Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/

Довольно часто бывая на севере Нижегородской области, невольно отмечаешь растущее из года в год число заброшенных полей. Земля в тех местах не отличается плодородием, но пота над ней пролито в избытке.
Достаточно бросить беглый взгляд на лесное обрамление тамошних полей, чтобы представить, какие могучие деревья росли и на этих полях, освобожденных упорным трудом для ржи, овса, гороха, льна. Сажали и сеяли только  самое необходимое, под ягодники расчищенные площади не занимали.
Землю у леса отвоевать нелегко. Приходилось сваливать огромные ели и сосны. Деревья сжигали, корчевали пни, очищали землю от корней, кустарника и камней. Камни занесены еще доисторическим ледником.
А затем шла неустанная тяжба со скупой землей, дающей скудный урожай: пахота, сев, жатва, снова пахота... Причем необходимо все было успеть за короткое лето, любое промедление в работе грозило последующим голодом.
Кто же эти великие упрямцы, которые из века в век стойко сражались со стихией таежного леса, безропотно обрабатывали худосочные земли, охотились на волков и медведей, рубили крепкие дома и бани, полагаясь только на свои руки?
Их зовут староверами. Они себя называют христианами.
Они считают себя единственными православными людьми. Крепость веры помогала длинной череде колен превозмогать все тяготы и лишения. Константинополь пал под натиском турок, и Софийский собор переделали в мечеть. В Москве Никон подверг пересмотру тексты Священного Писания и обряды. Староверы полагают, что нет больше места церкви-скиталице в городах. Только отдалившись от столиц, погрязших в ереси и грехе, подлинные христиане могут достойно дождаться грядущий день Страшного суда.
Тогда в ХVII веке обжитые места оставляли крестьяне и ремесленники, купцы и бояре, священнослужители и князья. Покидали свои жилища, расставались с социальным статусом, оказывались вне общества. Каждая такая семья как бы уподобилась строке священного Писания, они хранили и несли в себе подлинное Божье слово. Каждый из них видел себя камешком вселенской  Церкви Христовой. В своих думах они уносили церковь-скиталицу в непроходимые леса, к холодным морям, или сжигали себя, объятые страстным нетерпением приблизить Судный день.
Уже через восемьдесят-сто лет никто из них не помнил, кто от кого произошел: кто – внук боярский, а кто – правнучка купеческая: все стали землепашцами, охотниками, рыбаками. А гонения на строптивцев продолжались. Длинная рука первого императора достала и тех, кто поселился на берегах Белого моря, и они ушли в леса Костромской губернии, на Север Урала, в Сибирь. Так называемые «некрасовцы» из южных окраин России перебрались в Османскую Порту. Часть старообрядцев бежала в восточные провинции Австро-Венгрии, где им удалось открыть духовные семинарии.
Если пройтись по старообрядческим погостам, почитать таблички на крестах, то может сложиться впечатление, что кладбища существуют от силы сто лет. Нет дат более ранних захоронений. Но это не так. Под свежим слоем дощатых гробов лежат домовины из сосен, а под ними другие домовины предков, и между покойниками связь теснее, нежели с оставшимися в мире живых.
Каждая семья старается держаться «своего» места на погосте. Оно не имеет четких границ: могилы, как правило, лишены деревянных или железных оград. Но, тем не менее, место как таковое существует. И именно здесь они хотят быть похоронены, умирая даже за сотни и тысячи километров от родной деревни. Они прикреплены к своей земле, ощущают ее мистическую власть. Они мало чего боятся в жизни, но очень боятся посмертного одиночества.
Рассматривая дореволюционные фотографии тех людей, удивляешься статному виду бондарей, мельников, кузнецов, плотников. Крепкие, плечистые мужики в домотканых рубахах или добротных тулупах смотрят открыто и смело. Встречаются фотографии 90-летних старцев, похожих на библейских пророков.
Эти люди были удивительно нетребовательны к земным благам, отвергали зелье  и табак, отличались поразительной честностью. Данное слово было у них надежнее «бумажного». После либеральных реформ Александра II из их среды выдвинулось много известных предпринимателей. Об этом немало уже сказано.
Сейчас северные районы области рассечены асфальтовыми дорогами, в домах есть электрический свет и газ. Конная тяга заменена механической, никто вручную не выпиливает доски, а пни если и корчуют, то специальными взрывами. Но какими изможденными выглядят сорокалетние трактористы и шоферы, комбайнеры и лесозаготовители! Как мало мужчин, доживающих до 60 лет. Зарастают бурьяном поля. Пьянство и бытовая преступность разрушают семьи. Если до последней Отечественной войны случаи воровства были явлением исключительным, то теперь крадут иконы. Почти не осталось искусных печников, бондарей и плотников.
Молодежь в своей основной массе стремится оставить эти деревни. Она покидает срубленные из вековых сосен просторные дома, селится в тесных городских общежитиях, нанимается на тяжелые работы, дабы получить квартиры: устремляется на Крайний Север, в Заполярье, где вдвое укорачивают свою жизнь.
  И глядя на запустение, которое все отчетливее проступает в старообрядческих поселениях, спрашиваю себя: чего же добились те, кто три с половиной века тому назад променяли свое благополучное бытие на жестокую борьбу за выживание в таежных лесах? Кто они сейчас? Святые, истощившие свой запас праведности в течение 15-17 колен? Или представители так называемой «тупиковой ветви развития русского сознания»? Или это жертвы, настигнутые девятым валом научно-технического прогресса? Или герои, подзабывшие сакраментальную цель многовекового подвига?
Тот раскол, случившийся с русским народом, не был ни первым, ни последним. До этого было отпадение тьмутараканского удела в небытие, бегство, жаждущих вольницы, в Запорожье и формирование казачьего субэтноса.
Октябрьский переворот 1917 года породил новый разлом общества, потрясший основы Российской империи. Горели усадьбы, осквернялись могилы, разграблялись храмы, выбрасывались, как мусор, древние книги и манускрипты. Миллионы наиболее просвещенных и деятельных людей погибли в гражданской войне или перебрались в Харбин и Тегеран, в Константинополь и европейские столицы.
Оставшиеся на родине представители древних дворянских родов прятались от разгула власти тьмы в небольших уездных городках, скрывали свое социальное происхождение, образованность, приверженность культурным ценностям. «Внутренних эмигрантов», конечно же, распознавали, сажали в тюрьмы, отправляли в «шарашки», понуждали доносить на своих родственников и друзей.
Радикальные преобразования, в первую очередь, подразумевали выжигание каленым железом этики и эстетики дворянской жизни, физическое уничтожение благородного облика человека. Сейчас кажется уже противоестественным иметь «благородный образ мыслей», держаться с достоинством, придерживаться кодекса чести. А для Дмитрия Карамазова, осужденного на каторгу, самыми страшными были не грядущая тяжелая работа на рудниках. «Если бить станут дорогой, аль там, то я не дамся, я убью, и меня расстреляют. И это ведь двадцать лет! Здесь уже «ты» начинают говорить. Сторожа мне «ты» говорят. Я лежал и всю ночь судил себя: «Не готов! Не в силах принять!»
Как сохранить свое достоинство – вот о чем мучительно раздумывает русский дворянин, Дмитрий Карамазов, несправедливо осужденный судом присяжных на длительную каторгу за несовершенное ужасное преступление.
В эпоху торжества Швондеров и Шариковых сохранить свою честь зачастую можно было только ценой своей жизни. Человеческое достоинство и служебная карьера были несовместимы. Милосердие расценивалось как «пережиток проклятого прошлого». Открытый взгляд воспринимался власть предержащими как вызов – лучше смотреть исподлобья, как будто только поднимаешься с земли.
Оставшиеся в России потомки дворянских родов воспринимали свое бытие, как жизнь в условиях оккупационного режима. Ведь только в качестве мести за смерть большевика Урицкого в Петрограде было расстреляно около пятисот аристократов. Именно дворяне стали первыми обитателями первых в стране концентрационных лагерей.
Оставшиеся в живых дворянские дети исправно ходили в советские школы и числились в хорошо успевающих учениках, но подлинные образование и воспитание получали дома, в «уплотненных квартирах» от бабушек, чудом избежавших ссылок и казней. Эти дети уже родились в стране, где правила человеконенавистническая идеология, где люди говорили на новоязе, а целью существования всех институтов было раздувание и всемерное поддержание «мирового пожара».
Они вырастали и становились образцовыми военными, но не росли в званиях, потому что не писали доносов на товарищей и заявлений о желании пополнить собой ряды партии. Они не могли поступить в столичные вузы, успешно заканчивали провинциальные институты, становились талантливыми инженерами, «рядовыми науки». Писали теодицеи, романы, мемуары и клали их в стол или закапывали в землю, дабы рукописи не могли найти при очередном обыске. Бесстрастно выслушивали наставления безграмотных начальников, командиров, опустив глаза, проходили мимо старинных кладбищ, раскатанных под спортивные площадки или переделанных в скверы.
Они тайно передавали своим детям фамильные предания, легенды, показывали сохранившиеся семейные реликвии, старые дагерротипы, а также те места, где прежде находились поместья и могилы предков.
Их дети так же успешно заканчивали школы и вузы, так же слабо росли в званиях и должностях, воспринимая окружающий порядок как неизбежное зло. Они имели четкие представления о порядочности и воспринимали власть предержащих как преступников. Их страдания навсегда останутся не вымолвленными, потому что не в традициях русского дворянства жаловаться на судьбу и неблагоприятные обстоятельства.
Некоторые не выдерживали взятых на себя обязательств и ограничений: спивались, кончали жизнь самоубийством. Некоторые становились коммунистами, входили в элиту, даже гордились достигнутым положением и социальными благами. Бог им судья, да и было таковых – считанные единицы.
Эмигранты расселялись на чужбине, устраивались на низкооплачиваемые работы, экономили деньги на постройку православных храмов, издавали на скудные средства газеты и журналы. Они трепетно собирали по антикварным лавкам предметы старинной утвари, одежды, иконы – то, что составляло быт в России до грабежей и погромов. Многие мечтали о возвращении на родину, которую беззаветно любили. Те, кто возвращался, немедленно попадали в ГУЛАГ. Многие из эмигрантов переезжали из страны в страну и ни одну из них не могли назвать «своей». Владимир Набоков прожил на чужбине более полувека, но, став прославленным писателем и весьма обеспеченным человеком, так и не обзавелся своим домом.
Ныне внуки и правнуки «первой волны» эмиграции с трудом говорят на русском языке. Да, Россия – их Родина, но историческая. Они приезжают посмотреть на эту землю, за которую так страстно сражались их прадеды, – и снова уезжают. Раздробленная, распыленная по белому свету дворянская культура угасает.
А как чувствуют себя потомки тех, кто мерцал в многолетней мгле осколками разбитых скрижалей, кто не покинул страну Советов, но и строителями коммунизма себя не считал? Они перестали находиться в изоляции, в вынужденном одиночестве, потянулись друг к другу, переживая радость узнавания, схожесть помыслов, чаяний, тревог. Они уже не стыдятся своих хороших манер и гордости за прошлое Российской империи. Они выстояли вопреки катку времени, и предпочитают честность в бедности «воровству в законе». Хвала всем им, смелым и упрямым, молчаливым затворникам и изгнанникам.
Но как мало осталось тех, кто числят себя хранителями и продолжателями традиций первого служилого сословия. Всего лишь несколько тысяч на стопятидесятимиллионную страну. Их наличие скорее призрачно, нежели реально, их голосов почти не слышно в громком скрежете реформ. Слишком велик гул тех, кто горько обманут всей своей прожитой жизнью. Ведь на наших глазах отламывается и уходит в прошлое эпоха, богатая обещаниями для парий, возмечтавших стать «всем».
Три поколения осоветченных русских людей строили «светлое будущее». Многие были искренни в своих убеждениях и порывах. Легко снимались с родных мест и ехали осваивать пространства Крайнего Севера или поднимать целину. В труднопроходимой сибирской тайге прокладывали тысячекилометровые железные дороги, добровольно устремлялись в закрытые зоны, где производили секретное оружие, участвовали в беспрерывных военных авантюрах. Они ютились в бараках и палатках, превозмогали крепчайшие морозы в тундре и невыносимую жару в пустыне. За нищенское вознаграждение возводили плотины и комбинаты, пробивали в горах тоннели и прорывали глубокие шахты, губили свои здоровье и молодость на далёких военных «точках». «Не мы, так наши дети поживут по-человечески», – утешали они себя и распевали пропагандистские  песни на праздничных демонстрациях. Но и их детей партия звала на новые стройки, на защиту ещё более дальних рубежей. И их дети так же куда-то ехали и так же вкалывали за «понюшку табаку», так же впроголодь противостояли «международному империализму», так же спивались, разводились, раскидывали своих детей по родственникам, интернатам, спецколониям. Годами стояли в очереди, чтобы вступить в партию, единогласно осуждали «врагов народа», охотно сотрудничали с «органами», оживлённо обсуждали «эпохальные» речи генеральных секретарей.
Ныне эти люди покидают отдалённые рубежи бывшего социалистического лагеря, оставляют великие стройки коммунизма. Стоят пустые дома и казармы на заброшенных военных «точках», зарастают травой, уходящие в бесконечность железные дороги, останавливаются гиганты пятилеток, работавшие «на войну». Неисчислимые могилы солдат и офицеров рассеяны по белу свету.
Сколько сил, труда, энергии было вложено в азиатские пустыни, прибалтийские порты, в военные базы Центральной Европы и на шпионскую войну во всём мире! Сколько дорог проложено в никуда, сколько возведено городов, в которых нельзя жить, сколько людей покалечено в военных конфликтах, сколько материальных ценностей отдано без разбора ближним и дальним соседям! Отдано отнюдь не по причине изобилия – от своего желудка отрывали.
История народа предстаёт как сизифов труд поколений. Кровью, потом и слезами обильно полита каждая пядь Русской земли до самых её промороженных и прокалённых окраин. Нет таких страданий и разочарований, которые бы прошли мимо русских стороной.
Лишь дети и гении не знают, чего они не могут. Русские давно вышли из поры своего детства, а разразившийся кризис как раз и вызван осознанием народом ограниченности своих возможностей. Сквозь марево войн и восстаний, побед и завоеваний трудно увидеть очертания будущего, зато отчётливо проступает тщета усилий прошлых эпох. Постоянно русский человек стремится укрепиться на одном месте, в одном убеждении – и чтобы на «вековечные времена». И постоянно свершается тихое и незаметное вымывание опор всесильным временем. И рушатся грандиозные сооружения рук и духа, разбиваются вдребезги великие судьбы и пылкие сердца. Но удивительно другое. Русский человек никогда не верит в собственное поражение, и потому он безоглядно вступает в спор со временем, в одиночку ведёт тяжбу со всем окружающим миром. Самоотверженность движет им.
Безжалостное отношение к себе – одно из глубиннейших свойств русского характера. Это свойство освобождает русского от боязни крушения, от просчётов рисков и последствий неудач, но силы ему придаёт поразительные. Оттого-то русский человек неисправимо щедр и одновременно страшен. Именно стремление к жертвенности породило непростительную политическую слепоту, обернувшуюся жестоким тоталитарным режимом. Ничего и никого не жалели ради становления обновлённого государства.
Ныне мы можем задаваться риторическими вопросами: Оправданы ли колоссальные жертвы в последнюю Отечественную войну? Ну, и
чего добились потомки дворян, не прогибаясь перед советской властью? Чего достигли старообрядцы? А чего – строители «светлого будущего? - Эти люди жили так и умирали так, как считали должным и необходимым. Они искренне верили в свою правоту и ради неё были беспощадны, в первую очередь, по отношению к себе. Они были преданны своей вере, идее – тому, что не поддаётся количественным измерениям, что нельзя выразить в материальных эквивалентах. И поэтому трудно сказать, чего же в русских больше: строптивости или покорности.
Многие поколения жили не за воздаяние и не затем, чтобы услышать чью-либо благодарность. Стихия моря и неба правили ими. Русские, действительно, очень часто как бы оказывались по ту сторону добра и зла, вне настоящего и вне истории. В русских богобоязненность причудливо переплетается с бесстрашием, пожизненная преданность какому-либо делу со стремлением к неокончательному результату и незавершённости начатого.
Так что же с нами будет? Где взять это предвосхищённое знание? Новую утопию нарисовать сложно. Ведь мы живём во времена разнуздания страстей. Гораздо легче обрисовать надвигающийся апокалипсис. Это тревожит. Нынешнее поколение как бы ощутило на себе непосильный груз тысячелетней усталости. За минувшее столетие  страна так разительно перелицовывалась, так много в этих переменах было разочарований, что порой косность и инертность воспринимаются за спасительный тормоз.
ХХ век русские встречали с огромным воодушевлением, с самыми радужными упованиями на научный прогресс и расцвет искусств. Через двадцать лет страна почернела от междоусобицы и превратилась в выжженную пустыню. Ещё через двадцать лет повсеместно выросли концентрационные лагеря, «гиганты пятилеток» – никто не верил в войну с Германией. В 60-е годы русские люди, погрязшие в нищете, с радостью восприняли известие о сроках наступления коммунизма и одновременно готовились к войне термоядерной. Города, распираемые от притока сельского населения, превратились в мегаполисы и агломерации. На руслах могучих рек появились вспухания-плотины и рукотворные моря. Мысли людей были более заняты проблемами развития космонавтики и «сложным международным положением», нежели собственными бытовыми заботами. Ещё через двадцать лет никто уже не мог без иронической усмешки слышать заверения политиков о близящемся наступлении «светлого будущего». Но никто и не предполагал о близком развале Союза.
Ныне Россия осталась без сателлитов, восстановила институт частной собственности, впала в затяжной кризис: этический, экономический, экологический.  Короче говоря, каждые двадцать лет социально-экономическая и политическая ситуация радикально меняется. Тяготение к крайностям, к чрезвычайным ситуациям проступает в характере русских родимыми пятнами. Но за истекший век, век великих потрясений, преобразований, революций, переворотов,  войн, переселений, от действительного величия России мало что осталось.
На смену трёхсотлетней дворянской культуре пришло нечто, что можно назвать культом звонких имён. Звеним и звеним в надежде, что нас кто-нибудь услышит. Русские оторвались от своей земли, скучились в агломерациях и на землю смотрят уже отстраненно, а если и с интересом, то, как на возможный объект купли-продажи. Мегаполисы превратились в гигантские тигли, где в нелёгкой борьбе за выживание переплавляются в некий новый этнос потомки беспоповцев и священнослужителей, босяков и революционеров.
Если в прежние времена разбойничьи шайки таились в лесах и шустрили на большаках, то теперь и разбойники орудуют в «каменных джунглях», и масштаб их деятельности находится в прямой зависимости от масштабов города. Люди теперь больше сосредоточены на своих личных заботах, нежели проблемах «мирового масштаба». Наступило время повсеместной глухоты, атрофии сострадания, время осколочных семей, эгоцентрических устремлений, расслоений, обособлений.
Грядущая эпоха – это пора нелёгких испытаний для характера и души русского человека. Как уже отмечалось выше, в условиях динамично меняющегося мирового сообщества на первый план стали выступать не духовные (религиозные, идеологические) и не военные приоритеты, а экономические успехи. Но экономическое могущество достигается долгим, кропотливым трудом. Одной же из ярких черт русского характера является стремление управиться со всеми проблемами «махом». Историк Ключевский справедливо считал причиной этой особенности климатические условия, в которых шло становление русского народа.
На протяжении веков русский человек работал в летние месяцы от зари до зари, заготавливая всё необходимое на год вперёд. А потом долгие осенние и весенние распутицы, снежная зима отъединяли друг от друга деревни и городки. Жизнь носила взрывной характер. Несколько месяцев интенсивного труда – и затем наступало продолжительное затишье. Пожалуй, эта особенность служила одним из побудительных мотивов для работников первых пятилеток и питала уверенность поздних партийцев в завершении строительства коммунистического общества за 20 лет.
Русскому человеку исключительно сложно смириться с мыслью, что нет надежды на быстрые перемены к лучшему и необходимо удерживать равновесие между желаниями и возможностями. Это равновесие подразумевает изживание склонности ко всему чрезвычайному, к авралу. Нелёгкое требование придвинувшейся вплотную эпохи воспринимать жизнь как ежедневное превозможение тягот судьбы, которые никто не преодолеет за тебя – ни государство, ни «варяг» – лишает русского надежды и на то, что всё образуется само собой.
Ещё один нелёгкий рубеж – достижение равенства всех перед законом. Наше государство, несмотря на различные мутации, по своему устройству очень близко к восточным деспотиям. Власть, имеющая мистическую природу, лишь на короткое время была поколеблена в эпоху революций, но затем восстановилась в ещё более гипертрофированном виде. Всегда у нас прав только власть имущий. Всегда прав президент, даже тогда, когда изгоняет депутатов из парламента или огнём и мечом наводит «конституционный порядок». Всегда прав и губернатор, даже когда расправляется с уважаемыми людьми, мстит им, разоряет их, преследует в слепой надежде засадить за решётку на долгий срок. Без упорядоченности взаимоотношений в обществе все разговоры о достоинстве человека превратятся в пустой звук. Всё прочее будет вытекать из равенства перед законом: личная безопасность и уровень потребления, состояние окружающей среды и развитие  СМИ.
В каждой эпохе есть некие обстоятельства, не учитывать которые, по крайней мере, неосмотрительно. Мы живём в мире, который стал очень взаимозависимым. Например, развал Союза всколыхнул сепаратистские настроения в Шотландии, в Каталонии и в провинциях Канады. И поэтому было бы ошибочным настаивать и в дальнейшем на «русском одиночестве», на исключительности своей будущей исторической стези. Пора признать, что величие России – в прошлом. Но ведь и Австрия, Британия не являются больше великими странами. Поэтому кажутся беспочвенными и уверения в том, что доказав свою витальность в века беспрерывных войн, русские сойдут с исторической арены, теснимые законами исторического развития. Трудовая этика отнюдь нам не чужда, у неё большое будущее в России. Вот на этой мажорной ноте и хочется пока остановиться.