Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/

Русь начиналась с городов. В XI веке историки насчитывают на Русской земле около 300 городов. Три сотни точек-звездочек на дремучих пространствах Восточно-Европейской равнины представляли собой колонии переселенцев, к которым туземцы не скрывали своих враждебных чувств. В огороженном пространстве неизбежна теснота, к которой необходимо применяться. А это значит – следует обмениваться опытом и навыками, учиться помогать слабым и быть терпимым к «ближним». Чем меньше огороженное пространство, тем легче его укреплять, но и быстро возникает предел росту числа жителей. Распираемый изнутри город стремится раздаться вширь – переносятся оборонные ров и вал, создаются новые засеки и сторожевые башни.
Славяне на русской земле изначально формируются как заединщики, готовые к отпору стихии туземных племен, считавших эту землю «своей». Проживание в вынужденной тесноте, в путах строгой «правды» требует от человека каждодневного умаления своих желаний и смирения перед обстоятельствами. В то же время значительная отъединенность городов друг от друга мешала славянскому сплочению и провоцировала рознь. Пагубность этой розни хорошо известна.
Гардарику можно сравнить с мощными сваями, уходящими в глубокую древность. Это тот прочный фундамент, на который впоследствии будет опираться величественное здание российской государственности. Границы Русской земли как раз очерчены «крайними» городами. Многие из тех городов со временем изменят свои названия. Будут онемечены (Дерпт-Юрьев), ополячены (Львов), исчезнут совсем (Тмутаракань). Собирание городов, а вместе с тем, и всех русских земель станет всегдашней заботой великих князей, царей и государей императоров.
Окруженные враждебными туземцами, горожане были вынуждены вырабатывать общность мышления, стремление к взаимной уступчивости. Те поселения, которые не смогли достичь согласованности действий своих жителей, становились легкой добычей сбродных шаек. Крепкие же города, гордящиеся своей славной историей и независимостью, взрастили у русских стремление к спору между собой: кто главнее или кто всех ближе к истине. За победу в этом споре никогда не считали зазорным и жизнь положить. У каждого города - свой норов и свои вожаки. Управлять такими городами, накладывая на них единые законы и правила, – сущее наказание. Как вырубка в лесу через 20–30 лет зарастает деревьями прежних пород, так и в городах сохраняются и постоянно возрождаются традиции, уходящие в языческие времена. Сотни и тысячи людей, живущие на пятачках земли, настолько заняты своими заботами, непростыми взаимоотношениями, что всерьез воспринимают свой город если уж не центром мироздания, то самым важным местом на земле.
Те, кто ссорились со своими соседями, отличались буйным нравом, покидали родные города, устремлялись в соседние; редко до них добирались, попадая в засады туземцев, и становились их законной добычей. Так осуществлялся отбор. Смирные выживали чаще.
По прошествии десяти веков, мы недостаточно отчетливо воспринимаем тот радикальный переворот, который стал происходить в Гардарике с распространением христианства. На юго-западе страны, лишенной четких границ, раскрывал свои золоченные врата блистающий мир с величественными соборами и дворцами, с утонченными людьми и необычным мироотношением. Слушая рассказы первых крещеных паломников или отпущенных пленников, очевидцев дивных чудес, жители древнерусских городов верили и не верили: у многих просто меркло в глазах от привезенных издалека икон в золоченых ризах, украшений, сосудов. Точно жили в пещере, и вот вышли наружу – и ослепил яркий свет.
Заветные врата блистающего мира раскрывались, стоило подойти к ним не с мечом, а с крестом. Тогда можно было днями плыть вдоль извилистого побережья, встречая на своем пути многошумные древние города. Можно было бесконечно долго ехать по каменистым дорогам мимо десятков и сотен монастырей, врезавшихся в горы. Благовест звучал над той удивительной землей, над возделанными полями и тихими бухтами. В том мире находили себе достаточно места жители Кавказа, темнокожие африканцы, родственные славяне и просвещенные греки.
Сам факт крещения обнаруживал неизвестную доселе перспективу, уходящую в бесконечность – наличие бессмертной души, спасение которой становилось основным содержанием жизни любого мирянина. Эта перспектива была не столь очевидна, как Средиземноморье в ожерелье удивительных храмов, монастырей, дворцов и гробниц, но ее властная сила увлекала за собой наиболее пылкие и натуры.
Мрачной пещере языческого мира с его жутковатыми обычаями и жертвоприношениями православные монахи противопоставляли свои землянки и норы, в которых искали уединения и обуздывали свою тварную природу. Отшельники глубили свои жилища на крутых берегах рек, некоторые закапывались по грудь в землю, изнуряли себя постами и ночными бдениями. Они истово-неистово сражались со своими вожделениями, усмиряли свою гордыню, пестовали бессребничество, целомудрие и кротость.
Воцерковленный человек ощущал себя пульсирующей клеточкой огромного тела Христова. Теплые волны благодати нисходили на него вместе с колокольным звоном. Отблески великих знамений таил в себе огонек лампады перед образами. Приобщенность к Вселенской Церкви, к самой вечности ощущал православный мирянин. А монахи являлись для него образцом самоотверженности и благочестия.
Монастыри – новый тип города, зачастую приниженного и даже подземного (пещерного). Подвижники духа, беспристрастные к мирским соблазнам, включались в новую систему иерархической соподчиненности. В каждом монастыре – свой устав. Но различия видны лишь посвященным в богослужебные таинства. Именно от монастырей расходилась концентрическими кругами святоотеческая культура. Божьи обители сохраняли христианскую мудрость, накопленную веками в Каппадокии, Ливанских горах и египетских “пустынях”, служили маяками для блуждающих в ночи. Монахи составляли летописи и законы, являлись носителями грамоты и знаний о Священном Писании. Они ткали единый покров для всей Русской земли, дабы защитить ее от огня язычества и холода отчаяния. Этот покров раздирали страсти интриганов и честолюбцев, кочевники из степи, туземцы из лесов, стихии и моры. Но монахи были деятельны, терпеливы и непоколебимы в своей правоте.
Выдубецкий, Печерский монастыри в Киеве выступают подлинными светильниками духа. Благодаря деятельности этих монастырей мы знаем имена своих первых правителей, наставников и праведников. Отречение (себя) от мира отнюдь не означало отречения от людей, а тем более, от потомков. Для них и трудились послушники и настоятели, за них и молились, не взыскуя наград и почестей.
Монастыри разграблялись набегами диких племен. На смену погибшим или угнанным в рабство монахам приходили новые «братья во
Христе», давали обет благочестия и бесстрашия перед напастями «мира во зле». Киевские монастыри были тесно связаны со Студионом в Царьграде, с Афоном, с обителью св. Саввы в Иерусалиме. Киевские монахи – это пограничники христианского мира. Сжавшись в пещерах, они мысленно обозревали бескрайние леса и степи, сквозь которые им предстояло пронести Слово. Осенив себя крестным знамением, они уходили в холодные пространства Северо – Востока. Проповедь служила им мечом и щитом.
Деяния проповедников подобны лучам света, проницающим границы уделов, толщу предрассудков и суеверий. Двигатели перемен, киевские монахи, безоружные и беззащитные, непостижимым образом достигали берегов Оки и Волги, Волхова и Вятки, закреплялись там. Сам образ их жизни, так мало берущей от мира и так много дарующей миру, вызывал у обывателей чувства благоговения и трепета. Не будем забывать и того, что основатель Печерского монастыря близ Нижнего Новгорода, Дионисий, также пришел с берегов Днепра. А ведь уже шел XIV век. Сам Киев и все его монастыри не раз подвергались разорению, и обязательно не только возрождались, но и находили в себе силы из века в век излучать свой свет на далекие земли Северо-Восточной Руси. Киевские монахи являлись «солью земли русской». Покидая свои приднепровские кельи, они направлялись в суровые края как сеятели, как зачинатели новой жизни, как собиратели новых братств. Монашеские общины умели гармонично сочетать слово и дело. Древо русской духовности уходит своими корнями в холодные и сырые пещеры, вырытые по берегам рек и озер, у подножий крутых холмов и в глухих урочищах. Это древо питается опытом и терпением монашеского добровольного узничества. Молитвы затворников вздымали ввысь витые купола соборов XVI и XVII вв. Эти же молитвы проступают сквозь строки стихов Тютчева, слышатся в исповедях героев романов Достоевского.
Основатели и настоятели монастырей Северо-Восточной Руси, пришедшие на смену киевским монахам, – иной тип людей. Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Макарий Унженский, Евфимий Суздальский, Варнава Ветлужский – это не только подвижники духа, но и подлинные организаторы будущего великого государства. И монастыри, созданные ими, больше похожи на крепости, способные противостоять не только нечистой силе, но и враждебному натиску католических и магометанских армий. Монахи-воины, монахи-зодчие и богомазы составляют духовное ядро народа и являются выразителями Божьей воли.
Божья обитель часто оказывалась неприступной цитаделью, Спасо-Евфимьевский монастырь в Суздале, Спасо-Преображенский в Ярославле и десятки других монастырей схожи по своему облику с Нижегородским или Московским кремлями. Крепости-монастыри символизировали священную неприкосновенность намоленных мест. Городские кремли были проявлением крепнущей силы государства. Монахи, сосредоточенные за монастырскими стенами, выступали выразителями Божественной воли. Благоговея перед подвижниками духа, горожане учились у них защищать от напастей внешнего мира свои храмы, жилища и были готовы умереть за правду. Не будем забывать и того, что именно насельнику Елизарьевского монастыря Филофею принадлежит роль архистратига, предначертавшему русскому народу исторический путь, по крайней мере, на пять столетий вперед.
Северные монастыри, расположенные в труднодоступных диких местах, изначально закладывались как мощные фортификационные сооружения. В них вложено труда не меньше, чем во второй трети ХХ века на рудниках Колымы, Норильска и Воркуты. Но цитадели на Валааме или Соловках возводились в те давние времена не каторжанами, а «рабами Божьими», с тщанием и старанием, которые не купишь за деньги и не выбьешь кнутом. Незримая, но великая организующая сила объединяла людей, дисциплинировала их, подчиняла общему делу.
Не будет большим преувеличением утверждение, что через обустройство северных монастырей, через строгие уставы этих трудных для жизни Божьих обителей шло воспитание русского характера. Настоятели, отшельники, схимники, старцы выступали подлинными пестунами и наставниками православных людей. Такие черты, как ненасытная жажда стяжения духа, аскетизм, доводящий до полного истощения, невнимательность к невзгодам и лишениям, упорность до каменеющего догматизма – эти свойства выковывались бессонными ночами и многонедельными постами, жестокими морозами, изнурительно тяжелым трудом. Шел суровый и жесткий отбор людей, приобретающих твердость закаленного металла. Добровольные обеты вместо послаблений, новые испытания вместо удобств, смерть с улыбкой на устах, крест без имени над могилой – вот основные вехи жизни сотен и тысяч людей, которые не прославились богословскими трактатами, не стали свидетелями знамений, но создали удивительный культурный тип подвижника-страстотерпца, строителя Третьего Рима.
Старообрядцы до сих пор сохраняют и передают последующим поколениям эти свойства. Они требовательны, прежде всего, к самим себе. Каждый год для них – очередное испытание. Каждый день они нанизывают на стержень строгих правил. Они не стыдятся своей инаковости в Сибири, Канаде, Бразилии – везде, куда бы их, не забросила судьба. Падая на колени перед образами, они боятся одного: как бы их дух не согнулся перед соблазнами мира.
Сила духа – вот чем плодоносен православный Север. Мужество и самоотверженность армий Петра и Суворова возникли не сами по себе. Мужество и самоотверженность стали врожденными свойствами у многих русских солдат. «Гвозди бы делать из этих людей», – вздыхал впоследствии один большевистский поэт. В тысячекилометровые нити железных дорог, в конструкции мостов, перекинутые через полноводные реки, в золото и платину орденов Ленина, в броню танковых армад вплавлена плоть потомков тех, кто согревал жаром своих сердец выстуженные пространства православного Севера.
Аввакум – всего лишь один из большой когорты правдолюбцев, людей-факелов, сгоравших дотла при поиске «последних ответов». Самосожжение, уподобление языку огня или хотя бы свече – эти образы будут вдохновлять поэтов и революционеров, солдат, штурмующих Шипку, и танкистов на Курской дуге. Быть костром в ночи, очагом во льдах, обрести бессмертие, погибая, – вот к чему стремились наиболее отважные и пылкие люди многих поколений, раздвигая границы империи. Многие из них ничего не знали о жертвенном подвиге монахов северных монастырей, но, тем не менее, их глубинная память хранила смутные образы суровых предшественников; эти образы проступали в мечтах как идеал, в критические минуты вспыхивали в сознании как внезапная подсказка. Северные монастыри, крайние гарнизоны воителей духа, чудо из чудес Святой Руси, уйдут в тень после Петра. Но отблески этих очагов будут запечатлены на лицах многих полководцев, вельмож, иерархов церкви в последующие времена.
Перебирая длинную гирлянду славных имен, которые нам подарили XVIII и XIX века (Ушаков, Радищев, Лермонтов, Тургенев, Столыпин и др.) нетрудно заметить, что многие люди, составившие «цвет нации», родились и выросли в сельской местности, а в столицах уже числились в гвардейских полках или получали университетское образование, столь необходимое в век Просвещения. Причем места рождения многих знаменитостей тяготеют к сравнительно небольшому району, по сравнению с размерами империи. Этот район включает в себя Тамбовскую, Пензенскую, Саратовскую, Орловскую губернии. Нетрудно заметить и то обстоятельство, что прославленные военачальники, великие поэты, выдающиеся государственные мужи были выходцами из земельной аристократии. Часть дворянских фамилий расселилась в этих местах в первой половине XVIII века. А часть родовой аристократии жила здесь очень давно, еще до завоеваний Ивана Грозного. Эти «старожилы» вели свое происхождение от татарских ханов и мурз. Многие генеалогические древа превосходили своей древностью род Романовых, не говоря уже о дворянах «петровского призыва».
Места в тех краях привольные. Спокойные речки отражают в своей воде зеленые холмы и отвесные кручи. Пологие балки пестреют луговыми цветами. Прозрачные рощицы сменяются тучными пастбищами. Заросли лещины предваряют урочища, полные дичи и птицы. Чернозем – толщиной более метра. Только что поднятый сохой, он блестит на солнце, точно смазанный жиром. Здесь продолжительное и жаркое лето. Здесь удобно строить просторные усадьбы с широкими окнами, высокими стеклянными дверьми, выходящими на балюстрады с колоннами. Здесь самое подходящее в России место для обустройства каскадов прудов с гротами, мостиками через искусственные протоки и заводи. Черноземный край во многом противоположен тускло-серому православному Северу. В монастырях-крепостях жестоковыйность существования предопределяют натиск арктических холодов, тучи мошкары в быстротечную летнюю пору. В черноземном краю, в городках и селах, бывших недавно сторожевыми заставами, всегда готовы к «дыханию» Великой Степи. Ногайцы из Прикаспия, крымские татары, вольные казаки налетают, подобно тучам саранчи. Воинское искусство, отвага ценятся превыше всего в черноземном краю.
Умение владеть холодным и огнестрельным оружием, терпеть боль при поединке или в сражении, держаться на коне – в разряде обязательных для воина. Выносливость и азарт охотника здесь прививались с младых ногтей. Жизнь мужчин неразрывно связана с войной, с отражением набегов разбойных шаек, с подавлением восстаний самозванцев, претендующих быть правителями России. Искреннее стремление видеть достоинства в других и самим держаться с достоинством, способность без видимых усилий преодолевать преграды и отзываться о своих героических поступках, как о будничном событии, – отличают дворянина от выходцев из других сословий. Костяк военной касты формируется здесь, в черноземном краю, в помещичьих усадьбах с непременными внутридомовыми часовнями и фамильными склепами.
Дворянин никого не боится. Любого наглеца заставит кровью заплатить за неучтивое поведение. А грубияна-простолюдина велит выпороть на конюшне. Во времена Пугачевского мятежа дворяне выходили из осажденных крепостей для открытого боя в количестве 50-60 человек против многотысячных отрядов бунтовщиков.
В дворянских усадьбах отсутствовал аскетический устав, но строго придерживались этикета. Каждый представитель первого служилого сословия сызмальства знал, как здороваться с женщинами и со старшими по возрасту, как вести себя за столом. Вежливость в поведении, аккуратность в одежде, способность восхищаться окружающей природой и ценить искусства – обязательные черты дворянства. В своем подавляющем большинстве то были красивые люди. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на дагерротипы и фотографии, запечатлевшие последних представителей земельной аристократии. Бунин, князь Юсупов, Столыпин, Тухачевский... Статные, сильные, с орлиным взглядом, уверенные в движениях, всегда готовые выказать свой крутой нрав со смутьянами – такими их вытачивала и отшлифовала дворянская культура.
Богатые и знатные, правильноликие и удалые, они легко расставались с белым светом в бою или на дуэли. Многие заканчивали свой земной срок, не достигнув 40 лет. Но знакомясь с их свершениями, с их творческим наследием, люди «электронного века» неизменно удивляются тому, насколько яркой и плодотворной была столь скоротечная жизнь. Эти люди избегали все делать    «по-быстрому», а делали на века, чурались упрощения в отношениях. Они были поборниками церемоний и светских ритуалов, пленниками обязательств и неукоснительного соответствия понятиям достоинства и чести. Каждый аристократ воспринимал себя стоящим на вершине пирамиды, сложенной деяниями предков – великих воинов, основателей городов, преобразователей, мыслителей – исторических личностей. Имена и прозвища далеких предков
запечатлены в названиях деревень и сел, курганов и долин рек. Их деяния и девизы врезаны в родовые гербы. Их фамилии высечены на мраморных и гранитных плитах в приделах храмов – очевидцах былых эпох. Портреты отцов и дедов смотрели на юношей в дворянских гнездах, молчаливо призывали беречь честь смолоду и не быть посредственностью. Аристократ призван увенчивать свой родовой герб событиями и свершениями, из которых слагается история народа. Он – лучший по происхождению, и потому обязан быть самым смелым в минуты труднейших испытаний и самым элегантным в дни праздников. Он рожден для славы, для восхищения современников, для того, чтобы быть примером потомкам. Титул – это, прежде всего, пожизненное обязательство перед предками, империей, эпохой. Гениальность, героизм, физическая и духовная красота – все то, чем столь щедро наделен аристократизм – невозможны без самодисциплины, без независимости от «слабостей». Нельзя быть безликим, легко заменяемым, нельзя жаловаться на невзгоды и неблагоприятные обстоятельства. Нужно быть столпом общества, опорой империи, вершиной благородства, эталоном доблести. Аристократ – это цельный человек, являющий собой универсум. Он рождается и проводит свои первые годы «на земле», в сельской местности, учится в столицах, участвует в боевых походах или путешествиях, занимается государственными делами – и в то же время общается с музой. Он воспитан воином, укротителем мирового зла – и в тоже время преклоняет колени перед женской беззащитностью, заворожен прекрасными образами и способен на «звонкую песню», не стихающую в веках. Он стоит на пирамиде, должен стать ее новым слоем, хоть немного приподнять к небесам и без того немалую славу своего рода. Он не имеет права сорваться вниз, запятнать себя позорным поступком или грязным пороком. Он соединяет в себе мужественное и изящное.
Барские дома и флигели для прислуги, каретные сараи, беседки, увитые зеленью, – сложное сочетание построек, аллей, тропинок, преданий, легенд, страшных или забавных историй – все это и есть «гнезда» для «соколов» и «голубок». Здесь звучала музыка, и закатывались балы, обсуждались проекты обустройства обширных территорий, новости, привезенные из уездных и губернских дворянских собраний.
В ХХ веке во многих романах, кинофильмах аристократы изображены пьяницами, проходимцами, грязными развратниками, безнравственными эгоистами и просто выродками. Не будем забывать, что эти романы и кинофильмы, в основном, созданы детьми лавочников и трактирщиков, ростовщиков и старьевщиков. Это всего лишь взгляд из «цоколя». Добившиеся популярности мещане и пролетарии, так и не сумели разогнуться за истекший век, встать в полный рост; по-прежнему предпочитают ходить на полусогнутых, постоянно напрягают свой натренированный позвоночник и заискивают то перед публикой (презирая ее), то перед правителями (ненавидя их).
Когда помещичьи усадьбы стали приходить в упадок, дворяне распростились с полусельским образом жизни, стали перебираться в крупные города России. Но россыпь беднеющих имений до самого октябрьского переворота поставляла в российские университеты отборный материал. И наилучшим образом этим воспользовался Императорский Московский университет.
Сейчас уже не просто понять, что же послужило образованию столь плодоносной завязи. Москва после войны с Наполеоном напоминала Рим после нашествия вандалов. В заново отстроенных арбатских переулках собирались «общества», недовольные Двором, который позволил французам разорить и сжечь Москву. Некоторые из этих обществ были настроены весьма решительно против монархии вообще. Но подавляющая часть московского дворянства, имевшего, кстати, не столь тесные связи с Петербургом, сколько с черноземным краем, отличалась консерватизмом и болезненно реагировала на «веяния прогресса». Сатирическое произведение «Горе от ума» как раз о московском дворянстве, его умонастроениях и устоях.
Петербург и Москва являлись антиподами. Антично-немецкая столица с правильной сеткой проспектов и улиц была европейским городом. Славяно-татарская Москва с бессчетными загогулинами переулков и проездов, неоднократно взятая неприятельским приступом и вновь отвоеванная, хранила историю Святой Руси, княжеских уделов, деяния первых царей.
С Московским университетом связана судьба многих выдающихся личностей, определивших умонастроения и сам облик эпохи, которой мы гордимся по праву. Здесь учились или преподавали светила и светочи, деятельность которых до сих пор помогает русским людям сохранять самоуважение и надежду на лучшие времена. Одно только перечисление славных имен займет несколько страниц. Чтобы избежать этого, выборочно упомяну всего лишь несколько выдающихся личностей.
Константин Николаевич Леонтьев – выпускник медицинского факультета. По завершении дипломатической карьеры предпринял несколько безуспешных попыток заняться преподаванием в университете. Автор историко-философского трактата «Византизм и славянство», прозаик, публицист.
Сергей Михайлович Соловьев – выпускник исторического факультета, а позже профессор университета. Автор монументального исторического труда об истории России с древних времен.
Иван Александрович Ильин – выпускник юридического факультета. До октябрьского переворота преподавал в университете. Правовед, философ, публицист. Автор  «О сопротивлении злу силою»,  «Пути к очевидности».
Николай Александрович Бердяев – несмотря на скептическое отношение к системе высшего образования в 1920 году был избран профессором университета. Автор «Русской идеи».
Многообещающую поросль обновленной культуры, во многом отличной от святоотеческой, культуры, вобравшей в себя эстетические ценности католицизма, протестантизма, античности и даже «персидские мотивы», продемонстрировали еще первые выпускники Царскосельского лицея в начале ХIХ века. Однако подлинными очагами духовной жизни, стяжателями знаний стали университеты. Отдавая дань в этом просветительском и творческом движении Московскому университету, мы не должны забывать о других высших учебных заведениях, возжегших «искру Божью» в десятках и сотнях пылких сердцах. Петербургский и Казанский университеты, вкупе с Московским, составили подлинный триумвират в победном шествии эпохи Просвещения. Авторы выдающихся научных открытий и гениальных книг, лидеры будущих партий и общественных движений, министры-реформаторы, а также идеологи хаоса и революций – почти все они каким-то образом были связаны с университетами. В актовых залах и учебных аудиториях полыхали жаркие диспуты между «мистиками» и «естественниками», «западниками» и «славянофилами», «конституционалистами» и «монархистами».
Не будем проводить аналогии между профессором и монахом, студентом и послушником. Университеты возрастали не в лесной тиши, а в эпицентрах крупных городов, в шуме и гаме, служили камертоном политических событий. Здесь концентрировался опыт жизни многих губерний, происходило взаимопроникновение провинциальности и столичности. По окончании университетов многие провинциалы оставались в «столицах», а коренные петербуржцы и москвичи устремлялись на окраины империи. Студенческая вольница тяготела к кружкам, тайным организациям. Профессорские круги соединялись в географических, археологических и прочих обществах. Университеты служили тем местом, где наиболее ощущалось «движение духа». Но здесь же бушевали и низкие страсти, разрушительные стихии – предвестницы будущих катастроф. Это были очаги, где полыхал огонь благородного дерзания и где на раскаленных углях шипели ядовитые брызги нигилизма и цинизма. Именно здесь величие человека отбрасывало далеко простирающиеся тени, которым все позволено.
Гражданская война и революционный террор, голод и эпидемии стремительно выстудили эти очаги. Исход из России, начавшийся вскоре после октябрьского переворота, длился около пяти лет. Кто уносил с собой рукопись, кто горсть земли, кто полковое знамя. Брели по разбитым дорогам, ехали сквозь дым пожарищ, пробирались через леса и болота, отступали с частями Добровольческой армии, уплывали на пароходах, преодолевали горные перевалы. «Белая кость» под белыми стягами, «черная сотня» под священными хоругвями – «цвет нации» покидал Россию. Многие погибали от рук карателей или от лишений.
Более тысячи лет тому назад балкано-карпатские славяне создали во враждебных им лесах и степях Восточно-Европейской равнины сотни колоний. Спустя десять веков произошел своеобразный откат. Белая эмиграция образовала в городах Центральной и Южной Европы десятки, а может даже сотни общин. Но масштабы рассеяния были неизмеримо больше. Русские общины появились и в Западной Европе, в Иране, Китае, а затем и в Америке. За границей оказалось более двух миллионов человек. Но основное сосредоточение все же приходилось на Балканы, славянские Польшу и Чехию, а также на Германию. Вытеснение эмиграции из православных и славянских стран будет происходить и позже – в регионы, являвшиеся оплотом протестантизма, папизма или утилитаризма. На континенте, сильно потрепанном Первой мировой войной, беженцев нигде не ждали. Если где и были вакансии, то только на тяжелую, низкооплачиваемую работу.
И все же изгнанники изыскивали средства для возведения православных храмов, организовывали Рождественские балы, создавали Богословские институты, кадетские школы. Находили время для написания романов, философских трудов, научных исследований. Работали издательства, редакции газет, проводились конференции. Для жителей СССР деятельность «белой» эмиграции – это жизнь на «обратной стороне луны». Ни строчки, ни звука не долетали до Русской земли. Редкие «возвращенцы» хранили обет молчания.
По прошествии ХХ века со всей очевидностью проступила разительная асимметрия вклада изгнанников и строителей коммунизма в сокровищницу русской культуры. Пара миллионов человек, прошедших неисчислимые испытания, очевидцы национальной трагедии, располагая более чем скудными средствами к существованию, сделали неизмеримо больше, чем 200 млн. статистических единиц, которые дружно маршировали по дорогам коммунизма. Соотношение ресурсной базы одних и других трудно представить количественным показателем.
С одной стороны, полунищенская жизнь на чужбине, предлагающей случайный заработок; чуждые религия, язык и традиции; ироничное отношение работодателей и соседей к «загадочной русской душе»; читательская или зрительская аудитория в несколько десятков человек; родина за «железным занавесом», ее граница – за колючей проволокой. С другой стороны – многотысячные союзы художников, писателей, композиторов, журналистов; мощная полиграфическая база, дома творчества, санатории и персональные дачи; спецпайки и премии, миллионные тиражи и выставочные галереи в бывших дворцах; прижизненные издания собраний сочинений и бронзовые бюсты. Но даже не эта ресурсная несопоставимость целенаправленно настаивает на исчезновении феномена русской эмиграции. На родине погосты превращают в парки с танцплощадками и каруселями. Храмы становятся клубами или овощехранилищами. Об эмиграции, если и упоминается в средствах массовой информации, то только плохое, в презрительно-брезгливом тоне. Нет в Советском Союзе места русским поэтам и прозаикам, богословам и философам, священникам и казакам, «корнетам» и «поручикам». Писанные красавицы (Палей, Санина, Карсавина, Одоевцева) тоже в эмиграции. В Советской России ценят женщин типа трактористки Паши Ангелиной. Триумф киноактрисы Орловой – всего лишь исключение из правила.
Несопоставимость результатов более чем скромной доли, отторгнутой от русского общества, с результатами деятельности всего общества, решившего стать советским, также несоизмерима. Эверест можно сложить из академических трудов адептов марксизма и многотомных эпопей, созданных в соответствии с научно выверенным методом социалистического реализма. Напрасный перевод чернил, бумаги, времени. Ильин издавал свои шедевры на скверной бумаге, тиражом 300-500 экземпляров. Но с каждым посмертным изданием его работ тиражи книг росли, качество бумаги улучшалось, число читателей и почитателей его гения росло.
Белая гвардия избегала награждать своих солдат и офицеров в братоубийственной войне. Комиссары же стали хлопотать об орденах в самый разгар междоусобицы. За каждым орденом Красного Знамени – сотни и тысячи расстрелянных, изрубленных, утопленных, раздавленных людей. С каждым десятилетием увеличивалось число орденов. Брежнев уже будет увешан ими, как новогодняя елка игрушками. А сколько придумали почетных названий, титулов, категорий, разнообразных знаков отличий!
Белая гвардия в эмиграции сохраняла величие русского духа без упований на благодарность миллионов. Тамошние власти порой высоко ценили западников или модернистов. Из славянофилов никто не был отмечен и замечен западными правительствами и международными организациями. Высокое стояние духа белой эмиграции сравнимо с подвижничеством безымянных отшельников у приполярных широт. Опыт далеких предков, приверженность понятиям достоинства и чести, впитанные с материнским молоком, помогали этим людям возжигать новые очаги в Сербии, Швейцарии, Франции. Свет и тепло этих очагов не были нужны европейцам или американцам. Демонстративно не замечала их и Родина. То были костры на ветру, в чистом поле, в затяжной ненастной ночи. То горели сердца воителей, мыслителей, созерцателей, спорящих со временем и судьбой.
Середина ХХ века является печальным рубежом великого сопротивления примитивизму человеческого существования. Иссякала творческая энергия, надгробные плиты закрывали состарившихся героев. Они уходили бесславно: без пышных речей и венков, без многотысячной похоронной процессии, без лафетов и траурных залпов. Порой даже мест не оставалось для них на крохотных кладбищах, и приходилась «подселять» гробы к старым могилам. Они уходили в безмолвие, в забвение, так и не услышанные на Родине, не принятые Западом. Редел, исчезал узкий круг их соратников, единомышленников, почитателей. Скорбный удел. Но до самых последних своих дней эти люди не впадали в отчаяние от безысходности своего положения. Избегали слезливо жаловаться на то, что, будучи одаренными, честными, порядочными, трудолюбивыми и отважными, заживо оказались вмурованы в толщу чужеродной жизни и не нужны на своей земле своему народу.
С их тихим уходом, казалось бы, истаяла в небесах русская душа. Советская Россия все более уподоблялась гигантскому заводу, в котором люди – винтики и шпунтики – запускали в космос ракеты, клепали атомные бомбы, сооружали гидроэлектростанции, выпускали танки и высокоточные станки. Страна рабочих находилась на марше. Поднимали целину и целые горы угля, прорубали тоннели в горах или Северный морской путь во льдах; железные дивизии стояли на границах, миллионы коммунистов периодически спешили на собрания и партконференции. Миллионы беспартийных терпеливо ждали возможности быть допущенными к этим собраниям и пленумам и числились в «кандидатах». Естественно, что никто из них, за исключением сотрудников компетентных органов, и не подозревал, что за морями-долами доживают свой век боговидцы, рафинированные эстеты, поборники духа, носители вековых традиций русского народа. А если кто-то что-то и вспоминал, когда-то случайно чего-то слышал о подвижническом и героическом пути эмиграции, то стремился сразу же забыть об этом, как о чем-то ужасно постыдном или неприличном.
 Здесь мне не хочется вспоминать многочисленные сочно бранные эпитеты, которыми пропагандисты награждали порой изгнанников. Советские люди стремились занимать «активную общественную позицию». Так, графа Алексея Толстого, только что вернувшегося на родину, тщедушный Осип Мандельштам ударил по лицу и обозвал «белой сволочью». Поэт прекрасно знал, что не получит сдачи, не будет выпорот на конюшне и, тем более, – вызван на дуэль. Он, кстати, не относился к категории отъявленных головорезов, которыми так изобиловали революционные властные органы, и обычно числится в жертвах тоталитарного режима. Видимо, недостаточно активно вел себя или был неправильно понят. «Белая сволочь» – это, конечно, оскорбление, ругательство. Зато как наивысшая похвала в устах власть имущих звучали такие характеристики: «Чертовски ловок, дьявольски энергичен!».
Горение духа, длящееся в русском народе тысячу лет, сначала покинуло Русскую землю, а затем стало угасать и в эмигрантских колониях. Дети и внуки изгнанников ассимилировались, становились европейцами, американцами, австралийцами или «латинос». Новая порода советских людей плохо помнила имена своих дедов, а далее – кромешная тьма. Советские люди были бдительны, сражались за урожай, вооружались, достигали и перевыполняли намеченные партией планы. Ростки культуры были выглажены асфальтовым катком... И, тем не менее, произошло удивительное. Где-то на исходе 50-х годов, в Рязани и Курске, Вологде и Пскове подало голос вымирающее, но еще не исчезнувшее совсем, последнее сословие Российской империи – крестьянство. Это можно назвать чудом. Точно старый амбар зацвел и превратился в розовый куст.
«Деревенские» писатели, художники, резчики по дереву находились поодаль от столиц и крупных промышленных центров. Все они родились уже после казни царской семьи, росли «под грохот канонады», представляли собой россыпь искр на остывающем пепелище. Они не могли более молчать. Они точно услышали сквозь бравурные марши смутный призыв: кроме них некому сказать в огромной стране о трагедии русского человека в «век научно-технического прогресса и расцвета гуманизма». Они были лишены организующего ядра, многие годы даже не подозревали о существовании друг друга. Но, тем не менее, нежданно-негаданно грянул хор. Точнее, то был плач крепких мужиков, многие из которых прошли горнило страшной войны, привыкли к голоду и холоду. Не о себе свидетельствовали они, а о миллионах сорванных с насиженных мест, сгубленных, обреченных на вымирание. «Что сделали с нашей землей? С нашими погостами? С нашими селами?» – с надрывом спрашивали они со страниц рассказов и повестей, с театральных подмостков и картин.
Их стремление рассказать и показать страшную правду проистекало из-за невыносимости личного опыта, из-за сострадания к своим родным, близким, знакомым, землякам, сверстникам. Никто не учил их так писать. «Деревенщики» не планировались и не прогнозировались. Они должны были стать колхозными бригадирами, редакторами районных газет, счетоводами или школьными учителями. Старухе Матрене или Ивану Африкановичу просто не было места в «светлом будущем», ради которого столько всего переворотили и перекрутили в России.
С появлением «деревенщиков» выяснилось, что очаги не затухли, а обнаружили поразительную способность к самовозгоранию, какие бы ливни и камни не сыпались с неба. На протяжении стольких веков горение духа поддерживала и раздувала некая мистическая сила, перед которой отступали вражеские армии, северные холода, чуждые религии. Свет и тепло этих очагов неизменно восстанавливался в самых неожиданных местах, даруя растерянным людям «чувство пути». Этот свет сосредоточен в лампадных огоньках, исходит из откровений провидцев, им согреты свидетельства правдоискателей. Он есть мудрость и достояние нашей истории.
«Деревенщики» держались до тех пор, пока наследие белой эмиграции, а также духовное наследие Российской империи не стало возвращаться на родину или извлекаться из подземелий. Это наследие неудержимо проступало сквозь копоть и грязь безбожных, человеконенавистнических десятилетий. Глазам и душам обывателей стала открываться мудрость и красота минувших веков, свершения и дерзания давно ушедших поколений.
Ныне, на наших глазах оживают древние монастыри. Бывшие офицеры и врачи принимают обет пожизненного служения. Открываются новые университеты и перелицовываются «советские». Кто-то спешно возводит многоэтажные особняки, прикупает земельные и лесные участки, знакомится с планировкой бывших имений. Многочисленные партии и движения оживленно спорят о будущем страны. Многие выказывают претензии на водительство и обладание истиной.
Снова, как и тысячу лет назад, люди предпочитают жить в городах, ощущая враждебное дыхание внешнего мира. Они чувствуют себя очутившимися в незнакомой стране. Им знобко и неуютно. Их пугают неудобства и бандиты. Они растерянно озираются по сторонам. Куда идти? Что делать? Страна представляет собой пепелище. Двигаясь по нему, люди смущенно огибают места недавних коммунистических поклонений, с надеждой посматривают на монастыри, на университеты – не покажется ли там заветный огонек. Они плохо слышат друг друга, слишком заняты своими переживаниями. И все же надеются на чудо. Их глаза ищут очаги, негасимые истоки света. Да возгорится благодатный огонь снова!

Юрий Покровский

Русская Стратегия