В XIX в. в Европе происходили бурные социально-политические процессы, не замечать которые можно было, только проживая на самых дальних заимках и хуторах. Эти процессы являлись следствием смены аристократической культуры с ее культом монархов, героев и гениев, культурой мещанской, сопровождавшейся стремительным ростом численности городского населения, и появлением т.н. «массового человека», настойчиво требующего гражданских свобод, демократических форм правления и выполнения государственными институтами постоянно удлиняющегося перечня социальных обязательств. Создавались профессиональные союзы, многоразличные партии и филантропические общества; жаркие дискуссии вспыхивали по поводу продолжительности рабочего дня  и форм оплаты труда на предприятиях, прав женщин, национальных меньшинств, иноверцев и т.д. Направленность перемен, тональность дискуссий преимущественно задавали социалисты, которые искренне стремились облегчить жизнь широким слоям населения. Социалистическое движение являлось логическим этапом  эпохи гуманизма, построившей антропоцентрическую модель мира и заявившей о достоинстве человека в качестве основного условия дальнейшего существования общества. Если в XV – XVI в.в. под «обществом» понимался только сравнительно узкий круг аристократии, то уже с конца XVIII в. под воздействием идей французской революции это понятие стремительно расширилось и стало включать в себя совокупность всех социальных слоев. При такой трактовке, наличие в обществе рабов или крепостных крестьян стало выглядеть совершенно недопустимым анахронизмом.
Социалисты как раз и наставали на том, что каждый член общества имеет право на достойную жизнь. Однако вопиющая теснота и скученность быстро растущих индустриальных центров, нещадная эксплуатация наемных рабочих владельцами фабрик и заводов скорее говорили об обратном. Сокращение социального неравенства, борьба с нищетой и бедностью выступали первостепенными задачами для социалистов. Ими двигала бескорыстная любовь к людям, сострадание к тем, кто влачил жалкое существование в лачугах и хижинах и беспомощно бился-колотился в тенетах безграмотности.
Социалисты имели тесные связи и с национал-освободительными движениями, которые страдальчески вели малые народы против надменных имперских народов. Греки и сербы мечтали отложиться от Османской Порты, ирландцы мужественно и безнадежно боролись против англичан, а поляки и литовцы против русских. Евреев также обуревали национально-освободительные мечтания, но у них отсутствовала своя родина в привычном понимании этого слова (своя территория, свое государство, своя история в рамках своего государства, расположенного на  своей территории). Везде, где бы  не находились евреи, они чувствовали себя постояльцами в чужом доме.  Вот, если бы весь греко-христианский мир содрогнулся от мощного социального взрыва и обрушился до своего основания. Тогда бы  исчезли все сословные средостения и государственные границы, а руины стали бы всеобщим достоянием. И на этих руинах можно было бы построить принципиально новое общество, в котором евреи, благодаря своей сплотке, стали бы играть далеко не последнюю роль.
Самое заветное стремление эмансипированных евреев той поры, не исповедующих ортодоксальный иудаизм и не теснящихся в гетто –  стать своими людьми в европейском обществе. Это была трудноосуществимая, но все же решаемая задача. Так, века и тысячелетия юных дев выдавали замуж и они оказывались в домах своих суженных, как-то привыкали к новым условиям, а когда мужа поражал тяжкая хворь или когда он погибал, то нередко  жены-вдовы становились полноправными распорядительницами жизни в большом доме. Женская психология действительно позволяет быстро вырабатывать высокие адаптивные свойства и способности. Схожими свойствами и способностями были наделены и евреи, вечно проживая на чужбинах. Правящий слой Европы традиционно относился к евреям с презрением, но социальные низы придерживались более демократических взглядов. Именно к ним и взывали евреи: «Мы – свои для всех униженных и оскорбленных, мы только и мечтаем о том, чтобы все жертвы тирании и эксплуатации сумели объединиться и стать могучей силой, с которой станут считаться правящие классы».
Марксизм произрос из соприкосновения еврейских национал -освободительных надежд с общеевропейскими социалистическими умонастроениями. Он и оформился, как одно из ответвлений  социалистического или точнее социал-демократического движения. Однако все свои интеллектуальные усилия Маркс приложил на противопоставление нравственному закону так называемого закона смены общественно-экономических формаций. Подобное противопоставление в его трудах выступало как необходимое условие для дальнейшего социального прогресса.
Вытеснение аристократической культуры  мещанской культурой являлось самой актуальной проблемой той эпохи.  Среди публицистов, философов и просвещенных дилетантов шли нескончаемые дискуссии о том, что представляет собой всемирная история и на какие этапы или формации ее можно разделить. В частности, немало своего внимания этим вопросам уделил Н.Я Данилевский. Так что сочинения Маркса на первый взгляд вполне соотносились с запросами «времени перемен», в котором он жил. Но это только на первый взгляд. По своей же сути марксизм представлял собой модификацию иудейского закона (галаха), имеющего три источника: Тору, свод раввинистических правил и краткое изложение устоявшихся в  иудейских общинах обычаев или обрядов. Иудаизм прост в понимании и сложен в следовании его предписаний и ограничений: только Тора содержит более 600 таких предписаний. Стержнем этого древнего верования является наличие незримого божества, который считает подлинными людьми только сынов Израиля, а все прочие народы нечистыми, скотоподобными и т.д. Это божество (Яхве или Иегова) обещает своим адептам «дары чудесные», но чтобы их заполучить, необходимо соблюдать бессчетные ограничения в быту и уповать на грядущие милости божьи. Сильнейшей мотивацией для иудея выступает убеждение, что когда-то племенное божество дарует своим приверженцам незыблемую власть над всеми столь несовершенными народами. Чтобы наделить иудеев таким могуществом племенное божество и проверяет своих избранников на прочность: ниспосылает им тяжкие испытания. Таким образом, иудаизм можно охарактеризовать в качестве стойкой веры в грядущее мировое господство. Вот почему иудеи почти не занимаются прозелитизмом. Ведь властвовать над народами может только избранное меньшинство.
Марксизм также традиционно опирался на три источника, но эти источники относились к достижениям европейской мысли: немецкая диалектическая философия, французский утопический социализм, английская политическая экономия. С одной стороны марксизм  претендовал на то, чтобы творчески суммировать достижения европейской мысли, с другой - адресовал свои традиционно еврейские интонации и размышлизмы не только иудеям, но и всем жителям более чем обширного греко-христианского мира. Он двойственен по существу. Отнюдь не случайно концепция двойственного характера труда в этой теории наиболее проработана. Если галаха представляет собой развернутое утверждение того, почему еврейский народ является богоизбранным и ему предназначена исключительная судьба, то историзм Маркса направлен на объяснение того, что весь универсальный мир, пропитанный «опиумом» христианской религии, на протяжении тысяч лет жил неправильно и придерживался совершенно неверных взглядов на окружающую действительность. И наконец-то появилась в столь пагубном обществе социальная группа, способная смести все эти неправильные институты: правительства, церкви, частную собственность, семью ради создания принципиально новой общности, завершающей собой исторический процесс – коммунистическое общество. Имя этой чудодейственной социальной группы – промышленный пролетариат всех индустриально развитых стран. В «Коммунистическом манифесте» прямо говорилось о том, что «рабочие не имеют отечества», то есть уже тогда пролетариат в сознании «основоположника» отождествлялся с еврейством, которое всего лишь подразумевалось, но не называлось. Марксизм – это воззрение секуляризированных евреев на то, что власть над христианскими народами надо брать силой, а не ждать соизволений незримого божества.
То, что «пролетариат» стал своеобразным псевдонимом еврейства, показала практика марксистского движения; его лидерами, пропагандистами, активистами преимущественно оказывались сыны и дочери  Израиля, имевшие весьма отдаленное отношение к тяжелому труду на промышленных предприятиях. Именно они наиболее отчетливо понимали сущность коммунистических идей. Многие еврейские юноши и девушки воодушевленные этими идеями, порывали со своими семьями, придерживающимися традиционных иудейских воззрений, и вступали в воинственный орден под названием «интернационал». Распевая гимн соответствующего названия, они непременно вспоминали о том, что именно их народ на протяжении многих веков клеймили проклятьями монархи и прелаты церкви, прославленные поэты и романисты, и преисполнялась мрачной решимости разрушить столь неправильный мир до основания. Под термином «пролетариат» марксисты, конечно же, объединяли и массы рабочих, недовольных непосильным трудом на предприятиях и которые в качестве тарана могли бы разрушить все цитадели универсального мира. А направлять эти тараны были призваны те, кто наиболее отчетливо видел будущее коммунистического общества, представляющего собой новый Израиль. Таким образом, марксизм примерно также соотносился с  иудейским фундаментализмом, как протестанты с ортодоксальным христианством.
Разумеется, все православные  и католики были убеждены в том, что  кальвинисты или лютеране или англикане-методисты являются еретиками, отщепенцами Святой Церкви. Но ведь протестантские церкви не отрицали базовые постулаты и обряды  христианства и не отвергали сам религиозно–этический идеал, воплотившийся в образе Христа. Да, они придали своим храмам весьма аскетический вид, не верили во второе пришествие Спасителя, не поощряли монашеского духовного служения, но на этом их отличия  с другими традиционными конфессиями исчерпывались. Так и марксизм оказался всего лишь одной из модификаций иудаизма, несмотря на свою атеистическую риторику; модификацией, возникшей в эпоху жестоковыйных национально-освободительных движений. Но в отличие от всех прочих подобных движений, марксизм обещал евреям не территориальный суверенитет, а верховенство над всем разрушенным греко-христианским миром. Действие, ведущее к ослаблению или к разрушению любого традиционного института этого проклятого мира, автоматически относилось к прогрессивному явлению, хоть на шаг приближающему исстрадавшихся людей к «светлому будущему».
Так под новыми лозунгами в еврейской среде возродилась давнишняя похоть мирового господства.  Нет, «прирожденные марксисты» не кричали на баррикадах: «С нами бог!» Они собирались на конспиративных квартирах и ободряли друг друга уверениями: «С нами закон!» А когда стали открыто проводиться  многоразличные конгрессы и съезды, то возвели  закон смены общественно-экономических формацией в ранг величайшей научной истины. Следует отметить, что индивидуализация общественных течений, направленных на социальные преобразования, в середине XIX была еще слабо проявлена. Так I интернационал сложился на волне митингов в поддержку национально-польского восстания, нацеленного на отделение Польши от Российской империи. Среди делегатов того интернационала присутствовали марксисты, анархисты, борцы за национальный суверенитет, профсоюзные вожаки  и социалисты. Причем анархисты заметно преобладали. И в краткий период существования Парижской коммуны именно представители этих общественных течений или движений принимали самое деятельное участие в попытках организовать городскую жизнь французской столицы  на новых началах и принципах.  Текст знаменитого Интернационал» был написан анархистом, а когда слова переложили на музыку, то получился гимн, который охотно распевали как анархисты, так и марксисты. Но почему же они не объединились в единую организацию?
Наши представления об анархистах в основном сложились под влиянием советского кинематографа, в котором к этой категории людей обычно относили вечно пьяных матросов, оставивших свои корабли в годы Первой мировой войны и занимавшихся откровенным разбоем в городах Российской империи, объятой революцией. В ту же компанию, попадал Махно, который в обширном Гуляй поле верховодил разбойной ватагой и отличался кровавым самоуправством. В анархическом движении конца XIX и начала  XX веков действительно наличествует немало совершенно отвратительных личностей, не гнушавшихся подлыми убийствами «сильных мира сего». Так итальянский террорист-одиночка подкараулил на берегу Женевского озера австрийскую императрицу - женщину редкой красоты и грации и смертельно ранил ее заточенным напильником.  Французские боевики провели серию взрывов в зданиях правосудия и погубили несколько судей, а русские бомбисты организовали роковое покушение на государя императора Александра Второго Освободителя. Но ведь кроме этих мерзавцев  к анархистам также относились граф Л.Толстой и князь П.Кропоткин. То есть, это было очень сложное и весьма противоречивое международное и межсословное движение. Анархизм вырос из идеи справедливости, распространяющейся на все социальные слои. Именно эта идея выступает лейтмотивом замечательных романов Диккенса «Холодный дом», Достоевского «Униженные и оскорбленные». Образ Жана Вальжана – бывшего каторжника, который вопреки всем обстоятельствам стремится вести достойную жизнь честного человека, который,  тем не менее, всю свою жизнь преследуем представителем правосудия, по праву относится к числу величайших образов, когда-либо созданных в мировой литературе. Анархизм жаждет сокрушения неправедной власти, радеет о том, чтобы все были сыты и одеты, не подвергались насилиям и унижениям. Это умонастроение проистекала из искреннего сострадания к ближним и дальним, влачащим жалкую жизнь. Марксисты же хлопотали о бесклассовом обществе, в котором они будут властвовать. Это принципиальное отличие хорошо видели Михаил Бакунин, Эжен Потье и прочие видные анархисты. Марксизм изначально был обречен на роль маргинального общественного движения и мог сохраниться лишь в виде деструктивной тоталитарной секты. Потому нет ничего странного в том, что на похоронах Карла Маркса присутствовало не более десятка его сподвижников.
Марксизм не виделся привлекательным даже многим евреям, вполне отдающим себе отчет, к чему фактически призывает «основоположник» и что обещает так называемое «материалистическое учение». Коммунистические идеи бесклассового общества, освобожденного от принуждения государственных институтов, традиционной морали, межнационального соперничества,  проистекали из стремления к господству над другими людьми и никак не корреспондировали с требованиями нравственного закона, проницающего все эпохи и все социальные слои греко-христианского мира. Другими словами, марксизм настаивал на полном уничтожении универсального мира и оправдывал это уничтожение необходимостью дальнейшего социального прогресса. Привычные к псевдонимам и записочкам для «своих», к поливариантности смыслов, включаемых в обычные слова, осторожные евреи прекрасно понимали, что, даже прикрываясь, как щитом,  частью рабочего класса, которую шустрые и бойкие агитаторы могут склонить на вооруженную борьбу со своими правительствами, марксистам не удастся захватить вожделенную власть ни в одной стране. И тем более  у них никогда не получится достижение  господства над греко-христианским миром, даже если тот будет превращен в руины. Этого просто не допустят народы Европы и Америки. И, если такая безумная попытка все же состоится, то последует «большая порка», которую уже не раз приходилось претерпевать «богоизбранным» от державных имперских народов: египтян, ассирийцев, халдеев, римлян, ромеев, испанцев. И потому многие деятельные евреи свои национально-освободительные мечтания стали связывать с политическим сионизмом – с изысканием возможности создания своего суверенного государства где угодно, хоть в Африке. Своеобразной альтернативой воспаленным амбициям марксистов также  выступил символический сионизм. Его лидеры  утверждали, что в эпоху ослабления христианских ограничений и  резкого вздутия потребностей у городского населения, всех гоев следует оплести финансовыми зависимостями, а через контроль над массовыми изданиями газет можно будет влиять на решения политических партий в пользу евреев,  принимаемые в парламентах разных стран.
Энгельс прекрасно понимал узко-сектантский характер марксизма, отрицающего «любовь к гробам» и воспевающего рытье могил для многочисленных социальных групп, которым не найдется места в «светлом будущем». Он упрямо тщился превратить учение о смене общественно-экономических формаций в могучее политическое течение, способное вобрать в себя и сплотить в единое целое профсоюзы и все партии от радикальных анархистов до умеренных социалистов. Этот прекраснодушный фантазер, не способный отличить истязателя от праведника, а убийцу от благодетеля, пытался совместить нравственный закон, правивший универсальным миром на протяжении многих веков, с законом Маркса, открывающим врата для безграничного насилия. И поэтому, нет ничего удивительного в том, что II интернационал, состоящий из весьма разношерстной публики, был изначально обречен на прозябание на задворках политической жизни Европы. Когда в левое крыло того самого интернационала влилась РСДРП(б), общая численность членов II интернационала не превышала трех с половиной тысяч. А в начале Первой мировой войны эта международная организация фактически расщепилась на ряд направлений и погрязла во взаимных склоках. Марксизм со своим броским лозунгом «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» непременно бы выродился до нескольких подпольных кружков, но неожиданная поддержка пришла оттуда, откуда бывалые марксисты ее совсем не ждали - из России.

Ю.Н. Покровский

Русская Стратегия