В ходе коллективизации из Крыма были высланы тысячи крестьянских семей. Вынужденно оказавшись вдали от своей малой родины, люди претерпевали тяготы и лишения. По крайней мере, поначалу, многие из них не хотели и не могли безропотно принять участь, которая им была уготована.

Всего в 1930-1931 гг. из Крыма было депортировано 4325 семей (19 200 чел.). Они были размещены в Северном крае (1 553 семьи) и на Урале (2772 семьи)[i]. Местами высылки также определяли Сибирь, а в некоторых делах просто указывали: «за пределы Крыма»[ii].

Мытарства и горести раскулаченных начинались еще до погрузки в вагоны. Иллюстрация – трагическая судьба семейства Никифоровых. Крестьяне жили на хуторе неподалеку от села Золотое Поле, расположенного на территории нынешнего Кировского района. Крепкий хозяин, Никифоров-отец положил жизнь на то, чтобы выбиться из бедности. Все, чем владела семья – от дома до коров, лошадей и овец – было нажито своим трудом.В1929 г. за всеми Никифоровыми пришли люди в форме. Дали несколько минут на сборы, объявили, что семья подлежит раскулачиванию и ссылке. (Как выяснилось впоследствии, в сельсовет поступил анонимный донос: утверждалось, что Никифоровы пользуются трудом батраков, хотя те работали сами и наемный труд не использовали).

Услышав о ссылке, бабушка Никифорова молча рухнула на пол — ее парализовало. Старушку оставили, где лежала, остальных увезли.

«Много лет спустя стали известны страшные подробности ее смерти: в опустевший дом прибыли местные активисты — национализировать «кулацкое» добро. Чтобы не возиться с беспомощной старухой, ей… выстрелили в голову и оставили на полу, решив, что она мертва. А женщина еще жила день или два, слышала, как по дому ходили чужие люди, как резали тут же овец и жарили мясо… Лишь через несколько дней соседи решились заглянуть в разграбленный дом и только тогда похоронили старушку.

Остальных членов семьи погрузили в вагоны для перевозки скота, и транспортировали на Север»[iii].

Значительное количество спецпереселенцев погибло по пути к месту ссылки.

«Вагоны для перевозки крупного рогатого скота, - свидетельствовал житель Мелитополя Валентин Макропуло, чьи родители жили в селе Марфовка Керченского района и в 1930 г. попали под раскулачивание,- были переполнены людьми. По пути следования некоторые старики не выдерживали и умирали. Обстановка была чрезвычайной. Люди не находили ответ на вопросы: «За что? Почему?» и «Куда?»...»[iv]

Тех раскулаченных, кто все же добирался живым до места поселения, размещали в неприспособленных для жизни бараках, без пищи и теплой одежды, по сути, обрекая их на верную смерть.

«У нашей мамы всего детей было шестеро, — вспоминала спустя много лет одна из дочерей Никифоровых, Галина, — а выжили только мы, три девочки: Валя родилась в 1931-м, четыре года спустя я, еще через два года Марина. Как мы уцелели, сейчас понять трудно. Болели цингой, рахитом, от голода отекали — были похожи на стеклянные бутылки. Родители работали, но ссыльным денег практически не давали, только небольшой паек, который нужно было растянуть на месяц. В 1941 г. от туберкулеза умерла мама, ей было только 29 лет, отец остался с тремя маленькими детьми на руках»[v].

Бедственное положение спецпереселенцев подтверждают их письма в организацию «Помощь политическим заключенным», возглавляемой супругой писателя Максима Горького – Елизаветой Пешковой.

24 мая 1930 г. ей поступила коллективная жалоба высланных из Крыма, преимущественно немцев.

«Мы, Крымские изгнанники, труженики, крестьяне-середняки, обращаемся [к Вам] как к защитнице несчастных со следующей жалобой. В феврале м[еся]це мы все со своими семействами были арестованы, содержались в концлагерях и в марте выселены в [та­кой] отдаленный и холодный край как Урал. Выселены мы, как будто какие-то тяжкие преступники Соввласти, но преступниками мы никогда не были. Мы, живя у себя на родине в Крыму, каждый из нас занимался честным крестьянско-середняцким трудом, не применяя наемного труда, за исключением поденных работ. Обра­батывая своим собственным трудом наделенную нам Соввластью землю, насаждая разные спецкультуры, следуя всегда директивам Соввласти о расширении посевной площади и улучшении сельско­го хозяйства и, не выходя из рамок середняка (т.к. никто из нас не был облагаем индивидуальным налогом), всегда старались выпла­чивать и выплачивали все возложенные на нас Соввластью повин­ности. Но вот пришло время так называемого раскулачивания, под это раскулачивание попали и мы, труженики-середняки. Все это произошло по личным счетам нашей местной власти, дабы сде­лать себе карьеру. Отобра[ли] у нас все нами десятками лет нажи­тое, отобра[ли] у нас те клочки садов и огородов, где мы пролива­ли свой кровавый пот... и выгна[ли] нас почти в том, в чем мы сто­яли со своими семействами.

И вот, за наш честный крестьянско-середняцкий труд, за то, что мы, так сказать, следовали директивам Соввласти о расшире­нии посевной площади и улучшении сельского хозяйства, получи­ли награду. Эта награда - холодный суровый Урал. Об этом неза­служенном наказании, об этой несправедливости нами, в числе других Крымских выселенцев 19 апреля была подана телеграмма на имя Тов. Калинина о нашем положении. 12 мая вторично посла­на срочная телеграмма ему же с оплаченным ответом о высылке к нам комиссии для разбора дел, и того же числа послана жалоба с точным описанием наших бедствий, но, несмотря на столь продол­жительное время, никакого ответа и уведомления нет. Получается так, что у нас нет как будто бы никакого Правительства и нет никакой защиты нам, незаконно наказанным. Никто не желает обратить на нас ни малейшего внимания. Мы все знаем, что Советское Правительство борется с эксплуатацией. Мы знаем, что прави­тельство стоит на защите угнетенных народностей всех нацио­нальностей, но с нами получилось совершенно обратное. Нас сде­лали рабами. Нас сделали каким-то рабочим скотом, заставляя пе­реносить на своих изнеможенных плечах разные тяжести, на большом расстоянии, по самым скверным бо­лотистым дорогам и в худой обуви. И в результате получаются опухшие ноги и разные болезни. Как взрослые, так и малые несча­стные дети месяцами лежат больные без всякой медицинской по­мощи и без необходимых продуктов питания.

Паек получает только трудоспособный, а нетрудоспособные, в том числе и малые дети, совершенно ничего не получают. Все трудоспособные изнемогают от недоедания и тяжелого труда, а несчастные матери, матери-крестьянки проливают горькие сле­зы над своими больными, умирающими детьми. Не имея, как ска­зано, никакой медицинской помощи, а также и необходимых для детей продуктов питания, то те же несчастные матери, накануне смерти своих детей, со слезами на глазах обратились к заведую­щему лесным участком Тов. Туманову <с просьбой> вы­дать хоть немного сахару для больных детей, т.к. по роду их бо­лезни необходимо сладкое, но в этом им было отказано несмот­ря на то, что в кладовой имелись десятки пудов сахара, и в ре­зультате в течение недели умерли 5 душ ни в чем не повинных де­тей: у Круга 2-е, Рейнбольда - 1, Келыпа - 1 и Айзенбраума - 1. Кто может понять, кто может так близко принять к материнско­му сердцу то горе, те горячие слезы родителей, проливающих над могилками своих родных детей в таком суровом краю? Кто мо­жет облегчить участь всех угнетенных, как не Вы и Вам подоб­ные матери!? Мы после посланных телеграмм и жалоб Т. Кали­нину, несмотря на такое продолжительное время на ответ, поте­ряли всякую веру и всякую надежду на облегчение. Где же наше Рабоче-крестьянское Правительство? Где же защита угнетен­ных!? Где справедливость! Где союз с тружеником, крестьянином-середняком!? Это все есть только на бумаге, так красиво всегда пишется, а на деле получается совершенно обратное.

По личным счетам некоторых лиц из местных властей нас обо­брали и выслали, как негодный элемент. Высланы за наш честный крестьянский труд. Высланы за наше доброжелательное отноше­ние к своей Соввласти, выплачивая всегда все возложенные на нас повинности. А посему мы обращаемся к Вам, Екатерина Павлов­на, как к матери, как к защитнице всех обездоленных, всех угнетенных, войти в наше бедственное положение и ничем не заслуженное нами тяжелое наказание, разобраться в настоящем деле и убедиться, какие мы кулаки. И где действительные кулаки, нахо­дятся ли они на Урале или сидят по своим местам и спокойно зани­маются своими делами. Убедиться в нашей невиновности. Да мы все не прочь предстать перед Пролетарским Судом! Пусть предъ­явят нам ст[атьи] обвинения, и мы будем отвечать. Но наши ст.ст. обвинения - опять-таки наш честный крестьянский труд»[vi].

Приблизительно в мае-июне 1930 г. по письмам неизвестного крестьянина, административно-высланного из Крыма, для ОГПУ была подготовлена следующая информация:

«Арест[ованная] 11/II-30 г. группа в 1200 человек вывезена из Севастополя и Массандры 26/IV-с.г. в 4 часа утра.

Кроме похлебки 3 раза за 10 суток не выдавали ничего, хлеб приходилось покупать до Надеждинска. Мука, которая была при высылаемых, исчезла. При приезде в Надеждинск было отведено 2 вагона под муку высылаемых. В Морозовском лесничестве всех, начиная с детей, снабдили рабоч[ими] книжками и обязаны все были работать.

До 9/VI-с.г. паек (7 ½ кило муки, 25 грамм масла и т.п.) выдавался за деньги только иждивенцам, работающим, но очень много женщин с детьми или инвалидов, которые не могут работать (погрузка дров, сбор сучьев, заготовка дров). Последняя категория постепенно раздевается, отдавая одежду, одеяла в обмен на муку, картофель, молоко. На деньги очень редко, что можно купить. Отлучка на рынок не допускается (как правило). Врачебной помощи нет. Фельдшер, который предлагает при температуре 39 градусов являться к нему за 10-30-40 верст, помещ[ается] в фельдшерском пункте при Морозовской конторе лесничества Дети сильно мрут. Эпидемия кори. Цынга у взрослых, выселен нм из Кургана. Объявлен штраф в 100 руб. за отлучку, чему, говорят, подвергнут б[ыл] курганец, пробравшийся домой за хлебом, так как семья умирала с голоду (тотчас вернувшийся).

Особенно тяжелое положение совершенно не говоривших по-русски татар из восточной части Южного берега Крыма (Улу-Узень, Ускут и других деревень).

Имеются лица, высланные, не подходящие ни в какой мере к кулакам. (Так, например, окончившая с отличием математический факультет, сотрудница алупкинского музея, Анна Ивановна Григорьева. Надеждинский район, Морозовское лесничество, 40-й километр. Знает 11 языков. Владела небольшим домиком, но не сдавала ни одной комнаты, член профсоюза, не могла быть лишенкой).

Имеются лица с бумагами о восстановлении в избирательных правах МосковскойЦентральной Избирательной Комиссии сидят 2 месяца, несмотря на уведомления Н[ижнего] Тагила и (ОГПУ) с приложением на тар. (так в тексте. – Д.С.) или посвидетельств[ованной] копии.

3 тысячи (считая детей) в Морозовском лесничестве не полу­чило объявления хотя бы устного приговора. В Массандре им за­явили, что они «изолированные», а на Урале - что они «лишены всех прав», «сосланные на вечные времена», и т.д. Ни один чело­век не знает ни обязанностей, ни прав своих.

Есть лица, попавшие “взамен” предназначавшихся. Есть не члены семьи - временно пошедшие в Массандру для ухода за ста­риками. В первое время публично избивали мужчин-выселенцев (после сдачи эшелона в Надеждинске Уральским администрато­рам). В глухих лесных участках десятники частенько тычат в лю­дей наганами, особенно, когда пьяны, что не редкость.

Бессмысленная перевозка вещей и части выселенцев с места на место значительно сорвала вывоз лесных заготовок. Старик- татарин был найден после того, как растаял снег - он упал во вре­мя перегонов с места на место и замерз. У кубанцев на руках за­стывали дети, замерзшие трупики они бросали по дороге в снег на глазах у местных жителей.

Есть участки, откуда нужно идти в контору 20-30 верст за за­работанными продуктами: болото таково, что и верхом нельзя проехать туда, а там есть и женщины, и больные взрослые. Фельдшер туда никогда не показывается и отказался вообще; предлагает больных доставлять к нему верст за 30-40. Местное население убеждено, что люди присланы для смерти. За Бого­словском в 5 верстах от узкоколейной ж. д. (от ст. Варгонская) за­прещено давать милостыню, менять, продавать им пищу, а на Вагранской (так в тексте – Д.С.) под дождем гниют почтовые по­сылки.

Наблюдались аресты крестьян за продажу картофеля и дру­гих продуктов выселенцам.

Получение заработка отнимает 2-3 дня и сопряжено с десят­ками верст хождения. Указание (высланных – Д.С.) на то, что проработав день, и в мокром работать ночь нет сил, повело к аре­сту и к обвинению в срыве лесозаготовительных работ.

Лесничество совершенно не нуждается в 90 % выселенцев и к осени постарается от них избавиться. При этом будет «падать в пути» большой процент, так как люди измучены больше, чем в начале.

Детей отдают приезжающим с родины только до 10-летнего возраста и торгуются за каждый лишний месяц сверх 10 лет.

Люди поставлены в положение сосланных с принудительны­ми работами, но без объявления срока, с режимом, ближе стоя­щим к конц[ентрационному] лагерю, чем к выселению. Очень многие семьи разрознены: мужья в Субулонах (так в тексте. – Д.С.) разных, а жены с 3, 4, 6 детьми на Урале. На километр oт Надеждинска в бараке 51% детей, 45% - женщин и 4% нетрудоспособных. Паек для нетрудоспособных – 7 ½ кило муки (остальное не имеет никакого значения, кроме бесконечных сельдей) Нужно вымаливать, так как систематической выдачи нет, ходи и. 3-4 раза и оба конца верст 20-30 и больше до склада и конторы Старика-еврея 65 лет перебрасывают «на работу» из одного участка в другой, заставляя в один день делать переход в 40 верст.

В Мурали [?] кино фотографировало получение похлебки (это один из трех случаев, за десять суток пути, где даже сырой воды не хватает), построив одетых в подобие зимней подходящей для крайнего Севера одежде»[vii].

11 июля 1930 г. Е.Пешковой поступило коллективное обращение высланных из Крыма крестьян-меннонитов:

«Мы - менонниты, принадлежим к группе немцев-чехов в числе 486 лиц, сосланных в Усть-Нем, Коми Области. О каком-либо судебном постановлении над нами нам ничего не известно, и до сего времени нам не объявлено никакого обвинения. Наши сель­советы нас признали кулаками и лишили нас права голоса. Это возможно было только вследствие царящего в них произвола и несправедливости. Чтобы достичь своей цели, сельсоветы не брезг[ов]али никакими средствами, вплоть до использования ложных сведений и ложных доносов на нас, доходящих порою до нелепости. Они руководились лозунгом: «Цель оправдывает средства».

28 марта мы были отправлены в товарных вагонах на север и прибыли 4 апреля на ст[анцию] Лузу ж/дороги Вятка-Котлас, гдебыли помещены в бараках. 9/IVнаши члены семей, как мужчины, так и женщины в возрасте от 18 по 60 лет были пешком отправлены в Усть-Сысольск, несмотря на то, что у них не было ни теплой одежды, ни шуб, ни сапог, ни валенок, а морозы стояли от 10-15°. 15/IVмы, оставшиеся в Лузе, тоже были отправлены к членам своих семей, которые 25/V из Усть-Сысольска тоже бы­ли отправлены в Усть-Нем. Здесь мы вместе с немцами и чехами отданы в распоряжение Комилеса и находимся в полной зависи­мости от него. 4/VII прибыл в Усть-Нем представитель ГПУ и на общем собрании немцев-чехов объявил, что мы - принудитель­но-ссыльные и что мы должны оставаться в Коми Области три года, несмотря на то, правильно ли мы сосланы или неправильно; также мы не будем досрочно освобождены на основании каких- либо бумаг, представленных с мест нашего прежнего жительст­ва. Должны мы еще этим летом в лесу выстроить себе жилые по­мещения и туда переселиться. Работать должны как мужчины, так и женщины в возрасте от 14 до 70 лет, если еще трудоспособ­ны. 6/VIIбыло отправлено за 40 км в лес из группы немцев-чехов 130 мужчин и 25 девушек, в числе их - меноннитов 16 мужчин и 7 девушек. Они от работы в пользу государства не отказались, но просили снабдить их необходимой одеждой, сапогами, масками и рукавицами, без которых из-за мух и комаров совершенно невоз­можно работать в лесу. Также они просили выдавать им в доста­точном количестве продовольствие в виде разных продуктов.

Обмундирования они никакого не получили, а продовольст­вие было выдано на 10 дней, считая на день на рабочего:


муки 733 гр. на нерабочего 254 гр.

пшена 111 гр. “ ” 45 гр.

рыбы 111 гр. “ ” 70 гр.

сахару 30 гр. “ ” 6 гр.

масла 17 гр. “ ” -


В дальнейшем, было объявлено, количество выдаваемых продуктов будет уменьшено.

Местность, куда люди были высланы - болотистая глушь, ле­са, где от мух и комаров без особого снаряжения нет спасения. Находится здесь барак на 50 человек, в котором сейчас помеща­ется 30 зырян так, что 125 человек должны находиться день и ночь под открытым небом.

Что при таких условиях работать невозможно - очевидно, и что нерабочие члены группы на выдаваемый паек тоже не могут существовать - ясно. Кроме того, мы, как уроженцы Крыма, не в состоянии перенести суровый климат севера, если бы даже и бы­ли бы снабжены необходимой для сего края одеждой и обувью.

Также мы, как отродные хлеборобы, непригодны для лесных работ севера. Остаться здесь на зиму для нас равносильно верной гибели»[viii].

Письмо жителя Севастополя, Евгения Теремицкого:

«Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой, т.к. Вы послед­няя наша надежда. Вкратце сообщу, в чем мое дело. В 1930 г. по постановлению Полномоченного О.Г.П.У. Крыма я выслан на Урал сроком на 3 года вместе с женой по об­винению по ст. 58 п. 10 и 13. Жена же никакой статьи не имеет, но она терпит все лишения, также перебрасывают ее с одного ме­ста на другое. При высылке из Севастополя ей была дана справкав том, что она не лишается гражданских прав. По прибытии в гор. Свердловск в ОГПУ у нее эту справку отобрали, и теперь она лишена прав.

П.П. ОГПУ по Уралу назначил нам место жительства гор. Тюмень, где я и поступил на работу по специальности в монтаж­ный отдел электростанции. Проработав электромонтером 6 ме­сяцев, я был переведен в технические контролеры. Работы вы­полнял добросовестно и аккуратно. 20/VII меня с женой и еще 18 человек назначили в село Бердюжье.

Заведующий монтажным отделом просил Начальника] Тюменского ОГПУ об оставлении меня в Тюмени, т.к. там ощущается большой недостаток моей специальности, и несмотря на это, я все же был выслан в с. Бердюжье, где, пробыв уже больше 2-х недель я не могу найти себе работы. Имея еще специальность токаря, я также не могу ее здесь применить.

Накануне отъезда дочь моя 9 лет заболела ветряной оспой и, не успев выздороветь, заболела дифтеритом и лежит в больнице. Помочь ей в материальном отношении никак не можем, т.к. сами уже несколько дней голодаем. Жители также не могут нам по­мочь, так как в этом году неурожай, И какие были хлеба - съеде­ны саранчой. За все это время нам было выдано по 6 килограмм муки и по 250 грамм сахару.

Посему прошу Вашего ходатайства перед соответствующими органами в разрешении переехать — если нельзя в Тюмень, то хоть в какой-либо другой город, где бы я смог работать по специ­альности. На подаваемые заявления вГПУ не обращают никако­го внимания.

Вы – единственная наша надежда на спасение. В настоящее время положение критическое, остается два выхода – или идти на большую дорогу, или покончить жизнь самоубийством»[ix].

5 октября 1930 г. в адрес Е.Пешковой поступило коллективное обращение женщин, высланных из Крыма на Урал. Авторы письма сообщали душераздирающие подробности их жизни на спецпоселении:

«Мы все или одиночки, или с детьми без мужей; много пожилых и старых, есть и больные. На лесные работы мы признаны непригодными, других же посильных для нас работ здесь нет. Средств к жизни мы не имеем, а пайка (шесть килограмм муки в мес[яц] не хватает. Приближается зима, между тем у нас нет абсолютно ничего теплого: ни одежды, ни обуви. Мы здесь совершенно беспомощны и обречены на гибель»[x].

«Будучи выселен в июне м[еся]це с/г из Крыма в числе 350 семей,- читаем в письме Антона Трущенко от 30 июля 1931 г., - расселенных на 24 км ветки Кочмас Плесецкого района в деревянный барак по 30 чел. в каждом, что создало скученность, тесноту, антисанитарию и при полном отсутствии жиров, растительных веществ - овощей и вообще недоедания, начались частые заболевания, главным образом, среди детей, каковых имеется только на нашем поселке до 16-летнего возраста 700 человек, и в большинстве случаев со смертными исходами.

Через некоторое время бараки разгрузили, разместив но 15-20 человек, и все же заболевания не прекращаются, а увеличиваются, а также смертность среди детей. Не говоря о медицинской помощи, каковая слишком слаба при наличии одного неквалифицированного фельдшера с/переселенца, отсутствие медикаментов, и вообще всякая медицинская помощь бессильна - детям Крыма, завезенным в суровый Северный край при отсутствии питания - обреченным лишь на поголовное вымирание.

Не касаясь причин выселения родителей, но во всяком случае, за что должны страдать и гибнуть как мухи ни в чем невинные крошки-дети, которые с каждым днем тают-хиреют, еще до наступления северных морозов, на которых без боли в сердце невозможно смотреть.

Исходя из вышеизложенного, я решил обратиться в Р.О.К.К. (Российский комитет Красного Креста – Д.С.) членом какового я состоял до последнего времени, о разрешении отправки детей в Крым к родственникам, чем и спасти от неизбежной гибели десятки тысяч детей, имеющихся в Архангельском округе, воспитать их в современном духе и сделать полезных государству людей, включить их в Великое Строительство Социализма»[xi].

«После предварительного месячного ареста, - делился своей печальной историей ялтинец Михаил Говалло, которого в конце февраля 1930 г. вместе с женой отправили в Уральскую область, Надеждинск, Морозовское лесничество, на скипидарный завод, - выслан совместно с другими гражданами из сел и деревень Ялтинского округа после их предварительного раскулачивания.

Выслали нас в административном порядке без предъявления мне и б<ывшей> жене какого-либо обвинения (такового нет и не могло быть), и высылка произошла в момент местной кампании по раскулачиванию, что применить мне как к лицу, не имевшему земли и надела, а постоянно проживающему в городе, ни в коем случае нельзя, и ошибка в этом, очевидно, послужила основанием для моей высылки <…>[xii].

В декабре 1931 г. жительница Ленинграда, германская подданная Софья Майер, ходатайствовала об освобождении ее сестер – Антонины Силиной и ЛеонтиныГольм, проживавших в окрестностях Ялты и высланных в Надеждинск.

«Причина их высылки, - указывала автор письма, - коллективизация всего Крыма, была произведена в административном порядке и сопровождалась конфискацией их имущества, которое состояло из 1 десятины земли и домика, состоящего из 2-х комнат.

<…>

Положение сестер моих там, в лесу, вопиющее. Они совсем больны, одна параличная, тела в нарывах и ранах – последствия отмороженных в суровую зиму частей тела, работать не могут, вследствие чего никаким пайком не пользуются, голодают, условия ужасные.

Умоляю, облегчите этим старушкам, им 56 и 54 года, их положение. Разрешите им поселиться у меня в Ленинграде на иждивении моего мужа, ассистента Института физического образования им. Лесгафта в Ленинграде.

Время не терпит, их здоровье совсем подорванное. В лесозаготовках они находятся около двух лет»[xiii].

«Помощь политическим заключенным» не была единственным адресатом, к которому обращались за помощью и ходатайствами о смягчении своей участи спецпереселенцы-крымчане.

Так, еще 15марта1929 г., до начала массовой коллективизации и раскулачивания, в ЦИК СССР и КрымЦИК с просьбой о помиловании обратились крестьяне-землеробы Василия, Сергея и Михаила Срулевы, проживающие на станции Кауфманской Средне-Азиатской железной дороги.

Как утверждали авторы обращения, в сентябре 1927 г., учитывая, что отдельные хозяйства не дают той продуктивности труда и выгод, как коллективные, они решили организовать трудовой сельхозколлектив «Счастливый труд», в который вошло 21 хозяйство.

«В процессе организации такого коллектива, - читаем в документе, - вызывалась необходимость созывать собрания коллективов, которые проходили преимущественно в нашем доме. Собрания были открытые, доступные для посещения желающих на них присутствовать, никакого конспиративного характера не носили.

Вопросов, идущих в разрез с политикой и директивами Советской власти на собраниях этих не поднималось и не обсуждалось.

В апреле 1928 года по клеветническому доносу (якобы в сентябре 1927 года оргсобрания по созданию нашего коллектива были истолкованы как какая-то преступная пропаганда) мы были арестованы и заключены под стражу с предъявлением обвинения по 1 и 58-10 ст.ст. УК РСФСР и просидев 6 месяцев в заключении, затем по постановлению коллегии Московского ОГГ1У, были высланы на 3 года за пределы Крымской АССР и в настоящее время состоим на особом учете ПП ОГПУ в Средней Азии.

Просим помиловать нас и разрешить вернуться в Крым»[xiv].

К копии письма в КрымЦИК прилагался документ:

«По данным ПП ОГПУ в Крыму Срулевы Михаил, Василий и Сергей в 1928 году высланы из пределов Крыма на 3 года как обвиняемые по ст. 58-10 УК РСФСР. Срулевы являлись руководителями антисоветской группировки, являются кулаками. Возвращение их в Крым нежелательно»[xv].

В этой связи КрымЦИК оставил ходатайство без удовлетворения.

Выражая несогласие с решениями государственных органов, спецпереселенцы также использовали активные формы протеста. Иллюстрацией служит следующий случай, приведенный в докладной записке ПП ОГПУ по Уральской области в ОО ОГПУ «О политическом] настроении кулацкой ссылки по Уралобласти» по состоянию на 1 ноября 1930 г.

12 апреля 1930 г. «прибывшие из Крыма ссыльные кулаки в количестве 950 чел. были временно размещены на Туринских рудниках, когда же им было предложено отправиться на лесозаготовки, то они пойти отказались, мотивируя тем, что пешком идти не могут (расстояние до места работы 50 верст). После предоставления средств передвижения они вновь отказались ехать, заявляя, что на работу ехать не желают, а затем пришли в сельсовет и требовали земли и с/х инвентаря. Прибывшей Опергруппой часть кулаков была погружена в вагоны для отправки на работу и 20 человек злостных агитаторов, б. крупных крым[ских] помещиков, было арестовано. Узнав об этом, остальное кулачество в числе 600 челов.<ек> пришли к сельсовету (в первых рядах женщины с детьми, а далее мужчины) и предъявляли требования о немедленном освобождении всех арестованных и прекращении отправки на работу. Попытка со стороны представителен ОГПУ разрешить конфликт мирным путем успеха не имела. Руководители толпы - кулаки ОСТРОЖКО и БЕЛОКОНЬ, приглашенные для переговоров сотрудниками ОГПУ, заявили: «Выставленные требования со стороны ссыльных категорически подтверждаем, ни на какие уступки ссыльные не пойдут, даже в тех случаях, если их будут стрелять». Принятыми мерами к ликвидации массового беспорядка, под силой оружия кулачество было отправлено на работу, инициаторы же настоящего беспорядка в числе 20 человек арестованы и дело в отношении их рассмотрено Тройкой ПП, из числа коих приговорено 15 человек к В.М.Н. и 5 человек на разные сроки в концлагерь, один из них условно»[xvi].

Приведем другой случай, отраженный в спецсообщении № 1297 заместителя ПП ОГПУ по Уральской области О.Я. Нодева начальнику СОУ ОГПУ Г.Е. Евдокимову от 20 апреля 1930 г.

Прибывший на станцию Туринск Тагильского округа эшелон крымскими татарами «организованно отказался работы лесозаготовок и дальнейшему расселению районы лесозаготовок, требуя представления земли, изъяты руководители. Напором толпы возглавляемой женщинами и детьми наш уполномоченный вынужден был освободить Туринск выслана из ПП ОГПУ опергруппа задачей расследования создавшегося настроения через агентуру и изъятия руководителей организаторов немедленном пропуске их дел через тройки. Дополнительному сообщению Тагила прибывшей партии имеется 10 семейств заявляющими себя турецкими подданными и около 10 семейств румынскими подданными, каковые послали телеграфу жалобу турецкое посольство Москву. Телеграмма нами конфискована»[xvii].

Надо сказать, что произошедшие выступления встретили поддержку со стороны раскулаченных крестьян из других регионов. Такие суждения высказывали спецпереселенцы с Кубани, находящиеся на территории Тагильского округа:

«Смотрите Крымчане какие организованные люди, они открыто выступают, а из нас Кубанцев ничего не выходит. Мы должны тоже выступить и поддержать Крымчан, а нас всех поддержат рабочие и Сов. власти придет конец»[xviii].

Не в силах смириться с собственным бедственным положением, часто совершали побеги.

Согласно спецсправке СПО ОГПУ «О бегстве кулачества с мест постоянного жительства и из пунктов ссылки и оперативных итогах борьбы с бегством по состоянию на 15 марта 1932 г.», в 1931 г. органами ГПУ Крыма задержано: беглого кулачества — 197 человек, из которых заключено в концлагеря — 128 человек. Выслано обратно в места ссылки — 69 человек[xix].

Отправляясь в бега, раскулаченные крестьяне заранее стремились обеспечить себя необходимыми документами (бланками), с помощью которых в дальнейшем могли легализоваться и устроиться на работу. Так, Неджат Абдул Керимову, высланному из пределов Ишуньского района Крыма, 5 ноября 1931 г. было послано письмо, в котором находилось 4 чистых бланка с штампами и печатью сельсовета. Крестьянин из деревни Битак Евпаторийского района Герасим Киденко в июне 1931 г. бежал из Урала в Крым. Оказавшись на полуострове, Киденко занялся спекуляцией, и заполучил себе новый документ, удостоверяющий личность, выданный на имя Василия Пидоршева, по которому проживал до ареста[xx].

Случалось, что некоторым беглым крестьянам даже удавалось трудоустроиться на руководящие должности. Так, по состоянию на март 1932 г., в Крыму по выборочным обследованиям 21 колхоза, «установлено состоящими в колхозе 76 беглых кулаков, причем некоторые из них находятся на руководящих должностях (членами правления и даже председателями колхозов)»[xxi].

Некоторым крестьянам удавалось вернуться из ссылки в законном порядке. Однако и после этого над ними сохранялась угроза новых репрессий.

Дмитрий Соколов

Русская Стратегия

 

[i]Политбюро и крестьянство: Высылка, спецпоселение. 1930—1940 гг. Книга I. М.: РОССПЭН, 2005. – С.784

[ii] Королев В.И. Из прошлого народов Крыма. Миграционные процессы (1897-1939) – Симферополь: ООО «Антиква», 2018. – С.106

[iii]Дремова Н. Ссыльные от рождения: три сестры-крымчанки отбывали срок на Соловках // Первая Крымская, № 202, 30 ноября/6 декабря 2007.

[iv]«Так было, я свидетель…» История репрессий против греков 1920-1950 гг. Воспоминания/сост. И.Г. Джуха. – СПб.: Алетейя, 2012.- С.40

[v] Там же.

[vi] Изгнанники в своей стране: письма из советской ссылки 1920-1930-х годов: по документам фонда «Е.П. Пешкова. Помощь политическим заключенным» / Сост., подгот. Текста, вступ статья О.Л.Милова; отв. ред. С.В.Чешко; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН; ГАРФ. – М.: Наука, 2008. - С.68-70

[vii] Там же. – С.440-442

[viii] Там же. - С.442-444

[ix] Там же. – С.81-82

[x] Там же. – С.299-300

[xi] Там же. - С.320-321

[xii] Там же. – С.444

[xiii] Там же. – С.457-458

[xiv]Брошеван В.М. Раскулачивание в Крыму (История в документах и материалах о выселении из Крымской АССР в 20-40-х годах XX столетия бывших помещиков-дворян и крупных землевладельцев, кулаков, ликвидированных как класс, в числе которых оказались и иностранноподданные.) – Симферополь, 1999. – С.34-35

[xv] Там же. – С.35

[xvi] Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930-1940: В 2 кн. Кн. 2 / Отв. ред. Н.Н. Покровский, В.П.Данилов, С.А. Красильников, Л. Виола. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006.- С.494

[xvii] Там же. – С.457

[xviii] Там же. – С.934-935

[xix] Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939.Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 3. 1930—1934 гг. Кн. 2. 1932—1934 гг. / Под ред. А. Береловича,В. Данилова. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. – С.59

[xx] Там же. – С.60

[xxi] Там же. – С.61