Приобрести книгу Ю.Н. Покровского "РУССКОЕ" в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15566/
Причудливы узоры истории. Сдавливаемая с трех сторон Империя, на излете своего могущества, выдвигается на малообжитый Северо-Восток, христианизирует Древнюю Русь. Последняя выталкивает из своих недр воцерковленных людей, которые опять же двигаются все дальше на Северо-Восток, и в «медвежьем углу» между Окой и Волгой создают Владимирскую Русь. Но на этом дальнейшее проникновение в одном и том же направлении не останавливается. Выдвигается еще одно колено, которое обживает территорию, называемую историками «Православный Север».
Уже практически ничего не осталось от Империи, и Киев разорен. Десятки народов приняли католическую веру, сменили кириллицу на латиницу. Не менее грандиозен исламский мир. Даже гордые персы склонились перед полумесяцем. Даже правители Орды водрузили над своими шатрами зеленое знамя. А на Православном Севере, вопреки всем историческим тенденциям, самозабвенно и самоотверженно возводят Божьи обители выходцы из Костромы и Ярославля, Твери и Новгорода. Через топи и болота, через леса и овраги пролегал их путь. Они строят монастыри и отдельные часовенки, живут окруженные со всех сторон туземцами, дикими зверями, снегами или тучами мошкары. Они постятся, молятся, переписывают книги. Они не работают, вся их жизнь – непрерывное служение. Они не сомневаются в правоте своих лишений и жертв.
Откуда такая уверенность? Может, в чуткой тишине они слышат некий таинственный призыв? Или их глаза, просветленные бессчетными испытаниями, приобрели способность видеть еще ненаступившие времена? Призрачной печатью метафизики отмечены «оазисы веры». Прежде, за исключением диких племен, здесь никто не жил: трудно, голодно, холодно, одиноко. Но вот некая могущественная сила мобилизовала сотни и тысячи людей, направила их на неудобицы – в самую глушь, на край света. Совершенно иррациональная деятельность сплачивает их, выковывает особый характер. Они поразительно стойки и упорны в безрассудном сопротивлении всему тому, что их окружает. У них строгие нравы, но нет ожесточенности в намерениях. Есть твердость в вере, но нет отчаяния самоубийц. Они мало обращают внимания на морозы и ненастья, но всегда отзывчивы на «дуновения Духа», от которого в благоговейном трепете замирают их изможденные тела.
Такая искренняя убежденность, такой энтузиазм не могли не оказывать нравственного воздействия на обывателей-горожан и даже на завоевателей. Цельные натуры во все времена харизматичны.
Святая Русь лишена каких-то очертаний. Ее границы сильно размыты. Фактически у нее нет столицы, хотя есть целый набор «великих» княжеств. Для католиков и магометан – это окраина окраины мусульманского и христианского миров.
После мучительного для правослаия XIII в. следующий век по логике исторического развития должен был стать веком погребения и забвения христианской ортодоксии. И для подобных ожиданий имелись веские основания. Богословы, осмысляя монотеизм в различных его проявлениях, разделяются на суннитов и шиитов в магометанстве, на сторонников папоцезаризма и противников претензий папы римского на светскую власть. Но все они сходятся в одном: Православие обречено на исчезновение. Православие догматично, внеисторично. Если ислам постулирует монотеизм, лишенный человеческого облика, то западные европейцы нацелены на осуществление индивидуальной воли. Мусульмане и католики пестуют аристократические формы правления и тем самым действительно возрождают из забвения исторический тип человека. Отнюдь не случаен богословский интерес к трудам Аристотеля. Античность, отсеченная от поклонения инстинктам и стихиям, античность в новой оболочке единобожия выступает из тысячелетнего небытия. Восхищение человеком составляет сущность творчества гениальных поэтов: Джелал-эд-Дина из Рума и Данте из Флоренции.
Аристократизм – вне обыденности. Он выявляет уникальные качества и свойства людей: красоту, ум, талант, храбрость. Аристократизм ищет и находит выдающихся правителей, водителей общества, творцов, мастеров, героев: закрепляется генеалогическими древами, династиями, каменными изваяниями, изображениями гордых профилей на чеканных монетах. Аристократы творят историю, создают прекрасные образы. Они – поборники всего величественного, редкого, исключительного.
Католицизм и мусульманство всемерно содействуют выделению из паствы правящего слоя, в котором превыше всего ценятся мужество, доблесть, достоинство – и тем самым эти религии становятся ближе друг к другу, нежели к православию. Создавая аристократическую культуру, формируя исторический тип человека, они отрицают тем самым все то, что связано с Византией, сотворившей человека религиозного. Конечно, и в мусульманстве и в католицизме существовали мощные течения, противостоящие роскоши, культу прекрасного. Но не они выступали в качестве доминирующих умонастроений.
Православие сохраняет в себе черты первоначального христианства, жертвенно противостоявшего блеску и могуществу языческого Рима, городу надменных патрициев, героев, гладиаторов и жалких рабов. Православный молча сносит удары судьбы и обособляется не затем, чтобы доказать иноверцам свою исключительность, а чтобы не отвлекаться по пустякам от богообщения и богопознания. Он не ищет славы, равнодушен к роскоши. Его радость отлична от буйного веселья. Православный легко обходится без собственности, не стремится укорениться в этом мире; зодчие тысяч церквей и монастырей безымянны.
В то время как доблестные и мужественные герои пишут историю, на скакунах въезжают в ее анналы, продолжает сохраняться христианское общество, где люди живут совсем по другим правилам. Странная «сторона». Для делателей истории, сильных мира сего, то, что происходит на этой «отстраненной территории», непонятно и неинтересно. Северо-Восточной Руси для них попросту нет. О ней никто и не пишет в своих хрониках.
В ХIV в. все шло к тому, чтобы другие религии могли бы сомкнуть над Северо-Восточной Русью свои крылья и удушить в своих объятиях Св. Русь. Золотая Орда переходит в магометанство. Литва – в католицизм. Язычество и православие («старое» и «дряхлое») повсеместно уступают место исламу и католицизму («новому» и «крепкому»). Но удивляет другое. Если почитать краткие родословные предводителей дворянских собраний Российской империи, то обнаруживаешь, что они являются выходцами из старинных родов, восходящих в ХIV и ХV вв. и основанных «приезжими». Приведу выдержки из характеристик предводителей Московского дворянского собрания (ж-л «Дворянское собрание», М. 1997 г. № 6.). Напомню читателю, что дворянские собрания были организованы в губернских и уездных городах в конце ХVIII в. В скобках указаны годы исполнения обязанностей в качестве предводителя.
«Александр Григорьевич Петрово-Соловово (1800–1802 г.г.). Из старинного рода, восходящего в ХV в., родоначальник которого выехал из Большой Орды к Великому Князю Рязанскому Федору Олеговичу.
Василий Дмитриевич Арсеньев (1810–1816 г.г.) – из рода, восходящего к ХIV в. Основал его Аслан – мурза Челибей, выехавший из Орды к Великому Князю Дмитрию Ивановичу Донскому.
Петр Петрович Воейков (1856–1862 г.г.) из древнего дворянского рода польского происхождения, история которого на русской службе восходит к 1384 г.»
От татарских мурз, перешедших на службу к русским князьям, ведут свое происхождение предводители Николай Андреевич Небольсин (1841–44 гг.). кн. Александр Васильевич Мещерский (1869–75 г.г.). И если вспомнить Годунова (из рода мурзы Чета), Романовых, ведущих свое происхождение от рыцаря из Пруссии или Литвы, то обнаруживаешь, что многие основатели благородных и славных родов, зиждителей Российской империи, оказались на службе у русских князей в ХIV и ХV вв., когда еще государства Московского как такового не было или оно пребывало в полуоформленном состоянии. Но для того, чтобы в эти века немец или литовец, татарин или поляк был вынужден признать себя слугой князя русского, должны наличествовать очень веские причины.
Мотивы внутренних раздоров, обид, неудавшихся заговоров и бегства из родных мест «куда глаза глядят», конечно, присутствовали. Но вряд ли эти скандально-криминальные обстоятельства преобладали. Скорее всего, знатные воины прибивались к княжеским дворам из-за религиозных причин.
Исламизация Орды, латинизация территории Северной Польши, Литвы, других прибалтийских земель – процессы, активно идущие на протяжении всего ХIV в. И опять они неизбежно сопровождались уже знакомыми нам болезненными коллизиями. Язычество всемерно противилось монотеизму, тем более столь решительному, наступательному, в ранге государственной религии. Мусульманская Орда или католическая Литва – это уже совсем другие страны для убежденного язычника, «родина, ставшая чужой». Казни и преследования шаманов и жрецов, низвержение былых святынь, не могли не ранить души тех, кто почитал предания старины. Отношение «нового» и «крепкого» к язычеству и православию, как к «поганому» и «дряхлому» содействовало тому, что воин, шокированный происходящими на его глазах переменами, видел в православии уже своего союзника, «доброго соседа». А русские князья, остро нуждавшиеся в храбрых ратниках, проявляли веротерпимость, всячески заманивали к себе людей, умеющих сражаться, укрывали их, связывали брачными узами.
То, что враждующие между собой полумесяц и латинский крест, сходились на неприязни к православию, наглядно иллюстрирует состав Мамаева войска. Наряду с татарами и тюрками, там присутствовали генуэзские рыцари, и венецианские купцы. С таким же интернационалом Россия столкнется в середине ХIХ в., во время Крымской войны.
Значение Куликовской битвы огромно. Святая Русь, беззащитная от посягательства вражеских войск, внезапно продемонстрировала такую силу, такое единство сводных полков, что коалиционная армия, более чем уверенная в легкой победе, была вынуждена спасаться бегством. Если бы Мамай вышел победителем, то растерзанная Северо-Восточная Русь надолго бы представляла собой пепелище – место нового соприкосновения мусульманского и католического миров, как на Балканах или Пиренеях. Но разгрома и последующего сжатия православных земель не происходит.
В первую очередь, то была нравственная победа, а уже затем политическая. Раздоры между князьями не утихнут. Дмитрий Донской будет воевать с тверским князем и казнит его через два года после Куликовской битвы. Князья нижегородские вместе с Тохтамышем ворвутся в Москву и нещадно пожгут ее.
Однако роль и значение Москвы, в начале всего лишь заявленная (после переезда туда митрополита), к концу ХIV в. неудержимо возрастают. Это усиление будут оспаривать нижегородцы и рязанцы, тверичи, и новгородцы. Но убедительность кн. Дмитрия Донского отнюдь не в том, что за ним – самая боевая дружина, и отнюдь не в том, что у Москвы есть некое право, определенное древностью основания города, наличием святынь. За Дм. Донским возвышается не только митрополит, но и фигура прп. Сергия Радонежского – одного из выдающихся строителей Св. Руси. Он благословляет князя на битву, а своих многочисленных учеников – на основания десятков монастырей. Он выступает подлинным вдохновителем и зачинателем собирания уделов в единое целое. И прозорливо отводит именно Москве в этом деле главенствующую роль.
Наблюдая за сменой имен среди правителей, их приближенных, нетрудно заметить, что уже к концу ХIII в. среди московских князей не встречаются славянские имена – только византийские: Иоанны, Симеоны, Василии. Империя трещит, сжимается, крошится, ее обломки исчезают в водах забвения. А в далеком лесном городке князья как бы настаивают: «Мы – тоже византийские». Переезд в Москву митрополита киевского, появление преподобного Сергия в ее окрестностях и победа кн. Дмитрия Донского – все эти и многие другие менее значительные признаки по нарастающей свидетельствовали о том, что этому городку суждено стать орудием Божьего Промысла. Московский князь, собирая полки для противостояния Мамаю, выступал отнюдь не как единоличный правитель Русской земли, а как первый среди равных защитников веры. На единоборство с Темир-мурзой Челубеем выехал инок, – порученец преподобного Сергия. В каждом событии, возможно, всего лишь легендарном, обнаруживается религиозный смысл.
Трудно даже пытаться выяснить, сколько же в войске Дмитрия Донского было литвинов, татар, буртасов и других народов? Были ли они язычниками или уже крещеными по православному обычаю? Ясно другое: на Куликовом поле произошла битва сводных полков от народа православного со сводной армией мира инославного, басурманского – и победа символизирует историческую правоту тех, кто сплотился вокруг московского князя. В самом продвижении русских полков на дальние южные рубежи Руси легко читается не только стремление людей оборонять свою землю и веру, но и вызов: даже если все остальные народы окажутся в противниках, не отступим и не поддадимся вражьему натиску. Конечно, это гипербола. Но вызов истории, богословам, сильным мира сего, воссевшим на «поваленном древе православия» был сделан. Этот вызов услышал лишь самый ближний сосед Московии – хан Тохтамыш. Но его внезапный набег не приостановил наступательного движения новой силы.
Описание многолетнего пребывания отшельника в отдаленном скиту вряд ли может составиться в объемистую книгу из серии «Жизнь замечательных людей». Его дни и ночи – всего лишь пунктир, уходящий в бесконечность. Этот пунктир изредка огибает какие-то события и то, как правило, мало примечательные для стороннего взгляда. По смерти отшельника возможны чудеса: пень у могилы зацвел или небеса заалели в ненастный день. Но даже гению не под силу отразить состав чувств, их чрезвычайный накал – одержимость подобных натур.
История Св. Руси мало приметна. Лишь возвышение Москвы, проявившееся к ХV в., придает этой истории некоторую событийность. Однако и после Куликова поля статус подневольной территории сохраняется за всем семейством великих и не очень русских княжеств. Но религиозная жизнь тем временем достигает особого накала. Местопребывание Сергия Радонежского в божьей обители неподалеку от Москвы превращает эту обитель в подлинный духовный центр для всей Руси. Троицкий монастырь излучает созидательную энергию, содействует стиранию средостений между княжествами, плавит лед отчуждения между нижегородцами, рязанцами, московитами, тверичами, владимирцами, суздальцами, ярославцами.
Историю Св. Руси составляют не столь внешние события, сколько смена настроений, ожиданий, упований и тревог православных людей. В горниле этих противоречивых чувств формуется и крепнет основа будущего великоросского народа. С одной стороны православными движет убежденность в своей правоте. Для этого они и стремятся сплотиться, чтобы вместе оберегать свои святыни. С другой стороны, усиливаясь, они все более утрачивают связи с внешним миром. Им чужд мир католический. Им опостылило татарское иго, как языческое, так и ставшее магометанским. Все сильнее они отдаляются наносами и завалами истории и от Константинополя.
Флорентийская Уния (соглашение об объединении Восточной и Западной Церквей под эгидой Рима) нанесла рану Святой Руси гораздо более глубокую, нежели набег Тохтамыша. Разве напрасным было жертвенное стояние многих поколений праведников, придерживавшихся выверенных истин (догматов)? Неужели ошибочна сама анафема латинской церкви? И разграбление Царьграда и натиск тевтонов следует отнести к досадным недоразумениям среди «своих»? Но тогда ошибочны и усилия, предпринимавшиеся на Русской земле четыреста с лишним лет? Напрасны горения в вере сотен и тысяч постников, пустынников, молчальников, молитвенников, скитальцев, странников, основателей и настоятелей монастырей, первосвященников и схимников. Сколько достойнейших, благочестивейших людей положили жизни свои на алтарь Святой Руси, невозможное делая возможным.
Тщетность усилий, напрасность жертв будоражила и возмущала смиренные православные души. Кто-то впадал в уныние, кто-то полнился чувством протеста всему тому, что происходило на дальних землях, но терзало и Русь. Неужели константинопольские архиереи пошли на сговор с еретиками лишь затем, чтобы выжить? Но во имя чего тогда им придется жить дальше?
Уния была отвергнута. Заволжские старцы, настоятели северных монастырей решительно и единодушно, стихийно и мощно выразили свое отрицательное отношение к самой идее объединения с латинянами. Но весть об отступничестве значительной части иерархов константинопольских еще долго тревожным набатом звучала над русскими просторами.
Византия мельчала, становилась непонятной, далекой. Кладбищенской тишиной веяло от других православных стран. В ХV в. московские князья неоднократно пытались вступить в брачные отношения со славянскими представительницами некогда царственных родов православных государств – и не находили таковых. Вся знать этих стран была вырезана или ассимилировалась с иноверцами-завоевателями.
Понимание своего одиночества, несхожести своей судьбы проступает для московитов как неотвратимость. Их деды и прадеды всегда считали себя частью православного мира, дальней окраиной. Но где этот мир, если в самое сосредоточие его, Софийский собор, вошли басурмане на конях? Русские люди всегда считали себя славянами. Но славяне других стран все очевиднее становились турками, немцами, или вымирали на положении парий. На кого же можно опереться? На кого из родственных народов следует смотреть, как на образец?
С точки зрения исламских и католических теософов, Московии, как православного государства, не могло быть даже теоретически. Византия умерла, и все плоды её деятельности, лишенные питательных корней, обречены иссохнуть и превратиться в тлен.
Ю.Н. Покровский
Русская Стратегия |
