Приобрести книгу "Лживый век" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15548/

Как-то между государем императором Николаем II и его премьер-министром Столыпиным состоялся примечательный разговор, касающийся этико-моральных сторон властвования в России. Вкратце содержание этого разговора можно передать следующим образом. Николая II волновало состояние исполнительской дисциплины на разных уровнях управления империей, а также беспокоили всплески недовольства властью в различных губерниях страны и в столицах. И премьер соглашался с тем, что необходимо «подтягивать вожжи», изолировать смутьянов, активизируя при этом дух предпринимательской инициативы. Но оба государственных мужа были единодушны в том, что служивый слой общества (придворные, чиновничество, офицеры) в своих поступках и решениях должны не столь опасаться наказаний и взысканий за свои вольные или невольные проступки и провинности, сколько руководствоваться в своих действиях христианскими заповедями и придерживаться представлениями о дворянской чести. И тогда государь поинтересовался: «А, если я Вам поручу во имя моих интересов или интересов России совершить нечто такое, что идет вразрез с Вашими представлениями о чести?». И Столыпин ответил, что не сможет исполнить это поручение. А государь воскликнул: «Но ведь Вы приносили мне присягу!». Столыпин парировал: «Честь выше присяги». Тогда государь обнял своего премьера и сказал: «Ответ, достойный государственного мужа». Оба были растроганы этим откровенным разговором, касающимся фундаментальных представлений власть имущими в Российской империи о позволительном и недопустимом. Оба впоследствии были убиты людьми, придерживающимися иных воззрений на человека и на государство.
А теперь также вкратце опишем взаимоотношения, складывающиеся в шайке разбойников, где границы разрешенного и запретного обычно устанавливает старший среди равных – атаман. Разбойники вынуждены придерживаться двойных, а то и тройных норм поведения. Главарь-законодатель является арбитром в спорах между членами шайки, олицетворяя собой для закоренелых преступников высшую справедливость. Ведь разбойнику, обиженному решениями атамана, некуда идти жаловаться. Иногда арбитром в подобных спорах может выступать совет, состоящий из наиболее опытных лиходеев, но зачастую такой конклав оказывается гнездилищем заговоров против главаря. Поэтому более устойчивыми и наиболее дисциплинированными становятся шайки с ярко выраженным диктаторским стилем руководства. В таких шайках каждое «дело» тщательно обсуждается, распределяются роли между разбойниками, а окончательное решение принимает только атаман. Он же осуществляет раздел добычи, исходя из своих представлений о «вкладе» того или иного налетчика. Если, «проворачивая дела» или окунаясь в веселье разгула, разбойники придерживаются между собой довольно четких правил, то по отношению к остальным людям эти изгои общества не испытывают каких-то обязательств и не знают каких-то запретов. Они охотно обманывают доверчивых, подстерегают в засадах неосторожных путников, решительно врываются в деревни и села: грабят, насилуют, убивают. Этим и живут. И никому из злодеев не придет в голову упрекать кого-то из своих сотоварищей в том, что тот был слишком коварен, подл, груб или жесток по отношению к жертвам разбойных нападений. А вот, если сотоварищ утаил часть награбленного или что-то сказал оскорбительное в адрес других членов шайки, а то и в адрес атамана, то неизбежно следуют суровые «разборки», заканчивающиеся экзекуциями или казнью провинившегося перед коллективом головорезов.
У «преобразователей мира» охотно именуемых себя революционерами, схожий стиль поведения. Вместо имен у них клички, родительский кров им заменяет тюрьма. Для них нет авторитетов в обществе и, тем более, в правящем слое. Они постоянно «ходят по краю», всегда готовы к решительным действиям, то есть всегда готовы бросить бомбу в кого-то или в кого-то пальнуть из обреза. Но цель их опасной деятельности - не столько чей-то кошелек или чья-то жизнь, которые забираются из-за необходимости продолжать борьбу до победы изреченной подпольным идеологом истины, а легализация себя в качестве носителей власти. И вот, вследствие политического кризиса, разрухи, анархии революционеры обретают вожделенную власть. Они прекрасно помнят равнодушное или презрительное отношение к себе подавляющей части общества, когда находились вне закона, и потому упраздняют все прежние правила и нормы, придумывают свои правила и готовы незамедлительно взяться за перевоспитание этого общества. Они основательно перемешивают, перелопачивают, перемотыживают многослойное общество в гомогенную массу, которой вменяется в качестве первейшей обязанности занимать «активную политическую позицию», а другими словами - неизменно одобрять все действия нового режима. Революционеры могут творить с «объектом управления» самые немыслимые безобразия, но никто из товарищей по партии не станет их упрекать в тяжких преступлениях или в кощунствах.
Никто из представителей советской власти и не думал обвинять Розалию Залкинд в том, что она проводила массовые казни белогвардейцев в Крыму. А многие «преобразователи мира» даже восхищались умением Якова Блюмкина одним выстрелом убивать крестьянскую бабу, а заодно и грудного младенца на ее руках, умением, какое он выказал при подавлении восстания тамбовских крестьян. Автор этих строк не встречал в марксисткой мемуарной литературе ни одного упрека в адрес Ф.Хайкиной, боевой подруги Николая Щорса, которая предпочитала живьем сжигать попавших в плен царских офицеров. Все зверства, изощренные казни, чудовищные расправы списывались на гражданскую войну, на усиление накала классовой борьбы, на сложное международное положение и прочее. И ничего удивительного в подобном подходе нет.
Ведь «завоевания Октября» были осуществлены завоевателями России: отвратительными выползнями с окраин империи, озверелыми дезертирами с фронтов Первой мировой войны, осатаневшими босяками и голодранцами – обитателями городского «дна», каторжниками, получившими волю, а также эмигрантами, исповедующими человеконенавистническую идеологию сплошной ликвидации «классово чуждых элементов». Завоеватели России посредством тотального террора ввергли общество в состояние болевого шока, благодаря чему и удержались во власти. И образовали собой особый народ, призванный вести трудящиеся массы к «светлому будущему». Представители этого мини-сообщества, сплоченные реками пролитой крови, охотно разглагольствовали о свободе, равенстве, братстве, постоянно ссылались на враждебное международное окружение, на тайное сопротивление «недобитой контры», на непростое внутриполитическое положение. Все эти трудности и невзгоды осложняли и без того сложную жизнь в разоренной стране. Но представители властного сообщества при всем притом, стремились пользоваться разнообразными льготами, преференциями, привилегиями и т.д. Их взаимоотношения регулировались отнюдь не законами, принятыми в молодом государстве, а уставом партии, «революционной совестью», передовицами газет и мнением вождей. Если нарушения законов, совершенные представителями трудящихся масс, неукоснительно пресекались самым суровым образом, то властное мини-сообщество жило сугубо по своим правилам.
Как ведут себя завоеватели на оккупированной территории? У завоевателей – все права и полномочия, а обязанности перед населением сведены к минимуму. Подобная власть держится только на свирепом насилии. Посредством культивируемого насилия общество постепенно деморализуется, и перспектива попасть в преступное властное мини-сообщество становится заветной мечтой миллионов человек. Высокая должность, почетное звание, личные отношения с тираном выступают в таком обществе своеобразными «охранными грамотами», разрешающими человеку то, что категорически запрещено простым строителям «светлого будущего».
В ходе своих инспекторских проверок по концлагерям и прочим «зонам» Лаврентий Берия поощрял то лагерное начальство, которое творчески подходило к встрече высокого гостя. Особенно нравились государственному мужу поездки на «лошадках». Из разных отрядов или бараков отбирались молодые женщины, преимущественно из бывших актрис: их заставляли раздеваться, впрягаться в тележку, возить по кругу влиятельного государственного деятеля и при этом ржать, изображая резвых кобылок. А Берия постегивал их энтузиазм плеткой и, конечно, изрыгал ругательства.
Физик Лев Ландау охотно тискал и склонял к сексу хорошеньких жен своих учеников, причем делал это в присутствии самих учеников. А последние, претерпевая жестокие страдания от этого унижения, впоследствии станут активно пользовать своих аспиранток. Те же соискательницы ученых степеней, которые отказывались проходить «тест на уступчивость», сталкивались с серьезными трудностями в самом начале своей научной карьеры. Подобное поведение власть имущие широко практиковали тогда, когда на киноэкранах даже демонстрация поцелуя относилась к крайне бесстыдным эпизодам и подлежала запрету.
Повязанные кровавыми преступлениями, возможностями чинить всяческое беззаконие, лиходеи лучше понимают друг друга и очень внимательны к командам сверху, потому что, выпадая из общего ряда, оказываются в весьма затруднительном положении. Стоит такому человеку чем-то серьезно огорчить диктатора, как тотчас же открываются шлюзы для слухов и сплетен. СМИ немедленно обнаруживают ворохи безобразий, которые натворил этот негодяй. Попасть в опалу автоматически означает попасть под осуждение миллионов человек, которых, наконец, просветили о неприглядной сущности «ренегата», «уклониста», «притаившегося врага» или «перерожденца». И возмущению масс, которым вообще ничего не позволено (шаг влево – расстрел, а шаг вправо – в пропасть) уже нет предела, оно достигает поистине заоблачных высот. Массы с энтузиазмом участвуют в травле провинившегося начальника, буквально готовы растерзать его. И те, кто находятся во власти, прекрасно знают, насколько шатко их положение. Если по отношению к обществу им разрешена вседозволенность, то по отношению к правителю они должны постоянно и неустанно доказывать свою абсолютную преданность. И чтобы эту преданность подтвердить, даже готовы своих детей и жен отправить в тюрьму и при этом благодарить тирана за то, что тот «открыл глаза» на постыдные деяния ближайших родственников. Бедные же родственники, насмотревшись на безобразия, чинимые главой семьи, вольно или невольно стремятся подражать ему… И вдруг попадают под топор законов, действующих в стране для трудящихся масс.
Главное в судьбе начальника – это не прогневить атамана-правителя. Ну, а то, что многие приказы-указы властелина могут носить характер откровенных злодеяний перед обществом, такое начальнику даже в голову не приходит вследствие суженности его кругозора и свернутости его души. Неподсудность тех, кто относится к категории «государственно важных людей» являлась и является сильнейшей мотивацией для служебного рвения, для пресмыкательства перед тираном и его подручными. В то же время малейшая провинность незадачливого обывателя нуждается в суровом наказании, в публичном судилище, в жестокой экзекуции. Правящая верхушка стремится, как можно дольше сохранить свою вседозволенность по отношению к взнузданному, исстеганному плеткой или пулеметными очередями населению. Преступления и наказания лишаются причинно-следственных связей: преступная власть всегда оказывается права, а человек, взыскующий правды жизни, относятся к врагам (народа, государства или Родины).
Дело в том, что массовые казни, которые практиковали марксисты с первых лет захвата власти в стране (расстрелы белогвардейцев, мятежных матросов и крестьян), впоследствии переросли в планомерные действия, связанные с ликвидацией дворянства, духовенства, купечества, казачества, зажиточного крестьянства, а затем обернулись бескомпромиссной борьбой с вредителями, саботажниками, хапугами и увенчались партийными чистками: все это были определенные победы в многотрудном деле «преобразования мира». Преступлениями подобные деяния могли считать только откровенные враги советского строя, по своей сути, злостные клеветники, захлебывающиеся ненавистью к свершениям и достижениям молодого общественно-экономического строя.
Например, партфункционеры рапортуют о ликвидации безграмотности, а за границей В.Вейдле пишет: «Всеобщая грамотность совмещается с всеобщим варварством». Когда агитпроп трубит об успехах, то это – исторические свершения с точки зрения агитпропа, а в глазах русских людей эти успехи смердят горами трупов; эти свершения высятся над руинами взорванных храмов, над оскверненными могилами, над миллионами сирот, оставшихся без своих отцов. Конечно, такая правящая верхушка не может не возбуждать в широких социальных слоях ненависти и озлобления и когда-то проваливается в зловонные ямы. За неполный век жители Русской земли оказались свидетелями нескольких смен правящих верхушек. Ленинскую гвардию вытеснили сталинские наркомы, сталинских наркомов заменила брежневская номенклатура. А брежневскую номенклатуру «похоронил» комсомольско-олигархический актив, принявший деятельное участие в расхищении национальных богатств огромной страны. Но стиль правления (стиль завоевателей) при этом бережно сохранялся.
Каждый советский и постсоветский человек многократно недоумевал и по сей день недоумевает, сталкиваясь с грубостью, спесью, распущенностью начальства. Ведь начальники когда-то были молодыми людьми, почти все знавали нужду, жили в тесноте, причем, многие из них отличались исполнительностью и трудолюбием. Благодаря этим свойствам и выделились из массы трудящихся. Но, пройдя в своей карьере ряд ступеней, достигали какого-то властного уровня, когда становились совсем иными. Можно сказать, достигали противоположности по отношению к тем, какими являлись в молодости. И, обретя солидные полномочия, уже совсем не стеснялись своей похабности и своего разгильдяйства. Дело в том, что они становились «своими» в правящей верхушке, «людьми атамана» и всемерно подчинялись тамошним нравам. А если приходили в то мини-сообщество со своим уставом, то быстро отбраковывались и обрекали себя на прозябание в каком-нибудь «медвежьем углу».
В современном обществе высок градус недовольства чиновниками: воруют, халатничают, развратничают, насмерть сбивают автомобилями прохожих, предоставляют всевозможные преференции своим родственникам, друзьям и любовницам, но твердо стоят на позициях законности и порядка по отношению к другим гражданам. Не следует забывать, что львиная доля чиновничества – это бывшие парторги, комсорги, гэбисты, политруки. Они могут быть крайне скептически настроены против своих «отцов» и «дедов» - брежневской номенклатуры и сталинских наркомов, но поведенческий стиль уже давно выработался. И носителям этого стиля неведомы, что такое индивидуальное мастерство и достоинство личности, благородный образ мыслей и творческое горение. Первородный грех марксизма (стремление закопать всех своих врагов и угождать своему вождю) неодолимо довлеет над всеми их побуждениями и умонастроениями. Только закапывая многих и угождая одному, они могут выбиться в высокие начальники со всеми вытекающими из этого статуса преимуществами над остальными членами эгалитарного общества.
Нет такой мерзости, такого кощунства и таких безобразий, которые бы не совершили эти начальники, начиная с первых комиссаров. И нет таких законов в советском и постсоветском государстве, которые бы квалифицировали эти гадости в качестве преступлений. Сменяющиеся атаманы сами инициируют так называемые «чистки», дабы не захлебнуться в канализационных стоках, и чтобы править в окружении «своих людей». Первородный грех марксизма заключается во вседозволенности, которой достойны носители этой человеконенавистнической идеологии, но вседозволенности, санкционированной вождем. Ленин находил оправдания своим злодеяниям в сочинениях Маркса или Энгельса, Сталин - в «творческом наследии» ленинизма. Последующие хлопобуды будут отвергать «сталинский опыт правления», но превозносить Ильича. Когда Ильич предстал перед обществом в обличье наймита кайзеровской Германии, вновь стал востребованным образ Сталина.
Примечательнее другое. Тысячи бюстов, памятников Ленину по-прежнему высятся на площадях и оживленных перекрестках, тысячи улиц и проспектов носят его имя. Почитающие «вечно живого» вождя люди (Ленин называл Россию дерьмом, опять же апеллируя к авторитету классиков марксизма, которые относили всех славян к «историческому навозу Европы») именуют себя патриотами. Словоблудие у них в крови, а обскурантизм возведен в степень добродетели. Не менее «патриотично» настроены и сталинисты. Но со Сталиным еще сложнее. Ни одного даже глухого переулка не носит его имя. А между тем, призрак Хозяина бродит по этим городам, заглядывая во все закоулки. Этот призрак настойчиво напоминает о себе в самых разных местах и сообществах. Ведь Ленин только начал крупномасштабный передел, многое не успел. А в эпоху Сталина окончательно сформировался слой начальства. Среди лиц, причислявших себя к «авангарду всего прогрессивного человечества», сложился определенный строй мышления, специфический набор поведенческих реакций. И вот этот строй мышления, эти поведенческие реакции стали воспроизводиться из поколения в поколение новыми начальниками вопреки «чисткам», десталинизации, вопреки разоблачениям публицистов и откровениям тех, кто выпал из номенклатурного ряда.
За целый век в стране так и не сложилось особого архитектурного стиля, нет своего стиля и в кинематографе, в музыке и даже в носимой одежде. А вот стиль правления оформился. Этот стиль во многом определяет характер внутри властных отношений. А также отношений между власть предержащими и остальным обществом, и еще - отношений между отдельными группами внутри общества. Конечно, при каждом новом властителе поводы для арестов тысяч людей и содержания их под стражей менялись. То «плохое» социальное происхождение тому служило причиной, то пресловутые 10 колосков, унесенные с колхозного поля изголодавшимися селянами, то тунеядство…. Но везде почерк «управляющих воздействий» весьма схож. И в годы разгула демократии, либерализации общественной жизни и десакрализации властных институтов мы наблюдали более чем знакомое явление: тюрьмы распирались изнутри постоянно прибывающими бедолагами, укравшими с лотков булку или батон колбасы, а в это время активисты перестройки делили в кабинетах национальные богатства страны, обрекая миллионы людей на прозябание в хронической нищете и на вымирание.
Однако не следует обольщаться насчет раздраженных людей, которые взывают к справедливости и порядку, собираясь в различные общественные организации. Все эти организации непременно имеют свои штаб-квартиры только в Москве, а также сеть региональных филиалов. Причем руководство каждого регионального филиала чутко следит за изменениями настроений в Центре, регулярно ездит в столицу на всевозможные объединенные советы, съезды и прочие совещания или соборы. А вот самостоятельные контакты между региональными отделениями практически отсутствуют, несмотря на интернет, телефоны и прочие средства связи. Точно также ведут себя и СМИ. Например, в газетах и журналах, выходящих под эгидой нижегородской митрополии, подробно излагаются события, которые имели место быть в московском патриархате (Центре), в нижегородских епархиях. Но что происходит в соседних ярославской или рязанской митрополиях - не подлежит освещению. Точно также ведут себя многоразличные партии, и даже возрожденное дворянское собрание. Предводитель Российского дворянского собрания, конечно же, находится в Москве, и только там проходят съезды потомков древних родов. Тем самым, воспроизводится, скорее всего, бессознательно, модель жесткого унитарного государства, при котором отсутствовали «хордовые» связи, а вся хозяйственная, политическая жизнь была «завязана» на центральные ведомства: там и только там распределялись ресурсы, формировались программы и планы, только оттуда рассылались директивы и только туда направлялись отчеты. Работники предприятий, расположенных в одной промышленной зоне, давали подписки о неразглашении производственных секретов, к которым относилось буквально все, что происходило на предприятии, и не имели представлений, чем же заняты соседи за близстоящим забором.
Уже целый век страна неизменно пребывает в условиях войны с враждебным окружением, а также в условиях перманентного кризиса: то политического, то экономического, то демографического, то нравственного, то интеллектуального, то всеобщего. Когда обыватели удивляются или поражаются откровенной безмозглости проводимых реформ, то им не хочется думать о том, что «завоевания Октября» продолжаются или находятся «в диалектическом развитии». Но именно на этом настаивает родословная многих влиятельных в стране структур.
Относительно недавно «компетентные органы» отметили свой вековой юбилей: даже отчеканили по этому поводу соответствующую медаль. В торжественной обстановке награждали ветеранов ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, а также многоопытных сотрудников консульств и посольств, и еще - многоразличных осведомителей и прочих сексотов. Это может показаться странным, но после публикаций о массовых казнях, инспирированных «чекистами», а также их последователями, многие люди до сих пор гордятся тем, что сотрудничали с репрессивными органами и, по сути, сами являлись пособниками палачей. Это может показаться забавным, но люди, входящие в структуры агитпропа, созданного в сталинскую эпоху (Союз писателей, Союз журналистов, Союз кинематографистов, Литературный институт), до сих пор непоколебимо уверены в том, что эти структуры являются очагами культуры, а сотрудники этих структур сеют вечное, доброе, прекрасное, и не имеют ничего общего с «системой насилия» (именно так определил сущность государства Карл Маркс). Эти давно обмякшие «члены» привычно требуют от государства дотаций, льгот, административной поддержки, а когда государство принимает решение закрыть какую-нибудь «лавочку», то поднимают оглушительный шум и полыхают праведным гневом. Мол, погибнет Россия без кузницы литрабов или худруков, всегда готовых услужить власти. Для них производство агиток, рифмоплетение и сценоговорение, выдержанные в «нужном направлении» - это норма. Ведь именно этому учил их учителей и наставников усатый и в оспинах вождь, неказистый, как и вся политическая система, созданная под его началом.
Почему же сталинские писатели так рьяно отстаивают советскую литературу, достижения которой весьма скромны? Да потому, что если вновь ввести в обиход понятие «русская литература», то создателям текстов, выдержанных в «правильном направлении», придется сравнивать свои литературные поделки с шедеврами, и тогда станет очевидной вся ущербность и безликость «литмассы». Будучи «членами» сталинского литературного объединения, они на протяжении уже многих десятилетий сталкиваются с упорной сосредоточенностью, со спокойной уверенностью авторов редких художественных произведений. Ведь жизнь нации нуждается в подтверждении своей подлинности, проявлением чего и служат произведения искусства. «Члены» страстно хотят запретить этих авторов: Александра Солженицына (подробно описал все мерзости сталинского режима), Михаила Булгакова (показал столицу в качестве места, где сатана правил бал), Ивана Ильина (призывал к неустанной борьбе с бесчеловечным политическим режимом). Им хочется запретить и многих современных литераторов со своим голосом и своим почерком. Солнце восходит и заходит над Русской землей, а вот тени вождей остаются. Особенно резко они проступают в полнолуние, когда «тихо скулят сталинские волки» (цитирую поэта Е. Эрастова). Можно отнести эти тени к «родимым пятнам» новейшей истории или к шрамам от глубоких ран на теле народа. Увы, подобные метафоры слабо проясняют сущность столь мрачных теней. Пожалуй, здесь более уместен другой образ.
Наверное, каждый из читателей этого эссе когда-то гулял по широкому лугу или полю в солнечный день и вдруг обнаруживал пред собой сгущение тени – яму или овраг, или даже карстовый провал. Все эти углубления в земле являются предержателями сумрака даже тогда, когда все вокруг залито ясным светом. Почему-то все эти углубления и провалы обязательно вызывают человеческое любопытство, как все постыдное и неприличное.
Так вот, тени вождей, отбрасываемые на исторические и социальные процессы в советском и постсоветском обществе, можно назвать порождением исторического провала, затянувшего в свои беспросветные глубины миллионы людей. Давно пора бы засыпать этот провал, заровнять его, сделать пригодным для пашни или для широкой дороги. А пока произрастают в той тени одни сорняки, одна непролазная чапыга, колыхаясь над кучами строительного мусора, обильно перемешанного с «лагерной пылью».

Юрий Покровский
Русская Стратегия