Заглавие очерка взято из «Завещания» Гоголя. Поначалу хоть в этом писателя послушались. Памятника на кладбище Данилова монастыря не было: стоял бронзовый православный крест. Основанием для него служил массивный камень из морского гранита, специально привезенный из Крыма Константином Сергеевичем Аксаковым, с высеченной строкой из Апокалипсиса: «Ей, гряди, Господи Иисусе!». Камень должен был символизировать Голгофу. Позже установили чёрное мраморное надгробие с надписями из Ветхого Завета.
Первый памятник Гоголю поставили у Арбатских ворот в конце Пречистенского бульвара в 1909-м, к столетнему юбилею писателя. Это – лучшее произведение Н.А. Андреева (после революции он производил бесчисленных лениных). Скульптор передал главный художественный принцип Гоголя: «озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать её сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы».
«Слёзы» воплотились в скорбящей, трагической, мрачной фигуре писателя. «Сколько страдания в этом мученике за грехи России!..»,– восклицал по поводу андреевского памятника И.Е. Репин. «Смех» же был внизу – пьедестал обрамляется гротескными барельефами гоголевских героев. Вот эти забавные человечки понравились публике, а сама фигура писателя, погружённого в скорбь, вызвала много нареканий. Тем не менее, Комитет по сооружению памятника утвердил именно андреевский проект. Тот же Репин радовался:
«В душе своей я благословил комиссию, утвердившую эту смелую по правде идею. Москва не без просвещенных людей: большое счастье для искусства».
Однако настали времена, когда к власти в России пришли люди непросвещенные. «Монументальная пропаганда» продолжалась на протяжении всего советского периода:
«В широком смысле вся история советского монументального искусства представляет собой продолжение ленинского плана монументальной пропаганды» (Большая Советская энциклопедия).
Характерна в этом смысле история с памятником Карлу Марксу. Его символическая закладка состоялась ещё при Ленине. Но многие годы на площади Свердлова так и стоял гранитный блок с надписью: «Первый камень памятника великому вождю и учителю всемирного пролетариата Карлу Марксу». И только при Хрущёве воздвигли настоящий монумент «вождю и учителю» работы скульптора Льва Кербеля. По этому поводу весьма остроумно высказалась актриса Ф.Г. Раневская:
«А потом они удивляются, откуда берётся антисемитизм. Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один еврей на площади имени другого еврея ставит памятник третьему еврею!»
Вот и в случае с Гоголем «монументальная пропаганда» продолжалась долго. Скорбящий Николай Васильевич не удовлетворял вкусам сталинского правительства – ему требовался Гоголь жизнеутверждающий. Работа Андреева была аттестована как «глубоко ошибочная», и в 1952-м (к столетию со дня смерти) на её месте воздвигли второго Гоголя – весёлого. Создал его лауреат пяти Сталинских премий скульптор Н.В. Томский, а инициаторы расписались на самом памятнике:
«Великому русскому художнику слова Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза».
Прямо картинка видится, как советские министры скидываются на памятник по сотенке.
По Москве тогда ходила эпиграмма:
Юмор Гоголя нам мил,
Слёзы Гоголя – помеха.
Сидя, грусть он наводил,
Пусть теперь стоит – для смеха!
Грустного же Гоголя сослали в Донской монастырь, в Музей архитектуры. Во время «хрущёвской оттепели» его частично реабилитировали в честь праздничка – 150-летия со дня рождения: перенесли к усадьбе А.П. Толстого, где Николай Васильевич жил в 1848–1852 годах и откуда ушёл в мир иной. До сих пор длятся споры о возвращении первоначального памятника на прежнее место. А мне кажется, что Гоголь как-то прижился возле своего последнего земного приюта, спрятался от непосвящённых. Да и жилось ему на Пречистенском бульваре не сказать чтобы сладко: в октябре 1917-го бедный писатель попал под перекрёстный огонь юнкеров и красногвардейцев. До сих пор на пьедестале видны замурованные следы от пуль.
С одной стороны, получилось курьёзно: в полуверстах друг от друга расположились два Гоголя: «сидячий» и «стоячий», как их называют москвичи. А с другой, – «раздвоение Гоголя» символично: в усадебном дворике льются «незримые слёзы», а на площади звучит «видный миру смех».
Путешествовал не только памятник Гоголю, но и его прах. Перенесёмся во времени (назад) и в пространстве (московском). Данилов монастырь большевики окончательно закрыли в 1930-м, тогда же ему нашли более достойное применение – приёмник-распределитель для беспризорных детей и несовершеннолетних правонарушителей (просуществовал до 1983-го). В 1931-м году был уничтожен некрополь. Правда, без памятников бывший монастырь не остался: во дворе соорудили изваяние Ленина.
При разгроме некрополя останки Гоголя (как и прах Хомякова, Языкова, немногих других известных людей) перезахоронили на Новодевичьем кладбище[1]. С ними вместе перетащили и надгробную плиту, и аксаковскую «Голгофу» (крест исчез ещё в 20-е годы, а евангельскую строку соскоблили). В 1952-м вместо неё водрузили ещё одно детище скульптора Томского (автора «Гоголя стоячего») – гранитную колонну с помпезным мраморным бюстом и неизменной надписью «от правительства Советского Союза». Так в Москве появился третий Гоголь.
«Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном»
Аксаковскую же «Голгофу» сослали в мастерскую гранильщиков. В начале 1950-х туда забрела вдова Михаила Афанасьевича Булгакова Елена Сергеевна:
«…Я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской, на мой вопрос, объяснил, что это – Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили».
Известна фраза Булгакова: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью!». Учитель внял мольбе ученика.
На этом мистика не закончилась. Но дальше она становится мрачной. Дел в том, что камень со стёсанным верхом без креста и соскобленной надписью выглядел непрезентабельно. Валун решили перевернуть – основанием вверх. Таким образом, над урной с прахом Булгакова по сей день возвышается «перевёрнутая Голгофа» – Лысая гора из «Мастера».
А могиле Гоголя в 2009-м году (к очередному юбилею) вернули относительно первоначальный вид, водрузив православный крест и подобие прежней «Голгофы».
Гоголь был не единственным, кто заранее отказывался от памятника, и чьей просьбой пренебрегли. Владимир Маяковский грозился даже взорвать собственное изваяние:
Мне бы памятник при жизни полагается по чину.
Заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь!
Ненавижу всяческую мертвечину!
Обожаю всяческую жизнь!
Естественно, памятники «агитатору, горлану-главарю» возвышались в разных городах Советского Союза, начиная с Москвы. Справедливости ради надо сказать, что начали ставить их достаточно поздно (несмотря на реплику Сталина: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление»): первый – на Триумфальной площади – появился лишь в 1958-м.
Однако власти не всегда игнорировали мнение Маяковского по поводу памятников. Так, поэт предлагал снести Страстной монастырь, чтобы он не заслонял вид на Пушкина из здания газеты «Известия»:
Страстной монастырь – бельмом на глазу.
«Известиям» Пушкина Страстной заслонил,
Пушкину монастырь заслонил газету,
и оба-два скучают они,
и кажется им, что выхода нету.
Возрадуйтесь, найден выход из
положения этого:
снесем Страстной и выстроим Гиз[2],
чтоб радовал зренье поэтово.
Правда, Маяковский, ратовавший за «правду факта», в данном случае просто лгал: то ли из атеистической установки, то ли «для красоты слога». Страстной монастырь, находившийся прямо напротив «Известий» (на месте нынешнего памятника), никоим образом не мог заслонить памятник Пушкину на противоположной стороне Тверской.
Тем не менее, предложение Маяковского правительство Советского Союза приняло (правда, уже после гибели поэта): в 1937-м году монастырь снесли, а Пушкина передвинули прямо к «Известиям».
А вот Анна Ахматова, в отличие от Гоголя и Маяковского, давала согласие на собственный памятник:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество…
Памятник Маяковскому в Москве напротив гостиницы «Пекин»
Памятник Ахматовой в Петербурге напротив тюрьмы «Кресты»
«Но только с условьем»: поставить этот памятник напротив петербуржской тюрьмы «Кресты», где поэтесса, вместе с сотнями других родственниц арестантов, томилась в очередях, пытаясь передать еду сыну, узнать о его судьбе:
…Где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных марусь[3],
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Ахматовой ждать пришлось долго – до 2006-го года, когда памятник всё-таки поставили на набережной Невы напротив «Крестов». Правда, тюрьму оттуда сейчас перевели. Ходили слухи, что здание приватизируют и переоборудуют под развлекательный центр, гостиницу или нечто подобное… Будет на что смотреть Ахматовой.
Итак, о памятниках я поговорил. Теперь – о потомках. У Гоголя, как известно, прямых потомков не было: ни семьи, ни детей. Зато были сестры.
Семья Гоголя. Верхний ряд: Мария Ивановна, мать (в центре)
Сёстры: Анна Гоголь-Яновская (слева) и Елизавета Быкова (справа)
Нижний ряд: Мария Трушевская (слева) и Ольга Головня (справа)
Старший сын одной из них – Елизаветы Васильевны – Николай Владимирович Быков (1856–1918) [4] служил в Нарвском гусарском полку. Командовал же нарвскими гусарами полковник Александр Александрович Пушкин (1833–1814) – Сашка – старший из сыновей Александра Сергеевича. На его дочери Марии Александровне Пушкиной (1862–1939) – внучке поэта – и женился племянник Гоголя – герой Турецкой войны, адъютант А.А. Пушкина.
Генерал от кавалерии Александр Александрович Пушкин
Выйдя в отставку, Николай Владимирович Быков обосновался в семейном поместье Гоголей – селе Васильевка, занимался сельским хозяйством, был мировым судьей, открыл художественную школу. Мария Александровна растила детей, их было десять – правнуков Пушкина и внучатых племянников Гоголя.
Мария Пушкина и Николай Быков
После революции всё перевернулось и в их жизни. О гибели своего старшего брата – Александра Быкова – рассказывает Софья Николаевна Данилевская (1887–1984, 3-й ребёнок в семье Быковых):
«В 1918 году в наше имение Васильевку, которое раньше принадлежало матери Гоголя, ворвались чекисты. Они крушили и жгли всё на своем пути. Не щадили даже детей. Вывели на расстрел 10-летнего Сережу Головню, (внучатого) племянника писателя, и поставили ребёнка в ночной рубашке к стенке флигеля. В свой последний приезд домой Гоголь работал в этом флигеле над вторым томом «Мёртвых душ»... Мать Сережи и его бабушка закрыли собой перепуганного от сна ребёнка. Прибежал на защиту, в офицерской шинели, и мой брат Александр. Просил бандитов не расстреливать ребёнка. Тогда варвары расстреляли его и ворвались в дом родителей Гоголя. Злобствуя, они растрощили сапогами мебель, порубали саблями все портреты предков гения, которые висели в гостиной. На портрете Марии Ивановны, матери писателя, они выкололи глаза. Книги, что хранились во флигеле, выбросили во двор и подожгли. Но шёл дождь, и они плохо горели. Тогда крестьяне разобрали по домам иконы и книги Гоголя, но они не пригодились в хозяйстве, потому что были очень малого размера. Ими нельзя было прикрыть ни макитру, ни казанок, нельзя было поставить на них сковородку. Гоголь любил читать в дороге, поэтому покупал книги, которые бы умещались в его кармане...».
Так было разгромлено родовое гнездо Гоголей, и так погиб русский офицер Александр Николаевич Быков (1883–1818) – правнук Пушкина и внучатый племянник Гоголя. Вместе с Александром убили и его жену Варвару Петровну (урождённая Дыбаль, 1883–1918).
Семья Быковых до революции. Верхний ряд:
Мария Александровна (слева), Николай Владимирович (справа),
Александр Николаевич (в центре).
Сама Данилевская выжила. В этом ей помогали предки – Пушкин и Гоголь. После смерти мужа Софья Николаевна с пятью детьми была вынуждена бежать из Олефировки, имения Данилевских, где свирепствовали «сичови стрильци» Петлюры, в Полтаву к матери:
«Отца уже не было. Наш дом был занят. Мама снимала квартиру на Александровской улице. Перед этим в Полтаве вновь поменялась власть. Мы вернулись ночью, а утром к нам ворвались чекисты с наганами и грозились расстрелять».
Интервьюер прервала рассказчицу: «Почему вы не сказали пришедшим, что являетесь потомками Пушкина и наследниками Гоголя?!». Софья Николаевна тихо и печально ответила:
«Тот, кто ворвался к нам на рассвете и грозил наганами, не знали этих имён!.. Один Короленко, узнав, что нашей семье грозят расстрелом, пришёл в наш дом. Он предложил нам передать в Полтавский пролетарский народный музей все вещи Гоголя, которые хранились в нашей семье более 80 лет. – “Я оповестил уже всех высоких чиновников города о вашем бесценном даре! Это ваша охранная грамота!” – сказал Владимир Галактионович. Моя мама, в благодарность за спасение нашей семьи от расстрела, преподнесла Короленко неопубликованные письма Гоголя. Мы погрузили на подводу оставшиеся книги из библиотеки Гоголя, которые хранились у нас в Полтаве. Книги были на французском, итальянском и немецких языках. Сдали в музей конторку Николая Васильевича, за которой он работал, его портфель с рукописями. Упаковали знаменитый портрет Гоголя. Его исполнил маслом Фёдор Мюллер в Риме в 1841 году специально для матери писателя. В 1943 году все вещи Гоголя погибли в огне. Целая комната вещей погибла! <…> Я молюсь за упокой души Короленко. Он спас меня и моих пятерых детей от расстрела чекистами!»
Софья Николаевна Данилевская рассказала и о дальнейшей жизни потомков Пушкина и Гоголя:
«После революции мои дети, как дворяне, не были приняты в советскую школу. Нас под конвоем отвели вниз, на Панянку, и разрешили занять подвал кожевенного завода. Мама, внучка Пушкина, дочь генерала, радовалась, что нам даровали жизнь, и всячески расхваливала наше жильё. Подвал был просторный, и она смогла простынёй отгородить себе отдельный уголок. Маму угнетало только то, что моим детям, как дворянам, запретили учиться. И она тайно, по вечерам обучала их не только письму и счёту, но и французскому языку. Ведь Пушкин свободно владел этим языком! А днём она латала нашу одежду. Дети росли быстро, и она им всё сама перешивала. Я добывала пропитание, не прошло даром обучение в Московской консерватории.
Когда в Полтаву приехал Постышев, нарком просвещения, я добилась у него приёма. Он распорядился, чтобы всех моих пятерых детей приняли на обучение в советские школы, как потомков А.С. Пушкина. Старшему сыну шёл одиннадцатый год. Позже моим детям, как дворянам, запретили поступать в институты. Но они всё же учились заочно. Я всегда буду благодарна академику Грекову. Он сжалился над моим горем и взял старшего сына Александра в свою семью в Ленинграде. Сын смог закончить университет. После смерти Кирова в 1934 году многих дворян выслали из города. Моего сына вместе с другими вывезли в товарном вагоне в ссылку, в степь под Караганду. Моя мама, внучка Пушкина, целый год добивалась аудиенции у Ворошилова. Шёл юбилейный год гениального русского поэта – 1937-й. Мама передала в музей на Мойку, 12 золотые часы Пушкина, которые хранились в нашей семье. Жуковский остановил их стрелки в момент смерти поэта. Позже, зная беззаветную любовь Гоголя к своему учителю, Жуковский передал эти часы Николаю Васильевичу... Академик Орбели обратился с петицией к правительству, чтобы моего сына, как потомка Пушкина, вернули из ссылки. Александру разрешили вернуться в Ленинград. Он стал впоследствии первым профессором, доктором наук среди потомков поэта и писателя».
Ко всему этому мне нечего добавить.
Глеб Анищенко
Русская Стратегия
| 
