Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/

Итак, сражаясь с внутренними ересями, Империя столкнулась на своих границах с поборниками других монотеистических верований, которые самим фактом своего существования умаляли выверенность христианских догматов. Стремясь к единообразию церковного стиля, градостроительства и политической организации новообразованных государств, Империя видела, что христиане – это не один народ, а целое собрание народов, стремящихся на основе языческих традиций к своей этнической индивидуальности. Все эти взаимосвязанные между собой причины заставили Царьград внимательнее отнестись к дальнейшей будущности восточноевропейских племен, пребывающих в состоянии стихийной агрессивности.
Их христианизация виделась ромеям обоюдным благом: как для самих туземцев, так и для Империи. Племена выходили из плена инстинктов и низменных страстей, приобщались к свету догматов, становились предсказуемыми в своих действиях и служили бы «буферной зоной», за которой простирались бескрайние земли, населенные еще менее знакомыми и от того непонятными дикарями. Тем самым, Империя обретала спокойствие на своих северных границах и могла сосредоточиться на противодействии воинственному исламу.
Но христианизация многочисленных племен, начатая миссионерами в VII веке или даже несколько ранее, не снимала проблемы несхожих языков, обычаев и будущей лоскутности государственных образований. Одним из серьезнейших препятствий для распространения Слова (или Учения) и одновременно основой для языческих предрассудков выступала «лингвистическая несовместимость». Так, в современном Дагестане на относительно небольшой территории проживают две дюжины коренных народностей, которые говорят совершенно на разных языках и не понимают друг друга.
К тому же греческий язык, отшлифованный выдающимися мыслителями и провидцами, представлял собой универсальный инструмент для передачи тончайших чувств, сложнейших постулатов. Но эти сложности и тонкости были непонятны и чужды «детям природы» с Балканских гор и восточноевропейских лесов. Как же общаться? Как наставлять на правильный путь людей в этом океане диких порывов?
С каждой из правящих племенных верхушек приходилось вырабатывать свой понятийный аппарат.
В VII веке население Европы в глазах правителей Империи стало делиться на три категории. Христиане, подданные Византии; варвары Южной и Восточной Европы, которых Царьград пытался приобщить к своей культуре; варвары Западной и Северной Европы, которых на путь истинный призвана наставлять Римская церковь. С образованием пентархии (власти пяти восточных патриархатов), возобновлением экспансии Персии, а затем с появлением очагов иноверческого монотеизма, Империя постепенно утрачивала всякий интерес к Риму и всей Западной Европе, погружавшимся во мрак невежества. Византии необходимо было укреплять свои границы, сохраниться в качестве исторического образования и оплота веры. Славянизация европейских племен, расселившихся на приграничных территориях, входила в состав ее внешней политики. И первым этапом этой политики было распространение одного языка: примитивного, но легко усваиваемого племенами. Вряд ли праславянский язык является искусственной конструкцией, вроде эсперанто. Скорее всего, ромеями было выбрано наречие одного из племен, входивших в состав недолговечного аварского государства (конец VI – начало VII вв.). Это племя осело на приграничных территориях Империи и со временем стало союзником.
В ходе бессчетных военных стычек ромеев с дикими племенами, туземцев брали в плен, «интернировали» в городки и деревеньки, население которых говорило на праславянском языке. Ромеи приобщали пленников к ремеслам, строительному мастерству. Пленники считали себя рабами. Ромеи уточняли: «Если уверуете в Троицу и примете Крещение, то станете рабами Божьими, как и мы». Пленники охотно крестились, получали свободу передвижения, выбора занятий и начинали понимать, что «раб» и «раб Божий» – это не одно и то же. Кто-то обзаводился семьями и оставался на новой родине, кто-то возвращался в свое племя; последние сразу же забывали о христианских проповедях, вновь припадали к идолам. Но память о городах Империи, царящих там нравах, о приобретенном языке, на котором приходилось общаться в годы плена или пребывания в качестве «раба Божьего» оставалась и передавалась в рассказах соплеменникам. Торговцы нехитрым товаром, способные объясниться на праславянском, допускались на некоторые приграничные рынки Империи; те, кто только лопотали на своем племенном языке, имели мало шансов пересечь границу и были вынуждены отдавать задешево товар перекупщикам.
Дружественно настроенных вождей ромеи вывозили в Царьград, чтобы наглядно продемонстрировать блеск и величие столицы мира. Некоторым оказывали почести и даже награждали их второстепенными придворными титулами. Вожди, их свита, при посредстве переводчиков, также приобщались к славянскому языку. И, что немаловажно, по возвращении в восточноевропейские леса или Балканские горы уже могли понимать друг друга в ходе обсуждения межплеменных союзов и соглашений. Крещеные вожди или купцы тоже охотно возвращались к язычеству; христианство, как новое мироотношение, не могло не вносить разброда в жизнь племени. Авторитет хранителей преданий старины – жрецов – был огромен. Но, тем не менее, связи племен с Империей росли и усложнялись, хотя и отличались непрочностью. Однако большинство язычников, побывавших в Империи, в качестве пленников, торговцев или гостей, испытывали трепет восхищения перед грандиозностью соседствующего государства.
Превращение варваров в устойчивых союзников, которые не жалят границы разбойными налетами, – дело кропотливое и требует выверенной политики. Ее суть можно выразить кратко: один язык (славянский) – один император – одна вера. Стремление вырастить из туземцев «Божьих людей», миролюбивых и послушных воле Империи, предполагало создание в Восточной Европе единого культурного пространства. Доктрина славянизации восточноевропейских племен, конечно же, сложилась не сразу, менялись приоритеты и методы. В триаде (язык-государственность-религия) все составляющие были важны, но и требовали определенной последовательности действий. По меньшей мере, сто лет шла шлифовка славянского языка, приемов его распространения, придания ему свойств саморазвивающегося явления. После распространения языка на определенной территории уже можно было регулировать процессы государственного строительства.
Болгарское царство явилось первым опытом и не вполне удачным. Доминирующее племя придерживалось полукочевых традиций, воспринимало туземные племена, укорененные на территории своего царства, как покоренные и стремилось отличаться от них. Болгары (или булгары) принадлежали к тюркской группе племен и довольно трудно поддавались славянизации. Между образованиями первого (Болгария) и второго (Хорватия) славянских государств – дистанция близкая к веку.
И, тем не менее, несмотря на экспансию персов и арабов, несмотря на внутренние ереси, изматывающие византийское общество, действия Империи полифоничны и целенаправленны. Многие туземные племена Южной и Восточной Европы становятся союзниками Византии, их воины охраняют границы в качестве наемников. С религией обстояло сложнее. Так, Болгарское царство только в середине IХ в. становится христианским.
Опыт непростых взаимоотношений ромеев с племенами, прокладывающими себе тернистый путь к созданию государств, позволяет в чертогах имперской власти сформировать образ идеального славянина: это - варвар, благоговеющий перед святынями христианства, величием императора и праведностью Константинопольского патриарха. Важнейшим инструментом в формировании этого образа является язык.
Славянский язык выступает одним из прочных обручей, охватывающих дикие племена в единое целое, и одновременно служит отличительным признаком от «прирожденного христианина» (ромея). Славянский язык -перекидной мостик, по которому туземец совершает переход из мглы невежества в пространство христианской культуры. Этот переход сопровождается многочисленными падениями, отступлениями, но иного пути просто нет. Туземец, знакомый со славянским языком, уже не дикарь, хотя путь до принятия христианских истин может быть еще долог.
Болгары-проводники славянского языка. Они являют собой живой пример мучительного преображения дикаря в добродетельного вассала Империи, в общество, привлечённое к средиземноморской цивилизации. Они охраняют миссионеров и сами становятся миссионерами. «Думайте как мы! говорите как мы! молитесь как мы! – И станете такими же, как мы!» – обращаются они к моравам, сербам,  хорватам и ляхам.
А между тем доктрина реализуется и на территории самой Империи. Ромеи в военных стычках все также пленяют воинов, их предводителей, но даруют им жизнь. Не всех обращают в рабство. Наиболее восприимчивых везут в Царьград, другие христианские города, обучают славянскому языку, показывают, как живут славянизированные племена, осевшие на землях Империи еще во времена аварского нашествия. Кого-то крестят. Многих затем отпускают на родину в качестве охранников для миссионеров.
Распространение славянского языка среди туземных племен идет несравнимо быстрее, нежели их христианизация. И на то имеются веские причины.
Единство языка облегчает товарообмен между племенами. Объединение племен происходит уже не только посредством грубой силы, но и посредством диалога. В ХIХ в. аристократы-европейцы преимущественно общались на французском. В VIII в. большинство вождей южных и восточноевропейских племен стало отдавать предпочтение славянскому языку. Им подражали дружинники, слуги, родственники. Империя всемерно поддерживала этот саморазвивающийся процесс. Что касается христианизации славянских племен, то здесь все обстояло гораздо сложнее. В VIII в. Империя сама переживала трудный иконоборческий период, который можно назвать, как неудачную попытку реформировать православие. К тому же образование государств через объединение племен неизбежно предполагало применение военной силы. Истребление же одних христиан другими, пусть новообращенными, порождало неразрешимую богословскую дилемму. Другое дело, когда племена уже были беспрекословно скреплены авторитетом одного лидера, провозгласившего себя князем (или королем), и когда обозначились границы государства. Тогда наступало время благоприятное для христианизации: сначала правителя и его близких, затем его дружинников, горожан и, наконец, сельских жителей. Зерна веры падали на почву, хорошо вспаханную предыдущими поколениями самоотверженных миссионеров и давали многообещающие всходы.
Создание в VIII в. устойчивых политических образований, которые можно назвать славянскими, – большой успех Империи. Вместо ватаги вождей появляется один правитель, с которым можно обстоятельно вести переговоры о мире и торговле, о союзнических обязательствах и дальнейшем развитии добрососедских отношений. Христианские миссионеры могут рассчитывать на определенную защиту, даже если в новообразованном государстве языческие традиции еще почитаются большинством населения. Миссионерскую деятельность, которая опиралась на расширение имперского влияния, можно сравнить с медленным проникновением света в сумрачные слои туземной жизни.
Необходимость создания письменности актуализируется после образования первых славянских государств (Болгария, Моравия, Хорватия) и начинает выступать обязательным условием распространения истинной веры. Не следует забывать, что сущность христианства окончательную редакцию получила на греческом языке. Чтобы перевести священные тексты на славянский, необходим был соответствующий инструмент.
 С этой задачей блестяще справились представители византийской элиты – свв. Кирилл и Мефодий. Инициатором и вдохновителем столь многотрудного процесса является патриарх Фотий. Вот три фигуры, положившие начало культуры славянства, в качестве неотъемлемой составляющей средиземноморской цивилизации.
Таким образом, доктрина приросла еще одним звеном; один язык – один император – одна вера – одна письменность. И уже открывались горизонты для создания всеславянского союза или всеславянского государства в качестве противовеса попыткам Рима возродить на руинах языческой империи новую империю. В 800 г. папа Римский Лев III самонадеянно короновал Карла Великого в качестве императора франков. Первое крупное западноевропейское государство просуществовало недолго. Но был создан прецедент. В христианском мире в течение нескольких десятилетий существовали две империи (ромейская и франкская), соответственно и два императора, наставляемые двумя первосвященниками (патриархом Константинопольским и папой Римским). Создание империи франков являлось политическим вызовом для ромеев, в котором содержался сакраментальный смысл. Западноевропейские варвары, приобщаясь к христианству, стремились быть частью Церкви, «собрания народа Божьего». Карл Великий в своей резиденции в Аахене не зря содержал огромный штат переписчиков канонических текстов, которые затем распространялись по территориям его империи. Вначале IX в. мощный натиск латинской церкви, испытали на себе славянизированные моравы и ляхи: будучи первоначально православными, они перешли в католицизм.
Ромеи, как предержатели многовекового христианского предания, как носители подлинной веры, и мысли не допускали об уравнивании себя с варварами. Что представлял собой в те годы Рим? Груду руин. А Аахен выглядел жалкой деревней по сравнению с любым крупным городом Византии. Стремление Карла построить в своей столице кафедральный собор – копию греческой базилики – только демонстрировало жажду равенства франков с ромеями. Франки видели в римской церкви, стоящей на костях апостола Петра, духовную опору своему государственному образованию.
Империя франков быстро распалась, но само ее возникновение произвело сильное впечатление на западноевропейских князей-правителей мини-государств. Ведь викарий Петра мог кого-то и другого, кроме Карла Великого, возвести в ранг императора и тем самым поставить вровень с императором византийским. А в том, что подобные варварские империи будут появляться вновь, в Константинополе уже не сомневались. И политическим противовесом таким образованиям должно было явиться всеславянское государство. Чтобы дистанцироваться от будущих «императоров», как из западноевропейских варваров, так и славян, в Константинополе возродили древний обряд миропомазания на власть. Суть обряда заключалась в том, что император византийский представляет собой не только светского правителя, а есть орудие и выразитель Божьей воли. В соответствии с переосмыслением роли императора, в Империи был разработан и свод законов «Епанагога», постулирующий слияние Церкви и Империи в единое церковно-государственное тело.
IХ в. является переломным для дальнейших судеб христианского мира. Рим начинает осознавать свое историческое призвание: быть не столь частью христианской Церкви, притом обособленной частью, не включенной в состав пентархии, а служить выразителем христианских истин (мир должен признать догмат о непогрешимости папы), и объединителем пестрой, разноязыкой Европы в единый политический организм.
Ромеи под влиянием многих политических процессов воспринимают христианство уже как свою национальную религию и видят свое призвание в сохранении священных догматов в их незамутненной чистоте. Они начинают видеть в других христианских народах потенциальных или явных еретиков. Так копты, населявшие часть Передней Азии и Северной Африки, уже давно впали в ересь монофизитства и, как своих освободителей от ига Империи, встречали мусульманских завоевателей. И латиняне все очевиднее становились для ромеев еретиками. В Константинополе не приветствовали стремление западноевропейских прелатов к дальнейшему насилию над человеческой природой. Чтобы продемонстрировать свою внеполовую сущность, латинские священники стали сбривать бороды и давали обет безбрачия: в таинствах Евхаристии стали пользоваться совершенно пресным хлебом, тем самым настаивая на дальнейшей аскетизации и умерщвлении плоти. В Европе появились и зачатки первых монашеских нищенствующих орденов.
В этих условиях ромеям просто не оставалось ничего иного, как всерьез заняться воспитанием народов, пребывающих на этнографическом этапе своего развития, и уберечь их от многочисленных заблуждений.
Опыт взращивания новых государств имеют многие империи. Испания является прародительницей десятков государств расположенных в Южной и Центральной Америке. Англия – зачинательницей стран еще и ныне входящих в состав Британского Содружества. Российский император Николай I «организовал» Румынское царство. Румынов, как особой народности, никогда и не существовало. Они появились по воле «Хозяина земли русской», как собрание православных народов, схожих по языку и традициям. Но румыны неожиданно захворали оголтелым национализмом вскоре же после своего возникновения из исторического небытия. Отношения матери-империи со своими «детками» всегда чреваты осложнениями и конфликтами. Византия не составляет исключения. Но межгосударственные напряжения и натяжения (даже с Болгарией) были все же эпизодичны и преходящи. А доктрина славянизации в ходе своей реализации сопровождалась и весьма долговременными сбоями и неустранимыми изъянами.
Так племена, населяющие территорию современной Румынии, активно не желали приобщаться к славянскому языку. Они ревниво оберегали свой язык, доставшийся им в наследство от Дакийского царства – колонии языческого Рима. Они идентифицировали себя с потомками римско-дакийской цивилизации и не желали сливаться с общей массой туземцев Восточной Европы.
Огромный ущерб делу славянизации нанесло вторжение мадьяр. Эти кочевники из южно-уральских степей железным клином расщепили не оформившуюся молодую конструкцию славянства. Мадьяры осели в срединном течении Дуная, возле оз. Балатон. Их вторжение показало военную слабость Империи. Славяне, примыкающие к границам Империи, сохранили свои тесные связи с материнской культурой. Славяне, отъединенные мадьярами от Византии, поневоле стали задумываться о самостоятельности своего исторического пути.
Но как бы там ни было, Империя настойчиво стремилась к контролю над Восточной Европой вплоть до Балтийского моря. Где-то туземцы принимали славянский язык, где-то нет, где-то крестились, а где упорствовали в язычестве: многие вновь отпадали от веры, замыкались, ускользали в леса. Порой целый род крестился и почитал Христа на протяжении ряда лет, а новое поколение возвращалось к идолам и кумирам. Многие туземцы носили славянские имена и некоторые были даже знакомы со славянской письменностью, но, тем не менее, совершали кровавые жертвоприношения и прогоняли епископов. Их славянство закреплялось всего лишь на бытовом уровне, но не шло вглубь, не получало христианского завершения. Повсеместно происходило извращение целей доктрины.
С середины VIII в. территория Византии невелика: Империя теряет земли на Юге и Востоке, но постепенно прирастает новыми государствами на Севере. Тем самым происходит смещение ее окраин на земли и народы, не отягощенными культурными традициями. Возможно, этот процесс следует расценивать как отступление православия перед натиском новых центров монотеизма. Но благотворное влияние этого отступления очевидно.
Гуманное отношение к пленным вождям, союзнические договоры о мире и торговле, расширение единого языкового пространства для туземцев, привитие у них чувства восхищения перед столицей мира и благоговения перед императором, создание условий для образования дружественных государств, крещение наиболее видных представителей правящей верхушки, внедрение письменности и распространение канонических текстов, укрепление веры в Спасителя, проявляющееся в стремлении новообращенных сооружать христианские храмы, обуздание инстинктов, отказ от многоженства – все это лишь некоторые ступени длинной лестницы, по которой ромеи вели за собой многочисленные племена. Удачи перемежались прискорбными всплесками стихийных сил, внешние угрозы зачастую преобладали над усилиями просвещенных поводырей.
Безусловно, христианизация являлась самым трудным рубежом, как для тех, кто вел, так и для тех, кого вели. В ходе крещения (окунания в воду) язычник как бы тонул, и вместе с ним умирал первородный человек со своими низкими страстями, но одновременно, благодаря молитве крестителя, воскресал для новой праведной жизни. При этом получал другое имя. Оставались в безвозвратном прошлом отец и мать, глава рода (щур), жрецы (волхвы). Но появлялись крестный отец и крестная мать, наставник (епископ), «братья и сестры». Вместо прежних кумиров уже следовало поклоняться образу Спасителя. Вместо привычных с детства ритуалов необходимо участвовать в литургии, сопереживать и молиться в качестве взволнованного свидетеля священного действа, каяться в своих прегрешениях, вольных или невольных.
В язычестве доминируют ужас перед стихиями и радость личных побед. В христианстве – тема вины, тяжесть которой прямо пропорциональна расстоянию, отделяющему грешника от милости Спасителя. Чем мужественнее и отважнее воин, тем труднее совершается этот переход, этот отрыв от родных корней. Женщины более пластичны и гибки. Их пленяет идея миролюбия и вечной принадлежности Царству небесному, перспектива сжатия различий между мужественностью и женственностью. Зачастую, именно они выступают в роли проводников и лоцманов. Еще у ап. Павла в послании к «Римлянам» можно обнаружить, как трудно обращались в христианство мужчины, занимавшие хоть какое-то положение в языческом обществе. Но зато в Фессалониках апостол обратил «из знатных женщин немало». Именно женщины-христианки нередко оказывали решающее влияние на нравственный переворот, происходящий в душах выдающихся мужей языческого мира. Такова св. Елена, мать равноапостольного Константина. И бл. Августин обращается ко Христу под воздействием самого близкого человека – матери-христианки. Велика роль в христианизации Грузии св. Нино, а Руси – св. Ольги. Огромное значение в установлении православной культуры и, в частности, в восстановлении иконопочитания в самой Византии играли жены императоров: Ирина-супруга имп. Льва IV, Феодора-супруга имп. Юстиниана. Никогда женщины не играли столь заметной роли в мире, как в период христианизации европейских и средиземноморских стран.
Христианство революционно в своей основе. Оно не воспринимает настоящее как суммирование опыта и ошибок предшествующих эпох, а отрицает содержание прошлого, как противоречащее догматам веры. Оно регламентирует жизнь человека с момента его рождения и до момента его погребения. О том, насколько переход из язычества к монотеизму труден, ярко иллюстрирует судьба самого имп. Константина. Он обратился к христианству еще в молодые годы в период борьбы за власть с политическим соперником Максентием. Но крестился только в зрелом возрасте, почувствовав приближение смерти. И с тех пор уже не облачался в царские одежды.
Дисциплинирующее воздействие христианства на славянские народы трудно переоценить. Но оно прорастало очень медленно, через надломы и трагизм семейных и родовых расколов. В сознании язычника христианские символы должны были затмить образы детства, суеверия и страхи, доставшиеся в наследство от предшествующих поколений. Да и церковники-наставники, являвшиеся, как правило, представителями другого народа, должны были превосходить своим нравственным авторитетом старейшин и жрецов.
Христианство иногда просто дробило и губило целый род или многоколенную семью. Одни молились распятию, другие поклонялись идолу. Одни придерживались своего диалекта, другие стремились говорить только по-славянски. Одни кланялись священнику, другие ощущали «завороженность сердца» лишь при появлении волхва. Одни отрекались от мира «лежащего во зле», в том числе от родных и близких. Другие презирали новообращенных, как изменников, коим чужды интересы семьи, рода, племени. Христианизация для подавляющего большинства туземцев носила поверхностный характер и представляла собой стремление дикарей сбросить с себя звериные шкуры, уйти от слепой игры случая, от колдовства и кровавых ритуалов под сень могущественного заступника – Церкви. Многие крестились под давлением необоримых обстоятельств, инспирированных Византией.
Но следующие за этим обрядом обязательства оказывались слишком
тяжелыми и порой просто нестерпимыми. Трещина мира буквально проходила через сердца туземцев, приобщившихся Святых Таинств. И поэтому, когда обстоятельства менялись, новообращенные христиане вновь охотно становились язычниками. Многие понимали те материальные преимущества, которые перед ними открывали знания славянского языка и письменности – в торговле, в найме для охраны границ Империи. Переходных форм на пути к христианизации и возвращению в язычество существовало множество. Мозаика этих форм отягощала и обрывала межплеменные скрепы, провоцировала создание новых отношений среди людей; то стыдящихся своей дикости, то не желающих быть христианами.
Те, кто сохранял приверженность родовым преданиям, оказывались для христиан в разряде варваров или «поганых» (paganus), причем подобное размежевание шло не только от Империи. Латинизирующаяся Европа также выказывала к язычникам, в лучшем случае, презрительно-пренебрежительное отношение. И западные славяне успели в этом многократно убедиться. Нельзя исключить и того, что германизация племен, расселившихся на территориях, прежде не входивших в состав владений античного Рима, являлась также этапом христианизации европейцев, но уже со стороны латинской церкви. И эта христианизация шла довольно успешно.  Однако, крайне низкий культурный уровень, грубые нравы, царящие среди молодых западноевропейских народов, вынуждали ромеев относить их всех скопом к варварам, невзирая на религиозную принадлежность. Со своей стороны «варвары-христиане», германские племена, всячески стремились заявить о себе в качестве новой исторической общности. Ощущая себя второсортной расой в христианском мире, они, в свою очередь, высокомерно держались перед славянами, в своей массе еще пребывающими в язычестве.
Христианство наступало как с Юга, так и с Запада. Добытчик уходил на многонедельную охоту, а, возвращаясь, нередко обнаруживал, что жена уже приняла крещение и его дети воспитываются в соответствии с наставлениями отца духовного. Или некто в ходе ссоры совершал тяжкий проступок, бежал от возмездия сородичей, страдал, скрывался, выходил к другому племени, припадал к ногам великодушного миссионера, искренне каялся в грехах, получал прощение и обретал веру в Спасителя.
Конечно, в человеке многое должно было отмереть, прежде чем он примет сердцем или уживется с мыслью, что щур и жрец, прежде придававшие смелости в охоте и битвах, мать и отец, многие другие люди, определявшие прежнюю жизнь, относятся к «поганым». Так что вера в Спасителя неизбежно разводила в разные стороны мужей и жен, братьев, отцов и детей.
Язычество сопротивлялось, восстанавливалось, терпело очередные неудачи, опять побеждало, прежде чем было вынуждено отступать в еще более глухие леса, откатываясь от границ Империи. Шаманы и жрецы (часто их называли волхвами) мало что могли противопоставить христианскому мироотношению в открытых спорах с миссионерами. За плечами последних – многовековая культура, убежденность в истинности своего пути, а также опыт организации общественного устройства. Волхвы разве что могли взывать к традициям, проверенным предыдущими поколениями сородичей, убеждать, что «свое» изначально лучше «чужого». Но «чужое» проявлялось и в хорошо обученной и вооруженной армии, и в величии константинопольских правителей, и в блеске городов Империи. Надежды волхвов на то, что миссионеры уйдут, как неприятное наваждение, с каждым годом и десятилетием только подтверждали свою несбыточность.
Люди бежали от христианизации на Север и Восток. Путь на Восток многим вынужденным переселенцам казался предпочтительнее. Карпатские горы служили естественной границей христианизированного мира – далее простирались дикая степь и не менее дикие леса. Эти перемещения с Юго-Запада на Северо-Восток не были организованными. Уходили целыми родами, группами, семьями или даже в одиночку – уходили в неизвестность. С Востока перемещения носили более дисциплинированный характер. Часть хорватского племени, видимо после внутреннего раскола, двинулась с Карпат поближе к границам Империи и осела на горах Балканских. Другая часть первоначально осталась на обжитых местах, а затем постепенно стала рассеиваться на землях северо-восточнее Карпат. Как уже упоминалось, «железным клином» проложили себе дорогу к Дунаю, мадьяры. Раскол произошел и у ляхов, часть которых под водительством Вятко совершила стремительный рейд по лесам восточноевропейской равнины и закрепилась в бассейне реки Вятки. Память о таких тысячекилометровых походах будет жить в легендах и сказаниях. «Песнь о Данко» М. Горького является одной них, обработанных профессиональным литератором.
Язычники бежали за Днепр, за Дон и Десну. Поселялись на речных островах или на холмах, труднодоступных для внезапных атак нежданных кочевников. Беглецы сохраняли приверженность преданиям старины, но многие уже несли на себе печать славянизации. Кто-то был крещен при рождении, но благодаря тщаниям старейшин вернулся к поклонению привычных идолов. Но общаться, как правило, предпочитали уже на славянском языке, потому что новообразованные общины состояли из осколков многих родов и племен.
Поток беженцев усилился с образованием славянских государств и крещением их правителей. Христианство становилось уже в ранге государственной религии и старалось «вымести» язычество из всех своих территорий. На протяжении полутора веков (середина IX – Х в.) Карпаты являлись рубежом, разделяющим восточных европейцев по религиозным убеждениям. На Западе от Карпат расселялись новообращенные христиане, живущие в новообразованных государствах. На Востоке от Карпат – расселялись беглецы от христианской проповеди. Парадокс иммиграции состоял в том, что пытаясь сохранить традиции и предания старины, беглецы были обречены на межплеменные смешения и определенную нивелировку своих обычаев и обрядов. Если бы каждый настаивал исключительно на своих обрядах, своем языке, своих идолах, то общение беглецов вряд ли было возможным. Несчастья и бедствия зачастую способны выступать мощной организующей силой. К тому же языческие кумиры вряд ли отличались большим разнообразием. Скорее всего, это были всего лишь вариации одних и тех же божеств, символизирующих стихии. Во всяком случае, особенности племенных божеств выглядели не столь существенными на фоне символов христианства. Сам вид распятого на кресте человека не мог не пугать простодушных людей, у которых даже кровавые жертвоприношения не превращались в мучительную казнь. Бежали болгары и моравы, хорваты и ляхи, богемцы и бужане, и на новых землях учились жить вместе.
Религиозный раскол в России (XVII в.) наглядно иллюстрирует мотивы и поступки «традиционалистов», проживавших в IХ в. в бассейнах рек Дуная, Вислы, Тисы. Но тот «языческий раскол» был гораздо масштабнее и драматичнее. Для многих людей земля буквально уходила из-под ног. Среди своих родных и близких, соседей и соратников они вдруг обнаруживали тех, кто убежденно начинал говорить о бренности жизни и мечтать о вознесении на небеса, хулить все устоявшееся, ценимое отцами и дедами. Их речи были оскорбительны и кощунственны для всех тех, кто почитал обычаи предков. Происходило нечто вроде массового перерождения. И люди бежали от этого «безумия», срывались с насиженных мест, подобно осенним листьям на ветру.
Те мигранты, которые, кроме своего родного, родового еще знали и славянский язык, а тем более и славянскую письменность, опять же оказывались в выигрышном положении; они могли совместно обсуждать общие угрозы, участвовать в принятии коллективных решений, которые затем доносили своим соплеменникам. Те «раскольники», которые упорно придерживались только своего языка, своих обрядов и богов, создавали небольшие хутора-поселения. Но хутора не могли успешно защищаться от нападений туземцев, которые вряд ли приветствовали появление незваных пришельцев.
Некоторые общины, безусловно, сохраняли моноплеменной состав (если раскол возглавил яркий лидер), и, осев на новом месте, переселенцы назывались «людьми» этого вождя (радимичи от Радима, вятичи от Вятко). Но основная часть славянских язычников создавала селения и общины на основе межплеменного смешения. Тех, кто жил на открытых пространствах, стали называть полянами, тех, кто обустраивался в лесах – древлянами, кто осел на берегах крупного оз. Ильмень – просто ильменскими славянами.
Убегая от христианизации, язычники на новых местах своего обитания сталкивались с многочисленными опасностями. И поэтому хутора и даже небольшие деревни были недолговечны. Люди поневоле стремились объединиться в крупные общины, которые, в свою очередь, огораживались от враждебного окружения. Если туземные обитатели «равнины» жили только в деревеньках или в кочевьях, то славяне – преимущественно в городках.
Новгород – старейший город Древней Руси – был действительно новым для его основателей, живших прежде в каком-то другом городе западнее Карпат. Он – предтеча Нового Амстердама и Нового Орлеана. Ростов - это растущий (молодой) город. В его названии – выражение надежды переселенцев, что жизнь на новом месте имеет будущность. Названия городов Киев, Переяславль в точности скопированы с названий городов, расположенных на берегах Дуная.
В Северной Америке до сих пор десятки городков носят названия Берлин или Варшава и нет необходимости долго мучиться предположениями, чем руководствовались иммигранты из Европы при выборе этих названий.
Приведем несколько выдержек из трудов историка С.Соловьева:
«Предания говорят о народных движениях с Запада навстречу кочевым ордам; на берегах Днепра и его притоков, на востоке и западе селятся племена земледельческие с характером европейским... Славянское племя не помнит о своем приходе из Азии, о вожде, который его вывел оттуда, но оно сохранило предание о своем первоначальном пребывании на берегах Дуная, о движении оттуда на Север и потом о вторичном движении на Север и Восток вследствие натиска какого-то сильного врага...»
И далее вышеупомянутый историк ссылается на мнение византийского императора Маврикия, который так характеризует славян:
«У них недоступные жилища в лесах, при реках, болотах и озерах; в домах они устраивают многие выходы на всякий случай; необходимые вещи скрывают под землей, не имея ничего лишнего снаружи, но живя как разбойники».
Эта яркая характеристика свидетельствует о том, что славянские язычники находились в постоянном напряжении, в ожидании появления миссионеров, охраняемых грозными воинами. Крещеные славяне уже не казались византийским императорам разбойниками. Но наиболее жестоко преследовались язычники со стороны своих же вождей, которые получали от Константинополя титул и принимали крещение; ведь вожди прекрасно знали повадки своих соплеменников. И поэтому только горная гряда зачастую выступала единственным надежным заслоном от этих преследований или, как выражается С.Соловьев, «натиска какого-то сильного врага».
Если бы колонизация Восточно-Европейской равнины осуществлялась мощными племенами, то обязательно слагались бы былины о легендарных вождях-завоевателях, а колонизаторы бы носили названия восточных дулебов или северных антов (как вестготы и остготы). А вместо этого происходило разрозненное отступление язычества от границ Империи, обрастающей вассальными христианизированными государствами. И одновременно шел процесс врастания славянского язычества в необъятные пространства «равнины», заселенные другими языческими племенами, противящимися этому проникновению. Это врастание происходило широким фронтом от Азовского  до Балтийского морей, причем передняя линия постоянно смещалась на Восток. Переселенцы ощущали себя на новых местах временными постояльцами, возводили примитивные жилища, легко снимались и двигались дальше. В новых городах со «старыми названиями» устанавливались стихийно-республиканские правила общежития. Правящий слой или какой-нибудь владетельный род отсутствовали. Решения принимались общим сходом (вече). Языческие обряды, ритуалы носили эклектичный или «собирательный» характер и тем самым отдалялись от традиций первоначальных племен. Правила общественного устроения и ритуалы находились в постоянной переделке; все формы общественной жизни отличались неустойчивостью.

Юрий Покровский

Русская Стратегия