где перебил своих офицеров и перешел на сторону красных.
Федору Мейбому с Офицерским Отрядом, пришлось его ликвидировать: «Был странный бой. С одной стороны предатели-евреи, а с другой, наступающей, - г.г. офицеры. Бой был очень короткий. Я нанес Еврейскому батальону сокрушающий удар, с обхватом обоих их флангов, и прижал их к озеру, где частями и переловили весь батальон. В начале боя они, видимо, страшно волновались. Об этом можно было судить по их беспорядочной стрельбе. Мои офицеры шли в атаку с папиросой во рту. Потери с нашей стороны были незначительны».
«Союзники» продолжали разъезжаться - в полной мере удовлетворив свои меркантильные интересы. «В свободное от службы время я любил ходить на вокзал, где проходили чуть не ежечасно богатые составы поездов уезжающих "милых союзничков". И кого только там не было! Даже итальянские Альпийские стрелки в их причудливых формах. Их стоянка в Сибири, как экспедиционных войск, была, главным образом, расположена по линии жел.дороги. До сих пор я не могу себе представить, для какой же, в конце концов, цели они были присланы к нам. Помогать они нам не помогали, а только мешали и занимались сплошной провокацией. В боевом отношении эти союзные воинские части были ниже всякой критики. А вели они себя так вызывающе, что со стороны казалось, что не они гости на Русской территории, а мы, настоящие хозяева Русской Земли, находимся в гостях у них. Смотришь на эти блестящие проходящие поезда, и невольно напрашивается сам собою вопрос: "Господа Союзники! За что же это вы плюнули нам, Русским Патриотам, в нашу душу?! Но посмотришь на самодовольные рожи упитанных офицеров и приходишь к заключению: не стоит и спрашивать - не поймут. Где им? Ведь они победители! Какая ирония! Победители на крови и предательстве Русского народа», - с горечью констатировал Федор Мейбом.
В апреле в канун Пасхи красные, сосредоточившие большие силы в Верхнеудинске, перешли в решительное наступ¬ление, намереваясь одним ударом взять Читу.
Федор Мейбом потом вспоминал: «Тревога. Забыты пасхальные столы. Спешно разбираются винтовки, и с шумом выкатываются пулеметы. Стройно, попарно спускается рота на улицу. Стояла дивная предпасхальная ночь. Посмотрел на часы: было ровно 12 час.ночи. Подаю команду: "Г.г. офицеры, на молитву. Шапки долой". Проходит минута тишины. Снова команда: "Накройсь". И я поздравляю роту: "Христос Воскресе!". Братские поцелуи, и рота, свернувшись в походную колонну, с лихой каппеловской боевой песнью:
"С нами Каппель, сын России,
С нами славный Вождь всегда"... –
отчетливо проходила улицы гор.Читы. Кончился отдых. Снова для нас настала боевая пора».
Оказалось, что «Красная армия, под командой Блюхера, всей своей массой обрушилась на наш фронт. Части Атамана Семенова не выдержали удара и отходят по всему фронту. Красными уже занята дерТрех-Озерная, находящаяся в 10-12 верстах от Читы. Волжской Бригаде дана боевая задача - выбить противника из дер.ТрехОзерной».
Выполнить эту задачу оказалось непросто Бой оказался долгим и ожесточенным: «Противник укрепился на отличных позициях. Бой в полном разгаре и уже продолжается около трех часов. Красные упорно обороняют деревню, часто переходят в контр-атаки. Наконец, мы переходим в решительное наступление, сбиваем противника, который быстро начинает отходить. Но со своим отходом они опоздали. Японские части в их тылу отрезали все пути к отходу. Три дивизии красных - в клещах. Началась ликвидация. Противник яростно бросался в бешеные атаки в самых различных направлениях, но прорваться ему не удалось. Кольцо все суживалось и суживалось.
Наконец, красные всей своей массой, с диким ревом "ура", повернув свой фронт, густыми целями, чуть ли не колоннами, повели штурм на мой участок.. Ждем. Огня не открываем. Красные быстро приближаются. Еще минута, ожидания... и огонь. Затарахтели пулеметы "Максима", посыпалась частая ружейная стрельба».
И тут произошло то, чего никто не ожидал:
«Но в нашем огне есть что-то странное: винтовочный выстрел не тот, к которому так привыкло ухо. Глянул на наши цепи и вижу, как выпущенные нами пули зарываются в нескольких саженях от нас в мягкий песок, поднимая его на воздух. Что случилось? Понять не могу, да и поздно. Противник уже совсем близко. Поднимаю отряд и идем в контр-атаку, без штыков. Трудно сказать, чем бы этот бой закончился, если бы нам пришлось столкнуться с красными грудь с грудью».
Дальнейшие события подтвердили правоту известного высказывания, утверждающего, что «Смелым судьба помогает»: «К моему счастью, Оренбургская Казачья бригада, неожиданно для меня и противника, лавой навалилась на его левый фланг, смяла его, и началась рубка. Красные бросились в панике, ища спасения, в деревню. Но оттуда шла лава Японской Регулярной кавалерии. Бой закончился полным поражением красных».
Уже после выяснилось, что патроны полученные из Читинского Патронного завода с сюрпризом» - каждая гильза была заряжена неполным составом пороха.
Но красным это не помогло. Их наступление не имело успеха - несмотря на существенное численное превосходство, они были разбиты.
В пасхальную ночь большевики потеряли пять лучших своих дивизий. Было взято много пленных, и два бронепоезда. «А снаряжения и подсчитать было невозможно ~ всюду пушки, брошенные пулеметы и тысячи винтовок. Урок им был дан нами весьма серьезный, но надолго ли?».
Слишком зыбким было положение в Забайкалье, слишком мало было солдат… А уверенности в будущем и вовсе быть не могло: «Нельзя было забывать, что этому боевому успеху помогла нам своим активным, участием Японская Императорская армия. Но кто мог бы нам поручиться за то, что она не предаст нас так же, как и другие "союзники"? Снимется, уйдет и даже не потрудится предупредить нас; веры к ним ко всем у нас уже не стало».
Но пока белая Чита праздновала победу: « Дамы г.г. офицеров роты своими руками и их милыми пальчиками вышили дивное знамя. На белом шелку золотыми буквами были вышиты слова: "За Святую Русь". А ниже: "Офицерская рота имени Ген. Каппеля". На левой стороне, в верхнем углу, на желтом императорском поле Двуглавый Орел, вышитый черным серебром. По середине знамени художественно вышит наш орден "За Ледяной поход". Чудное знамя! После полной церемонии и торжественного богослужения знамя было передано нам из рук Командующего Армией Ген. Лейт. Войцеховского. После этого состоялся парад и потом банкет роты, на котором присутствовали все высшие чины Армии, во главе с Атаманом Семеновым». Но эти прекрасные знаковые события, увы, ничего не меняли...
В Читинском Атамана Семенова военном училище, куда в 1920 году собрались те, кто «уцелел от разных катастроф», возобновились занятия. Ведь когда красные пошли на Читу, училищу было поручено оборонять город с юга. На Ингодинском фронте юнкера доблестно сражались с красными партизанами, к которым потом подошло подкрепление. Пришлось отступать - через тяжко проходимый весной, Оленгуйский хребет, по ненадежному льду на левый берег Ингоды... Там училище, считавшееся погибшим, получило приказ о возвращении в Читу. После недельного отдыха юнкера продолжали учебную, строевую и гарнизонную службу.
«Если обычные лекции шли своим порядком, то к программе общеобразовательного курса не нашли правильного подхода: вместо двух-трех офицеров, которые вели бы дело, его поручили двум преподавателям из женской гимназии, которые у юнкеров не пользовались никаким авторитетом, не смогли заинтересовать их, смотрели на преподавание, как на сине куру, получили прозвища Кутейкина и Цифиркина, на занятиях занимались только рассказами о гимназистках. Выходило, что к преподаванию, кроме жалования, привлекла их главным образом помпа: громовая команда старшего юнкера Зуева — “Встать! Смирно!”, а затем рапорт дежурного», - писал в своей статье Военные училища в Сибири Александр Еленевский .
В городе было неспокойно: «Фронт отодвинулся к станции Могзон, и в темные ночи из окон верхнего этажа были видны зарницы артиллерийской стрельбы. Начались налеты красных самолетов. Первый сбросил две бомбы — одну у вокзала, другую на Атаманской площади. Первый раз это прошло для него безнаказанно, к другим налетам уже подготовились: на плацу поставили подвижную раму, на раму поставили орудие, в стороне подготовили яму для зенитной стрельбы пулеметом. После этого красные самолеты встречались орудийным и пулеметным огнем».
До осени 1920 года красные уже не предпринимали серьезных боевых операций. Весной и летом белые части гонялись за красными парти¬занскими отрядами, очищая от них районы местности, где не было японцев. «Заняли Нерчинск и Сретенск, оттеснив дальневосточные красные части на восток, к границе Амурского края, но идти дальше у нас не было сил, и мы перешли к обороне. Разобравшись с мелками парти¬занскими отрядами приступили к операциям против отрядов более крупных и заняли их оплот — Нерчинский Завод».
Но не всегда все складывалось удачно. Крупная операция по зачистке Забайкалья от партизан, в которой участвовал подполковник Мейбом, завершилась совсем не так, как планировалось:
«Армия перешла в наступление. Операция проходила успешно. Сбивая всюду красных, мы быстро гнали их и, в результате, окружили. Еще бы небольшое напряжение, и мы очистили бы все Забайкалье от красной нечисти. Но... у нас всегда случалось что-то... Так случилось и теперь. Барон Унгерн со своим корпусом, не предупредив нас, оставил фронт и ушел к себе в Даурию. Вся наша 4-дневная операция пошла на смарку. Конечно, мы противника сильно потрепали, но ликвидировать его нам не удалось, и тов.Шевченко со своим 10-тысячным отрядом вышел из нашего окружения. Кроме того, он отрезал Волжскую бригаду от главных сил. Днем мы отбивались от наступающего со всех сторон противника, а ночью осторожно обходили его, стараясь выйти к р.Шилке. В течение 10 дней мы были фактически потерянными и нас уже начали считать погибшими. Наконец, нам удалось выбраться из окружения и войти в связь с нашей группой, которая выслала нам на помощь Конную Бригаду, с которой мы и отошли к нашим главным силам…».
Снова сыграла свою роковую роль разобщенность, определившая исход многих исторических битв. Момент был упущен. А потом произошло то, чего все давно опасались - японцы заявили, что уходят из Забайкалья.
В конце лета японцы заключили с красными перемирие, обязав соблюдать его и белую армию. По этому договору между СССР и Японией был создан буфер в виде Дальневосточной республики из Забайкальской, Амурской, Уссурийской и Приморской областей с красным пра¬вительством в Верхнеудинске и не признающим это правительство пра¬вителем Забайкалья, атаманом Семеновым. Платой за согласие красных стал отвод японских войск из Забайкалья и из Уссурийского края. Японцы сохранили за собой лишь полосу вдоль Приморской железной дороги с городом Владивосто¬ком и на восток от нее — участок Уссурийской железной дороги с городом Спасском.
«Уходя из Забайкалья, японцы предложили и нам уйти вместе с ними, но наше командование во главе с атаманом Семеновым решило остаться здесь. Это решение было явной авантюрой, так как бороться с красными самостоятельно мы не могли, и нам оставалось или по¬гибнуть с честью, или же сдаться на милость врага. Помощи получить мы не могли ниоткуда, а обещание японцев, что в случае нарушения красными условий перемирия они нам помогут, было только обещанием, выполнить каковое они, отведя свои войска за 2000 верст, в При¬морье, а из него большую часть — в Японию, физически не имели воз¬можности.», - описывал сложившуюся ситуацию Сергей Марков.
Малочисленные белые силы не могли удер¬живать все Забайкалье, и поэтому в конце августа все части были стянуты на Сибирскую железную дорогу, заняв ее от города Читы до станции Маньчжурия. Остальная территория была оставлена красным. Расположение войск по одной протяженной линии позволяло красным сосредоточивать свои силы в нужных им местах и, пользуясь своим превосходством в силах и в вооружении, нападать в любой момент. Теперь они были хозяевами положения.
Японцы «заявили, что в результате переговоров с советскими представителями по созданию буфера на Дальнем Востоке, они пока подписали соглашение, по которому была установлена линия, за которую не должны переходить советские войска из Верхнеудинска, и выговорено право неприкосновенности Читы, где находился атаман Семенов впредь до формального объединения всех областей. Совершенно ясно было, что цена этим выговоренным условиям — нуль и весь вопрос в том, какими силами будет располагать советская власть в Верхнеудинске к моменту ухода японцев для нападения на силы атамана и какую позицию займут партизаны», - вспоминал потом генерал-майор Павел Петров.
Нужно было срочно решать, как быть дальше. «На совещании командующего армией и командиров корпусов было решено сосредоточить главную массу войск за рекою Онон с тем, чтобы базироваться на ст. Маньчжурия, с которой атаман Семенов начал свои антибольшевистские действия в 1918 году. В Чите же, пока обстановка позволит, держать часть войск, как арьергард. На большое число броневиков возложить задачу охранения жел. дор. от Читы до ст. Борзя».
Эту непростую задачу белые бронепоезда блистательно выполнили. Для иллюстрации достаточно привести всего лишь один эпизод - из воспоминаний все того же Федора Мейбома, волей судеб ставшего командиром бронепоезда «Витязь»:
«Витязь» готов к бою. Пыхтит и медленно выходит вперёд. Прислуга у пушек и пулемётов. Подхожу к железнодорожному мосту и перехожу через него. Это моя подготовленная позиция с пристрелянными целями. Броневики красных должны выйти из-за поворота железной дороги на открытую местность, где я их встречу.
Связался телефонной линией с полковником Черкесом. Всё спокойно. Начинается рассвет. Появляется подозрение, что пойманный красный наврал. Ну, что же? Если не сегодня, то всё равно это будет. Смотрю на часы — 5.30 утра. Но всё ещё очень туманно. Получаю телефонный вызов с передовой заставы, которая на дрезине находится в одной версте впереди «Витязя» и сообщает, что ясно слышен шум приближения к ним поезда.
Приказываю заставе немедленно отходить к «Витязю». Не сомневаюсь, что идёт «Товарищ Блюхер». Мы к встрече готовы. Решаю обрушиться на него всеми орудиями и сразу же идти на сближение.
Моя рука лежит на кнопке «сирены» (огонь). Беспокоит меня только мой татарин с его «Гочкисом» — крутит его то туда, то сюда, пока я не шлепнул его по затылку, а он простодушно закричал: «Давай бить красных! Секим башка!»
Становится светлее, и за поворотом дороги показался белый дымок. Вот медленно показывается передняя площадка, и наконец вылезает весь бронепоезд.
Нажимаю кнопку...
Завыла сирена, «Витязь» в одно мгновение опоясался огнём и задрожал всем корпусом. Поразительная картина!!! У красного бронепоезда всё летит в воздух. Мы идём на сближение... громовое «ура!» на «Витязе»... идут взрывы на «Блюхере»... Ничего от него не осталось. Он был уничтожен первыми залпами из всех орудий «Витязя».
А потом бронепоезд под обстрелом красной артиллерии поддерживал огнем 1-й Добровольческий полк, который вступил в бой с пехотой красных. По воспоминаниям очевидцев, картина боя была изумительная, прямо феерическая. «Витязь» был как призрак среди взрывов снарядов, и его было трудно различить.
За победу было заплачено дорогой ценой: «К финалу «Витязь» представлял из себя жуткую картину. Прямых попаданий было около 12. Потери оказались тяжёлыми: среди офицеров убито и ранено 16, рядовых, особенно казаков, убито и ранено 23. Всех складывали на задние площадки. Убитых покрывали брезентами, а раненым делали перевязки и клали рядом с убитыми».
Из Читы на станцию Манчжурия и близлежащие станции эвакуировали военное имущество и различные запасы. Там предполагалось организовать базу армейского снабжения и миссию для связи с китайскими военными властями и японской миссией.
«Золотой запас, хранившийся в училище, был погружен ночью в багажный вагон, прицепленный в середину бронепоезда “Семеновец”. Золото перевозилось на грузовиках: 10 ящиков золота, 7 юнкеров конвоя и грузовик, рыча мотором и поднимая кучу пыли, мчались к вокзалу, в поперечных улицах наши пешие и конные патрули; погрузкой распоряжался полк. Данилин. В вагоне с золотом поехали юнкера инженерной роты, пулеметная разместилась в броневых коробках, пехотная рота, батарея полк. Вельского и хозяйственная часть в другом эшелоне. Сотня и батарея полк. Иванова остались в Чите: начиналась агония училища», - вспоминал Александр Еленевский.
Выпускные экзамены юнкера сдавали уже в Даурии: «Это время было самым сумбурным: все время переселения, наряды в караул к золоту, в дежурство на броневую коробку. Генерал Тирбах решил, что организовать довольствие, как следует, невозможно и поэтому приказал в ротах поставить мешки с белой мукой и банки с смальцем, все с увлечением стали стряпать подобие блинов: беря, где только можно щепок, месили тесто, разводили костер и на печных вьюшках, за неимением сковородок, с увлечением пекли блины, от которых в нормальное время получили бы заворот кишок».
Атаман Семенов в своих воспоминаниях описывает дальнейшие события лаконично: «После эвакуации японских войск из Забайкалья моя Ставка была перенесена в Даурию. В Чите оставался штаб армии во главе с генералом Вержбицким, который принимал участие в переговорах, ведшихся в то время между независимыми правительствами Верхнеудинска, Читы и Владивостока. Переговоры эти велись по инициативе Народных собраний каждой области и касались образования самостоятельного буржуазно-демократического буфера на Дальневосточной окраине, совершенно независимого от советской России.».
К 20-му августа вся армия выполнила намеченную перегруппировку, отойдя за Онон. Но атаман неожиданно отошел от одобренного им самим плана - видимо, вняв чьим-то «мудрым» советам, он решил «держаться за Читу». Семенов старался усилить Читу войсками из тыла, задерживал отправку имущества, создал в Чите Народное собрание…. А ведь еще в начале сентября начали поступать достоверные сведения, что Верхнеудинское командование перебрасывает свои части группами восточнее Читы. Но вместо того, чтобы принять меры по улучшению положения армии в новом районе сосредоточения, решено было усилить охрану сообщений Читы с Оловянной и для этого взять часть войск из тыла.
Перемена планов в последний момент лишь усиливала забайкальский хаос. Финал был предрешен…
Елена Мачульская
Русская Стратегия
|
