Дискуссии о том, откуда произошел русский народ, не стихают уже два века по той простой причине, что слишком смутно проявлены этнографические предпосылки, способствовавшие образованию столь мощной исторической общности людей. Спорят об этимологии слова «Русь» и о том, какое отношение имеет это слово к славянам. Откуда вообще взялись славяне? Где их прародина?
В дискуссии участвуют богословы и философы, литераторы и чиновники. Ученые (систематики-историографы, архивариусы, археологи и даже математики) наиболее решительно претендуют на обладание истиной, ссылаются на летописи, демонстрируют «неопровержимые факты» – осколочные свидетельства минувших эпох. Единомышленники сплачиваются в «школы» и «направления». И все это легко объяснимо с житейской точки зрения. Смущает другое. Ученые любят опровергать своих предшественников и оппонентов. Опровержение же есть сокрушение или переиначивание научной истины и утверждение новой истины. И чем чаще случаются такие перевороты, тем очевиднее шаткость позиции той или иной «школы».
Например, долгое время в среде историков доминировало мнение, что Русь в канун своего крещения сплошь была неграмотной. Но вот в Новгороде в ходе археологических раскопок обнаруживают целое собрание берестяных рулонов, содержащих долговые расписки, любовные послания, относимые к тому периоду времени, и мнение ученых радикально меняется... Или многие поколения профессоров неизменно указывали на исторических картах сравнительно локальную территорию расселения скифов (Причерноморье, Приазовье, Прикаспийская низменность). Но однажды в далекой Туве вскрыли курган и обнаружили богатейший набор скифских украшений.
О сущности даже совсем недавних событий уважаемые люди спорят до хрипоты. Многие критики упрекают В. Астафьева в том, что он в своих последних литературных произведениях исказил правду о Великой Отечественной войне. Но ведь писатель сам воевал на той войне, к тому же был ранен, покалечен. Уж если мнение очевидца многим кажется предвзятым и сомнительным, то, как же мы должны относиться к ученым, реставрирующим мозаику событий седой старины? Оснований для скепсиса более чем достаточно.
Интерпретация череды давних эпох неизбежно несет в себе личностное начало. И чем дальше отстоит от нас эпоха, тем больше простора для предположений и версий: лишь интуиция способна выступать организующей силой для разрозненных фактов. И поэтому жанр вольного изложения первоистоков и первопричин образования народа автору видится уместнее бессчетных квазинаучных исследований и конструкций. Совсем недавнее прошлое наглядно продемонстрировало нам пагубность выстраивания жизни в соответствии с научными схемами (теория марксизма-ленинизма). Жизнь вообще, и тем более жизнь в преддверии истории, гораздо более стихийна, чем рационалистична. Движение чувств многих тысяч людей, ныне являющихся для нас таинственными незнакомцами, составляет ее основу. Задокументированные события – всего лишь разрозненные островки в мощном потоке страстей, разочарований и надежд.
Историческая эссеистика вне научна. Это попытка волевого проникновения в сумрачные глубины веков, являющихся неотъемлемой частью нашего прошлого. Но подобное проникновение отнюдь не отрицает многих частных мнений историков, писателей, философов, а, наоборот, нуждается в их поддержке.
1. ВЕЛИЧИЕ ЦАРЬГРАДА
Любая сколь-нибудь заметная историческая общность людей вызывает к себе неоднозначное отношение со стороны других народов и рас. Славяне не исключение.
«Фобы» резки и категоричны в своих суждениях. В самом слове «славянин» они усматривают производное от «славус» (SCLAVUS), то есть римский раб. И, конечно же, не скрывают своих сомнений насчет того, способна ли эта раса к самостоятельной исторической роли.
«Филы» считают, что славянские племена заселили свои исконные земли еще в первой половине I тысячелетия, но не входили в состав Римской империи, и тем самым, не представляли интереса для хронографов тех веков. Существуют версии о том, что римские завоеватели оказались беспомощны перед храбрыми лесными воинами, и после ряда безуспешных попыток отступились от замыслов покорения «задунайской глухомани»
В. Розанов интерпретирует слово «славянин» как «славный», то есть от природы мягкий, добродушный, всегда готовый прийти на помощь соседу. Но образы болгарского царя Бориса или польского короля Болеслава никак не ассоциируются с «миролюбивыми телятами».
Если корень «слав» изначально содержал в себе презрительный оттенок, то правители раннеславянских государств избегали бы их в своих именах. А летописи, наоборот, пестрят такими именами: Бореслав, Станислав, Изяслав. И даже гордые викинги, будучи в роли завоевателей огромных пространств Восточно-Европейской равнины, постепенно отказываются от своих привычных имен типа Трувора или Дира и начинают величаться Мстиславами, Твердиславами и Ярославами.
Если бы «славянин» определял низкое положение человека в социально-политической иерархии тогдашнего общества, то основатели восточноевропейских государств, конечно же, избегали бы именовать и города, выдающие их славянское происхождение. А первая столица Болгарии – Преславль, опять же содержит уже знакомый нам корень «слав». Если бы славянские имена свидетельствовали о принадлежности человека к туземному племени, находящемуся в полудиком состоянии, то древнерусские князья так же отмели всякий намек на свою идентичность с ними.
Существует предположение, что славянин – это восточный европеец, славящий своих языческих богов. Но правители славянских народов и после крещения сохраняли свои славяноуказующие имена и своих детей-христиан называли сходными. А какой епископ смирится с наречением младенца под сводами храма именем, свидетельствующим, что его носитель будет всю жизнь славить Перуна?
Историки довольно убедительно обрисовывают: откуда и куда двигались гунны, племена готов, как прокладывали себе дорогу и где оседали викинги. Откуда взялись славяне – неясно. Где у них была та «колыбель», от качания которой столь широко разошлись круги расселения?
А расселение это не может не поражать своими масштабами. Если до конца VI века о славянах никто и не слыхивал, то в VIII-Х вв. образуется целая цепь государств. И получается так, что за неполных три века добрые и мягкие люди мирно расселились на Балканах, в низовьях Дуная, вокруг озера Балатон, в бассейнах рек Эльбы, Вислы, Буга, Тисы, Прута, Немана, Двины, Днепра, Волхова, а также возле таких крупных озер, как Ильмень, Ладога, Чудское, Онежское и вдобавок еще заняли значительную часть южного побережья Балтийского моря. К концу Х века славяне уже доминировали в верховьях Волги и Оки, расселились вдоль Вятки, на притоках Дона и Десны.
Империя франков, просуществовавшая всего лишь несколько десятилетий, выглядит карликовым государством на фоне столь масштабной колонизации. Но где же славянский Атилла или Теодорих? Где славянский Карл, еще более великий, чем первый император в западноевропейской истории? Никто не ссылается на завоевателя, столь мощно и решительно раздвинувшего пределы славянских земель. Нет никаких сведений о продвижении многочисленного войска с Запада на Восток, как и самого факта завоевательного похода. Известно лишь, что славян, беспрепятственно занявших значительную территорию от Альп до Волги, будут теснить многочисленные враги на протяжении всего II тысячелетия.
Рерих увлеченно искал славянские корни в Гималаях и даже обнаружил горные народности, среди которых женщины носили головные уборы, отдаленно напоминающие русские кокошники. Он пытался прочертить путь славянского продвижения из Северной Индии в Европу. Но следы этого великого переселения так и не открылись пытливому взору художника и путешественника. «Опорным пунктом» славянства и самого мощного из его народов – русского – некоторые современные публицисты считают область, примыкающую с Запада к Калининграду. Некогда проживавшие на той территории пруссы, а еще южнее – здравствующие и по сей день русины, действительно наводят на определенные ассоциации. Мол, из этого региона (Юго-Западная часть побережья Балтийского моря – Северная часть Карпатской «подковы») и началась экспансия мужественных и славных русов, предшествующая разбойничьим набегам викингов. Но вожди этой экспансии не названы, и характер их деяний отсутствует.
Антропоморфные характеристики славян также весьма различны. Болгары – темноволосы, сухощавы, низкорослы. Во времена образования Преславля Великого (древней столицы Болгарского царства) существовало немало полукочевых племен, именующихся болгарскими (или булгарскими). К ном относились черные болгары, которые промышляли разбоем на территории современных Краснодарского и Ставропольского краев. Волжские булгары занимали обширный район бассейна реки Камы и срединной Волги. Да и само название реки «Волга» очень созвучно с именем «болга-р» – племенем, ведущем свою родословную от турок-сельджуков .
Сербы, албанцы, фракийцы – это коренные насельники средиземноморского побережья, явные южане и, одновременно, жители гор, такие же, как калабрийцы, сицилийцы, корсиканцы: не алчные и красивые, не агрессивные и оседлые. А вот хорваты, моравы, ляхи – бледнокожие, русоволосые и сероглазые. Они мало отличаются от своих соседей: саксов, хавков, ятвигов. Подкрепим это предположение мнением историка С. Соловьева. «В древнем языческом быте скандинаво-германских племен мы замечаем близкое сходство с древним языческим бытом славян». Конечно же, к этому сходству не имеют никакого отношения те славяне, которые проживали на берегах Адриатики. Обилие несоответствий провоцирует гипотезу.
Славянство мне представляется не неким единым этносом, в силу стечения ряда обстоятельств, ставшим крупнейшим в Европе, а культурной общностью народов. И «повинна» в возникновении этой общности - Византия. Можно даже приблизительно назвать период, когда в греческих головах стала складываться идея славянства – последняя четверть VI века. В 568 году на север Италии вновь вторгаются варвары, на сей раз ломбарды. В 580 году уже на Балканы обрушиваются авары и создают на отвоеванной у Империи территории свое государство, недолгое, как снег в тех местностях. Первоначальная идея славянства обуславливается настоятельной необходимостью превращения языческих воинственных орд в союзников. Но чтобы воспринять славянство как «провизантийское» явление, не будет лишним обозреть ситуацию, складывавшуюся вокруг Империи в те века, с нескольких ракурсов.
Языческому Риму уделяется неизмеримо больше внимания в историографии, литературе, философии, кинематографе, нежели Царьграду. Биографии кесарей римских до сих пор на слуху. Но имена императоров византийских, как правило, в тени или упоминаются вскользь. Так и большевики целенаправленно и старательно принижали роль императоров российских, ссылаясь, что такой-то царь правил в «эпоху наполеоновских войн», а такое-то событие произошло в «эпоху Пушкина».
За Царьградом не числят каких-либо выдающихся свершений, разве что Софийский собор да Юстинианов кодекс. А после VI века – вообще застой. И это – об огромном городе, который на протяжении восьми столетий выступал единовластным организатором жизни по новым правилам и принципам на всем средиземноморском ареале. Никакое иное государственное образование столь долго не несло бремя власти в качестве мировой империи и не содействовало вовлечению множества полудиких племен в исторический процесс, как Византия.
Тема застоя, косности мышления церковных иерархов, ослабления политического и военного могущества Константинополя, приговоренности Империи самим Провидением к исчезновению нужна магометанам и католикам, чтобы оправдать свою экспансию. Царьград – свидетель их алчности и варварства. Он ненавистен погромщикам и завоевателям потому, что сияние «столицы мира» на протяжении многих веков указывало ничтожность их собственного положения. Исторический пласт, связанный с Византией, подвергся большему разграблению, нежели Рим в годы нашествия вандалов. Если варвары грабили дворцы, то католики и магометане систематически уничтожали и вытравляли следы православия на контролируемых ими территориях, сжигали тысячи икон, рукописей, «переоформляли» храмы. Руины более красноречивы о замыслах строителей, нежели перестроенные церкви. В основании огромного числа мечетей и базилик лежат камни, заложенные в качестве фундамента православных храмов. Мы не хотим помнить и того, что почти все Отцы христианской Церкви проживали в Северной Африке, Передней Азии и на Балканах, что римские папы первоначально были всего лишь православными епископами, и службы на Апеннинском и Пиренейском полуостровах велись сугубо на греческом языке.
Царьград строился как столица мира, и поэтому величественный вид храмов и дворцов, открывающийся с Босфора, не мог не поражать бессчетных гостей, послов, купцов и даже пленников. «Константин положил начало тому плану христианского города, который определит собой все градостроительство христианского города» (А. Шмеман). В новой истории, пожалуй, только еще Санкт-Петербург изначально замысливался в качестве столицы гигантской империи. Все остальные столицы проявлялись постепенно, сначала как городки, как вотчины владетельного рода, затем как административные центры мини-государств, постепенно объединяющих близлежащие земли. Перестраивались десятки раз, крепли в «конкурентной борьбе», прежде чем становились резиденциями сиятельных монархов. В то время, как Царьград рос и возвышался, все прочие мегаполисы Средиземноморья приходили в упадок. Рим, Александрия, Антиохия были ненавистны христианам как рассадники греха, и становились легкой добычей сбродных разбойничьих шаек.
Если в первые триста лет своего существования Империя безраздельно господствует над всей средиземноморской цивилизацией и реальную опасность для своей будущности усматривает только со стороны «вечной» Персии да диких орд с Севера, то в VII веке ситуация меняется. За южной границей христианского мира, в аравийской пустыне, среди племени курайшитов появился воинственный лидер, объявивший себя пророком. Занималась заря ислама. По другую сторону Империи, в районе между Каспийским и Черным морями осели кочевники (хазары, караимы, тюрки) и создали государство – каганат, который стал распространять свое политическое влияние на соседние племена и народы, а правящая верхушка приняла иудаизм.
Империю постоянно сотрясали внутренние споры, касающиеся истолкований догматов веры: манихейцы и монофизиты, монофелиты и ариане, несторианцы и павликиане сменяли друг друга с постоянством волн морского прибоя. Но то были тяжбы одних христиан с другими, объединенные стремлением людей обрести беспримесную чистоту веры. А на окраинах Империи обозначились очаги внешнего противостояния христианству, ставящие под сомнение саму непогрешимость основополагающих истин. Ведь иудеи и мусульмане, в отличие от традиционных язычников, являлись монотеистами еще более, нежели христиане: они отрицали Божественную Троицу, Богородицу, а Христа считали всего лишь одним из пророков.
Возникновение ислама и реанимация иудаизма выступали для Константинополя приметами теологического кризиса. Вместо того, чтобы приобщиться Святых Таинств христианской Церкви, полудикие племена в стремлении обустроить свою жизнь на более нравственных началах, нежели языческие, обретают не Христа, а какого-то другого бога. Они преодолевают в себе стихийное начало, пытаются создать свои государства, армии, но становятся иноверцами и, тем самым, представляют опасность для Империи не только как возможные завоеватели части ее территорий, но и как поборники святынь, принципиально отличающихся от христианских. Само наличие иного монотеистического мироотношения кажется религиозному человеку просто кощунством.
Нельзя исключить и того, что своеобразной отрыжкой возникшего теологического кризиса, нуждающегося в соответствующей богословской аргументации, явилась эпоха иконоборчества в самой Империи. В чертогах власти пытались придать Троице менее очевидные человеческие черты и, тем самым, воссоединить Бога-Сына, Бога-Отца и Святой Дух в нерасторжимом Абсолюте. Все эти реформаторские всполохи сопровождались прискорбными гонениями, кровопролитиями и, по сути, жестоко язвили тело Вселенской Церкви. Возвращение к иконопочитанию, в свою очередь, сопровождалось новыми репрессиями: иконоборцы из богословов и священников устремлялись в отдаленные уголки Империи, сбивались в оппозиционно настроенные группировки в Риме и даже оседали в Персии, снисходительной ко всем христианским еретикам и раскольникам.
Наряду с возникновением агрессивных иноверческих государств, приграничных с Империей, в Западной Европе шел процесс странообразования. Вся разношерстная, разноязыкая масса вождей, князей, царей, королей должна была получать одобрение на правление от императора. Церковь была разделена на несколько митрополий. Кроме Константинопольской, существовали еще апостольские кафедры, среди которых «первенствующей в любви» считалась Римская. Но еще в середине IV века претензии этой кафедры на особую роль в Церкви были раздавлены Констанцием (сыном Константина). Поводом послужило требование римских иерархов осудить деятельность одного видного епископа из Египта – Афанасия, который впоследствии войдет в категорию Великих Отцов. Если во времена владычества Рима христианская Церковь находилась на подпольном положении, то Константин радикально изменил ситуацию. Церковь была легализована, привлечена к реальным проблемам обустройства общества. Ее иерархия стала усложняться. За епископами последовали старшие епископы (архиепископы), апостольские кафедры стали возглавляться митрополитами и называться митрополиями. А уже в V веке митрополиты «доросли» до патриархов.
Христианский мир общался только на греческом языке. На латыни говорили Тиберий и Нерон, писал эротические стихи Овидий. Латынь оставалась в античности. Св. Иероним приступил к переводу Библии на латынь только на переломе IV –V в.в. Почти все выдающиеся богословы (Отцы Церкви) были природными греками. Христианство как учение о жизни и смерти сложилось именно на греческом языке, разбив скорлупу первоначального «сектантства», в которой пребывали апостолы и их первые последователи, говорившие на арамейском языке.
Оплодотворение мира новой идеей (верой) обычно происходит извне. Какая-то незначительная общность людей внезапно выдвигает яркую личность. И деятельность этой личности (слово и дело), изначально находившейся на периферии этого огромного мира, встречает взволнованный отклик у многих людей, пребывавших доселе в растерянности и смятении. Так когда-то Будда спустился с непальских гор в долины Индии. И Наполеон прибыл из полудикой Корсики на европейский континент. Подобные явления отнюдь не означают, что все корсиканцы – гениальные полководцы, а непальцы – боговдохновенные люди. Так и иудеи были крайне далеки от требований, которые предъявлял им Назарянин. Но вера, с которой Он пришел к жалкому народу и за которую был казнен, попала в эллинизированный мир и получила свою огранку. Если путь воина имел указатели на латыни, то путь человека, отрешившегося от мирских страстей, отмечен наставлениями на греческом языке. Сейчас уже невозможно установить, были ли греками римские епископы, митрополиты Кавказа и Западной Европы, патриархи Северной Африки. Но то, что это были люди греческой школы – несомненно. И в Англии, и в окрестностях Карфагена археологи находят фундаменты гимназиумов, построенных в эпоху расцвета Византии.
Однако чем активнее христианские народы создавали свои государства, тем выпуклее проступали их обрядовые и языковые различия. Возможно, церковные иерархи Ирландии и Грузии могли понимать друг друга, но правители этих стран говорили, одевались по-разному и придерживались разных традиций. В Мцхете (религиозном центре Грузии) хранится икона из Эфиопии, на которой св. Георгий Победоносец изображен чернокожим. Подобный облик византийского святого более понятен и близок африканцам. Однако «христиане всюду сознают себя новым народом, собранным из всех народов, но от всех отличных», - считает, уже упоминавшийся А. Шмеман. И Церковь, и Империя нуждались в определенном единообразии самого стиля жизни во всех частях христианского мира, в единообразии, опирающемся на догматы. Большинство же различий проистекало из языческих традиций и обычаев. С каждым из правителей христианских земель император заключал некое соглашение, признающее верховенство Царьграда и цельность всего христианского мира. Но мозаика различий становилась все контрастнее. Поставленные рядом вестготы и сирийцы, копты и венецианцы, не производили впечатление людей, выросших под сенью одной религии.
Управление разноязыкой, полиэтничной Империей со слабо обозначенными границами представляло собой колоссальную трудность и, неизбежно склонялось к компромиссам с языческим наследием. Титанические усилия Империя направляла на преодоление всевозможных ересей. Но отсутствие интереса ко всему тому, что происходило за пределами христианского мира, все чаще вынуждало правителей Империи принимать неприятные сюрпризы. Еще в конце V века племена варваров вторглись на север Апеннинского полуострова. Византии с огромным трудом удалось вернуть эти земли. Но в конце VI века они вновь были утрачены под натиском аваров. Империя все полнее осознавала себя призванной проницать светом истины темные души варварских народов и приобщать эти народы к добродетельной жизни.
|
