Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/
В тысячелетних рубежах присутствует некая мистическая значительность, позволяющая многим негромким событиям, происходящим в те годы, со временем становиться ключевыми для последующих эпох.
Доктрина славянизации является важнейшим из достижений внешней политики Империи и к концу Х в. увенчивается своим последним успехом – крещением Руси. Но вскоре после этого события доктрина обнаруживает пределы своего «роста». Западные славянские государства (Моравия, Польша) окончательно признают приоритет викария Петра над константинопольским патриархом. Разгорается война между Империей и Болгарией – между двумя христианскими государствами, у которых всего один патриарх. Болгарский народ возмечтал о своем патриархе, а болгарские правители увидели себя восприемниками императоров.
Христианизация разрушала языческие родоплемнные отношения. Но и сам христианский мир не смог удержать своей целостности и понемногу дробился на составные части. Этот процесс на переломе тысячелетий перешел в активную стадию. Восприятие догматов христианской веры менялось под напором исторических сдвигов. Влияние культа Божественной премудрости (Софии) постепенно слабело, зато абсолютизировалась значимость сугубо мужской Святой Троицы.
Латинская церковь все очевиднее становилась самодостаточным образованием и все откровеннее выказывала претензии быть властным центром всего христианского мира. Множились отличия западноевропейской церкви от традиционной; эти отличия проступали в обличии священнослужителей, в некоторых подробностях проводимой литургии. Латинские богословы пытались дать новое толкование отношений между ипостасями Святой Троицы. И осеняли себя крестным знаменем латиняне уже несколько иначе, чем это делали в Византии. Рим и Константинополь – это города антиподы. Царьград – крупнейший мегаполис, застроенный величественными соборами и дворцами. Рим более похож на неприбранное кладбище. Люди там ютятся в жалких лачугах. Свободные от руин пространства заняты огородами. Но в земле «вечного города» покоятся останки ученика Христа, апостола Петра. Эти останки в глазах западных европейцев приобретают такое же сакральное значение, как Черный камень в аравийской пустыне для магометан. Нищий Рим, хранитель уникальной реликвии, – убог и поэтому более соответствовал образу святого места в представлениях большинства европейских князей и королей, нежели гигантский и богатый Царьград. Рим, как стяжатель духа, как место духовника для всех правителей, как собиратель всех европейских народов в «мистическое тело Христово», начинал приобретать определенные моральные преимущества перед «столицей мира». Дабы закрепить эти преимущества, латинские богословы даже выдвинули догмат о непогрешимости Папы, который должны были признать во всех патриархиях. Претензия Рима на верховенство во Вселенской Церкви опиралась на иррациональную сущность христианства. Захолустный городок, но с уникальной могилой, становился святым местом, главенствующим над всем христианским миром.
Если первые христианские правители западноевропейских государств мечтали о политической независимости от кесаря византийского, то в Х в. их мечты были уже нацелены на создание новой империи, обязательно Римской и, конечно же, священной. Европейцы жаждали перемен в своей судьбе. Перемены не могли не ставить под сомнение истины, выкристаллизовавшиеся под сенью Церкви в предыдущее тысячелетие. Но сомнения в истине – великий грех. Анафема в адрес новых еретиков, сплотившихся вокруг Рима, назревала с неотвратимой неизбежностью. Достаточно было уже малейшего повода, чтобы она обрушилась на головы заблудших.
Спор об опресноках – использовании в таинстве евхаристии совершенно пресного хлеба, в отличие от традиционно «живого» (с добавлением соли и закваски), – приобретает принципиальное значение. Анафема звучит. Церкви разделяются на два враждебных лагеря из-за, казалось бы, незначительного различия в обряде. Но причины для разделения отнюдь не пустяковые. Вот как характеризует схизму О.Шпенглер:
«Только великое разделение церквей раскрывает существование молодой западной души наряду с дряхлеющей восточной».
Проницательный немецкий философ именно первые годы II тысячелетия считает датой рождения фаустовского типа человека. Вот что он пишет по этому поводу:
«Не христианство преобразовало фаустовского человека, а он преобразовал христианство. Воля к власти также и в области нравственного, стремление придать своей морали всеобщее значение, принудят человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить – все это наше собственное достояние».
А вот как оценивает схизму выходец из семьи православного священника (по деду), сын уже цитировавшегося историка, русский философ-мистик В. Соловьев.
«Католичество первое решительно внесло начало прогресса в церковную жизнь, признав, что задача этой жизни не исчерпывается охранением данных основ Церкви, но обнимает и ее внешние действия на мир для созидания в нем христианской культуры».
Западная Европа на переломе тысячелетий не желала более мириться с ролью периферии христианского мира и стремилась стать самостоятельным культурно-историческим организмом, реально претендующим на важную, если не исключительную роль, в дальнейшей истории средиземноморской цивилизации. Но тяжелый недуг Рима, уходящий корнями в те века, когда детски юная христианская Церковь подвергалась жестоким насилиям, требовал от прелатов нечто большего, чем наставническая роль для европейских народов. Понтифики лелеют надежды уже быть правителями правителей. Вера, вырастающая из предпочтений духовного над материальным, из жертвенного служения оборачивается стремлением к всемирному политическому господству, тяжбой одной власти (церковной) с другой властью (принадлежащей королям).
Схизма 1054 г. делит христиан на католиков (т. е. собранных воедино викарием Петра) и ортодоксов. Последние придерживаются правильного Слова, незамутненной ясности Учения. Приверженность правильному Слову и есть православие – мироотношение, проверенное опытом предыдущих десяти веков. Но за схизмой для Империи следует новый удар. Европейцы готовятся к тому, чтобы отвоевать у арабов Святую Землю а вместе с ней и Гроб Господень. Ведь Царьград не сумел сохранить в неприкосновенности святыни христианского мира. Таким образом, главная реликвия Рима приобретает уже провиденциальное значение: мощи Петра буквально вопиют об исправлении чудовищной исторической ошибки, допущенной Константинополем, о необходимости отвоевать у магометан Иерусалим. Рыцари со всех европейских стран начинают готовиться в боевой (крестовый) поход. На ромеев они уже не рассчитывают. Византия вступает в эпоху своего упадка. Впереди у нее много поражений.
И все же доктрину славянизации следует отнести к выдающимся достижениям внешней политики, когда-либо проводимой отдельным государством. На протяжении 3–4 веков происходило сравнительно мирное вовлечение восточноевропейских язычников, пребывавших в первобытном состоянии, в пространство христианской культуры. Под влиянием Империи смягчались нравы в племенах, шло распространение единого языка, прививались государственные институты. Утверждалась Церковь. Причем рост числа епархий, союзных политических образований происходил не через завоевания, а мирным путем – в основном методами искусной дипломатии. Эти методы принципиально отличались от последующей христианизации германскими императорами прибалтийских племен. Огнем и мечом обращали в новую веру индейцев Южной Америки испанские конкистадоры. При заселении североамериканских земель европейские мигранты попросту истребили все местное население, а остатки загнали в резервации. История Византии состоит не из завоевательных походов, а из миссии Слова. Империю раздирали ереси и случались прискорбные массовые казни еретиков. Но она единственная обладала даром преображать дикарей в людей, искренне стремившихся жить в соответствии с Нагорной проповедью. Целенаправленно реализуя доктрину славянизации, Империя подарила тем самым будущность многим племенам и народам. Эта будущность не всегда и не для всех окажется безоблачной. Но ведь и христианство-это учение о целительности страдания, а не о том, как быть счастливым.
Возникновение Руси явилось нечаянным результатом славянизации восточноевропейских племен. Слегка «опаленные» христианством, славянские язычники расселились на востоке от Карпат по берегам озер и рек. Они не успели сплотиться и выработать формы общественного устройства, признали над собой власть хазар, а затем варягов. Крещение Киевской Руси – лебединая песня Византии. Двуглавая птица византийская, наблюдая вокруг себя раздор и смятение, внезапно увидела на северо-восточных границах Империи новые горизонты, еще слабо обжитую территорию, которая со временем станет пригодной для царственного гнездилища.
К моменту схизмы различия между язычеством и христианством в Киевской Руси выглядели неизмеримо актуальнее, нежели политико-теологические размежевания, возникшие между Константинополем и Римом. Но сам факт раскола, конечно же, порождал определенную растерянность у крещенных русичей. Ведь у язычников появлялся новый довод в пользу того, что христианство далеко не совершенно. Можно сказать еще определеннее. Древняя Русь (Червонная, Белая, Киевская) вошла под сень Церкви в то время, когда сама Церковь вошла в период смуты. Эта смута в христианском мире, сопровождающаяся войнами между христианскими народами, кровопролитными крестовыми походами, анафемами, закончится разграблением Константинополя крестоносцами. Тогда уже и «молчаливому большинству» станет понятно, кто же они – «сильные мира сего». Но в середине ХI в. признаки смуты только множились и вряд ли представляли в своей совокупности цельную картину для народов православных.
После отлучения Михаилом Керуларием латинян от Церкви и киевские княжны, будучи выданными замуж за западноевропейских королей, оказались в стане еретиков-пособников лукавого. Что может быть ужаснее для христианина, чем анафема – отказ Церкви далее печься о спасении души «раба Божьего»? Человек утрачивает свою земную будущность, теряет христиан-родителей, остается без проблеска надежды на прощение (просто уже некому прощать). Он отпадает от Тела Христова, как больной волос или ноготь, и принадлежит только тлену. Не исключено, что именно эти переживания досрочно свели в могилу одного из лучших киевских князей, Ярослава Мудрого – просвещенного правителя и любящего отца. Его смерть приходится на год схизмы.
Христианизация Древней Руси не могла не сказаться на взаимоотношениях витязей со своими соплеменниками из Скандинавии. Последние продолжали оставаться в своем большинстве язычниками. Князь Владимир в их глазах – уже не «подлинный викинг», а продукт смешения, христианин, предопределивший и для своих потомков христианский путь – т.е. политическую и духовную зависимость от Империи. Русская земля становится одной из епархий константинопольского патриархата. Киевский князь признает себя вассалом императора. Документы пишутся на кириллице. Скандинавский язык (или языки) все реже звучат в новгородских палатах и киевских хоромах. Детей из знатных семей насильно разлучают с родителями и содержат в интернатах, где болгарские и византийские миссионеры прививают им основы нового миропонимания.
Вряд ли все витязи были довольны складывающей ситуацией. Каждый из них должен был пройти горнило дилемм и коллизий, возникающих для любого язычника, стоящего на пороге воцерковления. Трансформация варягов в витязей, славянизация, крещение, приобщение к письменности – все это этапы отторжения или хотя бы отдаления потомков Рюриковичей «со товарищи» от своей прародины и своих соплеменников. Они считали себя завоевателями и покорителями, а сами не заметили того, как их завоевала и покорила некая незримая, но могущественная сила. Сама Русская земля со своими ритмами и необъятными просторами уже безраздельно владела их сердцами и душами. Ярослав Мудрый, инициируя создание «Русской правды», тем самым юридически закреплял свой статус русского князя. Уже не предания седой старины или сохранившиеся кровные узы с насельниками фьюордов, а эта земля, на которой он родился и вырос, всецело определяла его значение как исторической личности. Он уже являлся русским князем по происхождению, по духу, по призванию. Но много ли было христиан на Руси к моменту его безвременной кончины?
Общеизвестно, крещение Руси состояло в том, что кн. Владимир, по возвращении из успешного похода в Крым, и уже в качестве родственника византийских императоров, жарким летним днем загнал несколько сотен киевлян в небольшую речку Почаину – приток Днепра, а своих дружинников заставил сбросить идолов. Но это событие всего лишь означает, что в конце Х в. христианизация на Руси получила поддержку в лице киевского князя.
До 988 г. христиане на Руси находились в сложном положении. Об этом свидетельствуют летописи. Так в 983г. согласно выпавшему жребию сын одного из витязей должен был быть принесен в жертву языческому богу: отец воспротивился этому решению жрецов, объявив, что он и его сын – христиане. Оба они укрылись в своем доме, который язычники взяли приступом. Оба были убиты в схватке.
В Новгороде крещение вызвало настолько сильное волнение, что закончилось кровопролитным сражением. Воспользуемся еще раз высказыванием Соловьева-историка.
«Некоторые ожесточенные приверженцы старой веры, слыша строгий приказ Владимира, бежали в степь и леса...»
Язычество славянское и скандинавское сопротивлялось всем действиям и решениям святителей земли Русской. Города, особенно крупные, перестали быть для них надежными пристанищами. Степь просматривалась кочевниками, мечтающими о добыче для рабовладельческих рынков. В лесах таились туземцы, возбужденные продолжающейся колонизацией их земель. Снова беглецами изыскивались речные и озерные острова, холмистые возвышения – но в местах уже удаленных от больших городов. Северо-Восток, заросший дремучими лесами и рассеченный полноводными реками, карпатские горы и уединенные долины виделись язычникам последним прибежищем – и они бежали туда, в основном за Оку, за Ладогу, поближе к холодным морям. Но их положение было незавидным и даже трагичным. Небольшие поселения легко уязвимы туземцами. Городки, постепенно разрастаясь, неизбежно обнаруживали свое существование, и христианские миссионеры направлялись туда. Встречаясь с сопротивлением горожан, миссионеры обращались за помощью к киевскому князю, и тот высылает дружину... Воины низвергают идолы, загоняют людей в реку (или озеро), епископ произносит молитву. А на месте разоренных капищ новообращенные христиане под бдительным присмотром княжеских слуг начинают возводить церковь. Через какое-то время церковь ломают или сжигают, священника убивают или изгоняют. Снова приходит дружина, ищут подстрекателей, сурово наказывают зачинщиков, церковь восстанавливают. Чуть ли не каждый язычник оказывался на распутье: или погибнуть в лесу от рук туземцев или поменять своих старых богов на новых (Божественную Троицу) и жить в городе.
По смерти Ярослава Мудрого бушующая в христианском мире смута, на Руси проявляется в возрождении «права сильного». Нагорная проповедь уже не является неодолимым препятствием для братоубийственных распрей. Междоусобица также активизирует миграцию с юго-запада на северо-восток. Но теперь бегут не только язычники, но и христиане. Распри среди князей ослабляют обороноспособность городов. Кочевники смелеют. Их яростные набеги стирают поселения с лица земли со стремительностью полета птицы.
Верховья Оки и Волги просто обречены сначала на славянизацию, а затем на христианизацию. Вслед за язычниками-славянами, идут бесстрашные миссионеры, затем христиане, страдающие от междоусобных распрей и набегов кочевников. Вслед за беженцами появляется уже совсем иная категория людей – отшельники, лишенные из-за экспансии ислама знаменитых «пустыней» в Передней Азии и Северной Африки.
Киев, расположенный на стыке двух зон «лес-степь», страдал от набегов кочевников со времени своего основания. Но борьба за киевский престол явно не шла на пользу городу. Некоторые претенденты на власть уже в союзе с кочевниками шли на Киев, чтобы взять его приступом. Легкой добычей в его окрестностях становились и монахи из монастырей. В те времена даже знаменитый Киево-Печерский монастырь неоднократно подвергался разграблениям.
Среди «божьих людей», бредущих на северо-восток в одних рубищах и с посохом в руках, не обязательно были только славяне. В самой Империи и на ее бывших землях шел мощный откат подвижников веры с крайнего юга (Египет, Аравия) на крайний север. К русской Фиваиде устремляли свои горящие взоры молитвенники и постники. Зарастали бурьяном разрушенные и оскверненные храмы и монастыри в Ливане и Сирии, а также на островах Средиземного моря. Но возникали новые светильники веры – в муромских лесах. Осеняя себя крестным знамением, подвижники веры шли навстречу неисчислимым опасностям, холоду и голоду - не витязи и ромеи, не каппадокийцы и не славяне, а православные, отрекшиеся от «мира во зле» и целиком вверившие свою судьбу воле Спасителя. Многие их них, не заботящиеся о хлебе насущном и элементарных предосторожностях, погибали: от встреч с дикими зверями и не менее свирепыми туземцами, от роковых случайностей и неизбежных хворей, от невзгод, обусловленных суровым климатом. Но, тем не менее, «маяки веры» все чаще возжигались в треугольнике между Окой и Волгой. Отдельные выдающиеся натуры, благодаря жесточайшей самодисциплине, выживали в труднейших условиях, создавали «пустынь» или «скит», к которым тянулись уже другие люди, менее самостоятельные, но работящие и преклоняющиеся перед основателем «божьей обители».
Превратить свою жизнь в подвиг жертвенного служения, фактически безымянного (ничего мы не знаем о тех, кто первыми водружал символы веры на холмах и островах Ярославщины, Владимирщины, Вологодчины), с позиций современных целеполаганий, – более чем абсурдное стремление. То сущностное, во имя чего некогда наиболее достойные представители православного мира были готовы умереть, – со временем истаивает, исчезает. И последующие поколения, всматриваясь в деяния своих предков, зачастую вынуждены лишь недоуменно пожимать плечами и спрашивать у мерзости запустения: зачем страдали?
Утрата Империей многих христианских святынь, усиление военной и политической мощи магометан и католиков-раскольников сказывались и на возрастании жестоковыйных ожиданий наступления Судного дня. Продвижение страстотерпцев на северо-восток, к последней черте, за которой практически невозможно физическое выживание, помечено эсхатологическими предчувствиями. Каждый день эти люди молились так, точно завтрашнего уже не будет. С такой же страстностью выговариваются герои романов Достоевского. Как будто этот день для них – последний.
Расселение православных на северо-востоке опять же носит очаговый характер. Обыватели идут вслед за истово-неистовыми подвижниками, оседают в полузаброшенных крепостях, построенных еще во времена первоначального продвижения варягов на юг, теснят туземцев с древних капищ, обустраивают новые города, расширяют пространство, свободное от леса. Владимир на Клязьме, Кострома, Суздаль, Рязань... множится число новых поселений, к ним примыкают монастыри. Или, наоборот, города возникают вокруг монастыря. Обыватели верят, что монахи вымолят у сил небесных защиту для всех жителей от вылазок туземцев, пожаров, мора и прочих напастей. Переселенцы крайне нуждаются в защите. Кругом лес, населенный не только туземцами, но и нечистой силой – персонажами многочисленных языческих мифов и верований (лешими, русалками и т.д.). И климат в этих местах более суровый, и земля менее плодородна, нежели в окрестностях Киева и Чернигова.
Итак, православные, закрепившись в междуречье Оки и Волги, живут в городках и близлежащих деревеньках, в монастырях и скитах; туземцы – в непролазных чащобах и упорно поклоняются истуканам. Как показывают археологические раскопки на юге Нижегородской области, мордва и черемисы еще в ХIII в. прибегали к человеческим жертвоприношениям. Язычники-славяне поневоле стекаются к окрестностям поселений, основанных еще до крещения Руси; к Ростову, Новгороду, Мурому, Пскову. Скандинавы-язычники или славянизировались или вернулись к родным фьордам и островам.
Отношение славян к лесу настороженное (там бесчисленные опасности), небрежное (сколько не руби деревьев, леса не уменьшишь). Лес – родная стихия для туземцев, как степь для кочевников, как море – для варягов. Лес для православного – это неизбежные тяготы и лишения. Для «поганых» рощи и камни – священны. Сердца православные тоскливо сжимаются среди вековых елей, которые и в ясный полдень хранят предвечерний сумрак. Туземцы ютятся в землянках и норах, охотятся, питаются грибами и ягодами, собирают дикий мед. Они – в родной стихии. Православные же методом проб и ошибок вынуждены постигать съедобность многих даров леса. А отправляясь на охоту, зачастую оказываются в хитроумных рукодельных западнях и бесславно заканчивают свой земной путь. .
Если в Киеве и сопредельных городах еще сравнительно выпукло были проявлены различия между правителями (скандинавы, постепенно подзабывающие о своем родстве), духовниками (выходцы с Балкан и Передней Азии), посадскими (славяне), то в ходе продвижения православных на северо-восток, этнические свойства перемешиваются и сглаживаются. К православным добавляются крещенные туземцы, пленные кочевники, беглые рабы-язычники без рода-племени. В одном монастыре, как и в одном городке бок о бок могут проживать бывшие киевляне, галичане, болгары, ромеи, ливанцы, угро-финны, касоги, половцы. Все они – православные.
Переезд киевского князя в «заокскую глухомань» имеет большое символическое значение. Стремление Андрея Боголюбского избавить Русскую землю от междоусобиц, преобразовать власть на принципах строгого единоначалия вполне понятно с управленческой точки зрения. Но он выбирает местом своей резиденции не крупнейшие и древнейшие северо-восточные города (Ростов или Новгород), давно обустроенные и многолюдные, а небольшой городок на маленькой речке. Однако сам факт упорного пребывания вел. князя в далеком и лесном Владимире на Клязьме еще не превращает этот городок в столицу. Стольным Владимир станет многим позже, лишь после переезда туда киевского митрополита - главы епархии. Но в XII в. городок на Клязьме уже явно претендует на повышение своего статуса – для этого на крутом холме и начинает возводиться величественный кафедральный собор.
Действия Андрея Боголюбского во многом копируют поступки и решения равноапостольного Константина. Император перенес столицу Империи из языческого в своем основании Рима в небольшой Византос. Некоторое время спустя Византос превратился в крупнейший город всего средиземноморья, стал носить имя первого христианского императора и был украшен Софийским собором.
Киев в глазах великого князя закоснел в междоусобных распрях. Гибель отца, Юрия Долгорукого, отравленного в стольном городе, только укрепляли Боголюбского в этом мнении. Если новая столица Империи стала носить имя императора, чьи деяния приравнены к апостольским, то и новая столица будет носить имя крестителя Руси – св. Владимира. Этот шаг символизировал стремление князя отдалиться от мира, погрязшего в распрях и смутах, и одновременно четко указывал на приверженность правителя земли Русской православию, Империи, как хранительнице веры в ее незамутненной чистоте. Кн. Андрей был храбрым воином и опытным полководцем. Список одержанных им побед свидетельствует о том, что он находится в первом ряду достойнейших древнерусских воителей, который начинается со Святослава и завершается Александром Невским. Но прозвище князя – Боголюбский свидетельствует о том, что превыше всего он ставил интересы Церкви, как Тела Христова. Политика, кроваво-соленый опыт управления молодой страной мало чего стоят, не подкрепленные нравственными началами христолюбия и сострадания к человеку, в образе которого воплотился сам Бог. О многом говорит имя князя. Оно не скандинавское и не славянское, а апостольское. Трагическая гибель князя также глубоко символична. В заговоре против него участвуют родственники казненного им мятежника Кучковича, православные, втайне почитающие языческие божества, бывшие рабы жидовского происхождения, латиняне – пестрая разноплеменная толпа, которая не понимала и ненавидела реформатора.
С эпохи его правления начинается деление Русской земли. Киевская Русь, пронизанная языческими преданиями и традициями, распадается на несколько частей. У каждой – трудная и драматичная судьба. Но Северо-Восточной Руси уготовлена участь святой земли. Участь эту предопределяет мученическая смерть Андрея Боголюбского.
Юрий Покровский
Русская Стратегия |
