Южный берег Крыма известен, прежде всего, как регион с великолепной природой и место отдыха. Но в начале 1920-х гг. здесь пролились реки крови.

Одним из эпицентров насилия стала Ялта. 17 ноября 1920 г. в город вступили части 51-й Перекопской (Московской) стрелковой дивизии и полки 1-й конной армии. Вот как описывает их появление графиня Софья Кронгельм-ав Хакунгэ:

«Вооруженная шантрапа», босые, полуодетые, с вилами и палками вместо ружей – вот каковы были первые отряды «победителей». Я с трудом могла верить своим глазам, настолько нищенски и ужасно выглядела эта «красная армия», эта шайка грабителей с красными тряпками в петлицах, над кокардами, папахами и фуражками, в засаленных рукавах и запачканных кровью рубашках. Я ничего подобного не ожидала увидеть, и невольная усмешка была на губах, когда эта масса ликующе пела свой «Интернационал» вместо духового оркестра регулярных войск.

Этим «хозяевам положения» город был предоставлен в полное распоряжение на целую неделю»[i].

Документы свидетельствуют: уровень дисциплины в рядах красноармейцев был низок. Они разоряли винные запасы; напившись, творили бесчинства. От грабежей серьезно пострадали дворянские имения и усадьбы на Южном берегу Крыма. Так, расположенную в черте Ялты усадьбу «Сельбиляр» статс-дамы Двора императора Александра III Надежды Барятинской, урожденной графини Стембок (расстреляна красными в декабре 1920 г.), грабили как минимум дважды[ii].

Также победители расправлялись с ранеными военнослужащими армии Врангеля, оставленными под защитой Международного Красного Креста и находящимися на излечении в санатория, госпиталях и больницах.

Поначалу стихийные, проявления «классовой ненависти» вскоре приобрели упорядоченные и более жестокие формы.

Полуостров покрылся сетью ревкомов – чрезвычайных органов «диктатуры пролетариата», которые комплектовались преимущественно пришлыми кадрами. Там, где ревкомы были образованы в период безвластья, их распускали, и создавали вместо них новые, представленные «проверенными товарищами».

Именно так поступили с Ялтинским уездным ревкомом. 18 ноября 1920 г. командование прибывших в город частей Красной армии, представители Военного совета армии, начальника 51-й Московской дивизии и военкома 151-й бригады вместе с партийным бюро РКП признали его дальнейшее существование неправомочным и постановили: «существующий ревком распустить, выразив ему благодарность за проделанную им работу, и вместо последнего впредь до выборов Совета создать новый в числе трех чел. <овек>, из которых двух выдвинуть из местного бюро РКП (б) и третьим – военного комиссара 151 бригады тов. Косых»[iii].

Это было общей политикой. Местные кадры в составе новых ревкомов, в лучшем случае, занимали второстепенные должности. При этом победители столкнулись с острой нехваткой людей, на которых могли опереться. Эти и другие трудности, однако, не помешали победителям осуществить советизацию края, одним из инструментов которой стал красный террор. Он представлял собой масштабную социальную «чистку», затронувшую широкие слои населения. Людей уничтожали либо отправляли в лагеря не за какие-нибудь реальные преступления, а только за то, что они принадлежали к «свергнутым классам» или считались носителями чуждого мировоззрения. С уверенностью можно сказать, что массовые расстрелы в Крыму в начале 1920-х гг. были закономерны для ранней советской системы и являлись таким же инструментом советизации края, как национализация, продразверстка и запрещение свободной торговли.

Задача «зачистить» полуостров от «буржуазии» была возложена на «чрезвычайные органы диктатуры пролетариата» - особые отделы, военные трибуналы, ЧК. Еще до взятия полуострова создается Крымская ударная группа, начальником которой был назначен заместитель начальника Особого отдела Южного и Юго-западного фронтов Ефим Евдокимов.

При Крымской ударной группе создавались чрезвычайные «тройки» особых отделов, наделенные правом вынесения смертных приговоров. Процедура ведения следствия была максимально упрощена. В подавляющем большинстве случаев людей не допрашивали. Приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, на основании анкет, заполненных ими при регистрации. В графе «В чем обвиняется?» чекистские следователи, не сомневаясь, писали: «казак», «подпоручик», «чиновник военного времени», «штабс-капитан», «доброволец» и т.п. Этого было достаточно.

Выслушав краткий доклад начальника Особого отдела, участники «тройки» подписывали заранее заготовленное постановление о расстреле и передавали его к исполнению. Однако и это подобие следствия чекисты сочли чересчур долгим. Не утруждая себя бюрократической волокитой, «вершители революционного правосудия» поступали просто. Составив список лиц, намеченных к истреблению, писали на нем резолюцию, единым росчерком пера решая судьбу десятков и сотен людей.

Во всех городах полуострова разворачивался один и тот же кровавый сценарий. Вначале объявлялась регистрация бывших военнослужащих армии Врангеля, гражданских и военных чиновников, иностранцев и беженцев. Поверив обещаниям об амнистии, данным советским командованием накануне взятия полуострова, тысячи людей потянулись на регистрационные пункты, образовав огромные очереди. В Ялте местом для проведения регистрации избрали загородный дворец эмира Бухарского. Здесь же проходили заседания «троек», которые десятками и сотнями выносили смертные приговоры.

После заполнения анкет с десятками разных вопросов, прибывших арестовывали и помещали в наскоро приспособленные под места заключения подвалы. В Ялте узники одной из таких импровизированных тюрем стояли по колено в ледяной воде. Прозванный «аквариумом», этот подвал считался одним из самых ужасных[iv] . В своих воспоминаниях С.Кронгельм-ав Хакунгэ описывает бывший угольный склад, расположенный в Ялте на Виноградной улице, в подвале трехэтажного дома, куда графиню поместили после ареста.

«Ни стульев, ни столов, а просто на полу лежали все присутствующие и тихо переговаривались. Кто за что сидел, трудно сказать. Большинство – за родственные связи с бывшим добровольческим обществом или аристократией»[v].

Утро в подвале «начиналось с пения «Интернационала» и переклички; в час дня была раздача по одной миске горячего чечевичного супа; в 7 часов давалась бутылка горячего чая без сахара и хлеба»[vi]. В общей сложности графиня провела в заключении 42 дня «на каменном полу, без кровати, стула или стола. Из них выпало 5 дней одиночного заключения по мере хода следствия»[vii].

О тюремном подвале – «угольной яме» на улице Виноградной писал и другой современник, ялтинский учитель Александр Попов. По его свидетельству, в подвалах «скапливалось по несколько сот без различия пола так что все не имели возможности на ночь улечься или усесться на сырую землю, буквально заедали паразиты».[viii]

По мнению исследовательницы Надежды Ковалевской, в Алупке предполагаемым местом временного содержания арестованных был так называемый «дом с решетками» или «дом Долговых». Здание сохранилось до настоящего времени. Оно находится на самой верхней окраине города - Касимовке, неподалеку от предполагаемого места расстрелов. В ходе обследования дома внимание Надежды Александровны обратило на себя то, что «они очень капитально вмонтированы в окна, очень крепко заложены камнем - навечно. Но пока не нашла тех, кто работал там, и мог бы прояснить использование здания с решетками в советское время!»[ix]

«Это двухэтажное здание, - сообщает Н.Ковалевская, - в советское время принадлежало совхозу, но теперь полуразрушенное, северная часть обвалилась совершенно. Но на окнах второго этажа с южной стороны прекрасно сохранились решетки из толстой проволоки. Я думаю, этот дом на окраине использовался как накопитель, очевидно, туда свозились и сгонялись раненые из лазаретов и жители. А дальше их вели к колодцам, ставшим озером»[x].

Некоторое время продержав в заточении, несчастных выводили группами за город и там убивали. Для массовых казней чекисты, как правило, избирали места на окраинах городов, относительно удаленные от посторонних глаз.

Несмотря на это, жители Ялты каждую ночь с ужасом наблюдали, как через весь город чекисты ведут на расправу очередную партию жертв.

«В ноябре и декабре (1920 г. – Д.С.), - свидетельствовал А.Попов, - произведены массовые аресты в нашем городе, причем судьба лиц арестованных и в скором времени не освобожденных официально неизвестна. Их партиями (по 50, по 30 человек и т.д.) отправляли через Шеломе и Верхнюю Аутку на Исар под усиленным конвоем, через несколько часов конвой возвращался, но без арестованных. Проход на Исар до весны был закрыт особыми караулами. Родственники арестованных не могли добиться определенного ответа на вопрос о судьбе несчастных, им отвечали различно: отправлен в Сибирь, <…> на принуд. <ительные работы>, расстрелян. Последний ответ давали неофициально наиболее настойчивым из просителей, просившим рассказать всю правду»[xi].

О том же свидетельствовала сестра известного писателя А. П. Чехова, Мария Павловна Чехова. Мимо дома писателя в Ялте (известен как «Белая дача», ныне – дом-музей А.П.Чехова), «водили людей под конвоем партиями в Исары на расстрел», и женщина «не могла смотреть на людей с поникшими головами и особым, предсмертным взором»[xii].

Те же картины происходили и в соседней Алуште. В своем письме адвокату Теодору Оберу, защитнику белоэмигранта Мориса Конради на судебном процессе в Лозанне по делу об убийстве советского полпреда Вацлава Воровского, писатель Иван Шмелев свидетельствовал, что видел воочию, как арестованных врангелевцев (в основном, мобилизованных солдат) «большевики гнали <…> зимой за горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал. Они кутались в мешки, в рваные одеяла; подавали добрые люди. Многих из них убили, прочих послали в шахты»[xiii].

«Тут тысячи и десятки тысяч людей расстреливают, - сообщал из Ялты 4 декабря 1920 г. неизвестный отправитель. – Достаточно для смертной кары слова «дворянин» (не говоря – офицер, солдат; их, умирающих, поднимают с лазаретов и выводят в леса, где убивают без разбора). Приезд после 1918 г. – уже преступление, образование – преступление. Все, все может быть основанием, чтобы тебя ночью схватили и повели в чрезвычайку. Утром родным выдают часть одежды, которая не подлежит реквизиции (часть остается), докторов, инженеров – всех косят. Спасите людей – это не суды, это не поиски контрреволюции, это уничтожение культурных сил страны»[xiv].

Наиболее известным ныне местом расстрелов и одновременно одним из символов Крымской трагедии является бывшая усадьба ялтинского нотариуса Алексея Фролова-Багреева (расстрелянного здесь же вместе с супругой) – «Багреевка». Парковый бассейн усадьбы стал братской могилой для сотен наших соотечественников. Сотни тел вытеснили из него воду, а яму регулярно присыпали землей. Однако дожди и грунтовые воды помешали чекистам надежно сокрыть следы преступления. Окрашенная кровью вода просочилась сквозь почву и хлынула вниз, к дороге Ялта – Учан-Су. Чтобы предотвратить опасность эпидемии, в Багреевку пришлось везти подводы с хлоркой, которой стали засыпать и обеззараживать стоки[xv].

Багреевка не была единственным местом расстрелов. В окрестностях Алупки казни происходили в районе т.н. «убитого места» - на опушке леса возле бассейна Шаан-Канского водопровода. Тела убитых сбрасывали в этот бассейн, но не спешили предать останки земле: изголодавшиеся собаки терзали тела[xvi].

Среди погибших в ходе террора были многие известные в то время люди: заместитель министра юстиции Российской империи, Илья Ефимович Ильяшенко; начальник Ялтинского почтово-телеграфного округа, Владимир Семенович Ракитин; директор алупкинской климатической колонии для учителей церковно-приходских школ протоиерей Константин Аггеев; врач Ялтинской городской управы, статский советник Константин Сергеевич Воскресенский; потомки князей Трубецких и Барятинских.

73-летняя княгиня Надежда Барятинская была известной в Ялте благотворительницей. Она построила на свои средства гимназию, финансировала Красный Крест, содержала первую в России лечебницу для больных туберкулезом.

Парализованную, много лет не встающую с кресла, княгиню убили вместе с ее беременной дочерью.

Многое известно о жертвах, но почти ничего об их палачах. В этой связи заслуживает внимания личность одного из них. Участник революционного движения и Гражданской войны на стороне красных, Эрнст Удрис оставил свои резолюции на сотнях анкет приговоренных к расстрелу. Заседая в Ялте, чрезвычайная «тройка» при его участии и под его председательством вынесла постановления о расстреле: 7 декабря 1920 г. – 315 человек; 10 декабря – 101, 21 декабря - 203; 22 декабря – 22; 4 января 1921 г. – 20 и 58 человек[xvii].

При определении вины арестованных председатель ялтинской «тройки» руководствовался не доказательной базой, а идеологическими пристрастиями и личными суждениями. Так, на анкете служащего железной дороги в Гагре, Георгия Молокина, Удрис написал: «Очень подозрительный тип. Не указывает, где он точно служил. Расстрелять»[xviii].

Вынося приговор, Удрис был одинаково беспощаден и к «классовым врагам», и к подчиненным, которые допустили оплошность. Так он поступил с двумя незадачливыми матросами – Андросюком П.Ф. и Старокожко Г.М., которые входили в состав расстрельной команды, - за то, что они допустили побег одного из осужденных. Несмотря на заключение следователя о целесообразности привлечения провинившихся к дисциплинарной ответственности за халатность в виде трех месяцев принудительных работ, Удрис распорядился:

«За халатное отношение к службе, невыполнение приказа комотряда и внесение в отряд дезорганизации – обоих расстрелять»[xix].

Л.Абраменко отмечает специфическую манеру Удриса писать резолюции. Они «исполнены тупо заостренным синим карандашом длинно, зло и, похоже, с величайшим удовольствием садиста. Резолюции и подписи кружевные и вычурные трудно читаемы, явно утверждали небывалую силу, непререкаемость и безнаказанность за творимый произвол. <…>На анкетах генералов, княгинь и старших чиновников резолюции Удриса исполнены с особым нажимом карандаша, так что в отдельных случаях они даже прорывали бумагу»[xx].

Разумеется, выявленные архивные документы не являются исчерпывающими. Картины массовости и жестокости красного террора на Южном берегу Крыма запечатлелись в свидетельствах современников.

«В ноябре и декабре (1920 г. – Д.С.), - делился впечатлениями в одном из своих писем ялтинский учитель Александр Попов, - произведены массовые аресты в нашем городе, причем судьба лиц арестованных и в скором времени не освобожденных официально неизвестна. Их партиями (по 50, по 30 человек и т.д.) отправляли через Шеломе и Верхнюю Аутку на Исар под усиленным конвоем, через несколько часов конвой возвращался, но без арестованных. Проход на Исар до весны был закрыт особыми караулами. Родственники арестованных не могли добиться определенного ответа на вопрос о судьбе несчастных, им отвечали различно: отправлен в Сибирь, <…> на принуд. <ительные работы>, расстрелян. Последний ответ давали неофициально наиболее настойчивым из просителей, просившим рассказать всю правду»[xxi].

О том же вспоминала сестра известного писателя А.П. Чехова, Мария Павловна Чехова. Мимо дома писателя в Ялте, «водили людей под конвоем партиями в Исары на расстрел», и женщина «не могла смотреть на людей с поникшими головами и особым, предсмертным взором[xxii]».

В январе 1921 г. в Москву с большим трудом добрался профессор Таврического университета, физик-теоретик Яков Френкель. Там ученого принял заместитель наркома просвещения А. Луначарского, известный историк-марксист, Михаил Покровский. В результате на столе у Ленина появился составленный Френкелем доклад о положении в Крыму.

«Распоряжение центральной власти о терроре, – говорилось в докладе, – в Крыму выполняется местными органами (особыми отдачами и чрезвычайными тройками) с ожесточением и неразборчивостью, переходящими всякие границы и превращающими террор в разбой, в массовое убийство не только лиц, сколько-нибудь причастных к контрреволюции, но и лиц, к ней совершенно не причастных. Если в Симферополе и практикуется высылка неблагонадежных элементов на север (в весьма ограниченных размерах), то в уездах, в особенности по южному берегу Крыма, арестованные либо освобождаются, либо расстреливаются. В Ялте, например, оперируют два особых отдела (Черного и Азовского морей и 46-й дивизии) и две чрезвычайные тройки, расстрелявшие за какие-нибудь 3–4 недели минимум 700 человек (по всей вероятности, 2000); среди расстрелянных, помимо бывших военнослужащих армии Врангеля (не только офицеров, но и солдат), множество лиц из буржуазии, укрывшейся в Крыму главным образом из-за голода (представители крупной буржуазии, бежавшей от советской власти, своевременно выехали за границу), и в особенности демократической интеллигенции. Расправа происходит на основании анкет, отбираемых у граждан, приехавших в Крым после 1917 года, почти всегда без каких-либо устных допросов и объяснений.

Чины особых отделов и члены чрезвычайных троек купаются в вине, которого так много на южном берегу Крыма, и под пьяную руку расстреливают, не читая даже анкет (факт, точно установленный и засвидетельствованный в отношении начальника особого отдела Черного и Азовского морей Черногорова) (правильно – Чернобровый. – Д.С.). Наряду с обывателями, совершенно безобидными в политическом отношении, погибло множество ценных специалистов – советских работников, кооператоров, врачей и т.д., – лиц, относящихся заведомо сочувственно к советской власти, укрывавших коммунистов и помогавших им во время белогвардейщины. Всего в Крыму расстреляно около 30 тысяч человек, причем эта цифра продолжает ежедневно расти»[xxiii].

Как видно из вышеизложенного, в непримиримости и стремлении уничтожить как можно больше «буржуев» Удрис не проявлял исключительности. Так, упомянутый Френкелем Чернобровый председательствовал на заседании ялтинской «тройки», вынесшей 7 декабря 1920 г. постановление о расстреле 315 человек[xxiv].

Жестокостью этот особист отличился и в ходе борьбы с «бело-зеленым» движением (вооруженным сопротивлением большевикам со стороны уцелевших и ушедших в леса и горы чинов Русской армии, махновцев и крымско-татарских националистов).

Бесчинства Чернобрового и его подчиненных характеризуют следующие показания секретаря Улу-Узеньского сельского ревкома:

«1921 года 3 апреля к нам прибыл отряд Черназморей по борьбе с бандитизмом в Крыму. По приезде в село командир Чернобровый приказал собраться на митинг, и когда жители собрались, он, ругая площадной бранью, приказан стоять собравшимся смирно, митинг был окружен вооруженным отрядом и было выставлено 2 пулемета, и когда один из граждан заявил, что такое собрание недопустимо по отношению к гражданам, то тов. Чернобровый начал ругать граждан площадной бранью, а также и Магометом, когда же ему были заданы вопросы, он, не желая их выслушивать, продолжал ругаться площадной бранью. Митинг закончился тем, что из среды собравшихся было выделено 40 человек, из которых уведено в качестве заложников 28 человек. У пяти граждан села были произведены обыски <...> У Биляла забрано все имущество и скот: 2 вола, 3 лошади и две линейки и 25 пудов ячменя и все сено, у <Куртасана> Аджи Мурат забрана половина имущества, у Аджали Мурат забрано 3/4 имущества. При заборе имущества <...> списки имущества составлялись, но копии их не оставлены в сельревкоме. При заборе заложников командир Чернобровый предложил привести ему Безрукого, атамана бело-зеленых Улу-Узеньской группы. Жители, собравшись, вышли в лес и поймали 2 бело-зеленых, которых сдали Чернобровому, но заложников не выпустили. Отдельные красноармейцы вели себя очень скверно, самостоятельно врывались в дома, требуя фуража и продовольствия, понося похабными словами граждан, кроме этого для отряда было зарезано по требованию командира 5 овец и пудов 10 хлеба, 3 пуда крупы, 20 п. ячменя, около 100 пудов сена и 200 штук яиц, на забранное продовольствие никаких письменных требований не было и расписок не оставлено. За время пребывания в Улу-Узени отряд никаких операций не предпринимал, на 3-й день уехал и увез с собой заложников. В настоящее время 6 заложников возвратилось, а остальные отправлены неизвестно куда».

Показательна и выписка из протокола общего собрания политработников политчасти при экспедиционном отряде по борьбе с бандитизмом в Крыму: «...По приезде в деревню Демерджи отряд Черноазморей хуже бесчинствовал, чем в Улу-Узени. По приезде отряда в деревню был созван митинг, который был окружен пулеметами, и тут же были арестованы 135 человек местных жителей в качестве заложников и были заперты в подвал, где их держали пять суток, по истечении которых <несколько> было освобождено, а остальные в числе 24-х человек находятся в подвале и сейчас. В деревне Корбик тоже было не лучше: взяты 5 человек заложников, продовольствие и фураж, несмотря на то, что разверстка полностью выполнена, притом брали без разрешения райпродкома, выдавая неофициальные расписки без печатей, на простой бумаге. Еще им был издан приказ, чтобы население шло в горы на облаву, что проводится ими и сейчас»[xxv].

Активность в истреблении «классово чуждых» проявил и другой сослуживец Удриса, Р.Тольмац, который также без колебаний решал судьбу десятков и сотен людей[xxvi]. Заместитель начальника Ялтинской ЧК и член «тройки» ударной группы особых отделов ВЧК Южного и Юго-западного фронтов, Агафонов, был активен на разных стадиях бойни: не только выносил приговоры, но и лично их приводил в исполнение[xxvii].

Удрис проработал в органах ВЧК-ГПУ до декабря 1924 г. Впоследствии он сделал головокружительную карьеру в прокуратуре и судебной системе: был судьей Верховного суда РСФСР, а затем возглавил Верховный суд Узбекской ССР. Занимался научной работой. Написал воспоминания о Ленине. Завершилась карьера бывшего особиста в 1938 г., когда убийца сотен людей угодил в жернова сталинских репрессий.

Надо сказать, что участие в красном терроре обернулось психическими расстройствами для многих чекистов. Вышеупомянутый Удрис впоследствии признавался, что «подорвал здоровье», и ему «было предложено врачами переменить работу»[xxviii]. Его коллега, будущий видный советский музейщик и живописец, Ян Бирзгал, в описываемое время – член коллегии Крымской ЧК, а впоследствии председатель Евпаторийской ЧК и чрезвычайной «тройки», писал в своей автобиографии, что «напряженнейшая работа в чрезвычайных органах и, в частности, в Крыму, где пришлось после разгрома Врангеля проводить истребление остатков белогвардейщины, вести тяжелую борьбу с политическим бандитизмом и подпольными контрреволюционными организациями и прочее», отразилась на его здоровье и, «вследствие развившегося тяжелого психоневроза в 1923 г., согласно постановлению центральной медицинской комиссии ОГПУ», он был демобилизован из органов[xxix].

Пик красного террора в Крыму пришелся на конец ноября – декабрь 1920 г. – январь-февраль 1921 г. В марте-апреле 1921 г. волна насилия пошла на убыль.

Надо сказать, что проводимая властью политика отрицательно сказалась социально-политической ситуации и настроениях граждан.

Как написал в своем докладе посетивший полуостров в феврале-марте 1921 г. представитель Наркомнаца Мирсаид Султан-Галиев, «такой бесшабашный и жестокий террор оставил неизгладимую тяжелую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба». Отмечалось также, что в Крыму «почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т.д.»[xxx].

Одним из последствий террора стало развитие повстанческого движения, которое сохраняло активность в течение последующих нескольких лет.



[i] Кронгельм-ав Хакунгэ С.А. Эпизоды войны и революции. 1914-1922: Воспоминания // Севастополь. 1920. Исход. На изломе: Альбом. [В.Н.Прокопенков, Е.Ю.Абрамова, А.А.Зубарев]. – Симферополь, ООО «Фирма «Салта» ЛТД», 2015.- с.208

[ii] Андросов С.А. Из музейного прошлого усадьбы «Сельбиляр» в Ялте (1920-1927) // http://krymgosarchiv.ru/gosudarstvennyj-arkhiv-respubliki-krym/publikatsii/279-iz-muzejnogo-proshlogo-usadby-selbilyar-v-yalte-1920-1927-s-a-androsov

[iii]Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – Симферополь,1968.–С.24

[iv]Галиченко А.А. В закатной славе века // Галиченко А.А., Абраменко Л.М. Под сенью Ай-Петри: Ялта в омуте истории, 1920-1921 годы: Очерки, воспоминания, документы. Феодосия, М.: Издательский дом Коктебель, 2006. - С. 17

[v]Кронгельм-авХакунгэ С.А. Указ.соч. – с.209

[vi]Там же. – С.211

[vii]Там же.

[viii] Клементьев А.К. Крым и его повседневность в неопубликованных свидетельствах 1920-1921 гг. //XIII Таврические научные чтения (25 мая 2012 г., Симферополь) – Часть 1/гл. ред. Е.Б.Вишневская, - Симферополь, 2013. – С.96

[ix] Письмо Ковалевской Н.А. от 12 января 2018 // Архив автора

[x] Письмо Ковалевской Н.А. от 11 января 2018 // Архив автора

[xi] Клементьев А.К. Указ. соч. – С. 94

[xii]Шалюгин Г.Л. Чехов: «Жизнь, которой мы не знаем»… - Симферополь: Таврия, 2004. – С.252

[xiii] Шмелев И.С. Защитнику русского офицера Конради – г-ну Оберу как материал для дела //Галиченко А.А., Абраменко Л.М. Указ. соч. – С.168

[xiv]Iсторія Криму в запитаннях та відповідях - Київ, Науково-виробниче підприємство «Видавництво «Наукова думка» НАН України», 2015. – С. 343

[xv]Ховзун А. Тайна горного ущелья. Красный террор в большевистском Крыму // http://gazeta.zn.ua/SOCIETY/tayna_gornogo_uschelya_krasnyy_terror_v_bolshevistskom_krymu.html

[xvi] Ковалевская Н.А. Молодежь в горниле «окаянных дней» // В поисках утраченного единства: Сборник статей. Симферополь: Крымский архив, 2005. - С. 79

[xvii] Абраменко Л.М. Последняя обитель. Крым, 1920–1921 годы. Киев: МАУП, 2005. – С.117

[xviii] Там же. – С.401

[xix] Там же. – С.143

[xx] Там же. – С.407

[xxi]Клементьев А.К. Крым и его повседневность в неопубликованных свидетельствах 1920–1921 гг. // XIII Таврич. науч. чтения (25 мая 2012 г., Симферополь). Ч. 1 / гл. ред. Е.Б. Вишневская. Симферополь, 2013. – С.94

[xxii]Шалюгин Г.Л. Чехов: «Жизнь, которой мы не знаем»… Симферополь: Таврия, 2004. - С. 252

[xxiii] Тополянский В.Д. Сквозняк из прошлого: время и документы. Исследования. – СПб.: ООО «ИНАПРЕСС», «НОВАЯ ГАЗЕТА», 2006. - С.235-236

[xxiv] Абраменко Л.М. Указ. соч. – С.120

[xxv] Ишин А.В. Проблемы государственного строительства в Крыму в 1917—1922 годах. — Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2012. – С.310-311

[xxvi] Абраменко Л.М. Указ. соч. – С.116

[xxvii] Там же. – С.91

[xxviii] РГАСПИ, Ф. 124, Оп. 2, Д. 999. - Л.7

[xxix] Гвардейцы Октября. Роль коренных народов стран Балтии в установлении и укреплении большевистского строя // Сост. В.А.Гончаров, А.И.Кокурин – М.: Индрик, 2009.– С.228

[xxx] Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму / Комментарии Усова С.А. // Крымский архив, № 2. - Симферо­поль, 1996. – С.86