Трагедия и фарс – это противоположные по своей тематике и стилевым приемам жанры. В романе «Мастер и Маргарита» события, описываемые в «трагедии» и «фарсе» к тому же разделены почти двух тысячелетним интервалом. И, тем не менее, события эти находятся в теснейшей связи, перебрасываются аналогиями и совпадениями, безошибочно играя на опережение повествования и достигая удивительного синергетического эффекта. Точно также две мегазвезды футбола, находясь на разных флангах игрового поля, в три-четыре паса легко переносят мяч над головами противника и выводят центрального нападающего на голевой удар или сами наносят разящий удар.
С одной стороны, учитывая жестокую специфику марксистко-ленинского режима, автор не мог называть реалии окружающей его действительности своими именами, и уж тем более не смел выступать в роли обличителя кровавых деяний этого режима. С другой стороны ему было необходимо рассказать о сущности того строя, в котором он оказался в роли то ли маргинала, то ли арестанта, то ли невольного свидетеля чинимых безобразий. С одной стороны каждый эпизод в романе должен соответствовать негласным требованиям художественной убедительности, иначе не будет читабельным, и вся затея создания такого романа пойдет насмарку. С другой стороны вся нормальная жизнь в стране советов была вывернута «преобразователями мира» наизнанку, все причинно-следственные связи представлены шиворот-навыворот: сначала по любому вздорному поводу велось следствие с пристрастием, а уже потом формулировались и объявлялись причины. Практически не решаемая задача стояла перед Булгаковым. Но магия творчества, прежде всего, заключается в том, чтобы невозможное сделать возможным. И когда такое удается писателю, то он как бы выходит из жестких рамок своей эпохи, перестает быть стеснен и материальной оболочкой своего бренного тела. Его душа достигает таких планов бытия, где человеческое становится нетленным.
Сознательно отсекая важнейшие эпизоды, присутствующие в Евангелии, связанные с Воскресением и последующим Вознесением Христа, Булгаков настаивает на том, что Назарянин – это историческая личность. В своем романе писатель придерживается трактовки Э.Ренана. Французский историк религии в книге «Жизнь Иисуса» показывает, что Иисус являлся прекрасным оратором, его сердце было открыто для диалога с Богом, но сам Богом не был и быть не мог, т.к. не может смертное естество вместить в себя необъятность величия Творца мира». Кроме того Булгаков постоянно настаивает на схожести многих явлений и событий в древнем Иерусалиме и в современной ему Москве. И дело, конечно, не в том, что ежегодно в оба этих города приходит весна или в том, что над городами гремят одинаковые грозы, а схожи именно исторические коллизии и роковые хитросплетения, в паутине которых оказываются различные персонажи повествования, включая и самого автора произведения. Булгаков тяготился жизнью в Москве и давно бы уехал за границу, но его не пускали обстоятельства. А теперь послушаем признание Пилата своему доверенному лицу, исполнителю тайных и деликатных поручений:
«… нет более безнадежного места на земле. Я не говорю уж о природе! Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать. Но это бы еще полгоря. Но эти праздники – маги, чародеи, волшебники, эти стаи богомольцев…. Фанатики, фанатики! Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году. Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем неприятнейшего кровопролития. Все время тасовать войска, читать доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого! Согласитесь, что это скучно. О, если бы не императорская служба!»
Город, который стремится быть Вторым Иерусалимом обречен на то, чтобы стать самым безнадежным местом на земле. К тому же, Москва, в которой пришлось прозябать Булгакову, служила неустранимой причиной скверного самочувствия писателя. Ему просто некуда было деться от кумачевых праздников и многотысячных манифестаций на улицах. Его мутило от обещаний экзальтированных пропагандистов, что скоро наступит «эра светлых годов». Мол, пройдет пара-тройка лет, и потекут молочные реки мимо кисельных берегов. А пока что текли канализационные потоки доносов и ябед, достигая верховий власти. Булгаков воспринимает Иерусалим огромным крысятником, главный храм которого посвящен плотоядному дракону. А Москву – «красномышатником», если применить метафору В. Марра к реалиям коммунистического режима. И главным храмом этого города призван был служить Дворец Советов, увенчанный гигантской фигурой Ленина. Дворец планировали построить на месте разрушенного храма Христа-Спасителя. Не требовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы увидеть, что марксистко-ленинское государство превращается в псевдо-церковь или в церковь красного дьявола. В честь этого дьявола и мечтали возвести самое высокое здание в мире. Неустанно множа аналогии между этими, казалось бы, на первый взгляд, очень разными городами, Булгаков призывал вспомнить судьбу Иерусалима. Всего через тридцать пять лет после казни проповедника, город будет разрушен до основания. Не такая ли судьба ожидает и коммунистическую Москву, с ее новыми священными камнями и капищами?
Также писатель охотно пользуется приемом «зеркального отражения», когда оригинал и копия, не искажая идентичности своих характеристик, меняют стороны на противоположные: например, левая рука человека в зеркале становится правой рукой и т.д. Сетуя на природу, Пилат, конечно же, имеет в виду климат. В Иерусалиме восемь месяцев в году царит невыносимая жара, усугубленная дефицитом питьевой воды. А в Москве восемь месяцев держится зима с трескучими морозами, метелями, оттепелями и новыми заморозками. Изредка и в предпасхальную неделю, когда религиозный праздник приходится на конец апреля или на начало мая, в Москве выпадают жаркие деньки, но такие явления исключительно редки. А в «фарсе» столь ранняя жара всего лишь намекает на сходство коммунистического Второго Иерусалима с иудейским Иерусалимом. Примечательна и многозначительна фраза Пилата о мессии. В своем главном городе иудеи страстно ждали прихода мессии, который бы разрешил все их проблемы и осуществил все их самые заветные чаяния, но вследствие своей невменяемости, не увидели того, кого так долго ждали, приняли мессию за смутьяна и убили его руками римлян. В Москве все происходило с точностью до наоборот. Крикливого психопата Владимира Ленина приняли за мессию, который видел «на много лет вперед», а после смерти «вождя» принялись повсюду водружать идолов в его честь. И вот в предпасхальную неделю в столицу атеистического государства прибывает Воланд в качестве подлинного мессира советского общества, чтобы провести в своей новой вотчине великий бал. Да, Воланд звучит как пародия на Владимира, а мессир, как пародия на мессию. Писатель тщательно подбирает слова, играет на схожести их звучания и виртуозно придает им, то схожие, то антагонистические значения.
Уточняя различными штрихами и деталями аналогии и зеркальные отражения между двумя городами, Булгаков легко проводит исторические параллели. Получается нечто похожее на виртуальную железную дорогу, по которой неспешно катит поезд, а читатель в роли пассажира смотрит то в левое окно и видит современный город, переполненный строителями «светлого будущего», то в другую сторону - и созерцает древний город с крепостными стенами, дворцом Ирода и высоким странным храмом. Все эти сцены, показывающие как современность, так и архаику, идут почти синхронно: все зависит от точки зрения или от поворота головы читателя. Поезд по инерции от прочитанных читателем страниц может катить как в сторону будущего Иерусалима и Москвы, так и в сторону прошлого этих городов. Начнем с будущего.
Пилат очень недоволен поведением жреца ;Каифы, который выгораживает отъявленного разбойника и мятежника Вар-равана и обрекает на смерть доброжелательного и безвинного Иешуа. Римлянин сулит первосвященнику и всему его народу неисчислимые беды, «плачи и стенания». И практически все мало-мальски грамотные люди осведомлены о том, что через несколько десятков лет после той беседы к Иерусалиму действительно подойдут железные легионы и сравняют крепостные стены, разрушат дворец и храм, уничтожат тысячи иудеев, а оставшихся в живых продадут в рабство. Не будет в Римской империи более презираемых людей, нежели жители Иудеи, непоправимо лишившиеся своей землицы. Аналогия Москвы с этим городом заставляет пристальнее прислушаться к гневным угрозам игемона. И легко экстраполировать те угрозы, применительно к столице социалистического государства 30-х годов ушедшего века. Мол, недолго осталось вам куролесить и бесчинствовать, скоро придут новые римляне (германцы) из нового рейха (Третьего), тогда и повторите незавидную судьбу иерусалимцев. Причем эти уверения писателя никем и никак не высказаны, они всего лишь «витают в воздухе». Просто эффект аналогии приводит к тому, что пророческие обещания Пилата превращаются в грядущий кошмар, который будет ждать москвичей в 1941г. Лишь благодаря многомиллионным жертвам провинциалов советизированной России этот кошмар не обретет всей своей мрачной полноты.
Нетрудно совершить краткий экскурс и в недавнее прошлое обеих столиц. Для Иерусалима недавним прошлым служит I в. до н.э., а для Москвы - первые десятилетия XXв. Придется немного повторить уже сказанное ранее.
Если жители Иудеи считали себя правоверными людьми или прирожденными иудеями, то представителей коренного населения Галилеи, Идумеи, и Переи, принявших иудаизм при Хасмонеях-Маккавеях (династия правила с 161 г. до н.э. до 63 г. до н.э.) - приобщенными иудеями или не богоизбранными иудеями. Правоверные иудеи являлись хозяевами положения, занимали ответственные административные посты, командовали воинскими частями, служили раввинами в недавно отстроенных синагогах, пользовались многочисленными преференциями. Когда Иудея вошла в состав Римской империи, то необходимость содержать свою армию практически отпала. Тысячи приобщенных иудеев вернулись из распущенных воинских частей на свои земли в качестве людей «второго сорта». Те же представители коренного населения Галилеи, Переи, Идумеи, которые каким-то образом избежали обращения в иудаизм, считались правоверными иудеями варварами или дикарями. Таким образом, почва для межрелигиозных напряжений и межнациональных конфликтов в римской провинции Иудея, в начале новой эры уже основательно была взрыхлена самими недальновидными правоверными иудеями.
А теперь перенесемся в Москву. Сразу же после успешно проведенного вооруженного захвата власти в обеих русских столицах, марксисты стали проводить активную пропаганду своей идеологии среди местного населения и насильно загонять в ряды Красной армии мужчин, способных носить оружие. Для этого был создан институт военных комиссаров, практически полностью состоящий из прирожденных марксистов. Политика прозелитизма коммунистической идеологии проводилась и среди коренного населения бывшей Российской империи. Если в марте 1917 г. карликовая партия большевиков едва достигала 24 тыс. чел., то в марте 1920 г. уже превышала 600 тыс. чел. А еще был создан комсомол, который энергично рекрутировал в свою организацию подростков и юношей. Обретая черты и свойства Второго Иерусалима, коммунистическая Москва со всеми своими пригородами, предместьями, и примыкающими к ней территориями на глазах писателя все более и более превращалась во власть имущую Иудею, а вся остальная Россия, разоренная лихолетьями войн, реквизиций, голодоморов – в полудикую Галилею. Приведем небольшой пассаж из романа, иллюстрирующий дерзновенные планы одного из таких «галилеян» советской поры, а именно дяди покойного Берлиоза - Максимилиана Андреевича Поплавского:
«Неизвестно почему, но Киев не нравился Максимилиану Андреевичу, и мысль о переезде в Москву настолько точила его в последнее время, что он стал даже худо спать. Его не радовали весенние разливы Днепра, когда, затопляя острова на низком берегу, вода сливалась с горизонтом. Его не радовал тот потрясающий по красоте вид, что открывался от подножья памятнику князю Владимиру. Его не веселили солнечные пятна, играющие весною на кирпичных дорожках Владимирской горки. Ничего этого он не хотел, он хотел одного – переехать в Москву».
Ценность двухслойной структуры романа как раз и заключается в демонстрации кровного родства кровожадного иудаизма и наступательной советизации. Да, времена меняются, но сущность человеконенавистничества остается все той же и носители человеконенавистнических воззрений – все те же. «Трагедия» создана отнюдь не для того, чтобы лучше прояснить ситуацию многовековой давности, а в качестве авторского противодействия евреям, стремившимся попрать в России нравственный закон, являющийся той незримой осью, вокруг которой вращается история всего греко-христианского мира. В «трагедии» автор выступает, как антисемит в самом широком толковании этого нечеткого термина. А «фарс» представляет собой калейдоскоп сцен из московской жизни 30-х годов XX в. и в этих сценах строители «светлого будущего» полностью беззащитны перед искусами лукавого. Но москвичи, насквозь испорченные «квартирным вопросом» и попадающие по милости мессира в постыдные конфузы, не вызывают ни жалости ни сочувствия, потому что показаны в виде человеческого мусора. На кучах этого мусора, естественно, пируют «красные мыши» - существа не брезгливые, но чрезвычайно прожорливые. А за кучами виднеются какие-то дворцы и башни, которые выглядят «остатками былой роскоши», доставшимися недавним горожанам от прошлых, неназванных в романе эпох. В «фарсе» автор выступает как откровенный антисоветчик. Антисоветизм Булгакова не столько бытовой или политический, сколько культурологический. Своим творчеством писатель, необычайно чуткий ко всякой лжи и суррогатам, мужественно противостоит наплыву примитива, пошлости, хамства. Не может быть у безликой пролетарской литературы великих писателей. Никто до него и после него не показывал столичных жителей и особенно «инженеров человеческих душ» в столь неприглядном виде. Да, он не раз был оскорблен лично неотесанными пролеткультовцами и крючкотворами-бюрократами и еще служивыми из «органов». Но, являясь невольным свидетелем бурных перемен, затрагивающих все стороны жизни огромного города, он воспринимал советизацию как непрерывное оскорбление национальной гордости, как унижение национальной культуры, как преступное истребление творческого, плодотворного слоя общества, и потому не мог молчать.
Двигаясь в будущее от той временной отметки, когда создавался роман, или, наоборот, в прошлое мы упустили само время, которое бурным потоком обтекало Булгакова. На какие реалии той поры он просто не мог не обратить своего внимания? Под закат 1931г. коммунисты взорвали храм Христа-Спасителя, а в 1933г. был арестован и сослан в Сибирь великолепный комедиограф и сатирик Н.Эрдман. На Первом съезде советских писателей Н.Бухарин возвел Б.Пастернака в ранг премьер-поэта. А в следующем году после приснопамятного съезда В. Молотов заявил с высокой трибуны о том, что любые проявления антисемитизма будут преследоваться самым беспощадным образом. Старались партийные функционеры, как могли, расчищали дорогу молодым неокрепшим силам, ради торжества идей интернационализма. Подлинными же интернационалистами могли быть только представители весьма малочисленного народа. Все же «старорежимные элементы» были обязаны или прогибаться перед интернационалистами и всячески поддакивать им, добровольно уезжать «в деревню, в глушь, в Саратов» или в тесном арестантском вагоне в Сибирь.
Разумеется, в романе нет и намека на эти реалии или подобные им. В булгаковской Москве идет нескончаемая череда курьезных случаев, разоблачений в прямом и переносном смыслах этого слова, нелепых ситуаций, в которых бедолаг, как говорится, «бес попутал». Одной из важнейших сцен «фарса» является случай с поэтом Иваном Бездомным. В царстве тотальных фальсификаций Бездомный правдиво рассказывает членам Массолита (расшифровывается, как Мастерская социалистической литературы, а можно расшифровать и как Массовая литература) все подробности встречи с герром, который носит непривычную фамилию, начинающуюся на букву «В». Но как полностью звучит эта фамилия, он не помнит. И слушая его, профессионалы пера воспринимают рассказ своего коллеги за бред спятившего, вяжут его полотенцами, отправляют в лечебницу соответствующего профиля. Иван, движимый неутоленным желанием поведать обществу всю правду о странностях, происходящих в городе, конечно же, никак не может успокоиться. Поэт уверен, что именно этот иностранец подстроил несчастный случай, завершившийся безвременной и ужасной смертью уважаемого председателя правления Массолита Берлиоза. И вот Бездомный, добравшись в клинике до заветного телефона, говорит дежурному милиционеру: «Заезжайте за мною, я сам с вами поеду, - и добавляет, - говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома».
В этом городе, пребывающем во власти выходцев из инфернальных сфер, любая правда звучит как бред безумного. Абсурдное становится непреложной реальностью, а подлинная реальность ищет укрытия, чтобы как-то сохраниться. Только в дурдоме поэт Рюхин, который сопровождал перебинтованного полотенцами коллегу до психлечебницы, слышит искренне признание все того же Бездомного, что он, Рюхин – бездарность, сочиняющий скверные вирши к советским праздникам в стиле «Взвейтесь! да «развейтесь…». И после услышанного справедливого приговора сам Рюхин признается себе: «Не верю ни во что из того, что пишу». Силой авторской воли Булгакова «дом скорби» оказывается единственной «тихой гаванью», в которой находится место словам правды. Причем любые самые сокровенные признания, звучащие в этом укромном месте, всегда можно представить в качестве реплик душевнобольных людей. В это знаковое для всего романа место мы еще вернемся, а пока посмотрим, как писатель показывает ротацию коренных москвичей на деятельных «преобразователей мира».
В квартире №50, которую почтит своим недолговременным присутствием нечистая сила, первоначально проживала пятидесятилетняя вдова ювелира де Фужере. Эта деловая дама три комнаты из пяти сдавала двум жильцам. И вот однажды явился в квартиру милиционер, вызвал в прихожую одного из жильцов и сказал, что просит того на минутку зайти в отделение милиции, чтобы расписаться в каком-то документе. Жилец предупредил домработницу Анфису, что вернется минут через десять. И не вернулся. Набожная домработница заявила изумленной вдове, что произошло колдовство.
Второй жилец (его фамилия Беломут) проживал в квартире с супругой и через пару дней после исчезновения первого жильца, тоже пропал. Утром за Беломутом, как обычно заехала машина, отвезла его на службу, но назад никого не привезла и сама больше под окнами «нехорошей квартиры» не появлялась. Писатель сокрушается по поводу того, что горе и ужас мадам Беломут просто не поддаются описанию, а то он дал бы волю своего острому перу. Но стоило хозяйке квартиры отлучиться на денек на дачу, как куда-то запропастилась и сама супруга невозвращенца Беломута. Через пару дней после исчезновения безутешной мадам Беломут, ювелирша снова поехала к себе на дачу и тоже не вернулась. Оставшаяся одна домработница вволю наплакалась, легла спать далеко за полночь. О судьбе домработницы Анфисы автор пишет следующее: «Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцы других квартир, как будто бы в № 50-м всю ночь слышались какие-то стуки и будто бы до утра в окнах горел свет. Утром выяснилось, что и Анфисы нет».
Нетрудно догадаться, что в квартире был проведен тщательный обыск, искали бриллианты и золотые монеты царской чеканки. И на даче ювелирши, конечно, тоже искали драгоценности. А что нашли, писателю неведомо и жильцам дома на Садовой тоже. Причем исчезнувших людей никто не ищет. Пропал человек, ну и ладно. Зато его жилплощадь осталась и недопустимо, чтобы она долго пустовала.
Пустой квартира простояла всего неделю, а затем в нее вселился председатель правления Массолита Берлиоз с супругой и директор театра Варьете Лиходеев тоже с супругой. Но вскоре пропали обе супруги. По слухам, супруга Берлиоза сбежала в Харьков с каким-то балетмейстером. А супругу Лиходеева вроде бы видели «на Божедомке, где, как болтали, директор Варьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть ей комнату, но с одним условием, чтобы духу ее не было на Садовой улице…». Вот так трагическое (исчезновение людей) теснейшим образом соприкасается с забавными супружескими неурядицами, преследовавшими очередных жильцов «нехорошей квартиры» Разумеется, читатели могли делать самостоятельные предположения, куда же бесследно пропадали люди? Могли вспомнить и о том, что даже некоторые супруги видных государственных деятелей тоже порой оказывались в концентрационных лагерях. Но Булгаков опрокидывал все эти предположения. Дело в том, что освобождение данной квартиры от жильцов продолжалось уже при непосредственном участии Воланда. Сначала он инспирировал несчастный случай с Берлиозом. А затем отправил Лиходеева…, нет, нет и еще раз нет, не на Колыму или на Соловки, как могли бы подумать пристрастные читатели, собираясь «сигнализировать» куда надо, а в Ялту, на южный берег Крыма. При всем при этом уже трудно понять, где кончаются действия властей по очищению столицы от нежелательных элементов и начинаются происки нечистой силы. Советская власть и нечистая сила взаимно дополняют друг друга, являются как бы родственными явлениями.
Но продолжим рассмотрение занимательной истории с «нехорошей квартирой». Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какой-то сверхъестественной быстротою и с раннего утра председателю жилищного товарищества Никанору Ивановичу Босому начали звонить по телефону, а затем лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь последнего. И в течение двух часов председатель жилищного товарищества принял 32 таких заявления. Нет ни одного намека на то, что жильцы огорчены столь неожиданной гибелью человека, что готовы собрать средства на организацию похорон, как и на то, что раздавленный трамваем Берлиоз оставил после себя добрую память у соседей. Вот как описывает Булгаков поведение этих соседей: «Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу… Кое-как отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где находилась эта поганая квартира №50».
Вскоре ответственный администратор убедился в том, что в эту квартиру уже вселился некий иностранец со своей странной то ли обслугой, то ли свитой и готов заплатить за неделю пребывания в ней пять тысяч рублей. В те годы средняя месячная зарплата в столице составляла 180 руб. Конечно, рачительный, хоть и несколько грубоватый председатель товарищества не мог устоять перед такой внушительной суммой и подписал с иностранцем соответствующий контракт по найму жилища. По возвращении в свою квартиру, Босой только-только уселся за обеденный стол, как к нему нагрянули с обыском и в уборной нашли только что полученные от иностранца деньги. К ужасу Босого, отечественные рубли волшебным образом успели превратиться в доллары. Короче говоря, влип в скверную историю по уши.
Предназначение нечистой силы в том и заключается, чтобы совращать людей на воровство и мошенничество, на обжорство и разврат, разжигать в них алчность или неуемное тщеславие, заставлять их домогаться всеми правдами и неправдами наград или украшений и тем самым обрекать себя на позор, на глумления со стороны сослуживцев, соседей, родственников. Еще К.Леонтьев, тонкий критик, как всевластья рыночных отношений, так и перспектив создания социалистического строя, предупреждал о наступлении эпохи «организованной муки». И Булгаков всего лишь не скупится на красочные иллюстрации этого емкого утверждения. Сатана затем и существует, чтобы соблазнять и терзать свои жертвы и смешивать их с грязью или превращать в груды мусора. Лукавый сведущ о подноготной всех своих потенциальных и беззащитных жертв, потому что подслушивает их разговоры и даже их мысли, подглядывает за ними, следит за каждым их шагом. Знает, как и чем увлечь. Впрочем, набор соблазнов довольно примитивен. В условиях сплошного беззакония, в людях исчезают регуляторы нравственного поведения. Совесть безмолвствует. Честь и достоинство личности отправлены на «свалку истории». При отсутствии свидетелей, можно все, что угодно.
К тому же коварная нечистая сила, всунувшая в портфель Босому пачку валюты, не гнушалась и доносов. Это она сообщила в милицию о факте получения взятки председателем товарищества и даже назвала место, где спрятаны деньги. Подручные Воланда неустанно распаляют у персонажей «фарса» всевозможные хотения и влечения, но не предоставляют никакой возможности для того, чтобы страждущие могли удовлетворить свои заветные желания. Массовое переодевание в изысканные дамские туалеты на самом деле оказывается раздеванием женщин на публике. С потолка театра Варьете прямо в зрительский зал как манна небесная сыплются на людей бумажные купюры, и зрители жадно хватают ассигнации: Кто-то взбирается на сиденья, чтобы схватить больше даровых денег, кто-то ползает в проходе, шаря под креслами. Без нервозных тычков, угроз так толкнуть, что мало не покажется, и самого неприглядного рукоприкладства дело не обходится. А ассигнации, добытые в драку-собаку, естественно, быстро превратятся в обычные бумажки.
Приемами соблазна, искуса, мистификации нечистая сила владеет в совершенстве и бессчетные глупцы и дурочки охотно поддаются обманам. У Булгакова имеются веские основания утверждать, что вся московская публика состоит из глупцов и дурочек, потому что безоглядно поддалась заманиванию в «светлое будущее», наступление которого постоянно отодвигается в туманную даль. Нечистая сила хорошо осведомлена о сугубо материалистической направленности поступков, интересов, побуждений этой публики, как информирована и о том, что строителям нового мира фактически недоступны разнообразные потребительские товары и бытовые удобства. В условиях тотального дефицита товаров и услуг, эти несчастные охотно ведутся на любые провокации, на самые сомнительные возможности чем-то поживиться и как-то разжиться: на самом же деле они постоянно пребывают лишь у разбитого корыта. Разжигая неутолимые желания в этих людях, сатана обрекает их на неизбывные адские муки.
Дьявольские соблазны далеко не прямолинейны, как может показаться на первый взгляд. Зачастую такие соблазны подразумевают вполне реальное причащение к вечно дефицитным благам. Так в ресторане Грибоедов, куда имеют доступ только члены писательского союза, все деликатесы идут с существенной скидкой, по сравнению с меню других ресторанов столь же высокого уровня. Уже упоминавшийся нами директор театра Варьете, после разудалой пьянки просыпается у себя в спальне с совершенно больной головой и обнаруживает неожиданного посетителя, который столь своевременно предлагает Степану Лиходееву опохмелиться охлажденной водкой и перекусить бутербродами с черной икрой. После чего самым фантастическим образом Лиходеев будет бесцеремонно выдворен из своей квартиры. Читателю не составляет особого труда продлить галерею искушений. Все от мала до велика в стране советов наслышаны о служебных автомашинах и дармовых квартирах, уютных дачах и бесплатных санаториях, полагающихся каждому, кто готов распроститься со своими человеческими качествами и стать то ли бесчеловеком то ли бесо-человеком. Любая сцена «фарса» пронизана дьявольскими далеко не невинными розыгрышами, жертвами которых становятся разного рода председатели и простые буфетчики или таксисты. Следует отметить, что все эти жертвы сами призывают нечистую силу: они постоянно чертыхаются, поминают дьявола – более очевидного симптома сатанинского всевластья трудно подыскать. Таков сложившийся стиль столичной жизни.
Впрочем, и сам мастер отнюдь не чужд этого стиля, проявляя склонность к аффектации и заурядному кривлянию. Вот каким Булгаков показывает мастера в ходе его встречи в дурдоме с поэтом Бездомным: «Я мастер, - он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел шапочку и показался Ивану в профиль и фас, чтобы доказать, что он – мастер».
Перед читателем предстает натуральный псих, страдающий манией величия, которого следует аттестовать, как заслуженный пациент клиники для душевнобольных. И все прочие характеристики сходились бы в этом диагнозе, но на предыдущей странице романа этот странный пациент, единственный из всех персонажей, а шла уже 13 глава, прозорливо называет сатану сатаной. И для этой оценки он не нуждался в очной встрече с иностранцем. Все другие персонажи «фарса», как только не именовали заезжего иностранца. То ли это был черный маг, то ли консультант по чернокнижию, то ли профессор, то ли шпион, то ли он - немец, то ли какой-то другой национальности. Во многом персонаж напоминает Маркса, которого советские люди считали то ли экономистом, то ли философом, то ли общественным деятелем, то ли революционером, то ли немцем, то ли интернационалистом. Да, сатана многолик и всегда тяготеет на людях к неопределенности своего социального статуса, не говоря уже о принадлежности к какой-то конкретной национальности. Скупыми штрихами Булгаков выделяет мастера из сонма других персонажей «фарса». Мастеру присущи свойства «высшего реалиста», способного присваивать людям и явлениям их подлинные имена и характеристики. Не читая стихов Бездомного, он уверен в том, что стихи никудышные. Ему не нужно долго беседовать с известным советским поэтом (все с тем же Иваном Бездомным), чтобы понять, что его собеседник – человек «девственный», в том смысле, что не сведущ ни в чем, - полный невежда. И наконец, мастер признается в том, что у него нет другого пристанища, кроме клиники: он не только бездомный, но и нищий.
Нет, и не может быть никаких сопоставлений мастера с поэтом Бездомным, который на самом деле вовсе не бездомный и к тому же недурно зарабатывающий на своих виршах графоман, но возникает четкая аналогия мастера с проповедником из Галилеи - Иешуа. Совершенно внезапно, сквозь мелькания московского бурлеска (сначала реальная буря, затем фальшивый блеск), аналогия мастера с Иешуа превращается в прочный стержень всего романа, и от этого стержня веером расходятся дальнейшие события в своей сакраментальной многозначительности.
Юрий Покровский
Русская Стратегия |
