Как и в других регионах страны, политика массовой коллективизации и раскулачивания крестьянских хозяйств в Крыму, сопровождалась экстремальным насилием, репрессиями и произволом. Проводниками террора выступали партийные и советские и чекистские органы,прибывшие из города рабочие (как правило, в прошлом активные участники Гражданской войны на стороне красных, сторонники «самых решительных мер» по отношению к классовому врагу), сельские активисты (преимущественно представители наиболее маргинальной части крестьянского социума).

Формы принуждения, которые применялись в колхозном строительстве, были многообразны: налоговый прессинг, угрозы, арест, заключение в концлагерь, высылка на спецпоселение. Ответом на это стал массовый крестьянский протест, который также принимал разные, в том числе, жестокие формы.

Пассивное сопротивление коллективизациивыражалось в направлении ходатайств, писем и жалоб в государственные ипартийные органы, ускоренном разделе семейногохозяйства, сокращении посева и убой скота, невыполнении различных налоговых сборов иповинностей, пассивном отношении к труду в колхозах, бегстве из деревни.

Так, если в 1927 г. овец было 65 тыс., то в 1930 г. их число сократилось до26 тыс. В одном только в Карасубазарском рай­оне в селе Ускут в течение двух-трех дней было уничтожено не­сколько сотен овец. Массовый убой скота привел к резкому па­дению его поголовья в Карасубазарском районе. Если в 1927 г. там было 9309 лошадей, то в 1930 г. их осталось 4835. Были отмечены случаи заражения лошадей сапом. Так, в деревне Карай, Севастопольского района, 6 лошадей, подлежащих обобществлению, пришлось пристрелить, так как они были заражены этой болезнью[i]. Количество свиней в 1930 г. на всем полуострове по сравнению с 1927 г. сократилось почти в два раза[ii].

Власти отвечали преследованиями.

31 января 1930 г. судебно-следственная бригада выехала в деревню Камары Севастопольского района, где разбирала дело по обвинению группы кулаков - лишенцев в хищническом уничтожении овец. На скамье подсудимых оказалась группа крестьян, тесно связанных с членами церковного совета, Патрино Иорданом и Патрино Константином, «играющими не последнюю роль в уничтожении овец».

Все обвиняемые находились в родственных отношениях и пытались убедить суд, что уничтожение овец вызвано тяжестью налога. Однако свидетели заявляли, что подсудимые вели разговоры, что «нужно все уничтожать и стать бедняком, тогда будешь спокоен», а также агитировали против коллективизации и создания семейных фондов.

Приговор - 2 года лишения свободы главным виновникам,2 года высылки, и на 3 года–поражение в правах с конфискацией всего имущества[iii].

2 года лишения свободы с конфискацией имущества и последующей высылкой на 3 года «за злостный убой» 172 овец получил житель Карани, крестьянин Л. Христодуло. Житель Золотой балки, М.Еломенко, за продажу свиней и молочных коров был осужден на 1 год и 6 месяцев тюремного заключения с конфискацией имущества[iv].

Письма и ходатайства, направляемые в органы власти, затрагивали широкий спектр вопросов. Люди выражали несогласие с действиями низовых исполнителей, оспаривали решения о лишении избирательных прав, раскулачивании, конфискации имущества, высылке.

Примером высказываний, свидетельствующих о нежелании работать в колхозах, стремлении покинуть страну, служат слова крымского крестьянина Осадчука, приведенные в политсводке секретариата Совнаркома СССР по приему заявлений и жалоб по вопросам сельского хозяйства за февраль—март 1930 г. от 3 апреля 1930 г.:

«Будем хлопотать проезд, если не пустят — бросим все и будем пробираться к границе»[v].

Люди не желали работать и вследствие продовольственных затруднений.

Уже в мае 1930 г. серьезные «продовольственные затруднения» в отдельных районах Крыма привели к тому, что от 40 % до 70 % работников (в зависимости от колхоза) отказывались трудиться, заявляя: «Мы из колхозов не выйдем, но работать не можем, нет продовольствия, нет физических сил»[vi].

В Карасубазарском районе в Арчинском сельсовете артели им. Карла Маркса и «Ени-Кузет» летом 1930 г. сельские труженики испытывали продовольственный кризис. Члены артели голодали, в результате чего выход на работу с каждым днем уменьшался. Артель им. Карла Маркса выдавала своим членам ячменную дерть, вызывавшую желудочные заболевания. На все обращения правления артели за помощью в районные организации, в частности, в спецкультурное и полеводческое товарищество, следовал отказ или в лучшем случае выделялось по 2 — 3 пуда муки на артель, которую приходилось отдавать только больным членам артели.

В деревне Зуя Симферопольского района колхоз «Красная новь» в течение 7 дней не получал хлеба за отсутствием муки. В результате продовольственные затруднения испытывали 250 человек. На почве отсутствия хлеба отмечалисьпроявления недовольства и критических высказываний в адрес властей[vii].

Неприятие колхозной системы всвязи с отсутствием в кооперации промтоваров также выражалось в стремлении крестьян сдавать хлеб частнику. Зафиксированы высказывания жителей полуострова из числа сельских тружеников, которые говорили:

«Продадим хлеб по вольной цене и по вольной цене купим, что нам надо»[viii].

Весьма многочисленны были случаи оставления крестьянами и их семьями мест проживания, и бегства из деревни. В этой связи ЦИК и СНК Крымской АССР 7 февраля 1930 г. издали постановление «О конфискации кулацкого имущества, привозимого из местностей вне Крыма и о мерах борьбы со стихийным и самовольным выездом кулаков», согласно которому всем сельсоветам предлагалось «отобрать подписку о невыезде на места жительства в районах и пунктах сплошной коллективизации Крыма у тех кулаков, имущество которых конфисковано или подлежит конфискации до окончательного разрешения вопроса о порядке и месте выселения этих кулаков». Административному отделу предлагалось производить задержание всего скота, сельхозинвентаря и имущества, привозимого на рынки и перегонные пункты Крыма, «как из районов последнего, так и других местностей, вне Крыма». Также админотделу предписывалось принятие мер к «обнаружению выехавших кулаков и запрещению дальнейшего выезда их из нового места жительства»[ix].

О том, какой широкий размах приобрело бегство крестьян из деревни, свидетельствует записка секретаря Крымского обкома ВКП(б) Евгения Вегера в ЦК ВКП(б) «о мероприятиях в отношении кулачества» от 10 марта 1931 г.:

«В настоящее время в Крыму имеется фактически раскулаченных (распроданных до основания) во время хлебозаготовок, мясозаготовок, табакозаготовок и т.д. около тысячи кулацких хозяйств. Члены этих семейств расползлись по всему Крыму, частью выбрались в другие места СССР, частично проникают даже на предприятия (Донбасс). Сейчас, во время сева в Крыму они ведут активнейшую контр-революционную работу, начинают формироваться банды, подготовляются к уходу в горы, что внушает особые опасения в связи с началом курортного сезона»[x].

К вящему неудовольствию власть предержащих, отдельные работодатели проявляли милосердие, устраивая бывших кулаков и «лишенцев». Так поступал производитель разведочных работ Черноречстроя около деревни Биюк-Мускомья, техник Дроздов[xi].

К активным формам сопротивления относились открытые методы противодействия, в том числе: антисоветская агитация, коллективные выступления, поджоги колхозного имущества, нападения на сельских активистов, вооруженная борьба.

Антисоветская агитация выражалась в распространении антиколхозных и антисоветских слухов, открытой критике кампании коллективизации и раскулачивания, распространении антиправительственных воззваний. Так, 20 октября 1929 г. в очередной информационной сводке Крымского ОК ВКП (б) «О ходе хлебозаготовок по Крымской АССР» сообщалось, что «Уполномоченным ОК ВКП (б) и СНК Крымской АССР по хлебозаготовкам, членом бюро ОК ВКП (б) Козловым по дороге от Ички в Кайшары (Феодосийский район) найдено воззвание, подписанное «К.С. Крыма» (Комитет спасения Крыма).

Воззвание призывало крестьян объединиться в единый фронт по борьбе с коммуной; указывало, что у крестьян забирают все без остатка; сообщало, что все тюрьмы переполнены сельскими тружениками, и заканчивалось словами:

«Далее терпеть этот нажим нет возможности. Объединяйтесь под нашим знаменем. Наши организации имеются во всех районных городах. Скоро наши люди будут разъезжать по деревням и организовывать ячейки содействия. Долой коммунистов, разорителей страны. Да здравствует наша связь с заграницей!»[xii]

В селе Сабачино Евпаторийского района в здании сельсовета один крестьянин заявил: «Большевики чувству­ют конец своей власти. В 1931 году их власть должна лоп­нуть, коммуна существовать не будет». В Керченском районе, в деревне Алексеевка, осенью 1929 г. крестьяне выдвинули следующие требования: «Мы примем постановление о сдаче излишков при условии—если будут повышены цены на хлеб, если партячейки и Советская власть откажутся от помощи бедноте, если рабочим и служащим города будет снижена зарплата на 50 процентов и будет прекращено деление деревни на классы». Точно такие же требования выставлялись в селах Симферопольского и Феодосийского районов[xiii].

В деревне Хайто Байдарской долины отказавшийся от сана мулла по вечерам собирал у себя крестьян и говорил им, что «у мусульман нет спайки», и что они не слушаются его. Под влиянием его агитации в Хайто сорвана контрактация.

В Варнутке вел агитацию Амет Ислям,«бывший кулак и уполно­моченный при белых». Его брат, Аб­дул Ибраим, вступив в колхоз, продал двух волов на том основании, что «лучше продать, чем отдать колхо­зу». Жена Абдула ходила по хатам и агитировала «не пускать дочерей в комсомол, так как они станут проститутками» и не организовывать яслей потому, что «деньги заберут, а де­тей не воспитают».

В Скелях«кулаки и религиозники» вели«яростную агитацию среди колхозников за невыход на работу». Агитация имела успех. 30 января 1930 г. января на работы вышло всего лишь 5% колхозников. Сахтинский мулла сорвал обобществление скота. В Баге кулак Энвер Али ночью собирал у себя крестьян и отказы­вался отдать зерно в посевной фонд. В Саватке действовали «подкулачники, выступая против контракта­ции»[xiv].

В отдельных случаях антисоветскую агитацию вели члены сельских советов. Одним из них был председатель артели «Новый труд» в деревне Скели. Он выступал против укрупнения артели и отказался сдавать семена в общий семенной фонд. Председатель скельского сельсовета Кирикьянов поддерживал тесную связь с местным священником, защищал лишенцев[xv].

Проявления недовольства происходившим в деревне были отмечены и среди горожан. Некоторые критические высказывания даже попали на страницы местных газет.

Так, в Севастополе рабочий явился в профсоюз с требованием «немедленно приостановить изъятие у него излишков хлеба», причем это требование сопровождалось угрозами. Оказалось, что его семья должна сдать государству 50 пудов излишков. В другом случае докладчик, выступавший на собрании городского союза строителей, в ответ на заявление, что «кулак, как класс, должен быть ликвидирован», услышал следующее:

«Что же теперь и говорить ни о чем нельзя, стало быть рот зажимаете, а может я защищаю вас чтобы испытать кулака».

Другой рабочий обратился к выступающему с провокационным вопросом:

«Стало быть, уничтожать скот нельзя? За это судят, а по-нашему, если этот скот поступает на базар, то кулаки правильно делают».

Работник деревообделочной мастерской, столяр Самохвалов, бывший участник Кронштадтского восстания, выразил открытое недовольство советской властью. Когда проводилась кампания по третьему займу на нужды индустриализации, он заявил:

«Зачем все это? Что рабочие получили от советской власти?»

В дальнейшем Самохвалов продолжил говорить рабочим:

«Мы с голоду подыхаем, а вывозим все за границу».

Похожие суждения высказывал строитель Макар Рублевский, который утверждал, что «советская власть обманывает рабочих. Рабочий раньше угнетался и теперь угнетается».

Член союза строителей Воронин, исключенный из партии «за связь с чуждым элементом», утверждал, что «правые уклонисты правы. Партия ошибается в крестьянском вопросе».

Рабочий военпорта Ефим Чернов заявлял:

«В старое время я зарабатывал 25-30 рублей в месяц, но меня тогда не эксплуатировали. А вот теперь, когда я зарабатываю 110 руб., то мне кушать нечего и эксплуатируют меня на «полный ход».

Развивая эту мысль, Чернов продолжал:

«Раньше я мог устроить забастовку. А ну-ка, попробуйте теперь забастовать, что вам запоют? Мы теперь ходим голые и босые. А соцсоревнование выдумали для того, чтобы больше из рабочих выжимать»[xvi].

На эти проявления недовольства государство реагировало репрессиями. Согласно отчету о работе прокуратуры Крымской АССР за 1929 г., в Джанкойском районе, в деревнях Александровке, Павловке, Айбарах, Воинке проведены судебные процессы над уличенными в агитации против хлебозаготовок и сокрытию излишков продовольствия. Приговоры были суровыми: высылка, лишение свободы, конфискация имущества[xvii].В феврале-марте 1930 г. из Алушты выселены кулацкие семьи, которые вели агитацию против колхозов[xviii].

Коллективные выступления происходили на почве недовольства колхозным строительством, раскулачиванием, и вызванными ими социально-экономическими проблемами.

Летом 1930 г. в Симферопольском районе регистрировались массовые выступления на почте продовольственных затруднений. В Джанкойском районе, в деревне Воинка «толпа женщин в 60 чел., собравшись у кооператива, требовала выдачи хлеба и других продуктов питания. Из толпы слышались ругательства по адресу Советской власти и компартии и выкрики: «Долой Советскую власть и компартию», «Дайте нам царя-батюшку, который нас накормит» и т.д»[xix].

16 ноября 1930 г. произошло массовое выступление крестьян деревни Ак-Монай численностью 200 человек против хлебозаготовок и подписки на хлебный заем. Примечательно, что среди организаторов были местные советские функционеры: заместитель председателя сельсовета Дергачев, председатель колхоза «Пролетарий» Коваленко, секретарь этого же колхоза Касенко[xx].

Активной формой противодействия раскулачиванию стал срыв колхозных собраний. Именно так поступили крестьяне сел Новая Земля и Штурмовое в Севастопольском районе[xxi]. И если за весь 1929 г. было сорвано 147 собраний, то только за первые три месяца 1930 г. их было 59[xxii].

Формой сопротивле­ния крестьян советской колхозной политике было оказание поддержки соседям, объявленных кулаками. Это было безусловным проявлением смелости, которое заключалось в том, что крестьянин называл свое имя и публично высказывался в защиту односельчан, рискуя как минимум быть объявленным подкулачником.

После того как в деревне Караджи Евпаторийского района в Крыму про­шел обыск кулацких домов, бедняки собрались и заявили: «Ежели вы производите раскулачивание и выселение кулаков, то вместе с ними уходим и мы»[xxiii]152

Сопротивление крестьян коллективизации находило свое выражение и в форме так называемых «бабьих бунтов» - массовых выступлений, в которых принимали участие исключительно женщины. Летом и осенью 1930 г. такие выступления произошли в Феодосийском, Керченском, Судакском и Симферопольском районах.

В августе 1930 г. восстали жительницы деревни Сеит-Эли Феодосийского района. Поводом к выступлению послужило прибытие накануне уполномоченного из бюро принудительных работ, который распорядился направить группу мужчин-жителей села, ранее осужденных за невыполнение хлебозаготовок и за «разные бытовые преступления» в Симферопольский район. В разгар деревенской страды это решение вызвало взрыв возмущения.

В сельсовет прибыла большая группа женщин и порядка двадцати мужчин, которые стадии кричать:

«Мы их не отдадим, что Вы нас мучаете, мы сейчас разгромим сельсовет, разгромим колхозников, пусть нас избивают, мы не боимся». Возмущенные женщины напали на председателя сельсовета Якова Рака, избили секретаря местной партийной ячейки Ивана Ломанова.

В деревню в срочном порядке прибыли секретарь райкома Котов, председатель райисполкома Губарев и помощник начальника райотдела ГПУ Данилов. Увидев прибывших представителей власти, женщины закричали: «Почему Вы высылаете наших мужей?», «Давайте обратно нам наших кулаков, они наши спасители, смените сельсовет, там сидят подлецы».

Оценив обстановку, партийные, советские и чекистские функционеры были вынуждены пойти на уступки. После проверки состава трудоспособности, предполагаемые к выселению лица были оставлены в деревне. Но это решение было запоздалым, и не вызвало доверия у крестьян.

Слухи о случившемся быстро распространились по соседним деревням, из которых после отъезда ответственных работников в качестве поддержки прибыли группы женщин. При этом они выкрикивали: «Мы этих зеленых фуражек не боимся, мы их будем бить». Через некоторое время собравшиеся пошли в сельсовет, где написали заявление в райисполком с требованием о возвращении кулаков. Одновременно они заставили председателя подписать составленный ими документ.

Крестьянка Аксинья Матышева, брат которой находился на принудительных работах, во время выступления стояла впереди толпы и, показывая на председателя сельсовета и его секретаря, кричала: «Чего смотрите, бейте их!». А дочь бывшего помещика Мария Денисенкоугрожала председателю сельсовета убийством. Помимо этого, ходила по домам и призывала сельчан организовываться и быть сплоченнее, если приедут сотрудники ГПУ.

В ответ последовали аресты. Среди попавших в руки чекистов была и М.Денисенко, которая на самом деле оказалась беднячкой Дарьей Денисовой. Взятие ее и двух других сельчан под стражу вызвало новый виток недовольства.

18 августа 1930 г. у кооператива вновь собралась большая группа крестьян, которые приняли решение направить своих представителей в город. Подойдя к председателю сельсоветаЯ.Раку, жительница села Матрена Григорьева схватила того за грудки и закричала: «Убить его надо».

Через три часа к зданию ГПУ в Феодосии подошла большая группа крестьян, приблизительно 60 человек, с требованием возвращения арестованных. Председатель сельсовета также убеждал начальника РО ГПУ освободить сельских тружеников и возвратить их в деревню, в связи с чем был арестован. Чекисты однозначно заявили просителям, что арестованные освобождены не будут.

Не успокоившись, жители деревни обратились в рабоче-крестьянскую инспекцию Сеит-Элинского земельного общества с заявлением, в котором критиковали руководство сельсовета и местный актив, и требовали провести расследование на месте. Заявление подписали более 80 человек[xxiv].

Итог этой истории был трагичен. Зачинщицы бунта, крестьянки Аксинья Матышева, Матрена Григорьева, Дарья Денисова — были приговорены, соответственно к 3, 3 и 5 годам лагерей. Кроме того, к расстрелу приговорили вернувшегося накануне из ссылки крестьянина Петра Свидлова, чьи изобилующие животрепещущими подробностями рассказы о быте спецпереселенцев произвели на сельчан неизгладимое впечатление, и подготовили хорошую почву для взрыва народного возмущения. Его брат Владимир был осужден на 5 лет лагерей, а председатель сельсовета Я.Рак– к 1 году лишения свободы[xxv].

Аналогичный «бабий бунт» прошел 25 августа 1930 г. в деревне Кият (ныне – с. Светлое Керченского района). В октябре 1930 г. все организаторы, подстрекатели и зачинщики мятежа были арестованы и приговорены к длительным тюремным и лагерным срокам заключения[xxvi].

Но самыми жесткими формами сопротивления коллективизации и раскулачиванию были террористические акты и попытки восстания.

Только в Крыму и только за 1929 г. органы ОГПУ зафиксировали 37 террористических актов в деревне, 9 антисоветских выступлений[xxvii]. В следующем, 1930 г., противодействие политике коллективизации на территории полуострова приобретает все больший размах. С января по октябрь (по другим сведениям – с января по ноябрь[xxviii]) 1930 г. – было совершено 60 террористических актов против колхозного актива, 104 антисоветских выступления[xxix]. Сопротивляясь коллективизации, крестьяне убили комсомольца Петра Вербовского в деревне Зуя и колхозника-активиста Ивана Щелкунова в деревне Булганак Керченского района (убит ударом лома по голове)[xxx].

По качестве обвиняемых по делу об убийстве Вербовского на скамье подсудимых оказалось 26 человек. В результате четверых приговорили к расстрелу, остальные были осуждены на различные сроки[xxxi].

В 1929 г. в деревне Курман за избиение батрака-активиста к 5 годам лишения свободы с конфискацией имущества приговорен крестьянин Бариев[xxxii]. ВКарасубазарском районе в марте 1930 г. был жестоко избит делегат IV пленума обкома от совхоза «Новострой», видный активист Серебринов[xxxiii]. Выжив, он прибыл на пленум и рассказал о произошедшем. Там же обсуждались и другие подобные случаи. Впоследствии они займут важное место в советской пропаганде, и сыграют важную роль в формировании образа классового врага.

Много террористических актов в отношении колхозных активистов было зафиксировано в Судакском, Алуштинском и Феодосийском районах[xxxiv].

Насилию предшествовали угрозы. Так, во время собрания по проблемам раскулачива­ния, когда аудитория начала задавать вопросы, выступавшему активисту подсунули записку, где ему угрожали смертью[xxxv].

Наиболее серьезное сопротивление раскулачиванию оказали крестьяне Южного берега Крыма, в особенности, жители деревни Ускут. Первый всплеск недовольства случился здесь еще в 1928 г. в связи с хлебозаготовками. С началом натиска на деревню местное население стало активно вооружаться. На имя правительства Крымской АССР и ВЦИК ускутские крестьяне подготовили около 300 заявлений с требованием немедленной отмены коллективизации как меры, противоречащей шариату. Наряду с этим, планировалось отправить делегацию к турецкому послу в Москву с жалобой на притеснение мусульман. Высказывались намерения о переходе в турецкое подданство, и эта инициатива нашла поддержку среди жителей других деревень.

Параллельно крестьяне разрабатывали планы ухода в горы, вели переговоры с турками-яличниками (перевозчиками на яликах) о возможном отплытии в Турцию.

Об этих настроениях стало известно чекистам. В ночь с 26 на 27 января 1930 г. ОГПУ совершило налет на Ускут и арестовывало около 100 заговорщиков во время проведения ими нелегального собрания. Некоторым крестьянам удалось бежать в горы, однако, месяц спустя, и они были схвачены. В ходе завязавшейся перестрелки двое ускутцев были ранены, впоследствии один из них скончался от потери крови[xxxvi].

Писавший об этом выступлении советский корреспондент ни словом не обмолвился о его подавлении, но записал, что местные жители оскорбляли солдат и даже закидывали их камнями. Один из бойцов, под впечатлением от увиденного, покончил с собой[xxxvii].

Аналогичными трудностями чекистские мероприятия сопровождались в соседних с Ускут деревнях – Шелен (ныне - с. Громовка), Арпат (ныне – с. Зеленогорье), Ай-Серез (ныне – с. Междуречье). Здешние жители сумели отбить арестованных односельчан, так что добиться успеха сотрудники «органов» смогли лишь со второго-третьего раза.

Всего в южнобережных деревнях были арестованы 254 человека. Из них 61 человека приговорили к расстрелу, остальные получили различные сроки лишения свободы или были высланы из Крыма. Важно при этом отметить, что статус «проблемных» сохранялся за некоторыми из этих сел и в дальнейшем. Так, в деревне Ускут, где к 1937 г. насчитывалось 17 членов ВКП (б) и 14 сочувствующих, верховенство на протяжении многих лет сохранялось за местным 80-летним муллой, беспрепятственно совершавшим отправление исламских религиозных обрядов (в том числе обрезание)[xxxviii].

Предпринимались попытки создания подпольных антисоветских организаций. Так, в деревне Байдары Севастопольского района кулаки организовали группу, которая устраивала нелегальные собрания и выработала план борьбы с мероприятиями компартии и советской власти[xxxix]. В других случаях организации, действовавшие за пределами Крыма, взаимодействовали с местными жителями, налаживая связь с заграницей. Так, в селе Казачьи Лагери Херсонского округа выявили «контрреволюционную группировку», которая готовила вооруженное восстание против советской власти, через двух бывших белых офицеров-крымчан пыталась найти поддержку за рубежом[xl].

Специфической формой сопротивления коллективизации и раскулачиванию была эмиграция. На полуострове проживало большое количество иностранных подданных, в основном, граждан Турции и Греции, которые стремились покинуть СССР. Однако именно этого властиникак не могли допустить. Не столько потому, что привело бы к негативным экономическим последствиям, сколько нанесло бы вред престижу страны на международной арене. Поэтому этого правительство и чекисты повели решительную борьбу с эмиграцией, квалифицируя ее как «преступлениеперед государством».

Преследованию подвергались как те, кто предпринимал реальныепопытки покинуть СССР, так и те, кто лишь размышлял над возможностью уехать с полуострова. Групповые "преступления" наказывались более жестоко. Так, из шести человек, проходивших по делу «об агитации за побег в Турцию» в Бахчисарайском районе, четверых выслали за пределы Крыма, а двоих приговорили к трем годам лишения свободы[xli].

Проявления недовольства советским колхозным строительством фиксировались и в дальнейшем. Но после 1930 г. они принимали преимущественно скрытые и пассивные формы.
 

Д.В. Соколов

Русская Стратегия

[i]Хазанов Г.И. Партийная организация Крыма в борьбе за победу колхозного строя // Борьба большевиков за упрочение Советской власти, восстановление и развитие народного хозяйства Крыма. - Симферополь, Крымиздат, 1958.– С. 216

[ii] Королев В.И. Из прошлого народов Крыма. Миграционные процессы (1897-1939) – Симферополь: ООО «Антиква», 2018. – С.106

[iii]Маяк коммуны, №33 (2691), 3 февраля 1930.

[iv] Маяк коммуны, №36 (2694), 6 февраля 1930.

[v]Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927−1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 2. Ноябрь 1929 — декабрь 1930 // Под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000. – С.371

[vi]Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. — М.: РОССПЭН; Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2010. – С.261

[vii] Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927−1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 2. Ноябрь 1929 — декабрь 1930 – С.536

[viii] Там же. – С.562

[ix]Брошеван В.М. Раскулачивание в Крыму (История в документах и материалах о выселении из Крымской АССР в 20-40-х годах XX столетия бывших помещиков-дворян и крупных землевладельцев, кулаков, ликвидированных как класс, в числе которых оказались и иностранноподданные.) – Симферополь, 1999. – С.52

[x]Политбюро и крестьянство: Высылка, спецпоселение. 1930—1940 гг. Книга I. М.: РОССПЭН, 2005. – С.272

[xi]Маяк коммуны, №32 (2690), 2 февраля 1930.

[xii]Брошеван В.М. Симферополь: белые и темные страницы истории (1918-1945 гг.) Историко-документальный хронологический справочник. – Симферополь: ЧП ГУК, 2009. – С.134

[xiii]Хазанов Г.И. Указ. соч. – С.217

[xiv] Маяк коммуны, №39 (2697), 9 февраля 1930.

[xv] Маяк коммуны, №35 (2693), 5 февраля 1930.

[xvi]Маяк коммуны, №32 (2690), 2 февраля 1930.

[xvii]Брошеван В.М. Раскулачивание в Крыму – С.45

[xviii]История городов и сел Украинской ССР. Крымская область. — Киев, 1974. – С.170

[xix]Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927−1939. Т.2. – С.536

[xx]Пащеня В.Н. Развитие сталинской системы государственного управления в России и в Крыму в 1930-х годах: монография. 2-е изд. – Симферополь: ИП Зуева Т.В., 2018. – С.259

[xxi] История города-героя Севастополя. 1917-1957. – Киев, 1958. - С.179-180

[xxii] Брошеван В.М. Указ. соч. – С.59

[xxiii]Виола Л. Указ. соч. — С.113

[xxiv] Хаяли Р. Волчья яма // Реабилитированные историей. Автономная Республика Крым: Книга четвертая. – Симферополь: АнтиквА, 2008. - С.10-13

[xxv]Там же. – С.15

[xxvi]Ильина Л. Бабьи бунты в крымских селах // http://crimeanblog.blogspot.com/2010/07/babiy-bunt-v-krymu.html

[xxvii]История городов и сел Украинской ССР. Крымская область. — Киев, 1974. — С.43

[xxviii]Очерки по истории Крыма. Ч. III: Крым в период социалистического строительства (1921–1941 гг.) / под общ. ред. д.и.н. И.С. Чирвы. Симферополь: Крым, 1964.– С.96; Брошеван В.М. Указ. соч. – С.59

[xxix]Последняя рукопись Сабри Айвазова. Дело партии «Милли Фирка». Документы свидетельствуют. Из серии «Рассекреченная память». Крымский выпуск. Том 1./ Под общ. ред. В.В.Пшеничного, Р.Н.Лесюка, С.В.Лунина, И.И.Полякова — Симферополь: издательство «ДОЛЯ», 2009. — С.5

[xxx]Очерки истории Крымской областной партийной организации – С.135; Хазанов Г.И. Указ. соч. – С.220

[xxxi] Брошеван В.М. Указ. соч. – С.45

[xxxii] Там же.

[xxxiii] Хазанов Г.И. Указ. соч. – С.219

[xxxiv]Очерки по истории Крыма. Ч. III– С.96

[xxxv]Виола Л. Указ. соч. — С.146

[xxxvi]Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Политические репрессии в Крыму (1920−1940 годы). — Симферополь, 2003. — С.41

[xxxvii]Виола Л. Указ. соч. — С.176

[xxxviii]Пащеня В.Н. Этнонациональное развитие в Крыму в первой половине XX века (1900−1945 гг.): Монография. — Симферополь, 2008. — С.51

[xxxix] Маяк коммуны, №39 (2697), 9 февраля 1930.

[xl] Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939. Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 3. 1930—1934 гг. Кн. 1. 1930—1931 гг. / Под ред. А.Береловича, В.Данилова. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. – С.184

[xli]Історія Криму в запитаннях та відповідях / Відп. ред. В. Смолій; Упорядн. Г. Боряк. НАН України. Інститут історії України. – К.: Наукова думка, 2015.- С.363