Виктор Правдюк, легенда Ленинградского телевидения, петербургский кинодокументалист, автор ряда документальных исторических лент, среди которых самый масштабный фильм о Второй мировой войне – 96-серийная «Вторая мировая. День за днём». Готовясь к интервью с Виктором Сергеевичем, мне хотелось побеседовать с ним обо всём: и о его работе на телевидении, и о снятых кинофильмах, об образовании, написанных книгах… Но уместить всё это в журнальном интервью оказалось очень сложно.
Мне уже скоро 80 лет. Я не подвожу итоги – ещё рано. Конечно, как и у любого человека, в жизни были периоды, наполненные событиями, и те, которые можно считать достаточно пустыми.
Виктор Сергеевич, Вы где родились?
Душа моя – жилица двух миров, как говорил Тютчев. Двух миров и двух городов – Севастополя и Санкт-Петербурга. Я родился в войну в Севастополе, но был эвакуирован с мамой и бабушкой на Кавказское побережье. Как только город был освобождён (это произошло 9 мая 1944 года), две отчаянные патриотки Севастополя, бабушка и мама, несмотря на то, что туда ещё никого не пускали, на попутных поездах отправились из Южной Осетии домой.
Обстановка в городе была сложной из-за огромного количества внезапно взрывающихся мин, люди продолжали гибнуть. В Севастополе присутствовала атмосфера безотцовщины. Мало кто из мужчин вернулся с войны, да и после её окончания арестовывали достаточно интенсивно, потому что многие из состава Приморской армии успели побывать в плену. Так же поступили и с моим дядей Василием Степановичем Ястремским. Он был командиром партизанского отряда – они до прихода Красной армии освободил Ялту и Алушту. Поэтому город специфический: мало отцов и много матерей, которые работали иногда до изнеможения. И наблюдение за всеми этими процессами, я думаю, оказало на меня очень большое влияние.
Например, я до сих пор не люблю новую одежду. Не люблю, потому что моя мама и бабушка очень хорошо шили, и они могли из любой дерюги сделать кофточку, даже элегантный костюм, брюки… Но появляться в этой новой одежде в послевоенные годы было как-то неприлично, потому что ты понимал,что остальные дети (те, с кем бегаешь, играешь в футбол, рвешь абрикосы у полковника Старушкина) не могут так одеваться, у них ничего нового нет. И тогда, получив курточку от бабушки,я шёл поздно вечером в темноте поваляться, чтобы она была в пыли, в пятнах, чтобы её помять как следует, и утром она не казалась бы новой. Так как других это не то, что оскорбляет, но каким-то образом задевает. И это чувство во мне до сих пор присутствует.
Вообще севастопольская закалка многое дала: я стал делить людей на тех, кто родился до войны и после войны. Даже когда я поступил в питерский университет. Мы, между прочим, избегали слово «Ленинград» и говорили вместо него «Питер», потому что «Петербург» – это как-то не по-советски. А «Питер» получалось вроде рабочее слово от Петра, оно спокойно воспринималось в студенческом сообществе.
В период учёбы я не понимал разницы между некоторыми преподавателями, что Жирмунский, Берков, Наумов, Пропп… выдающиеся. Но я мог выдающимися назвать и поздние имена, например, Макогоненко, Иезуитова. Но вопрос состоял в том, что они очень существенно отличались друг от друга манерой общения, манерой преподавания. Я только где-то на втором курсе стал понимать, что одни – это преподаватели Императорского университета, ещё до 1917 года, а другие – уже после.
Те, что до 1917г., своеобразно обращались к студенту. У них лексика была совершенно другая, несравнимая. Уже позже я осознал, как мне повезло учиться у таких профессоров – тех императорских времён.
А потом уже их заполнила «красная» профессура, потому что между ними поколения не оказалось. Это очень странное явление – отсутствие поколения, оно вообще существенное для сегодняшней России.
Сегодняшнее образование Вы как оцениваете?
Отрицательно оцениваю. Сейчас почему наше общество имени Императора Александра III, в котором я состою, борется против существующей системы образования? Потому что главное в образовании – это когда ученик глядит в глаза учителю. И наоборот. А когда просто цифровидность, теряется самое главное, теряется общение. Получается, что этого самого плодотворного образования, общения, становится все меньше и меньше.
Кроме того, в образовании исчезает национальная линия. Ведь Трамп не семи пядей во лбу, но он сейчас сказал важную мысль для всего мира, что эти беспорядки в Америке оттого, что система образования стала кривой, совершенно исчезла национальная составляющая. Национальная составляющая – это не подавляющая в образовании, а дающая опоры и основы. Это те колонны, на которых, в общем-то, можно стоять. В России – это русская литература, русский язык и русская история. Это и есть основа. Цифровидность, удалёнка всё это полностью игнорируют.
В образовании мы уже дошли до того, что говорим:” Молодой человек не способен прочесть «Войну и мир», ведь это не только большое умственное, но и физическое напряжение”. Зато молодёжь может нажимать кнопки на телефоне или пальцем водить по нему. Ведь это же кошмар. Сейчас несколько месяцев школьники, студенты не посещали учебные заведения. Возникает вопрос: зачем на удалёнке учить всем предметам? Дайте им в это время хотя бы три книги, и пусть они их прочтут. А потом с ними разговаривайте. И от этого гораздо больше толку, потому что это и будет их общение с ВЕЛИКИМ. И школьники эти, студенты потом станут благодарить, что они читали, скажем, Бунина, Пушкина, Толстого или Достоевского с Чеховым.
Виктор Сергеевич, Вы преподавали в университете, почему ушли?
Потому что большинство студентов хотят только получить диплом. Однажды я спросил их: «Вы хотите знать или получить диплом?». Часть ответили «Получить диплом». Я им сразу поставил оценки. А те, кто хотели – учились. Они общались, и я им давал книги, которые,как я считаю, для профессии режиссёра и сценариста надо обязательно читать.
И мы с ними сидели уже в малом кругу и обсуждали эти книги и эти идеи, мысли и образы. Это совсем другое. Я не хочу сказать, что я лучше других, но просто сейчас с этим надо бороться. Надо бороться с этим уродливым образованием в детском саду, в школе и при получении высшего образования. Нужно сохранять ту нормальную систему, которая была во времена СССР, хотя у Советского Союза очень много грехов. Безусловно, он был мертворожденным государством, поэтому и умер в 70 лет. Это нелепо, обычно государства живут 500 – 1 500 лет. Это как бы младенец родился без шансов на жизнь. Какое-то время его поддерживали искусственно, но сил поддерживать уже не стало.
В этом смысле система образования за 70 лет всё-таки постепенно возвращалась к той, какой была до революции. Нормальное образование, которое, хотите или нет, всё-таки за 500-700 лет общего российского образования впитало этот опыт. И наибольшие усилия были сделаны при Александре III, это известно: каждый год по 7-10 тысяч школ открывалось в России; к 1922 году все должны были иметь среднее образование. И когда появилась плеяда крестьянских поэтов, это было подтверждение того, что образование на верном пути. Потому что время, когда рождался один Никитин, один Кольцов, прошло. За Есениным было ещё 20 так называемых крестьянских поэтов. По большому счёту они не являлись крестьянскими поэтами, так как у них имелись образование и талант. А то, что их было уже столько, говорило о том, что крестьянин, как сословный человек Российской империи уже начинает производить культуру, а не только её потреблять. Ибо Есенин, Клюев, Клычков – великие поэты, не говоря уже о Корнилове, Васильеве, Орешине, Карпове…, которых всех истребила советская власть к 1937 году. Не знаю почему, но они, во главе с Горьким, боялись, что крестьянские поэты талантливее пролетарских.
Так что эту систему образования не надо менять, не надо выдумывать. Она была, надо к ней возвращаться. И Александр III внёс в неё совершенно очевидные коррективы, когда сказал: «Не нужно столько филологов. Мы строим железные дороги». Тогда по 600-700 километров магистралей в год появлялось по всей России. Сейчас мы 60 километров строили в обход Украины три года. Вот вам разница.
Александр III говорил: «Мне нужны, в том числе, инженеры». Появились реальные технические училища в станицах, больших сёлах, в городах. И люди талантливые после этих училищ шли в технические вузы. Железнодорожный инженер в конце XIX века был так же уникален, как космонавт. Понимаете, к этому надо возвращаться, к тому, что наша система образования, как пишет Игорь Иванович Сикорский, выдающаяся, величайшая. Сикорский – это авиаконструктор, к сожалению, он в основном работал в Америке. На его вертолётах до сих пор президенты и американцы летают. Великий человек, он прекрасно понимал, что система образования в России была уникальная и ей необходимо следовать.
Меня поражает другое: почему родители не возражают против этой дурости, которая сейчас творится в школах и вузах? Смешно, когда метеорологический институт готовит филологов, а ведущих телевизионных журналистов, юристов готовят чуть ли не все вузы.
А посмотрите, кто преподает? Это должны быть люди, которые чего-то достигли в своей профессии. А если не достигли, как же они могут учить, когда сами ничему не научились? Особенно в творческих профессиях, и это совершенно очевидно.
Например, выгнали человека с телевидения, смотришь, он идёт преподавать на факультет журналистики. Но помилуйте, его же выгнали не случайно, из-за профнепригодности. То же самое, погнали из газеты, смотришь, через пять лет он – доктор наук. А он и писать-то не умеет, потому что занимается теорией журналистики. Ну не безумие ли это? В журналистике не может быть теории. Заставьте для начала человека написать заметку о том, как сосулька упала кому-то на голову. Можно даже толковую корову научить такой элементарной журналистике, но чтобы идти дальше, конечно, нужно небольшое поглаживание бока.
Система преподавания тоже требует серьезнейших изменений: возвращения к тому, что было, когда учитель – это Бог, человек, который получает нормальную зарплату, может содержать свою семью. А представьте, он свою семью содержать не может, а учит других. Вынужден. Ну как же так может быть? Учитель и врач – это ещё в древнем Египте понимали – это профессии, на которых держится государство. И будет ли государство 1 000 лет существовать или 70, зависит от того, в каком положении находится учитель и врач.
Как Вы попали на телевидение?
На телевидение я попал ещё студентом. Была такая молодежная редакция «Горизонт», она появилась, если не ошибаюсь, в 1967 году. Меня туда привел достаточно известный сейчас журналист и писатель Юрий Михайлович Рост. И я начал писать тексты для цикла передач «Слово солдата», о погибших поэтах. Через некоторое время меня взяли в качестве ведущего редактора этой передачи.
С тех пор я проработал около 50 лет на телевидении в разных должностях, переходя с Ленинградского телевидения на Российское или с Российского на Ленинградское. Это уже неважно, потому что это была реорганизация одной и той же организации.
Раньше или сейчас сложнее работать?
Тогда работать было гораздо труднее, но профессионально это было интереснее, потому что сейчас существует масса возможностей для монтажа. А тогда, представьте, у меня идёт часовая программа «Горизонт» из Питера прямо на «Первый канал». Я веду эту программу – в одной руке микрофон, а в другой хронометраж, часы, секундомер. И я смотрю: вот этот человек должен был проговорить 1 минуту 50 секунд, время истекло, а он говорит уже 2 секунды лишние, и я не могу его немедленно вырубить из эфира. Мы начинаем думать, где эти секунды лишние убрать – кому меньше говорить.
А если не получалось убрать и программа оказывалась чуть больше по времени?
Нет премии, тебя ругают на всех коридорах телевидения.
Поэтому очень важна была профессия ассистента режиссёра на эфире, такие специалисты ценились. Сейчас этого нет, несуществующие профессии – администратор, ассистент режиссёра, потому что всё выдаёт электроника. Хотя я не говорю, что сейчас хуже, лучше, сейчас просто другое телевидение.
Вам понравилась работа именно на телевидении?
Когда я пришел на телевидение, то думал, что временно. Но это оказалось болезнью, которой я был подвержен всю жизнь. Я должен был пойти работать в отдел поэзии одного из крупных журналов, так как я занимался историей поэзии и достаточно хорошо её знал, особенно русскую и европейскую, часто был консультантом в некоторых изданиях. А ещё я являлся ведущим поэтического турнира. В своё время была такая очень тяжёлая часовая программа, потому что цензура всё время цеплялась, требовала вырезать то или это. Я надеялся, что на телевидении поработаю немного, а потом займусь историей поэзии. Но телевидение – это такая вещь, которой, если вы уж начали и если у вас что-то там получается, вы уже заболели на всю жизнь и фактически вам уже не уйти. И не только потому, что нравится, а потому что, если вы чуть-чуть двигаетесь вперёд, то вы уже отвечаете за многих людей. Я сейчас думаю, что, наверное, слишком долго отвечал. Надо было раньше уйти, я бы больше книг написал, больше фильмов снял. Но, с другой стороны, как сложилось – так сложилось, здесь нечего пенять на других.
Когда Вам предложили возглавить телевидение, как Вы это восприняли?
Для меня было неожиданно. Это уже в новые времена, я тогда работал главным редактором, всё объединялось, потом снова разъединялось. Девяностые годы бурные, чего там только не случалось. И надо было поддерживать какие-то политические движения, а с какими-то ссориться. Это больше политическая борьба, чем творчество – такой смысл нашего деяния. Конечно, мы хотели другого телевидения, где не было бы рекламы,пошлости,стремления к рейтингам.Хотели, чтобы человек на телевидении мог чувствовать себя, как в хорошей библиотеке, где книги подобраны один к одному.
Это очень тяжёлый период в моей жизни. Вы, наверное, тоже помните начало 90-х, когда в большинстве коллективов задерживали зарплату, иногда по полгода. А мы с Бэллой Алексеевной Курковой (бывший руководитель государственной телерадиокомпании «Санкт-Петербург – 5-й канал») по очереди летали в Москву и последним рейсом самолёта из Шереметьево в Пулково в полиэтиленовой сумке привозили деньги. Потому что имели возможность что-то там выгребать в московских закромах. И тогда мы практически ни разу не задержали зарплату. Она у наших сотрудников была хоть и небольшая, но её всё-таки регулярно все получали. Конечно, мы не услышали благодарности за тот период, но, тем не менее, и Бэлле, и мне было очень приятно, что тогда мы выдержали это самое непростое время. Хотя сейчас я считаю эти свои пять – шесть лет совершенно потерянными, потому что я и не писал, и фильмы не снимал.
Как Вы оцениваете сегодняшнее телевидение?
Все информационные программы сейчас начинаются с того, что кто-то кого-то убил, кто-то ещё какую-то гадость совершил. Как к этому можно отнестись? Это выбрасывается вперёд, потому что надо же рейтинг иметь. Это, на самом деле, невозможная вещь в профессиональном мире. Может, лучше меньше зрителей, когда речь идёт о негативе? Конечно, существует целый ряд проблем, когда телевидение бежит за паровозом и уже не может отстать от него. А надо бы подумать – зачем? Есть специальные криминальные программы, у нас тогда была «Служба безопасности». Всё-таки не надо показывать, как убивают. Не надо показывать, как кровь течёт. С экрана телевидения много чего проистекает, в том числе и упоение всякими преступлениями. А это ведет только к увеличению преступности.
И вообще, у нас были несколько другие представления. Не потому что мы лучше, умнее и способнее – это не так. Сейчас возобладала реклама лекарств. Разве можно по телевидению рекламировать новые лекарства? Это ведь убийство народа. Происходит ужасный процесс, когда бабушка, услышав по телевидению рекламу нового лекарства, в надежде, что у неё сразу всё пройдет, приносит последние деньги. Ничего у неё не пройдет, она только денег лишится, и всё. Это ведь на самом деле преступление. С новыми лекарствами – это очень опасная вещь. Когда люди сильно болеют, они верят всякому слову, которое обращено к их болезни.
Руководители нынешних больших каналов скажут: “Как же, Виктор Сергеевич, Вам легко рассуждать”. Да, легко, потому что у нас в своё время в 10 раз меньше денег получали и редакторы, и журналисты. И вообще, это была обычная, нормальная профессия, как например, инженер на заводе. Сейчас считается, что телевидение – это что-то заоблачное.
Дома телевизор смотрите?
Только Mezzo – французский телеканал, посвящённый классической музыке, джазу, музыкальному фольклору, балету. Вы можете смотреть трансляцию концертов со всего мира, например из «Метрополитен-опера» всю серию опер Вагнера. Или недавно была «Богема», или знаменитый концерт Герберта фон Караяна, «Немецкий реквием» Брамса. Причём всё это целиком, а не фрагментами, как у нас на «Культуре».
Например, в день рождения Рахманинова целый день играли музыку Рахманинова. Я как-то случайно попал на этот день, и знаете, для меня там случилась масса открытий. Оказывается, я совсем не так знал Рахманинова. Вот вам возможность чистой культуры. А реклама там только одна – дисков и концертов. Говорят: Сегодня вышел диск Брамса, Шопена… Никаких лекарств, убийств, ничего нет. Mezzo – это чистейший канал, советую.
Из российских каналов?
Из российского я сейчас ничего не могу смотреть. Я слишком вырос из этой кухни.
А телеканал Культура?
«Культура» на пути, но у канала один недостаток – отсутствие средств.
В театр ходите?
На оперы, балеты, классическую музыку хожу регулярно. Этот мир остался со мной целиком.
Сейчас публику отрезают – хотите вы или нет. Только в капелле можно купить билет в зал за 300-1500 рублей. А так везде 3000-7000 рублей. Спрашивается, кто же может себе позволить приобрести билет за такую цену? Тем самым отрезается та питерская публика, которая понимала, когда поют плохо, поют так себе и когда поют великолепно. А нынешняя, которая там сидит за 5000-7000 рублей, всё время кричит «Браво!». Им неважно качество. Они даже не понимают, что на самом деле можно плохо исполнить оперу, а уже через месяц – очень хорошо. Этой разницы они не чувствуют, вот в чём дело. А та публика, которая за 300-1500 рублей – это питерские знатоки, они уже пенсионеры. И сам театр, получая деньги, страдает, потому что у них же глаза закрываются, они думают, что всё замечательно.
Например, сейчас в Мариинке с голосами большая проблема. В балете звёзд что-то не появляется после Лопаткиной. А почему? Есть простое объяснение по Михаилу Михайловичу Бахтину – не театральное время.
Поэтому здесь всё связано: вы увеличиваете цены за билеты – вы лишаетесь того слоя, который мог вам сказать, «Безобразие». Что иногда очень нужно.
И я говорю об этом с большим чувством потери, потому что Мариинский театр всё-таки должен быть одним из мировых центров музыки.
Виктор Сергеевич, с чего началась Ваша история съёмки документального кино?
Первый фильм, который я снял, назывался «Трубка», случилось это в 1969 году.
Мне очень повезло, потому в моей жизни встречались только по-настоящему хорошие люди. Это общее ощущение о жизни. И был такой Алексей Борисович Фёдоров – единственный член Союза художников СССР, который ничего не рисовал, не лепил, не создавал скульптур. Он мастерил трубки из качественного бриара, лучше всего шотландского. Однажды товарищ Сталин прислал ему 100 брусков, и Алексей Борисович сделал из них трубки тому же Сталину, Черчиллю, премьер-министру Австралии, Сименону и почти всем желающим из БДТ имени Товстоногова. Это было совершенно невероятное сошествие БДТ в мастерскую Фёдорова: Лавров, Копелян, Стржельчик, сам Товстоногов…
Алексей Борисович изготавливал трубки, как художник. Например, для того чтобы сделать трубку Сименону, он написал ему: «Жорж, ты мне присылай свои фотографии в фас, профиль, чтобы я мог посмотреть, какой у тебя нос, подбородок. Каждому человеку идёт своя трубка». И когда Сименон прислал, он получил настоящую Фёдоровскую трубку. В 60-80-е мастерская Алексея Борисовича Фёдорова считалась одной из достопримечательностей, располагалась она на улице имени террориста Желябова – сейчас Большая Конюшенная, рядом с ДЛТ.
Я туда начал забредать ещё студентом. Знакомство с Фёдоровым – это такой учебник истории русского романса, потому что в 1930 годы Алексей Борисович пел вместе с Утёсовым, поверьте, и получше Утёсова пел.
А потом, когда он сделал первую трубку, Алексей Толстой сказал: «Старик, да зачем тебе выступления на эстраде? Делай трубки, и ты будешь великим».
В его мастерской присутствовала удивительно дружеская атмосфера. Такой длинный стол-верстак, и в ящиках запрещённые книжки, обёрнутые в газету «Правда». И когда он начинал общаться с человеком, то доставал книжку и говорил: «Возьми, почитай. Жду».
Это же было очень ценно, потому что мы постигали другую историю, другое явление ХХ века. И этим тоже Алексей Борисович был велик. А ещё он брал гитару и пел русские романсы, которые тоже все запретили – их надо было называть песнями. И если ты поешь три романса во время выступления, то должен ещё 12 советских песен исполнить.
И мой первый фильм был посвящен Алексею Борисовичу Фёдорову. Чтобы создать революционную обстановку в фильме, пришлось вставить в рамку вырезанного из газеты Ленина, чтобы чуть-чуть соответствовать той эпохе.
И именно этот факт повлиял на то, что фильм один раз показали в 1969 году, а от тиража немедленно отказались, сказали, что мы компрометируем Ленина.
Потом было много других работ: 12-серийный фильм «Дело Иосифа Сталина», «Ночь. Улица. Террор», «Террор в отдельно взятом городе», какие-то серии я сам делал, на какие-то привлекались режиссёры. Когда мы показывали фильм «Вторая мировая война – день за днём», то мы его доделывали в процессе показа. Например, 96 серию, которая назвалась «Реквием по одному погибшему и по каждому из них», мы делали утром, а вечером под самый эфир заканчивали.
У Вас огромное количество книг…
Примерно двадцать одна тысяча. Жена всегда говорит: «Кто придет с книгой, будет убит». Это шутка. На самом деле уже не избавиться от этой привычки к книгам, потому что это такие друзья, с которыми уже жизнь прожита.
Виктор Сергеевич, последний вопрос: какой период жизни считаете самым интересным?
Который сейчас. Я пишу книги, снимаю фильмы и продолжаю работать. Сколько Господь даст – столько и будет. Потому что сказать, что сейчас менее интересно, чем в 90-е, нельзя. И сейчас у меня много любопытных планов. Я чувствую, что ещё есть чем заниматься. А как получится – кто это скажет?
Виктор Правдюк
Родился в 1941 году в Севастополе.
Выпускник Ленинградского университета.
На телевидении с 1967 года.
Снял примерно три тысячи телепрограмм и документальных фильмов. В их числе: «Вторая мировая. День за днем», «Первая мировая. Великая и забытая», «Полководцы великой войны», «Зимняя война», «Террор в отдельно взятом городе», «Дело Иосифа Сталина», «Тайна гостиницы «Англетер», «Диктаторы: Франсиско Франко», «Диктаторы: Бенито Муссолини» и другие.
Российский режиссёр документальных фильмов и телепрограмм, журналист, историк, публицист. С 1997 по 2012 год являлся главным редактором телевидения и радиовещания студии «Культура» ГТРК «Санкт-Петербург».
Беседовала Ирина Малёнкина
Фото автора
