23 октября газета иркутского Совета рабочих и солдатских депутатов «Власть Труда» радостно констатировала: «Получена телеграмма из Верхнеудинска. Чита взята. Нарымская, Оловяная тоже». На следующий день последовали подробности: «Семеновское гнездо уничтожено. Чита взята красными партизанами. Оплот реакции на Дальнем Востоке - пал». А меньше чем через месяц - 20 ноября 1920 года Забайкалье покинули последние белые воины.
После того, как японцы приняли решение уйти из Забайкалья, ситуация там окончательно и бесповоротно изменилась в пользу красных. У белых просто не хватало людей на то, чтобы удержать эту территорию
Расклад осенью 1920 года был следующий:
«1-й корпус и некоторые части 2-го и 3-го корпусов занимали город Читу и железную дорогу до ст. Карымская, 2-й корпус — ст. Оловянная и железную дорогу от ст. Карымская до ст. Борзя, 3-й корпус — ст. Борзя и железную дорогу до ст. Даурия. На ст. Даурия находился отряд барона Унгерна, а от нее до границы — части 1-го корпуса, - писал в своих воспоминаниях участник Сибирского Ледяного похода каппелевец Сергей Марков
То есть, войска были растянуты по одной линии длиною более 400 верст.
Серьезной работы для подготовки тыла к сопротивлению не производилось. Политические игры отдельных деятелей ей совершенно не способствовали, отсутствие единого командования - тоже.
Красные при таком раскладе могли позволить себе все, что угодно. А им явно не терпелось взять столицу Белого Забайкалья - после двух предыдущих неудач.
«В первых числах октября военная обстановка была уже такова, что командованию армией нужно было отбросить в сторону политику совершенно. По данным штаба ДВ армии, Верхнеудинская группа красных под командой Эйхе состояла из двух дивизий, пришедших из Сибири, и двух дивизий местных формирований. Численность всех войск определялась в 15.000 штыков и 3.000 сабель. Амурская группа, по тем же данным, состояла из 2-х дивизий амурских формирований и конных партизанских отрядов; дивизии в зачаточном состоянии. Читинская группа ген. Бангерского давала сведения о шевелении и нажиме красных со стороны обеих групп, но этим сведениям не придавали особого значения и штаб армии оставался в Чите, - вспоминал потом генерал-майор Генерального Штаба Павел Петров.
Все та же газета «Власть труда» бодро рапортовала: «Чита в повстанческом кольце. Удавка кольца повстанческого движения, широко развивавшегося вокруг Читы, все суживается с каждым днем, грозя совсем захлестнуть семеновскую столицу. Трудовому населению стало невмоготу больше жить в царстве произвола и насилия – оно восстало, как один, на защиту своих попранных прав.
12 октября повстанцами было занято село Верхне-Читинское, находящееся в 18 верстах от города. Семеновские и каппелевские банды разбиты повстанцами на голову в селе Смоленском, в 6 верстах от Читы. Восставшими крестьянами здесь захвачено много семеновцев и богатая военная добыча, взяты пленные. На этом участке борьба с семеновскими частями протекала весьма успешно, бои в ближайшие дни, можно надеяться, развернуться и в предместьях Читы. К югу от Читы повстанческое движение принимает грандиозные размеры и захватывает в сферу своего влияния все больший район. Перебежчики крестьяне передают, что повстанцами с боем занят целый ряд важных селений, находящихся в непосредственной близости Читы, верстах в 29. Повстанцами на южном участке захвачено село Александровское, Читинское, Нарымское».
Заключенное с японцами соглашение, гарантировавшее неприкосновенность Читы, красные с самого начала считали простой бумажкой. Чтобы прикрыть явное нарушение соглашений о перемирии, правительство ДВР решило представить начавшееся наступление как стихийное выступление партизан и населения. Да, у них несомненно были хорошие консультанты…
Было опубликовано информационное сообщение несуществовавшего Центрального штаба партизанских отрядов Забайкалья, в котором, в частности, говорилось: «Возмущённые до глубины души зверствами семёновских отрядов, расправами и насилиями их над неповинными мирными жителями, наши партизаны при дружной поддержке населения Забайкалья сего числа перешли в наступление в направлении Читы».
Регулярные части Красной армии под видом партизан и дружин самоохраны сразу входили в районы, которые оставляли японцы. Следуя за отходящими японцами, так называемые партизаны вышли к восточным подступам к Чите и приготовились к решающему удару. А когда глава Японской военной миссии майор Югами попытался обвинить ДВР в нарушении соглашения о перемирии, ему ответили, что партизаны воюют не с японскими войсками, а с белогвардейцами, с которыми никаких соглашений не заключали.
19 октября закончилась эвакуация японцев из Забайкальской области. И в тот же день началось решающее наступление красных на Читу. Пятая бригада атаковала Урульгу и, продвинувшись на запад, заняла Кайдалово. Одновременно развернулось наступление на Читу с севера по долине реки Читинки. После неудачных боёв под Шишкино, а затем у верх-Читы белые части были вынуждены отойти…
Для многих в белом стане такое развитие событий стало явной неожиданностью. «Времени на подготовку у красных было достаточно, но почему-то это свое нападение они начали не на главные пункты нашей обороны, а атаковали в середине октября город Читу, причем даже не окружив ее», - недоумевал Сергей Марков.
А в Чите в это время как раз проходил казачий съезд, на который со своей свитой из Даурии прибыл атаман Семенов. Съезд должен был показать, что казаки поддерживают атамана в противовес Народному Собранию, которое было настроено оппозиционно. Настроение в Чите было праздничное — с банкетами и речами. Но все переменилось в один миг.
Семенов вспоминал: «По настойчивому приглашению командующего армией генерала Вержбицкого я в конце октября 1920 года отправился в Читу на совещание по вопросу о дальнейших переговорах с Верхнеудинском. Я прибыл туда в броневом поезде и оставался в Чите в нем же. Ночью я был разбужен начальником гарнизона Читы генералом Бангерским, который сообщил мне, что красные внезапно напали на железнодорожную линию в районе станции Карымской, захватили эту станцию и основательно разрушили пути и довольно значительный мост через реку Ингоду около этой станции. Броневые поезда и части Маньчжурской дивизии были срочно брошены в прорыв и вели бой с превосходными силами красных».
Генштабист Петров описывает эти драматические события в подробностях, обращая внимание на прекрасно продуманное наступление красных: «в ночь с 18-го на 19-е красные перешли к враждебным действиям, имея задачей захватом узловой станции Карымской отрезать Читу от тыла и захватить ее со всеми остатками армии и имущества. Для большего разъединения войсковых групп, расположенных вдоль жел. дор., и воспрепятствования им оказать помощь Чите, небольшие конные отряды были направлены красными для захвата и разрушения жел. дороги в нескольких пунктах. Нужно сказать, что план нападения красными был тщательно разработан: Чита была разъединена прочно с тылом, прервана связь даже между 2-м корпусом в Оловянной и 3-м — в Борзя, броневики в районе Карымской поставлены в безвыходное положение и сожжены. Главнокомандующий атаман Семенов, командующий армией ген. Вержбицкий с частями своих штабов оказались отрезанными в Чите. Командиры трех корпусов, бывшие при своих войсках на линии Забайкальской жел. дороги, принуждены были, каждый самостоятельно, принимать спешно меры по защите своих районов. Общее руководство было потеряно».
Тяжелая ситуация еще более усугублялась фактическим предательством в самом городе.
«Вслед за тем я получил донесение от своей контрразведки, что член Народного собрания Забайкальской области Виноградов с согласия Штаба армии ведет переговоры с правительством Верхнеудинска о капитуляции армии, одним из условий которой являлся мой арест и выдача красным», - вспоминал Семенов.
У атамана оставался единственный выход - бежать из Читы: «Видя, что я не имею возможности рассчитывать на Штаб армии и части 2-го и 3-го корпусов, и не имея около себя никаких коренных своих частей, кроме бронепоезда, совершенно бесполезного при создавшейся обстановке, я был вынужден вылететь на аэроплане в Даурию, где меня ожидали части 1-го корпуса генерал-лейтенанта Мациевского, заменившего в должности командира корпуса генерал-лейтенанта Д. Ф. Семенова. Аэроплан с пилотом полковником Кочуриным был неисправен, и в течение всего полета, продолжавшегося два часа пятнадцать минут, механик у меня в ногах паял бензиновый бак»
Семенову чудом удалось вырваться из почти захлопнувшейся ловушки.
Некоторые обстоятельства последних дней Белой Читы сохранила для нас красная пресса: «В районе Карымской идут ожесточенные бои, слышен непрекращающийся гул орудийной канонады. Семеновцы пустили в ход артиллерию. Много убитых и раненых с обоих сторон. К повстанцам прибывают подкрепления крестьян, бросивших свои хозяйства. Сообщение с Читой кругом прервано. Чита представляет собой осажденную белогвардейскую крепость».
И далее - одна весьма красноречивая подробность: «В городе жизнь замерла до того, что появление на улице обывателя считалось большим событием».
Увы, судьба этой крепости была предрешена.
В следующем номере «Власти Труда» лаконичное сообщение: «23 октября из Читы под давлением партизан эвакуировались все каппелевские и семеновские войска. Народное Собрание взяло на себя всю полноту общественной и военной власти, объявило демобилизацию белогвардейских войск, обещав им полную неприкосновенность и отправку на родину». И уже 25 октября правительство ДВР переехало из Верхнеудинска в Читу.
Данные обещания, разумеется, не стоили ломаного гроша.
Да, красные позволили отступавшим белогвардейцам выйти из города - но только для того, чтобы потом в степях устроить настоящую травлю. Ведь, как известно, нет лучшей цели для атаки, чем войско на марше. Особенно, с учетом того, что уходили белые разрозненными группами.
Генерал Вержбицкий со штабами присоединился к общей колонне недавно усиленной Читинской группы войск, которая должна была выйти в степи Забайкалья. Красные, чтобы помешать их свободному отходу выслали свою конницу к югу от железной дороги.
«Находившиеся в Чите броневые поезда были тоже сожжены, по железной дороге брошено много эшелонов. Сильно пострадало хозяйство армии. Уфимская группа каппелевцев под командой ген. Бангерского по тревоге выехала из Читы на восток сначала по жел. дороге, но смогла проехать очень мало и должна была покинуть вагоны. Не смогши пробиться, направилась походным порядком на юг для соединения с армией. Через несколько переходов войска вышли в бурятские степи и через Агинское только к 30-му октября подошли к реке Онон. Здесь группа получила возможность связаться со ст. Борзя, где были части их корпуса», - вспоминал Павел Петров.
Здесь у переправ через реку Онон каппелевцы сошлись в бою с преследовавшими их красными. И вновь проявили чудеса доблести: «Красным удалось занять один поселок — Цасучаевский, а от другого — Чинданга — они были отбиты с большими потерями. Нахождение красных в поселке Цасучаевский могло затруднить выход колонны ген. Вержбицкого, поэтому 5-го и 6-го ноября частями ген. Бангерского и воткинцами была предпринята контратака. Красные были выбиты и, сильно пострадав, отошли далеко, так как в этой местности населенных пунктов ближе 50-60-ти верст не было. Но это временное занятие красными пос. Цасучаевского сыграло свою роль: колонна ген. Вержбицкого, следовавшая с юга правым берегом р. Онона, получила сведения о присутствии красных в Цасучаевском и потому следовавшая в авангарде конница и остатки Маньчжурской дивизии были направлены вдоль монгольской границы прямо в Даурию».
Части гарнизона Читы оставили город и отступили к маньчжурской границе по дороге, которая шла из Читы к расположению 3-го корпуса. Здесь они расположились на оставленной отрядом барона Унгерна станции Даурия. Увы, во время отхода читинского гарнизона некоторые его части перешли к красным.
В воспоминаниях Сергея Маркова есть яркая иллюстрация того, как красное командование относилось к своим подчиненным: « Шедшие за 1-м корпусом красные пытались отрезать нас от Монголии и атаковали части 3-го корпуса, стоявшие в селах южнее ст. Борзя, — Малые и Большие Чинданты. Атака была отбита, и красные отошли. Затем они последовательно напали на ст. Оловянная и на ст. Борзя. Подготовляя атаку ст. Оловянная, они подвезли ночью свои войска на поездах и выгрузили их в чистом поле. В это время уже выпал снег, а ночью разыгралась сильная буря (пурга), и красные понесли очень большие потери замерзшими и обмороженными. Когда к вечеру следующего дня пурга стихла и наш бронепоезд вышел на разведку, им было обнаружено более 2000 замерзших красноармейцев, которые были одеты очень легко, а никаких укрытий в степи не было».
Командование красных с потерями не считалось и о снабжении особо не заботилось - зачем? Людей более чем хватало, соответственно, поводов для беспокойства не было.
Семенов не питал иллюзий насчет дальнейшего развития событий. Атаман давно понял, что на открытое противостояние в Забайкалье сил у него не хватит. Потому он заранее готовился действовать по-иному:
«Фактическая обстановка после падения Омска и разгрома Сибирской армии, как внешняя, лишившая меня возможности иметь необходимое для борьбы снабжение, так и внутренняя, не оставляли никаких иллюзий в отношении возможности продолжения борьбы в Забайкалье. Все наличные данные и обстоятельства были мною тщательно взвешены и привели меня к решению уйти в Монголию, в Ургу, где я имел уже достигнутое взаимопонимание с правительством Богдохутухты, несмотря на все препятствия, которые чинились мне при этом представителями старой дипломатии, оставшимися на местах прежней своей службы и пользовавшимися еще некоторым влиянием в силу прежнего своего служебного положения».
Увы, то, что погубило все планы адмирала Колчака в Омске, не утратило своей силы и в Забайкалье. Злым роком для Белого движения стали все, кто принимал решения упорно цепляясь за привычные модели поведения, бесполезные в изменившейся ситуации: «Беспристрастно говоря, мне пришлось, ведя борьбу с большевиками, с не меньшим упорством бороться с представителями отжившей российской бюрократии, как в лице старых администраторов, так и в лице большинства наших дипломатических представителей за границей».
У Семенова были большие планы: «Идея организации борьбы с коммунизмом в международном масштабе явилась у меня с первых же шагов моей деятельности на политическом поприще и была вызвана действиями самих большевиков, которые, едва захватив власть на Дальнем Востоке и в Сибири, сейчас же привлекли военнопленных и китайцев в ряды Красной армии, создавая из них так называемые «интернациональные» части. Для противодействия красной пропаганде в Китае я задумал привлечь к делу борьбы с Коминтерном представителей китайской общественности».
Атаман сумел заручиться поддержкой военных, содействием и сочувствием многих общественных деятелей. Их расположение укрепляло его «в неизбежности конечного торжества Белой идеи, тем более что, несмотря на все препоны, которые ставились мне на пути привлечения монгол к общему фронту борьбы с Коминтерном, мне все же удалось вполне договориться с ними при содействии М. А. Шадрина, бывшего переводчика Штаба Заамурского военного округа. Знаток монгольского и китайского языков, М. А. Шадрин проявил много энергии и труда по организации монгольского съезда в Чите, на котором были решены первостепенной важности вопросы координированных действий наших против красных».
Ключевое решение было принято - «невозможность продолжать борьбу на родине, вследствие отсутствия поддержки со стороны уставшего от войны населения, вследствие прекращения возможности иметь нужные для борьбы ресурсы, наконец, вследствие необеспеченности коммуникации по КВЖД, поставили меня перед необходимостью перемещения базы борьбы с Коминтерном с российской территории в Монголию».
Авангардом монгольской армии должен был стать Азиатский корпус под командованием генерал-лейтенанта барона Унгерна. Все работы по подготовке Азиатского корпуса к походу в Монголию пришлось держать в строгой тайне, о плане атамана знали немногие..
«Самое трудное было обеспечение финансовой базы похода и существования корпуса в Монголии в первое время, до занятия им Калгана. С занятием этого пункта монголами мы включили в наше движение крупные китайские группировки, имевшие своей целью реставрацию монархического строя в Китае. Монголия же должна была приобрести полную политическую самостоятельность и искать союза с Китайской империей для совместной с нами борьбы с Коминтерном. В финансовом отношении Азиатский корпус был снабжен, конечно, недостаточно, но я не мог отпустить в распоряжение барона Унгерна более семи миллионов золотых рублей».
Все приходилось делать в условиях строжайшей конспирации - атаман не знал, кому точно можно доверять. Потому Семенов был вынужден применить военную хитрость:
«Обстановка последних дней моего пребывания в Забайкалье была настолько тяжела, что предполагаемое движение Азиатского корпуса необходимо было тщательно скрывать не только от красных, но и от Штаба армии. Тем не менее удалось сделать все, что было возможно, при ограниченных наших ресурсах и при тех труднопреодолимых пространствах, которые отделяли нас от руководящих центров ламаистских владык, с сохранением полной тайны. В интересах той же маскировки истинных целей движения после выхода последних частей корпуса из пограничного района Акша-Кыра я объявил о бунте азиатского конного корпуса, командир которого, генерал-лейтенант барон Унгерн, вышел из подчинения командованию армии и самовольно увел корпус в неизвестном направлении».
Барон Унгерн быстро занял столицу Северной Монголии — Ургу. Однако с занятием Урги начались недоразумения между бароном и монголами, которым пришелся не по душе его жесткий стиль поведения. На взгляд Семенова, особой угрозы этот факт не представлял - атаман надеялся лично снять все противоречия, выступив вслед с остальными кадровыми частями Дальневосточной армии. Семенов рассчитывал к 20 ноября вывести армию на маньчжурскую территорию. И наконец перейти к активным действиям - весьма болезненным для Коминтерна.
Красная Москва забила тревогу - поводов для нее хватало. Но все планы неожиданно пришлось менять. Атаман повествует об этом весьма лаконично, не называя причин: «Однако в последний момент обстановка сложилась так, что мне внезапно пришлось изменить свой план. Я вынужден был отказаться от намерения идти в Монголию и принял решение перебросить свою Ставку и всю армию целиком в Приморье».
Вместо активных действий - снова отступление. Снова путь в никуда, горечь которого скрашивали разве что новые смелые планы:
«В Приморье, как я точно знал, находилось на складах свыше шестидесяти тысяч винтовок с большим количеством патронов к ним, а также предметы воинского снаряжения и обмундирования. Все это могло быть использовано для нужд Дальневосточной армии.
Сам же я принял решение по прибытии в Приморье немедленно совершить переворот во Владивостоке, удалив оттуда так называемое Земское правительство (Антонова), ради сохранения находившихся в городе ценностей и обращения их на нужды продолжения борьбы с Коминтерном. Заручившись содействием некоторых китайских военачальников в Северной Маньчжурии, я получил уверенность в том, что мне удастся, раньше чем экспедиционные силы Японии оставят русскую территорию, эвакуировать все ценное из Приморья в Хайлар. Кроме того, я предполагал, что амурские и уссурийские казаки уйдут вместе со мной и добровольцами Дальневосточной армии из Приморья», - вспоминал потом Семенов..
До этих событий юнкера ранее эвакуированного из Читы в Даурию училища все-таки успели сдать выпускные экзамены. А 1 октября 1920 года Читинское Атамана Семенова военное училище было расформировано. Оставшиеся юнкера были зачислены в Отдельный Стрелковый личного конвоя Атамана Семенова дивизион.
«На ст. Даурия было получено приказание атамана Семенова удерживать Даурию в течение трех суток для того, чтобы иметь время подвезти японские войска и обеспечить им развертывание. Даурия представляла собой природное укрепление: она лежит в котловине, окруженной невысокими сопками, на которых были вырыты окопы, защищенные проволочными заграждениями. В военном городке были артиллерийские склады, позволявшие не жалеть ни патронов, ни снарядов. Оборонял Даурию 3-й корпус, усиленный некоторыми частями 2-го корпуса, а 1-й корпус и не участвующие в обороне части 2-го корпуса должны были обеспечивать тыл до маньчжурской границы (верст 25).
Оборона протекала успешно, но к концу второго дня боя было обнаружено присутствие красных в нашем тылу и мы оказались в окружении. Оказалось, что части 1-го корпуса по приказу атамана Семенова ушли за границу, не предупредив нас. Воспользовавшись этим, красные атаковали части 2-го корпуса, не ожидавшие нападения с тыла и понесшие большие потери. Затем части 2-го корпуса отошли на юг и перешли монгольскую границу», - вспоминал Сергей Марков.
История повторялась - в который уже раз. И вновь имели место быть страшная неорганизованность и редкая доблесть - увы, уже не способная что-либо изменить.
«Оставшиеся в Даурии части 3-го корпуса, окруженные со всех сторон, исполнили приказание атамана Семенова и трое суток отбивали все атаки красных. К вечеру третьих суток корпус пробился на восток, а для того, чтобы не дать красным возможность преследовать нас, в Даурии остались трое смельчаков, получивших задачу взорвать по приходе красных в Даурию находившиеся там пороховые погреба. Когда части корпуса отошли уже на 5 верст от Даурии и проходили разъезд Шарасун, ночная тьма, скрывавшая наш отход, осветилась как днем, а раздавшийся сейчас же взрыв поколебал не только воздух, но и землю. Герои этого события догнали свои части и были впоследствии награждены. Понеся от взрыва огромные потери, красные нас не преследовали».
Совершивших очередное невозможное белых героев ожидала незавидная участь: «К утру мы подошли к Китайскому разъезду, последней русской станции перед маньчжурской границей. Путь к ней был прегражден красными, и нам опять пришлось пробиваться с боем. Перейдя границу, мы с горечью в сердце сдали свое оружие китайцам и перешли на положение «интернированных».
Федору Мейбому выпал схожий путь...
«Мы слышали, что китайцы не желают нас пропускать. Ну, тогда остается у нас одно решение - пройти с оружием в руках от ст. Пограничная до ст .Раздольная по территории Китая. Наконец, китайцы согласились пропустить нас с условием, что мы сдадим им оружие и они его вернут нам, когда мы достигнем Раздольной. Наше командование категорически отказалось, так как мы китайцам не могли довериться. Были готовы к бою, мой бронепоезд "Витязь" был готов. Чехлы с пушек сняты, наш национальный флаг поднят к бою.
Жду приказа открыть огонь. Наши передовые части перешли границу, но в это время появились японские офицеры и просили не начинать боя: они лично от их командования гарантируют, что оружие они примут, сохранят и отдадут нам, как только мы достигнем пашей границы. Офицеры могут сохранить и наганы.
Мы верили японцам, мы их знаем очень хорошо по совместной боевой работе в прошлом. Подали открытые вагоны, куда и начали мы сдавать оружие, что заняло 2 дня, и после этого мы двинулись в поход. Мой бронепоезд они просили взорвать: "Вам его больше не надо", - говорили японские офицеры. Я получил приказ- взорвать "Витязя .
- Прощай, наш верный друг! - и, заложив пироксилиновые шашки, залегли шнур и отошли на довольно большую дистанцию. Колоссальный взрыв, не только от пироксилиновых шашек, но мы имели большое количество снарядов для нашей артиллерии. "Сомкнули ряды" и молча пошли к китайской границе».
Но это было только начало испытаний..
«Итак, наша Армия в походе по китайской земле. Чекисты, как голодные волки, следовали за нами. Собирали митинги, с разрешения китайских властей, на которых их ораторы выступали от Советской власти и уверяли всех, что Советская власть простила всех. Добровольцы и казаки молча слушали их и молча расходились. Но один из них начал агитировать ижевцев и воткинцев и также начал уверять, что Советская красная власть простила всех. В это время раздался громкий голос:
- Ты! Оратель, что там врешь? Советская власть простила нас! Нам наплевать, что твои убийцы говорят, но знай, что мы им не простили за наших жен и матерей. Ишь, какая сволочь, что говорит... Бей его, ребята! - и в один миг он был растерзан на куски. Китайская полиция опешила, не знала, что случилось».
Впрочем, 300 оренбургских казаков, томимых тоской по дому, все-таки поверили сладким речам провокаторов. И решили вернуться.
«Как их ни уговаривали их же станичные офицеры и казаки отказаться от этой безумной попытки, как ни указывали и ни доказывали им, что нельзя верить большевикам, они на все мрачно отвечали в свою бороду:
- Не трожь... довольно... навоевались... теперь што будя - домой и баста"...
Провожать их собралась большая толпа казаков и добровольцев.
Я также пошел посмотреть со стороны, как их отъезд отразится на оставшихся. Большая толпа стояла молча, на лицах было выражение жалости, а когда поезд тронулся, то все поснимали шапки и крестились, как бы отправляя их на кладбище. Из последнего вагона казаки громко кричали: "Прощайте," станичники, простите!" - а один из них не выдержал и на ходу поезда прыгнул с него и с сияющей рожей громогласно заорал:
- Не могем... значит... остаюсь... пропадать, так сообща!"
Рядом со мной стоял старик казак, который с досадой плюнул и со всей силы папахой хватил землю, а также сквозь зубы процедил длинное ругательство и закончил его слезами: "Как бы себя, поди ж ты, уговорили, сволочи", и, заметив меня, почтительно, как бы извиняясь, сказал, как бы в оправдание: "Ваше благородие... станичников дюже жаль... казаки хорошие, а на-те... не сохранились, тоска, значит, загрызла, ну... вот... теперь на лютую смерть... в лапы дьявола!».
Опасения подтвердились - через несколько дней китайцы привезли трех сильно изуродованных казаков. Доктора сделали все возможное, чтобы спасти раненых. Выжившие потом рассказали, какая участь постигла поверивших посулам большевиков: «когда их эшелон прибыл на 86-й разъезд, то его сразу же поставили в тупик и окружили чекистами. Ночью чекисты ворвались в вагоны и штыками выбрасывали казаков наружу, предварительно отбирая все лучшее из одежды. Тут же на снегу их выстроили в ряды и, поставив пулемет, открыли по ним огонь. Кто оставался живым, тех докалывали штыками, приговаривая: "Ага!.. Белая сволочь... домой захотели?.. иди теперь в штаб к твоему Каппелю!"
Эти три казака спаслись чудом только потому, что на них навалилось много убитых казаков, и ночью им удалось сбросить с себя трупы и, помогая друг другу, выбраться с 86 разъезда. Конечно, они были сильно поранены и потеряли много крови».
Теперь всем стало окончательно ясно - пути назад нет: «Эта ужасная новость, как искра, пробежала по всем нашим частям и отбила желание возвращаться домой».
К 20 ноября 1920 года все части Дальневосточной армии были выведены с территории Забайкалья в Маньчжурию.
«Таким образом, первый период нашей трехлетней борьбы с Коминтерном был закончен и принес нам крушение наших надежд и уничтожение национальной государственности на территории Сибири и Забайкалья, - констатировал в своих воспоминаниях атаман Семенов.
Семенов подробно описал причины краха: «В белом стане не было выработано единой, четкой идеологии, не было выброшено лозунга, который в то время мог бы привлечь к нам симпатии крестьянских и рабочих масс. В то время как мы говорили населению только об обязанностях, большевики твердили ему о правах — на землю, на фабрики, на заводы и на все, что составляло достояние имущих классов. Еще не в достаточной мере испытавшее, во что претворяются все большевистские посулы, крестьянство и особенно рабочие в подавляющем большинстве пошли за красными, отшатнувшись от нас. Нам приходилось опираться только на офицерство, на казаков и на часть городской интеллигенции. Что касается буржуазии, то она проявила весьма мало жертвенности и больше зарабатывала на Белых армиях, чем помогала им, хотя казалось бы, что именно она больше всего должна была оказывать нам содействие. Гражданская война в России дала много Пожарских, но очень мало Мининых».
Елена Мачульская
Русская Стратегия
|
