Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/

Русский народ сформировался, сдавливаемый чрезвычайными обстоятельствами. И значение христианской ортодоксии в становлении русского народа трудно переоценить.
Именно крепость веры, восприятие жизни как подвига служения помогали православным не отступать перед бескрайними пространствами, уходящими в вечную мерзлоту. Все предыдущие цивилизации, мировые империи практически не дотягивались до территорий, которые со временем охватит Россия. Суровый климат, дремучие леса превращали жизнь человека в непрерывное испытание.
Что, как не стремление выстоять в этих тяжёлых, подчас невыносимых условиях, заставляло русских людей возводить церкви или часовни на берегах неприветливых морей и озёр, строить монастыри на островах и прочих труднодоступных местах? На этих землях исстари жили финны, мордва, мурома, чудь и, будучи язычниками, они все силы прилагали, чтобы существовать в согласии с природой, скупой на щедроты. Их жизнь также была скудной. Каждодневные заботы слагались в одно желание – выжить.
Православные же люди водружали символы своей веры, мало заботясь о практических результатах, но противопоставляя себя силам природы. Не поддаться греховной природе, сохранить чистоту помыслов, спасти свою душу для вечности – вот что составляло предмет их неусыпных тревог и чаяний.
Отношение русского человека к лесу небрежное и настороженное. Лес постоянно мешал, отвлекал от соблюдения постов, от молитвы, от дум о Граде Божьем. Лес и лес, без начала и конца, содержатель диких хищников; укрыватель язычников и разбойников; пристанище нечистой силы: стихия, стирающая все дороги, стоит хоть ненадолго затихнуть струению хозяйственной жизни. Но, тем не менее, вопреки долгим зимним ночам, лютым морозам, бездорожью, полнились светом лучин скромные обители в верховьях Оки, Волги, возле северных озёр. Сохранить в себе веру и свою душу для предстоящей подлинной жизни – вот какое стремление превращало всю жизнь православного в единый подвиг служения.
Небрежные не только к лесу, но и невнимательные к своему быту, русские люди десятилетиями жили в холоде и голоде: постники, молитвенники, молчальники, странники. Обильные снега зимой, бурные разливы рек весной, краткое лето, затяжная осенняя распутица – всё это только благоприятствовало отвержению суетности. Обширные болота, вязкий кочкарник, буреполом не способны положить предел долготерпению истинно верующих. Чем тяжелее условия, тем крепче вера.
Традиция строгой аскезы восходит к христианским отшельникам Северной Африки, Балкан, победно превозмогавшим слабости свои с середины I тысячелетия. Но в условиях сурового, холодного климата подобная аскеза требовала от человека исключительной самоотверженности. Вынести все тяготы бытия, более подходящего лишь для дикого зверя, выстоять наперекор всем напастям, лишениям, невзгодам – вот, какой была цель для тысяч и тысяч русских людей на протяжении многих столетий.
Жизнь во имя охранения очага веры, жизнь вне выгод и удовольствий, жизнь, невнимательная к неудобствам, телесным недугам, жизнь как преодоление бесчисленных физических страданий и умерщвление вожделений – эта жизнь выковала у русских готовность закласть всё самое ценное, отдать все свои предстоящие годы ради утверждения света истинного на земле – православной веры. Выдержать все испытания, возвыситься над мелочными заботами, каждодневно и еженощно помнить о своём предназначении – подобное требование понуждало ортодокса к жёсткой самодисциплине. Не отступить, не поддаться, не сломаться перед искушениями и соблазнами, не дрогнуть перед опасностью, идущей от иноверцев, лесных пожаров – вне зависимости от обстоятельств уповать на милость Божию.
В узилище всевозможных ограничений крепла воля русских людей. Умерщвляя в себе вожделения, гордыню, распластываясь перед Ликом Нерукотворным, православный возвышался в помыслах своих. Смирение – трудное испытание. Но, не носящий подобного корсета для чувств и желаний своих, казался православному моральным уродом или бесом. Страдалец Аввакум поражает полыханием своих чувств и, конечно же, не может не встречать осуждения со стороны приверженцев умеренности. Но этот протопоп прославился случайно, можно сказать, вопреки своей воле. Несомненно, другое: он был потомком и продолжателем многоколенной традиции, которой строго придерживались не менее беспримесные натуры, чем он, но будучи молчальниками, они ни словом не заявили о себе тем, от кого отгородились на всю жизнь. Так мы ровным счётом ничего не знаем о тысячах зодчих, иконописцах, авторах уникальных произведений. Безразличие к вознаграждению, выраженному славой, материальными дарами взращивало особый, духовный аристократизм, которому много позже даст определение Ницше: «Аристократ – это тот, кто творит добро, не спрашивая зачем».
Суть православия, перенесённого из средиземноморских широт на просторы Святой Руси, заключалась в воспитании у человека готовности к самоотречению во имя грядущего торжества Града Божьего. В этом была преемственность традиции. Но наряду с этим этика русского православия складывалась и через отрицание этики первых христиан. Если первые христиане боролись со злом лишь словом, примером своей праведной жизни, если и поднимали руку, то только на идолов (статуи героев или богов), то на Руси бороться со злом выходили и с мечами. Ратный подвиг и подвиг служения были равноценными.
Великие князья, доблестные воины стремились принять монашеский постриг прежде, чем отойти в мир иной. Святоотеческая культура и воинское искусство свивались в единую Ариаднову нить, придерживаясь которой русский народ медленно выходил на авансцену мировой истории. За Дмитрием Донским стоит монументальная фигура Сергия Радонежского. И на единоборство, предваряющее битву на Куликовом поле, выезжает инок-воин. И после светского политического события, венчания московского князя на византийской принцессе, псковский монах поспешит возвестить народу православному о Третьем Риме. Двуглавый орёл, заменивший собой родовой герб рюриковичей, повелительно смотрел как на запад, так и на восток. Гигантский, незримый для непосвящённых, храм со звёздным куполом вздымался всё выше и выше над лесами и реками, селениями и городами. Колокольный звон бессчётных церквей плыл над бескрайними просторами, каждодневно возвещая о сошествии Святаго Духа к молящимся и взывающим к Силам Небесным.
Православие – очень строгая религия. Человек на протяжении всей жизни проходит длинную череду испытаний на приверженность единственно правильному пути. И эти испытания выражаются отнюдь не в экзотических купаниях в проруби на Крещение или в более чем скудном питании во время Великого поста и, особенно в Страстную неделю перед Пасхой. И по сей день православные люди вполне привычно терпят больше неудобств, нежели представители других вероисповеданий христианства.
 В православном храме стоят или молятся на коленях, стоят по многу часов, зимой в шубах, тяжёлых пальто. Поддаваться усталости – грех, уступка своим слабостям телесным. Но те старики и старухи, которые уже не чувствуют в себе сил отстоять службу, а лежат на удобных кроватях или сидят в не менее удобных креслах, окружённые заботливыми домочадцами, всё равно чувствуют себя обделёнными и даже несчастными. Они как бы отлучены от подлинной жизни, происходящей в храме.
Католики и протестанты более бережны к себе. Они сидят на широких скамьях во время мессы. Несоблюдение постов давно уже не считается у них грехом. В протестантских храмах вообще часто звучит весёлая музыка, способствующая приятному времяпрепровождению. Нельзя не отметить, что никонианская реформа так же предусматривала более снисходительное отношение к слабостям людским, нежели древлеславная. Те православные, которые и ныне придерживаются старых обрядов, сознательно идут на более строгие ограничения в своей повседневной жизни. Не следует забывать, что «старых» обрядов и строгостей русские люди придерживались на протяжении шести с половиной веков, предшествующих расколу. Но характерно и то, что если католическая церковь предавала огню еретиков, если протестанты обрекали на голодную смерть монахов, изгоняя тех из монастырей, то старообрядцы часто предавали себя огню добровольно. Не желая долее оскверняться на этой земле, они были беспощадны и жестоки, прежде всего, по отношению к самим себе.
Если европейцы стали осознавать исключительность своего положения в XVII в. и усматривали проявления своей исключительности в развитии наук, ремёсел, мануфактурного производства, то русские шли к пониманию своей исключительности через Веру. Само понятие «Третий Рим», постулирующее   третью попытку установления истинной власти на вековечные времена, обязывала русских людей воспринимать свою судьбу как жертвенное служение. Одно дело – англичане или немцы, ощущавшие себя на задворках католического мира и стремящиеся к обособлению от этого мира, другое дело – русские, охраняющие веру подлинную, единственную, правильную, многократно униженную иноверцами на других землях. Ведь в то время все остальные православные народы пребывали под игом чуждой власти.
Находясь в плену других ценностей и политических событий, мы не способны к осознанию масштабов того потрясения, которое пережил православный мир с окончательным падением Константинополя. Конечно же, церковные связи русских и византийских земель сохранялись. И русские не могли не знать, что православные народы Северной Африки, Передней Азии, Южной Европы, склоняясь перед воинским орденом мусульман, оказываются на положении людей низшей расы. Монастыри закрываются, соборы переделываются в мечети, иконы уничтожаются. Служение Господу переиначивается в служение новоявленным господам-победителям. Далее, чем Святая Русь, подлинной вере отступать некуда, нет другой такой земли, озарённой истинным светом.
Русские никому не доказывали своего нравственного, культурного, а то и антропологического превосходства. Самодовольством не страдали. Обживали те места, которые прошлым цивилизациям казались совершенно непривлекательными. В уничижительных позах перед образами не видели ничего зазорного. Как защитники веры - равных себе не знали. Существование над собой высшей незримой власти, направляющей страну посредством ангелов и серафимов, не нуждалось в доказательствах. Всё – Богово, всё – от Бога. А царь и должен быть всемогущим. Он олицетворял собой мощь вечного Абсолюта, служил как бы отблеском высшей силы. Дворяне, особенно в эпоху первых царей, находясь на службе, не имели ничего личного: ни своей земли, ни семьи. Большинство погибали в долгих и опасных походах и войнах. Доживавшие до седин или увечные получали разрешение уйти на покой и только тогда могли обзавестись домочадцами и стать землевладельцами. Так же и монах, вверяя свою жизнь Господу, не имел ничего личного.
Русский стиль складывался через служение вере и царю. Через превозможение неудобств бытия. Через стремление пострадать за веру. Отпасть от веры, изменить царю означало обессмыслить свою жизнь. Европоцентризм и Третий Рим скорее противоположны, нежели схожи: так различно всё внешнее и тайное, очевидное и сакральное.
Войны в России, также как и климат, можно назвать неустранимым и обязательным испытанием для сменяющихся поколений. Понимая, что вызову последующими словами гнев вероятных читателей, всё же добавлю: Россия, в первую очередь, религиозная страна, но не христианская в том понимании, какое вкладывал в своё учение Спаситель. Христианин – не воин. И нет у него отечества, а есть только Отец Небесный.
Русское православие представляет собой сложное сочетание, казалось бы, взаимоисключающих устремлений: истовые поиски путей к Граду Божьему и расширение территорий ради утверждения на них истинной веры. Православие выступает тем мироотношением, которое наиболее приемлемо для существования на холодных, необъятных пространствах. Оно тем и жизнестойко, что православный чурается удобств, послаблений для своей плоти, ищет всё новых и более трудных испытаний для своего духа и празднует окончательную победу не весельем и праздником, а безмолвным, смиренным прощанием с этим миром.
Жизнь в России естественно трудна, опасна, чревата страданиями. Но зато в красном углу любой избёнки – икона. На центральной площади, будь то село или город, – собор, и собранные там дары превосходят совокупное богатство прихожан. Довольство малым, скромность материальных притязаний – это нормально. Стяжательство, рвачество, любовь к «презренному металлу» встречают осуждение среди всех сословий. Деньги и вся связанная с ними инфраструктура никогда не пользовались в России почётом. Лишь при последнем государе-императоре несколько крупных банкиров получили дворянское достоинство. Купечество традиционно относилось к третьему сословию и многие «денежные мешки», даже в период заката империи, стеснялись своего богатства. Причём, эта стеснительность проявлялась не только в щедром меценатстве, но принимала и возмутительные формы. Не будет лишним ещё раз вспомнить о Савве Морозове, который своими деньгами поддерживал большевистские издания.
Когда Достоевский писал, что «каждый русский – философ», он тем самым противопоставлял свой народ прагматичным европейцам. Народ-богоносец и не мог раболепствовать перед «золотым тельцом». Это было бы для него слишком унизительным. Почёт в обществе, признание добродетелей и заслуг перед страной отнюдь не подразумевали богатства. Великими нищими были Василий Блаженный, Ксения Петербуржская и Иоанн Кронштадский. И даже генсек Хрущёв, желая подчеркнуть свои заслуги перед народом и своё нравственное превосходство перед соратниками по партии, говорил: «Если я с сумой пойду, мне подадут, а вам нет».
Ничего нестерпимо ужасного в этой роли правитель могущественной державы не усматривал. И Толстой с сумой из дома ушёл: кстати, знаменитее и прославленнее в те годы писателя во всём мире не было. Существует свидетельство авторитетного искусствоведа, историка – младшего брата известного белогвардейского генерала, барона Н.Н. Врангеля о том, что Александр I не умер в Таганроге всего лишь как император, а на самом деле поселился в отдалённой Сибири и вёл жизнь «старца». Фёдор Кузьмич дожил до отмены крепостного права и в 1864 г. был похоронен в фамильной усыпальнице Романовых в Петропавловской крепости.
Можно рассматривать эти случаи как рецидив древнего обряда пострижения князей в монахи перед отходом в мир иной. Можно расценивать и как проявление психического расстройства, если исходить из определенных научных теорий. Однако богатых и могущественных, добровольно ставших нищими или безвластными, история наша знает немало, и считать этих людей спятившими – значит глубоко заблуждаться.
Русские – мудры. Ведь мудрость – это отказ от многих потребностей.
Мудрость грустна и даже печальна. Тишина и покой служат ей оболочкой. Мудрость ищут и находят, и снова ищут, изнемогая от неутешительности подобных поисков. «Плачи» пронзают все литературные эпохи, вплоть до «Прощания с Матёрой». Возобновляемость лишений и утрат настигают каждое поколение русских. Потеха возможна, но только на «час». Скорбь – неизбывна. Скорбь по Христу, принявшему казнь за тридевять земель ради исправления всего человечества, скорбь о православных народах, томящихся под игом иноверцев. Печаль из-за гибели близких в ратном деле и безвременно унесённых в могилу болезнями и грозными стихиями. Но кручиниться о собственной нелёгкой судьбе русский избегает. Только пьяница, чей дух расслаблен хмелем,  делает это с воодушевлением и охотой.
История России преисполнена скорби и печали. Но эти скорби и печали соответствовали составу чувств русского человека. Свет истины исходит от высоко вознесённых позолоченных крестов, полнит грудь благоговением. Жизнь как служение, как молитва, как повседневная кротость, преодолевающая все тяготы бренного мира... Исключительность своей миссии для русского православного человека очевидна, как небо над головой, как биение сердца в груди. Но одновременно он охотно признаёт малейшее превосходство над собой других народов. Что, впрочем, и служит причиной многих заблуждений и даже провоцирует иноземных завоевателей на опрометчивые действия.
 Пётр I всеми своими реформами только развивает традиции «русского стиля» как особенного образа жизни. Он охотно признаёт превосходство голландцев в кораблестроении, англичан в политическом устройстве страны, немцев – в производстве добротной одежды и обуви, шведов – в ратном деле. Он ставит новую столицу на гиблом болоте, прилагая для этого чрезвычайные меры, – и невозможное становится опять же возможным. Прекрасная столица растёт и ширится. Позже зарубежные историки назовут местоположение Петербурга «экстравагантным». Но и Соловецкий монастырь, построенный гораздо раньше новой столицы, не менее «экстравагантно» расположен. Да, сияние, исходящее от Православной Церкви, как общественного института, при Петре как бы тускнеет. Меняется рисунок повседневной жизни, особенно для правящей элиты. Но душа или психология народа уже сформированы предыдущими веками. Так, в юности формируется характер человека, его пристрастия и мечты. И затем с возрастом меняются условия его жизни, круг знакомых, но душевные качества трансформируются лишь в незначительной мере.
Влияние европоцентризма на жизнь в России XVIII века нельзя отрицать. Причём это влияние затронуло в основном элиту, придав её жизни больше блеска, праздничности, светскости. Святоотеческая культура перестаёт охватывать все слои общества, становится более низким ярусом по сравнению с аристократической культурой. Среди новобранцев в армию имеют место случаи массового дезертирства. Среди высших чиновников появляются казнокрады (Шафиров, Меньшиков, Гагарин). Аристократы и церковные иерархи не представляют собой сплочённого единства. Но сакральная миссия Русской Православной Церкви, доселе ведшей за собой весь народ, секуляризируясь в державный Третий Рим, обогащает жизнь новым содержанием и усложняет эту жизнь новыми задачами.
Петербург – не центр духовной жизни, а светская столица. Многие храмы Петербурга выглядят декорациями для сцен из «заморской» жизни. Они, как бы, не всамделишные. Дворяне – это светски образованные люди. Они неизменно чувствуют себя провинциалами в европейских столицах. Принимая европоцентризм, они вынуждены соглашаться, что отстали в своём развитии, невежественны во многих науках, вопросах этикета, искусствах. Но смиренно соглашаясь со своим невежеством, которое в век Просвещения считалось самым большим грехом, они тем самым продолжали придерживаться традиций православия.
Внешняя, доказательная, очевидная исключительность европоцентризма сделала ещё более неявной исключительность миссии русского народа. Пётр обманул Европу тем, что выставил перед европейцами Россию как нецивилизованную страну. Другие ценности жизни, отличные от европейских, вовсе не означали, что ценностей вообще нет. А они-то и служили теми скрепами, которые делали русские полки непобедимыми в бою.
Служилая знать становится главной действующей силой страны. Её численность постоянно пополняется представителями аристократических родов, в основном, из протестантских стран Европы. Власть денег в тех странах всё настойчивее напоминала о себе. Эта власть отнимала родовые имения, выстраивала свою иерархию ценностей в обществе. Даже в католических странах папа римский узаконил своей буллой банковскую деятельность. Пивовары и виноторговцы, спекулянты недвижимостью и мануфактурщики становились всё более влиятельными людьми, привнося прагматический взгляд на взаимоотношения в обществе. Они мерили людей не по знатности происхождения и благородным поступкам, а по толщине кошелька. Появились толстосумы. Возник в тех странах полусвет, где приличную женщину уже было трудно отличить от кокотки, а честного трудягу - от афериста. Мануфактурщики появились и в России. Кстати, супруга А.С. Пушкина приходилась правнучкой владельца полотняного завода. Но роль предпринимателей в самодержавной России продолжала оставаться весьма скромной.
Если в Европе развивались либерально-демократические тенденции, то в России, наоборот, происходила поляризация общества. Эта поляризация приобрела завершённый вид с указом имперской власти о придании вольности дворянству. Аристократы с большим желанием поклонялись музам, нежели святым мощам, ценили геройство, но также удобства и занимательное времяпрепровождение. Простолюдины сохраняли своё бытие в рамках традиционной святоотеческой культуры, и поэтому придерживались, по сути, противоположного образа жизни. Многим аристократам, проникнутым европейским мироотношением, жизнь простолюдинов стала казаться жалкой и бессмысленной.
Не помню, кто это первым подметил, но подмечено было точно: образовалось два народа в одном. Среди аристократов появились вольнодумцы, материалисты, гедонисты и даже шарлатаны. Реакция на распространяющиеся в высшем свете европейские теории, многие из которых действительно принижали значение России и демонстрировали полное непонимание ее культуры, не заставила себя долго ждать: появились славянофилы. Они, наоборот, подчеркнуто уважительно относились к простолюдинам и горячо спорили между собой о том, как избавить народ от лишений и страданий.
То, что, благодаря преобразованиям Петра I, идеи европоцентризма не могли обойти Россию стороной – это аксиома. То, что эти идеи уже с ХVIII в. стали влиять на жизнь страны – это также очевидно. Но очевидно и то, что Россия, как бы подустав от своей мистической миссии, наглядно и убедительно выказала всем народам свои державные амбиции. Обмирщение жизни только спровоцировало стремительное возрастание политической и военной мощи государства. Однако участились факты «раздвоенного сознания», причём у людей наиболее совестливых, чутко реагирующих на несправедливости жизни. То, что жизнь в России неблагополучна, полна лишений и страданий – это всего лишь обозначенный другими словами отголосок сугубо православной традиции, обостряющей у русского понимание своей греховности и неизбывной вины перед абсолютной истиной. Но то, что на промысел Божий полагаться уже нечего, а давно пора самим переиначивать свою жизнь – это веяния, идущие как раз от тех народов, которые с конца XVI в. сражались с «оплотом тирании и мракобесия» – с Испанией.
Эти идеи проникали в Россию исподволь, как бы пропитывая собой все слои общества. Сколько угодно можно было называть русских рабским народом, но поработить его было нельзя. Однако можно было ослабить империю. Изнутри.
Подобная коллизия очень схожа с медленным и драматичным разрушением Римской империи. Христианство, придерживающееся в первые века новой истории, принципов демократизма и универсализма, исподволь иссушало гигантскую страну. Так и теории прогресса, отстаивающие идеалы гражданского общества, политические свободы, экономическое мышление и прочая, прочая расшатывали устои России. Но, если христианская мораль вначале ютилась в каменоломнях и трущобах Рима и мучительно медленно восходила на более высокие социальные этажи, то идеи прогресса распространялись в России, наоборот, – от высших слоёв к низшим.
Будучи православными по духу и европейски образованными людьми, русские аристократы уже не могли не считать жизнь простого народа невыносимой и не видеть того, как народ «унижен» нищетой, безграмотностью, тяжёлой работой на земле. Затем сострадание к бесправию крестьян получит дальнейшее этическое развитие. После отмены крепостничества заговорят о правах женщин, инородцев и т. д. Люди как бы прозревали и постигали всю меру безобразности и недопустимости в дальнейшем подобной жизни. «Кто виноват?» – сердито спрашивали они друг у друга. Многие отпрыски священнослужителей уже не захотят идти по стопам своих отцов и начнут искать и находить всё новые доказательства отсталости России. Купеческие дети, а также выходцы из мещан начнут каяться в великодержавной психологии. Любое отличие от стран, признанных передовыми, будет вызывать у этих правдолюбцев возмущение, обиду на свою судьбу и, наконец, гнев на саму страну. Сословная, православная, монархическая Россия никак не вписывалась в сценарий построения справедливого и самого хорошего общества. Всё было гадко и противно в этой стране: огромная армия, бесчисленные церкви, неудобства быта, бедность крестьян, консерватизм мышления правителей.
Ради того, чтобы сделать всех сытыми и счастливыми, не жалко было испепелить эту страну. Всему отсталому не может быть предоставлено места в будущем. Прогресс на то и прогресс, что неумолимо отсекает тупиковые ветви развития. Всё прошлое России, назойливо указующее и вопиющее об этом тупиковом пути, следовало отсечь раз и навсегда. И никогда более не вспоминать о напрасно прожитых веках и десятилетиях.
Но русский народ не мог счесть своей высшей целью достижение сытости и безмятежной счастливости. Такие цели ставят перед собой лишь разбойники, авантюристы да барышники. Русскому народу нужна была более высокая и ответственная роль, нужна была миссия. Толстосумы на Руси не почитались. Власть денег не приветствовалась. Марксизм предлагал свой вариант выхода из сложившейся коллизии.

Юрий Покровский

Русская Стратегия