Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/

Почему же русские недовольны своей жизнью? Не устраивают их цены и зарплата. Не нравятся им чиновники, густо облепившие этажерку власти. Политические деятели и обыватели всерьёз обеспокоены криминализацией общества. За державу обидно всем. Об этом только и говорят от Чукотки до Балтийских морей.
Но в какую эпоху или хотя бы десятилетие русские хотели бы вернуться? Сама постановка такого вопроса углубляет трещины розни между многочисленными партиями и движениями.
Ведь с «застойными» годами прощались с величайшим воодушевлением. Всем надоело «отовариваться пайками», искать бесчисленный дефицит, что-то покупать, доставаемое торговцем из-под полы. Надоело читать кипы газет, смотреть телевизор и – пребывать в приятном неведении, что же  действительно происходит в мире и родной стране.
«Хватит нас держать за дураков!», «Так больше жить нельзя!», – не стихал рефрен возмущённых голосов.
Как только Горбачёв приподнял «железный занавес», тысячи борцов с бесчеловечным режимом устремились в иные пределы, где больше возможностей для научной деятельности и где не препятствуют творческому самовыражению. А те, кто умудрился покинуть страну ещё в годы правления Брежнева, также не спешили возвращаться на родину.
Ведь находиться в обществе, где методично преследуют умных, порядочных людей не очень-то приятно. Вдвойне неприятно от того, что никто не в состоянии заступиться за этих умных и порядочных людей, когда их раздавливает кованый каблук власти.
Так, может быть, более привлекательна короткая пора «оттепели»? Тогда тысячи бедолаг возвращались из концлагерей, миллионы переезжали из бараков, чердаков, подвалов, коммуналок в «хрущобы», радуясь «всем удобствам». Но тогда жили в постоянном ожидании неминуемой ядерной войны. Повсеместно обустраивали бомбоубежища. Даже на крохотных садовых участках, прежде чем ставить домик, рыли глубокий погреб, укрепляли швеллерами и бетонными плитами потолок, изобретали затейливые системы воздухоочистки.
Сейчас о многочисленных крупных и мелких бомбоубежищах неохотно вспоминают, а на «хрущобы» посматривают пренебрежительно. Иногда печатают статьи о том, какой невосполнимый ущерб природе нанесли многолетние сериалы подземных, наземных, воздушных ядерных испытаний. Гневно пишут о рукотворных водохранилищах, именуемых «морями», о том, что космодромы превратили целые регионы в космическую помойку, где валяются ненужные остатки ракетоносителей и просто останки недогоревших ракет. А о том, что тысячи деревень попали в разряд «неперспективных» и были обречены на исчезновение, вопиют лучшие страницы художественных произведений  писателей-почвенников.
Две Великие войны, а также интервал между ними, пронизанные агрессивными умонастроениями, выглядят привлекательными разве что для единичных, свихнувшихся на терроре маньяков. После приснопамятного «октябрьского переворота» обе столицы полностью «завшивели» от притока варваров с окраин империи, которые даже русского языка толком не знали, не говоря уже о более тонких материях, касающихся  особенностей становления и развития русского мира.
Среди тех, кто числят себя потомками благородных дворянских родов, и среди тех, чьи деды и прадеды были церковными иерархами, распространены ностальгические воспоминания о дореволюционной России. Кому-то она мила в качестве конституционной монархии, кому-то ближе к сердцу та страна, какой была в последнюю треть ХIХ в., а кому-то дорога империя в «чистом виде» - самодержавие, крепостничество, победные войны. Тогда в чести были военная знать и земельная аристократия.
Прошлое, тем более отдалённое от сиюминутных забот более чем на век, неизбежно окутывается волшебным флёром, который поглощает многочисленные досадные мелочи повседневной жизни, но не скрывает контуры исторических событий. Наоборот, век и более спустя многие события выглядят ещё значительнее и привлекательнее.
В те времена Россия – это мировая империя, практически не знающая военных поражений. Элита общества неустанно генерирует всё новых святых, героев, гениев. Великие полководцы и великие императоры на протяжении двух столетий вписывают золотые строки в историю страны. Гордиться есть чем: создание своего государства – это признак исторической состоятельности для любого народа. И далеко не всем народам удаётся создать своё государство. Но лишившись его, любой народ становится несчастным и живёт воспоминаниями об «утраченном рае», о своём «золотом веке». Каждый армянин готов часами рассказывать о Великой Армении – относительно небольшом древнем государстве, которое исчезло ещё в V в. н.э. Прекрасно помнят об ассирийском царстве не только профессиональные историки-востоковеды, но и ассирийцы, хотя самого царства давным-давно нет, а потомки некогда могущественного народа развеялись по белу свету.
В ХХ в. число государств возросло, чуть ли не на порядок: наступила пора политического самоопределения народов.
Сколько веков чехи или латыши мечтали о своей независимости. И вот их мечта сбылась. Пусть крохотное государство, но своё. Русским людям, привыкшим играть заметную роль в мировом сообществе, эти радости незнакомы. Для них жизнь в огромной стране давно является естественным фоном смены лет и поколений. Так царские дети ничего особенного не находят в том, что выросли в просторных дворцах.
Есть народы, историческая судьба которых драматична и печальна. То их порабощают, то вообще изгоняют с насиженных земель, то они входят в состав одной империи, то другой державе достаются в результате переговоров сильных мира сего. Из века в век кто-то решает их судьбу, распоряжается их землями и другими богатствами. Быть разменной монетой в руках победителей – жестокий удел. Такие народы вынуждены приспосабливаться к ритму, обычаям, нравам державы, как разноязыкие женщины в одном гареме пытаются сосуществовать вместе: жалеют себя и терпят остальных.
Но есть такие народы, их очень мало, к которым судьба благосклонна. Порой они возникают из небытия совсем внезапно, как вихрь в пустыне. Но вот проходит несколько десятилетий, почти, что миг по историческим меркам, и значительная часть мира уже смотрит на них, как на своих правителей. Порой такие народы вызревают медленно, мало отличаясь от своих соседей, как бы томясь в ожидании того, за кем бы безоглядно последовали на любое дело. И такой водитель рождается и ведёт за собой народ к великим свершениям.
Создание мировой империи – редкостная удача. Египтяне, китайцы, персы, эллины, римляне, индийцы, ромеи, арабы, турки, испанцы, англичане, русские – вот перечень народов, сумевших создать столь величественные исторические образования. Есть немало народов, которые осилили строительство региональных империй, как ацтеки или австрийцы. Возникновение подобных государственных образований – также большая историческая удача конкретного народа.
Однако, если тем, кто ностальгически вспоминает о славном и богатом на яркие личности XIX в. предложить переселиться жить в те времена, то решившихся на подобный шаг найдётся немного. Умиляться и гордиться деяниями предков – это одно. А вот перспектива для современного человека, прекрасно осведомлённого о дворянских традициях и правилах жизни тогдашнего аристократического общества, очутиться в давно минувшей эпохе даже в качестве представителя первого служивого сословия, предстанет весьма и весьма нелёгким испытанием. И те, кто откажутся от билета в один конец, найдут массу убедительных доводов в пользу своего решения.
Дело в том, что военные триумфы, великолепные литературные салоны, высшее общество, придерживающееся строгих требований достоинства, чести, благородства – это одна сторона медали. Но практичный современник неплохо осведомлён и о другой, не менее для него важной стороне. В те времена не было электричества и асфальтированных шоссе, отсутствовали эффективные средства связи. Это сейчас можно рано поутру слетать в Крым, позагорать, покупаться, а вечером уже вернуться обратно. А лет сто пятьдесят тому  назад от Пензы или Курска до Ялты добирались в каретах не менее двух недель.
Ну, и что из того, что дворяне жили в просторных усадьбах. Разве эти дома можно было хорошо протопить дровами в морозную зиму? В царских дворцах и то была холодища. Не случайно в колпаках спали, да, по несколько длинных рубашек на себя надевали. На большаках – один конский навоз. Дамы одеты в неудобные платья с жесткими корсетами. Сколько их заживо сгорело в этих нарядах от свечей! Сколько их преждевременно погибло от нескончаемых беременностей: контрацептивы тоже отсутствовали. Да что там говорить – писали гусиными перьями. О компьютерах даже фантасты не мечтали.
Те, кто находились на службе у государя, не ведали про отпуска. Болеть стеснялись, очки одевали лишь при крайней нужде, как бы отступая перед неодолимой слабостью. Стоит только почитать формулярные списки высокопоставленных чиновников, чтобы убедиться: служение носило непрерывный и очень напряжённый характер. Будь то путейцы, полицмейстеры, офицеры. Каждый представитель первого служилого сословия носил соответствующий мундир, что являлось его визитной карточкой. Даже учёный-историк Иловайский был вынужден облачаться в мундир, будучи приглашённым на приём к государю.
Про военные походы написано в русской литературе немало. Смерть от пустяковой раны  считалась обыденным делом: антисептики ещё не придумали. Бой был, как правило, рукопашным: рубились на саблях, кололись пиками. При штурмах крепостей погибали от сбрасываемых камней, обваривались кипящей смолой и просто кипятком. Офицеры шли впереди своих солдат и, будучи одеты в более заметные мундиры, служили более удобными мишенями для врага. До седин доживали немногие.
Ну, а потомкам дворовых, солдат, крепостных, возвращаться на исходные социальные этажи категорически не захочется. Многие из этих потомков теперь отмечены почётными научными степенями, занимают высокие должности в крупных фирмах, сиживают в чиновничьих кабинетах, в органах судебной и законодательной власти. Они также не прочь поговорить о значении и величии Российской империи, но быть Фомками и Гришками, кланяться в пояс перед благочинным и церковным старостой, пасти барских гусей или тянуть солдатскую лямку категорически не желают.
Да, и все прочие обыватели, живущие пусть тревожно, пусть в несовершенном обществе, где худо-бедно соблюдаются кое-какие права и свободы, предоставляются пусть мизерные, ненадёжные социальные гарантии, сочтут сегодняшнюю жизнь более привлекательной, нежели бытиё в героическом и абсолютно победоносном XVIII в. Парадоксальность мировосприятия сменяющихся поколений заключается в том, что настоящим мало кто доволен, за исключением жизнерадостных идиотов да единичных везунчиков, но каждое поколение считает, что предыдущее жило ещё хуже. В течение почти всего XX века власти лучших была противопоставлена пролетарская власть. А теперь равенство в нищете постепенно трансформируется в тотальное стремление к жизни более безопасной и сытой.
Но по уровню комфортности российская жизнь резко отличается от жизни в большинстве других стран. Климат суров, и характер людей труден. И сами традиции по благоустройству городов и сёл более чем скромны. Об удобствах предыдущие поколения заботились мало. Какие ценности доминировали в обществе, когда росло величие Российской империи? Приверженность православию, царю, отечеству. Когда остов монархии зашатался и в одночасье рухнул, на руинах империи возник СССР. И советские люди, прежде всего, ценили идеологию, вождя и державу. Отрицая тоталитаризм, передовые и прогрессивные общественные деятели на протяжении жизни целого поколения боролись за соблюдение прав человека, за создание цивильного (гражданского) общества, за развитие потребительского рынка товаров и услуг. И пропитываясь этими новыми ценностями, современные русские люди начинали смотреть на свою страну, придерживающуюся до недавних пор иных правил жизни, как на территорию, где население всегда пребывало в рабстве, в неизбывной нужде. Они раздражены от того, что им так не повезло, что они родились и выросли в отсталой, холодной, бедной стране, слабо пекущейся о благополучии конкретного человека. Куда ни глянь, везде живут богаче, комфортнее. В Сингапуре живут лучше и в Люксембурге тоже. Зарплаты там выше, и улицы чище, и солнце светит чаще.
Реформы ради того и были задействованы, чтобы благоустроить текущую жизнь для десятков миллионов людей. Чтобы их быт не был лишён тепла и уюта, а бытие было свободно от многих запретов. Но на пути к подобному радению о конкретном человеке, держава разваливается. Так тает и крошится айсберг, устремившись к экватору, к теплым широтам.
Необходимо отметить, что мысли об отсталости, унизительной бедности, трагичности самой истории родной страны, присущи многим поколениям русских, которые неизменно относят себя к передовым и прогрессивным людям. Ещё в двадцатилетие, предшествующее первой революции, теории о косной, невежественной империи получили весьма широкое распространение среди, как тогда говорили, «просвещённой публики». В те времена для многих европейски образованных людей, которых именовали «западниками», прошлое России представало тёмным и косным.
Но когда смотришь на фотографии, дагерротипы, портреты тех, кто управлял «неблагополучной Россией», кто водружал андреевский флаг на островах Тихого океана и в прибалтийских странах, на побережьях Чёрного и Азовского морей, изумляешься красоте черт, благородству осанки тех людей. Отдалённость европейских столиц от Поволжья, Кавказа, Приуралья, Сибири, Дальнего Востока, казахских степей и среднеазиатских оазисов примерно одинакова. Но управлял этими землями почему-то именно Петербург. Почему-то именно в России вдребезги разбивались глобальные военные агрессии.
Весь ХХ век на разные лады обсуждается оксюморон: страна русских – великая отсталая империя.
Многие потомки первой волны эмиграции, так же, как и пожилые люди, успевшие стать согбенными под красными стягами, невзирая на бессчётные идеологические и культурные различия, сходятся в одном: они готовы умереть за великую Россию, стоит ей только позвать на «священную войну». Но значительная часть российского общества, как и представители «колбасной» и «постколбасной» волн эмиграций скажут другое: «Я хочу жить в нормальной стране, нормальным человеком, нормальной жизнью».
Похоже, что споры русских между собой за последние годы сместились в иную плоскость, оттесняя идейные приоритеты. Одно дело – готовность пострадать и умереть; другое дело – стремление обязательно выжить в надежде на блазнящие удовольствия. Прогрессивные и передовые относятся к жизнелюбам, которым «ничто человеческое не чуждо». А патриоты, обнаруживая между собой удивительно схожую мотивацию, несмотря на полярно противоположные идеологические взгляды, относятся к «жертвенникам». Над ними язвят СМИ, но их и побаиваются (мало ли что может произойти в непредсказуемой стране!) Одно утешает говорливых политических обозревателей, что «жертвенники», в основном, относятся к «третьему возрасту», и значит - будущее не за ними.
«Жизнелюбам» же стыдно за свою страну. Причин для стыда, особенно у людей совестливых, предостаточно. Многое в России делается не так, как в Германии, Франции или в США. У разных людей – разные пристрастия. Но ведь для того, чтобы их желания осуществились, нужно сначала переделать русских в немцев, французов или американцев... Затея одиозная и утопическая. За совестливость «жизнелюбов» в России «жалеют», за нелюбовь к России – презирают.
«Жертвенники» считают, что Россия – особая страна, у неё свой путь, и благодаря этому пути она доказала свою историческую состоятельность.
Но с другой стороны, православную веру тоже можно расценивать как заёмную, и самодержавный абсолютизм появился задолго до возникновения русского народа. Упорные поиски «исконного» могут привести к лесным землянкам, да к истуканам, высеченным из дерева, и даже более того – к человеческим жертвоприношениям.
Автор, пишущий эти строки, также находится в плену многих мифов, заблуждений и предрассудков насчёт призвания русского народа и его роли в мировой истории. «Жизнелюбы» мне интересны своей эрудицией, раскрепощённостью, но кажутся теми несчастными провинциалами, которые с младых ногтей мечтают переселиться в столицу и наконец-то «пожить настоящей жизнью». Однако даже у тех, у кого такой переезд получается, явные нелады с пластическими операциями - никак не удается соискателям хорошей жизни приобрести европейский лоск и шарм.
«Жертвенники» ближе по духу. Но в эпоху торжества экономического мышления, усугубляющейся взаимозависимости стран «особый путь» превращается в горную козью тропу. Как смастерить тот ковчег, на котором можно спастись от мирового потопа посредственности? Неясно. Как непонятно и то, где искать Арарат? Россия – равнинная страна. Любой Арарат микроскопически ничтожен по сравнению с её огромностью.
О том, что у России нет будущего, говорили многие авторитетные европейские мыслители два и три века тому назад. Многие личности, пользующиеся у нас неизменным уважением и почитанием, отзывались о России пренебрежительно. А империя между тем росла и ширилась. Интеллект слишком слаб, чтобы адекватно оценить действительную мощь и действительные слабости этой страны. Вот что греет душу и питает надежду.
Итак, «великая отсталая страна» – странное словосочетание, демонстрирующее бессилие логики перед стихией жизни. Нелепость подобных словосочетаний очевидна, как «придурок-гений», «гигант-слабак». Но разве не является нелепостью объявление некого полуострова целым материком? Гордыня европейцев порождала жаркие споры. Ещё в 20-е гг. ХХ века рафинированные интеллектуалы Франции полагали, что пограничная европейская река – это Рейн, а за ней – варварская территория. Немцы видели свою восточную границу завершением европейского континента. Но чехи, поляки, мадьяры также относили себя к европейцам. Русские тоже претендовали на это звание и простирали «континент» до Урала и Кавказа. Считаться европейцем было престижно. Поэтому многие хотели слыть европейцами. Но некоторые снобы, вроде Энгельса, называли, славян «навозом Европы». То есть, живёте вроде бы в Европе, но... Выглядел ли сам Энгельс в глазах утончённых французов европейцем или бородатым варваром, я не знаю. Однако не исключаю, что полемики на эту тему могли иметь место.
Европоцентризм сложился в конце XVII в. Некоторые его элементы появились ещё раньше. Это умонастроение подытоживало долгие и трудные усилия целой плеяды народов, противостоящих Испанской империи и Ватикану. Антиклерикальные настроения, товарно-денежные отношения развивались как антитеза незыблемым этическим установкам, которых придерживался мадридский Двор. Только опираясь на парадигмы «свобод», объявляя презренное более не презираемым, небольшие европейские государства и могли сопротивляться всесильной религиозной империи. Протестанты узаконили ростовщичество, а католическую церковь объявили вне закона. Гуманисты поставили человека в центр истории: это он – причина смены всех эпох. Французы выказывали нарастающее стремление к приятным сторонам плотской жизни. Те, кто направляли свои усилия на создание торгового, промышленного, ссудного капитала, сбивались в цеховые корпорации, дабы играть заметную политическую роль в своих странах наравне с земельной аристократией. Возникали соответствующие теории, настаивающие на равенстве прав и политических свободах.
Разгром турок-османов под Веной (в 1683 г.) позволил европейцам окончательно поверить в себя, в свой гений. Россия примерно в это же время превращалась в мировую империю. И в глазах гуманистов, утопистов, вольнодумцев, страна, находящаяся за краем просвещённого мира, символизировала собой как бы край света, вторя многими гранями своего становления Испанской империи, уже отживающей свой срок. Просвещенные европейцы считали Россию страной, «застрявшей» на очень низкой ступени своего общественного, эстетического, правового и прочего развития. Ведь те правила жизни, которых придерживались русские, европейцами уже были, как бы преодолены, а если где и остались в отдалённых провинциях, то только как пережитки прошлого. На взгляд просвещенных европейцев (Гельвеций) Пётр Первый буквально выдрал Россию из трясины варварства. Но и век спустя после него, выдающиеся европейские историки (Карлейль) будут величать Россию Татарией, намекая на преемственность империи полудикой Золотой Орде.
Всё, что не соответствовало европейским представлениям о правильном государственном устройстве, принципам взаимоотношений между людьми, всё это немедленно подвергалось осуждению и заслуживало пренебрежительных оценок. Полинарциссизм, расцветший пышным цветом на полуострове, который стали величать континентом с неясными восточными границами, получит название европоцентризм.
Питательная среда для подобного умонастроения была самой, что ни на есть подходящей.
Науки, искусства, мануфактурные производства, философия, кораблестроение и навигационное мастерство бурно развивались именно в европейских государствах. Вооружённые отряды, всего в несколько сотен человек, легко захватывали территории, не уступающие по своим размерам самой метрополии. Торговали рабами, поучали правилам общежития миллионы туземцев: поощряли подарками послушных, сурово наказывали строптивых.
В высокомерном отношении к своим близким и дальним соседям нет ничего удивительного. Афиняне, пережив в V в. до н.э. период политического и культурного расцвета, впоследствии были разбиты и унижены персами – и, тем не менее, свысока посматривали на македонцев, победно входивших в мировую историю только в IV в до н.э. Ромеи на протяжении тысячи лет откровенно презирали европейцев, считая последних примитивными торгашами и разбойниками.
Дальнейшим развитием европоцентризма стал модерноцентризм. Пожалуй, начиная с Великой Французской революции, прогрессивные европейцы начали воспринимать все предыдущие эпохи как чётко определённые ступени развития, на которые трудно восходят народы, постепенно возвышаясь над животным миром и менее развитыми племенами. Те народы, которые способны на восхождение, со временем дорастают до истинного понимания, как самого окружающего мира, так и человека, как природного и духовного феномена.
Именно настоящая эпоха (уже XIX век), в котором довелось жить этим передовым и прогрессивным людям, и является венцом деяний всего человечества. Время и место – вот что определяло достойную судьбу.
Таким образом, европейцы, пользующиеся благами механизации, плодами просвещения, причастные к высокому искусству, большой политике, люди состоятельные или, наоборот, бедные, как церковные мыши, но не чуждые революционным движениям за дальнейшее переустройство мира, оказываются  в эпицентре истории или даже еще более того – олицетворяют собой апофеоз истории. Европа (точнее несколько государств, теснящихся на полуострове) – оазис света в океане невежества. А современность – высшая ступень общественного развития.
И те, кто, будучи европейцами, к тому же пронизан духом этой современности, представляет собой авангард всего человечества, растянувшегося в бесконечную колонну на тысячелетней дороге прогресса. Но даже в передовых странах есть слои общества, символизирующее собой прошлые тёмные и мрачные эпохи. В протестантских странах этими «символами» были монахи, которых безжалостно изгоняли из монастырей. Нищие также должны были в этих странах умереть голодной смертью – и умирали тысячами. В католической Франции революционеры истребляли аристократов. Королевской чете также отрубили головы. Нетерпение сердца мешало прогрессивным слоям дождаться того часа, когда «завалы истории» отомрут сами собой.
Начиная с середины XIX века, некоторые вспыльчивые молодые люди будут и на ловких предпринимателей посматривать как на представителей класса, уже отжившего свой век.
Самое любопытное в прогрессивном умонастроении заключалось в том, что авангард всё двигался и двигался куда-то вперёд, а некоторые народы упорно не хотели следовать за ним или были слишком медлительны в своём продвижении. С каждой новой эпохой ступени исторического развития как бы прирастали и тем самым удлиняли лестницу прогресса.
Просвещённые, развитые, продвинутые европейские народы в лице своих наиболее выдающихся представителей, достигая истин в последней инстанции, приобретали моральное право на распространение этих истин среди заторможенных, медлительных, безынициативных народов. Если же эти народы сопротивлялись, то применялась военная сила. Музы также были благосклонны к наиболее передовым странам. Свет истины простирал свои благословенные лучи только на эти земли.
Но все теории и доктрины, самые убедительные и доказательные, не догматические, а, наоборот, способные к саморазвитию последующими поколениями, губило присутствие России – огромного материка, сам ритм жизни которого был неподвластен выводам и решениям политиков, полководцев, учёных и философов. Так стихия океана неподвластна отчаянным заклинаниям и проклятиям капитана, чьё судно трещит по швам под ударами неумолимых волн.
Многократно и многоголосо с самых высоких трибун и кафедр Европы объявленная дремучей, отсталой, Россия неизменно разбивала в войнах своих прогрессивных противников. Сколько блистательных имён бесславно померкло в борьбе с бескрайной страной! Сколько дерзновенных планов рухнуло в горькое забвение! Перед русской саблей склоняли свои головы поляки, литовцы, шведы и те народы, которые волею судеб оказывались в прифронтовой полосе. Терпели сокрушительные поражения пруссаки и французы, без ложной скромности, объявлявшие себя первыми солдатами Европы (а значит, и всего цивилизованного мира). Под натиском русских отступали воинственные турки и персы.
Европу сотрясали политические катаклизмы, религиозные войны, революции. Североамериканский континент служил подлинной отдушиной для беглых, разыскиваемых, преследуемых и презираемых. Россия же, неизменно православная, монархическая, непобедимая и необъятная, высилась, как горный кряж над неспокойной долиной. Европейские аристократы, придерживающиеся высоких требований рыцарского этоса, с удовольствием принимали приглашения русских государей служить интересам огромной империи. В генеалогические древа дворянства России густо вплетены представители испанских, французских, итальянских, шотландских, датских, чешских старинных родов. Потомки грузинских царей, византийских императоров считали за честь служить российскому престолу. Миграция европейских аристократов в Россию началась именно в те времена, когда прогрессивные и передовые теории, вкупе с товарно-денежными отношениями, получили довольно широкое распространение на лоскутном и тесном полуострове. Разумеется, «эту публику» свободомыслящим людям следовало заклеймить как реакционную и стремящуюся вернуть «вчерашний день». И, тем не менее, всё равно многое не сходилось в рассуждениях европейцев.
Если страна отсталая, то, как она могла в эпоху торжества прогресса и просвещения стать мировой империей? Если тёмная, то почему столь могущественная? Если дикая, то почему именно к ней взывают о помощи армяне и грузины, болгары и сербы? Если рабская, то почему столь монолитная?
Постоянно сталкиваясь со столь взаимоисключающими явлениями, европейцы пришли к выводу о необъяснимости и загадочности русской души. «Умом Россию не понять...», – обронит профессионал-дипломат и талантливый поэт Тютчев. Многие математически точные и многотрудные доктрины давно умерли, а эхо его слов не стихает и поныне.
И действительно, как можно понять всё это... Невзирая на огромные потери, русские штурмуют крепости, считающиеся неприступными, и овладевают ими. Как избавителя от тирании, встречают Наполеона в Германии: там он освободил крестьян от крепостного права. Но в Российской империи его за освободителя приняли лишь несчастные поляки. Последствия этого шага для поляков были печальными. А вот крепостные крестьяне, которым прославленный полководец нёс свободу, политические права, встретили его как Антихриста – с топорами и вилами. «Забитые» бабы и то воевали против Наполеона.
Почему-то после сожжения французской армией Москвы, русские армии не сожгли Парижа. Вообще ни одного французского города не было сожжено. Даже притесняемые властью, угнетаемые «барами» русские люди в Америку не бежали. Они упорно держались своей земли и своей веры. Дмитрий Карамазов, центральный персонаж романа «Братья Карамазовы», после несправедливого осуждения на каторгу вынашивает планы бегства в Америку, но лишь затем, чтобы сменив там имя, через 3–4 года вернуться обратно в Россию. Русским нравилось посещать  европейские страны, но подданными этих стран становились считанные единицы. Переход русских из православия в другую веру также был редкостен. Русские легко расставались с богатством, так же легко шли навстречу неминуемой смерти в бою, но изменить православию и государю считали невозможным.
Европейцы чувствовали себя незащищёнными из-за близости северного гиганта. Хозяин земли русской, государь император, помазанник Божий, всемогущий, как египетский фараон, реликтовый образ в глазах просвещённых вольнодумцев, в одночасье мог выставить сотни полков, которые нельзя остановить. Русских армий боялись. Самодержавие осуждали. Бедности простолюдинов ужасались, Климат находили чересчур суровым. Дороги ругали и в шутку, и всерьёз. Культурного развития почти не находили. Образ медведя, которого можно как угодно обзывать, но нельзя сердить резкими неосторожными действиями, удачно накладывался в сознании европейцев на бесконечную страну.
На заре уже ХХ века Рильке писал: «И может быть, именно русский, пропустив мимо себя всю историю человечества...». Он очень доброжелательно относился к России, но искренне считал, что вся история человечества прошла мимо необъятной страны. Тонкий ценитель европейского искусства, лично знакомый со многими выдающимися мастерами, последний из значительных немецких поэтов, Рильке остался разочарованным от посещения картинных галерей России. Выставленные там работы кажутся ему провинциальными подражаниями. Приговор строг, но справедлив. Любопытно другое. В своих воспоминаниях от посещения России он не делится своими впечатлениями об иконах. Поэт просто не видит в них эстетической ценности, не знает, как к ним подступиться. Иконы анонимны, вне временны и, тем самым, противостоят тогдашнему культу самовыражения. Рильке лишён языка общения с иконами, не в состоянии отличить шедевр от поделки начинающего богомаза. А, между прочим, в ту пору икон в России было более 30 млн. Во всей Европе не нашлось бы столько картин.
Этот пример наглядно показывает, что европейской культуре (Рильке – гордость европейской культуры, к тому же, повторюсь, доброжелательно относящийся к России) неведом «русский стиль». Миф о непостижимой русской душе, об отсталой, но загадочной стране порождён европоцентризмом и всеми его последующими ответвлениями. Точнее говоря, самодовольством тех, кто поставил себя в центр мировой истории.
Несокрушимые полки можно было числить как боевые части, придерживающиеся традиций Золотой Орды. Но откуда, из каких глубин российского океана возникали столь одиозные и столь непостижимые фигуры как Аввакум, Авель, Достоевский, Распутин? Почему именно там, в средоточии реакционных сил, мрака и невежества, создаются литература и музыка, затмевающие творения всех прогрессивных и передовых современников и последующих поколений? Почему народ, пестующий смирение и кротость в качестве наивысших добродетелей, расширил свои владения до размеров, превышающих владения других мировых держав?
О России пренебрежительно отзывались французские энциклопедисты и английские историки викторианской эпохи, основоположники марксизма и прочие «прогрессисты». Им была абсолютно неведома толща святоотеческой культуры, прививавшая у русских долготерпение и бессребничество. Они отмечали лишь бедность, лишь неустроенный быт. Они считали, что лишь вследствие своего невежества русские столь небрежны и даже безжалостны к самим себе и готовы умереть за веру, царя и отечество.
Нужно было просветить Россию, объяснить ей подлинные ценности, сделать её понятной и предсказуемой. Нельзя же жить в постоянном страхе перед этим монстром. Суждение о том, что Россия живёт как-то не так, слишком по особенному, слишком не похожа на цивилизованный мир и напрочь лишена даже зачатков цивильного общества, безусловно, европоцентристского происхождения. Это суждение – один из плодов просвещения. Просвещённый человек из России думал так же. «И угораздило же меня родиться в России», – горестно удивлялся и роптал на судьбу Пушкин. Десятки его сверстников и однокашников думали схоже. Лермонтов любил родину «странною любовью». И Чаадаев сокрушался по поводу безликости России. Но, то были люди возвышенных помыслов, выдающиеся личности, очень требовательные к себе и «дольнему миру» – это всего лишь образцы раздвоённого русского характера. Душой они с Россией, но их мятежный дух жаждет бонапартизма, байронизма, гегельянства.
Со второй половины XIX века среди просвещенной, либеральной, а значит, и прогрессивной части русского общества получили весьма широкое распространение идеи, доказывающие, что Россия – нечто вроде паршивой овцы в хорошем стаде держав; православная империя отбилась от этого стада, идёт не тем путём, которым бы надо идти, позорит себя перед мировым сообществом крепостным правом, абсолютистским правлением монарха. Им было стыдно перед соседями, больно за тёмный набожный народ, который жил, не подозревая о своём бесправии.
Но и после отмены крепостного права Россия в глазах просвещенной публики продолжала жить дурно. А после созыва Государственной Думы ещё хуже. И вообще это была вовсе не страна, а тюрьма народов.
Власть аристократов вызывала у марксистов гнев, потому что ущемляла права у кухарки, которая при более справедливом обществе могла бы тоже «порулить государством». Священников они ненавидели. Военных тоже. Вся прогрессивная (либеральная и революционная) пресса неустанно издевалась над армией.
Потерпев досадное поражение в войне 1904-1905 гг., страна как бы подтвердила трёхсотлетнюю правоту европейцев: Россия – не великая мировая империя, а отсталая, аграрная страна с рабски покорным, забитым населением, управляемая реакционным монархическим режимом. Но всё, что устарело, мешает идти в лучшее будущее, предназначено на слом – таково неукоснительное требование прогресса.
Не надо придавать марксизму свойства всемогущей доктрины, перед которой зашаталась и развалилась несокрушимая доселе держава. На ветвистой теории прогресса, питаемой соками европо-модерноцентризма, созрело немало других ядовитых плодов: шовинизм, фашизм, расизм. Многие народы сполна вкусили яда от этих плодов. К ХХ веку эти плоды налились и созрели, и многим пылким натурам казались райскими яблочками.
И все же Российскую империю нельзя было завоевать. Потеря Порт-Артура и Дальнего, морской эскадры – всего лишь укол державному самолюбию. Империю разрушили не вражеские армии, а идеи динамично меняющегося мира. Как христианство исподволь распространялось в Древнем Риме, так и идеи прогресса подтачивали устои огромной страны, на протяжении нескольких веков успешно «спорящей со временем». Почему же возобладали идеи марксизма, а не либерализма или шовинизма? Об этом лучше поговорить в следующей главе. В этой же хочется отметить, что так называемые прогрессивные идеи радикально повлияли на умонастроение широких слоёв общества на протяжении всего нескольких десятилетий.
Октябрьский переворот стремительно приобрёл в глазах большевиков значение крупнейшего события во всей человеческой истории. Москва была объявлена защитницей и радетельницей всех угнетённых, эксплуатируемых, обездоленных. Разномастные поборники справедливости трещали на всех языках, что именно в России восторжествовал самый передовой политический строй. Все прошлое страны, целиком и полностью, представало в их речах  постыдным и отвратительным.
По сути дела Российская империя погружалась на дно вод забвения. Истреблялось, уничтожалось или выбрасывалось за её пределы всё то, что хоть как-то напоминало об этой империи. Вандалы древности выглядят невинными озорниками на фоне революционной шпаны, обратившей свою внесоциальную принадлежность в высочайшую привилегию.
Но уже через десять-пятнадцать лет после сокрушительной победы «нового» над «старым» марксисты-интернационалисты обнаружат, что в советской России, названной СССР, всё очевиднее сакральный смысл приобретает новая триада: идеология, вождь, держава. Вновь возобладал русский стиль мышления, правления, действий. Этот стиль был очень жестоким потому, что к власти пришла чернь, всегда свирепая по своей сути, да к тому же заражённая человеконенавистнической моралью классовой непримиримости. Но суть стиля, сделавшего Россию великой державой в предыдущие века, восстановилась.
Не щадя живота своего, возводили плотины, заводы, прокладывали железные дороги, сцепляли берега рек мостами. Восхищались Сталиным даже узники концлагерей. Да, раньше считали своим первым долгом сооружение храма или хотя бы водружение креста на холме, вокруг которого ютились домишки, демонстрирующие пренебрежение православных к мирским благам. Так же и социализм строили. Сначала возводили гигантские комбинаты, промышленные комплексы, а уже затем думали о жилье, элементарных удобствах. Причём метрополия во многом себе отказывала ради торжества идеологии на ближних и дальних окраинах. Именно русские терпели наибольшие лишения, ущемлялись в возможности поступать в ВУЗы, быть избранными в органы власти. Вновь возродившаяся империя, сугубо пролетарская, «лапотная», опять же не соответствовала привычным канонам империи, а была как бы империей наоборот, «странной страной».

Юрий Покровский

Русская Стратегия