ЗАЧИН
Память народа избирательна, как, впрочем, и память любого отдельно взятого человека. По каким-то неведомым правилам она бережно хранит одни фрагменты былой индивидуальной жизни, а подавляющая часть других фрагментов соединяется в вязкое и топкое «прожитое». Механизм отбора неясен. Вследствие этого у каждого человека есть биография официальная, а есть сущностная или реальная. Так, при заполнении трафаретной анкеты, допустим, для отдела кадров на предприятии, работник добросовестно перечисляет основные вехи своего жизненного пути: когда и где родился, когда окончил школу, и когда техникум или вуз, где начал свой трудовой путь и каких должностей успел достичь, к каким знакам отличий был представлен... Но, даже оставаясь наедине с самим собой, он смутно помнит все эти даты. Зато очень отчетливо то, как вместе с другом впервые переплыл реку или тот миг, когда почувствовал, что вся красота мира сосредоточилась в глазах девчонки из соседнего класса. А еще помнит, как украл шоколадку в магазине; как дежурил у постели отца, сваленного инфарктом, угрюмо молчал, а про себя просил: «Держись, держись, не уходи...»
Под внешними событиями всегда присутствует неочевидное для окружающих иное содержание, зачастую никогда не изреченное, но составляющее подлинный очерк человеческой жизни. Так и в обществе; грохочут события, мелькают известные и влиятельные люди, а потомки видят ту эпоху совсем в другом ракурсе, чем современники. И совсем других людей почитают в качестве достойных сынов народа, а то и всего человечества.
1. ПОНЯТЬ, ЧТОБЫ ПРИБЛИЗИТЬСЯ
В условном делении потока жизни на поколения и эпохи сокрыто желание людей понять: Куда же движется общество? Кто является зачинщиком перемен? Кто же определяет облик исторической общности, втиснутой в определенный отрезок времени? В стремлении любопытствующих увидеть направленность жизни нетрудно распознать жажду истины и вполне прозаический страх перед будущим.
ХХ в. наглядно продемонстрировал нам то, как быстро рушатся общественные устои и государственные образования, как хрупко благополучие отдельной семьи. Взрывали красивейшие храмы, потрошили могилы достойнейших людей и драгоценные раки с мощами божьих угодников. Тут же мумифицировали трупы вождей революционных масс, потом, растерянно озирались по сторонам, не зная, что делать с этими мумиями. Массы сначала видели себя униженными и оскорбленными, затем – авангардом прогрессивного человечества, теперь объектом манипулирования со стороны хитрых политиков и продажных СМИ.
Сколько влиятельных и могущественных персон в одночасье оказывались на дне морском с камнем на шее или были засыпаны землей во рву, а те, кто вершили «суд истории», сами становились «врагами народа», превращались в один сплошной синяк или в мешок с переломанными костями. Их обличители со временем титуловались «оберворами» или «пособниками тоталитаризма». ХХ в. предстает длинной чередой очковтирательств и громких разоблачений не только в России. Вся Европа, обе Америки просто переполнены конфузами и скандалами. Вспомним, хотя бы Джона Ф.Кеннеди, популярнейшего президента, человека десятилетия (60-е годы ХХ в.). Но со временем проступили многие нити, связывающие первого человека в США с авторитетными уголовниками. Даже одних и тех же девок пользовал президент вместе с главарями мафиозных кланов.
Мертвые сраму не имут. Но по смерти многих знаменитостей, их глянцевые портреты быстро тускнеют, проступают на знакомых лицах неприглядные «трупные пятна». Из шкафов в высоких кабинетах вываливаются неожиданные скелеты, из сейфов извлекаются компрометирующие материалы, свидетельствующие о грязных финансовых махинациях, подлогах, заказных убийствах, предательствах, наркозависимостях и даже о поклонении отвратительным культам. Внуки некогда знаменитых кинодив начинают стыдиться своих бабулек, как профессиональных гетер.
С другой стороны множатся легенды о людях, не составивших себе «имя», но оставивших после себя «несгораемую рукопись» или серию картин, содержание которых начинает проясняться лишь для последующих поколений. Растет значимость научных концепций, вначале отвергнутых самыми просвещенными кругами, как «беспочвенные фантазии». Кем был М. Булгаков в послереволюционной Москве? Бывший врач, подхалтуривающий фельетонами в газетах, драматург, стяжавший кратковременный успех («Дни Турбиных»). Короче говоря, второсортный литератор, сущий пигмей на фоне великих пролетарских писателей и поэтов: М.Горького, Д.Бедного, В.Маяковского, А.Фадеева. Но почему-то неудержимо скукоживалась посмертная слава столпов социалистического реализма, а слава М.Булгакова неудержимо растет, и по сей день.
М. Цветаева закончила свой земной срок посудомойкой в столовой заштатного рабочего поселка. А Л. Брик слыла в столице влиятельной хозяйкой литературного салона. М.Шагинян обязательно получала награды за очередной свой «прозаический кирпич». Последние две дамы чувствовали себя в сердце России, как дома. И похоронили их на престижных кладбищах, и сподобились дорогих надгробий. А представительнице старинной русской фамилии М.Цветаевой даже места на поселковом кладбище не нашлось.
Старик Циолковский в качестве маразматика-чудака проживал в пыльной Калуге. А «технарь» Красин представительствовал советскую Россию на международных форумах... Ну и что из того? Лишь то, что Цветаева, Булгаков, Циолковский и составляют для нас облик той давней уже эпохи. Пена высохла, соль осталась. Они и есть «соль земли и свет мира». Проходящие десятилетия как бы становятся кругами линз, благодаря которым люди, при жизни малоприметные, оказываются подлинными героями и мастерами, настоящими наставниками и учителями для грядущих поколений.
Жизнь человека обязательно когда-то пресекается. Но есть личности, бытие которых не завершается с физической смертью, а как бы приобретает новые свойства – разрастается в качестве некой лучащейся сущности, освещает молодые души, беспокоит отзывчивые сердца. Это бытие пронизывает толщу общества неведомыми токами и вибрациями, направляет деятельность значительных социальных или профессиональных групп; и люди понимают, что начинают лучше видеть и четче сознавать происходящее вокруг, ощущают себя причастными к открытиям, сделанным задолго до их рождения.
Не следует списывать обозначенную ротацию на недолговечное торжество большевистского мракобесия. К.Леонтьев – выпускник Императорского Московского университета, врач, дипломат, мыслитель, не был допущен на склоне лет к преподаванию в родном учебном заведении, как человек малокомпетентный. Он нашел себе пристанище возле божьей обители. Его кончину никто и не заметил, за исключением нескольких смиренных монахов. А по прошествии, чуть более четверти века, его прах извлекли из скромной могилы активисты-революционеры и выбросили на помойку. Ни при царизме, ни при социализме великий провидец не снискал ни признания, ни покоя. Ну и что из того? Лишь то, что слепцы и глупцы были, есть и будут. Жалок их удел.
Удивительно другое. Каким-то чудодейственным образом нетленный дух подлинных мудрецов, поэтов, очевидцев откровений озаряет своим неземным сиянием лица грядущих поколений. Те, от кого, казалось бы, не осталось и следа, продолжают могущественно влиять на мысли и чувства многих людей. Легко человека расстрелять или утопить, но какой секирой можно рассечь его душу? Каким занавесом затмить сияние, исходящее от нее? Не зря же предержатели «злата и булата» и прочие амбициозные персоны беснуются и негодуют, обнаруживая отблески столь странного пламени. От них самих свечения не исходит, а всего лишь удлиняется с годами мрачная тень – символ безымянного рва, в который придется когда-то сойти. Ротация сильных мира сего на людей незначительных, а то и вовсе изгоев, но уже в качестве настоящих «сынов народа» повторяется с удручающим постоянством. Те, кого травили, гноили в казематах, не замечали как букашек под ногами, со временем оказываются «живее все живых». А те, кто заранее побеспокоился о музеях и постаментах для будущих памятников себе любимому, превращаются в содержание пустоты; сколько не всматривайся в нее, ничего не увидишь; сколько не прислушивайся к ней, ничего не услышишь.
В стремлении потомков воздать должное подлинным героям своего времени через организацию мемориалов, и даже через фетишизацию личных вещей, нетрудно прочесть искреннюю обеспокоенность поклонников и почитателей. Эти люди пытаются придать нетленному духу свойства утраченной материальности, и потому всячески поддерживают иллюзию присутствия выдающего человека, покинувшего бренный мир: ради этого организуются юбилейные даты, печатаются воспоминания друзей и близких, присваиваются имена улицам и пароходам. Во всем этом ажиотаже вокруг нового «открытого» имени много пустопорожнего шума, идущего вразрез с волей человека, чья бронзовая голова наконец-то отлита и увенчана лаврами. Общество может сотрясать запоздалое раскаяние (просмотрели... не сберегли...). Но почитатели и поклонники, почему-то гонят от себя мысль, что объект почитания никогда и не стремился быть известным и тем более «культовой фигурой». При жизни он был безразличен не только к хуле, но и к проявлениям восхищения своей персоной. О своих будущих поклонниках никогда и не помышлял. В подобном допущении есть что-то изначально противное человеческой натуре. И самое неприятное заключается в том, что одни (целеустремленные и работящие) из года в год прилагают все свои силы, чтобы как-то заявить о себе и занять достойное место в обществе. И занимают; без устали хлопочут о знаках отличий, должностях и рейтингах влиятельности, уподобляются новогодней елке, увешанной яркими игрушками и красочными гирляндами; но вот проходит праздник, елку выдергивают из крестовины и отправляют в печку; а другие люди, зачастую идущие вопреки мнению и настроению общества, а то и совсем живущие вдали от общества, оказываются реальными вкладчиками в сокровищницу национальной (а то и мировой) культуры. Как же так?
В каждом обществе, в каждую эпоху есть сильные мира сего, которые имеют возможность и право разговаривать с «молчаливым большинством», наставлять его и приказывать ему. Но, по прошествии всего лишь нескольких десятилетий, выясняется, что сильные мира сего мало чем отличаются от пасомого ими стада; они очутились «в струе» или на «волне» - благодаря случаю или сложившимся обстоятельствам; в их поучениях вдоволь тенденциозного, откровенно глупого; в их поступках предостаточно нарциссизма, их решения определялись враждой с соперниками. И в то же время выясняется, что среди пасомого стада присутствовали некие возвышенные натуры, Слово которых звучит все весомее, отливается в чеканную форму Дела. Хотя самого того, кто произнес Слово, давно уже нет в списках живых: умер, казнен или пропал без вести.
Не следует думать, что все те, кто ушли и, тем не менее, остались в обществе (памяти народа, истории страны) относятся к праведникам. Брать с них пример сложно, зачастую опрометчиво. Многие из них живут опасно. Кто заканчивает свой жизненный путь в полной нищете; кто пускает себе пулю в лоб; кто становится законченным мизантропом. Напрасно выискивать в их письменах веру в светлое будущее человечества, до которого у них не достало терпения дожить. Когда женщина накладывает на себя руки (М.Цветаева), то это означает, что она не желает иметь ничего общего с окружающими ее людьми, и даже от Бога не ждет поддержки; небытие для нее предпочтительнее дальнейшего пребывания на земле. Когда наследник многовековой христианской традиции, сын богослова (отец М.Булгакова преподавал в Духовной Академии) настаивает на уничтожении своих останков в пекле крематория, то это волеизъявление следует понимать, как отказ ждать второго пришествия; Мастер после своей смерти рассчитывает лишь на абсолютную тишину.
Подобные прецеденты затруднительно списывать только на человеконенавистническую вакханалию, происходившую в стране в те годы. Неуживчивый, мнительный Лермонтов презрительно расставался в своих внутренних монологах с родными просторами («Прощай, немытая Россия»). Достоевский по молодости лет записался в заговорщики против помазанника Божьего, а по возвращении из мест не столь отдаленных, слыл азартным игроком, готовым спустить не только свое, нажитое, но и драгоценности любимой женщины. Среди ничтожно малого меньшинства бессмертных людей праведники, конечно, встречаются, но и греховодники вовсе не редкость. Незаурядные личности обычно находятся в сложных отношениях с власть имущими, могут сомневаться в незыблемости божественных догматов, не придерживаться «прекрасных формул своих великих предшественников». К тому же они мало заботятся о том, что говорят о них современники и редко терзаются тревогами: «А будут ли вспоминать обо мне после смерти?». Только одно объединяет их. Они терпеливо или, проклиная свою злосчастную судьбу, следуют своему призванию.
Но, в качестве добытчиков доходов от своей творческой деятельности, обеспечивающих сносную жизнь, обычно несостоятельны, т. к. всецело концентрируясь на каком-то одном занятии, редко получают за него вознаграждение. С экономической точки зрения А. С. Пушкин был банкротом, (более чем стотысячный долг поэта погасил государь император Николай 1). Самое парадоксальное заключается в том, что выдающиеся личности зачастую добровольно отказываются от дохода и прочих наград благодарного общества. Л.Н. Толстой не хотел получать ни копейки за издание собрания собственных сочинений и даже от Нобелевской премии отказался. Тейяр де Шарден, столкнувшись с запретом ватиканской цензуры, не предпринимает ни малейших попыток как-то обойти этот запрет; до последних дней своих держит «в столе» свой гениальный труд «Феномен человека». Антонио Гауди без особых усилий мог бы сколотить себе состояние на проектах вилл для нуворишей, но «вколачивает» всю свою жизнь в каменную глыбу собора, и погибает сущим оборванцем под колесами трамвая.
Вызволяя из небытия то, что не сулит очевидных выгод и привилегий, творческая личность как бы демонстрирует нам, что ее связь с обществом и всеми его институтами опосредована, а существует другая, более сильная связь, обычным людям недоступная и оттого непонятная. Отнюдь не родители, друзья, любимые, социальные потрясения и политические катаклизмы определяют созидательный порыв творческой личности. Такие люди словно слышат властный призыв, проступающий сквозь гул растревоженной крови; их глаза видят неведомые маяки, а их души озаряются неземным светом: они не могут не действовать, не могут молчать; и в то же время они сосредотачивают все свои силы на том, что у окружающих людей может вызывать полное безразличие или даже открытую неприязнь. Среди их учителей, поводырей и наставников – те, кто покинул бренный мир век, а то и двадцать веков тому назад. Небожители постоянно обнаруживают наличие дистанции между носителями «божьей искры» или «дьявольского огня» и остальным обществом. Последующие поколения в качестве очевидцев состоявшихся пророчеств, или, благодаря концентрации нравственных усилий, преодолевают эту дистанцию; неочевидное ранее, становится очевидным потомкам. Но тотчас обозначается новый разрыв, отъединяющий званных от избранных. Последние, в конце концов, и представляют собой облик конкретного народа и конкретной эпохи.
Представим себе театральный зал, в котором гудит, лопочет, смеется и переговаривается пестрая публика. Кто-то занимает первые ряды партера, кто-то ложи бельэтажа, а кто-то довольствуется местами на галерке. Кто-то «разминается» в буфете, кто-то любезничает в фойе с барышнями. Но звонки дисциплинируют публику, собирают всех без остатка в театральном зале, гаснет свет, начинается представление. Зрители приветствуют своих любимцев, неотрывно следят за коллизиями, в которые погружены персонажи, рукоплещут после эффектных сцен, откровенно скучают на длинных монологах – а затем славят актеров, режиссеров, драматургов или бурно возмущаются из-за обманутых ожиданий. Представление заканчивается, зал пустеет... Но пустеет не полностью; остаются отдельные персоны; кто в партере, кто на галерке, кто на балконах. И в тишине их голоса начинают звучать ясно и громко; они соединяются в некий хор. Оставшиеся в зале, по прежнему отъединены друг от друга рядами и перегородками; они обращаются ко времени и судьбе своими поющими сердцами. Именно этот мотив будут стремиться услышать новые драматурги и постановщики новых спектаклей. Именно по наличию хора «поющих сердец» и судят - состоялось ли поколение.
Метла перемен выметает из театра жизни всех любимцев публики и всех горемык, смешивает их с землей, но осторожно огибает тех, кто озарен светом небесным или обожжен огнем преисподним. У них свой ритм жизни и звенящая поступь смерти их отнюдь не страшит. Они поют то скорбно, то задорно (у каждой эпохи свой мотив). Увы, звонкую песню, во всем ее богатстве интонаций и переходов слышит только Дух, а драматурги, режиссеры различают лишь слабые отголоски, уходящие в тишину театрального зала. Не исказить «песнь» невозможно. Но ведь и бронзовые памятники, призванные увековечить конкретного человека, неизбежно искажают оригинал.
Окидывая мысленным взором отдельно сидящих в огромном зале людей, поневоле приходишь к выводу, что материальное – повсеместно, а духовное – избирательно и редкостно, и по своей сути определяет квинтэссенцию человеческого бытия. Если просуммировать площади пиков горных вершин, то нетрудно убедиться в том, что их совокупная площадь ничтожно мала по сравнению с поверхностью всей земной суши. Но именно эти твердокаменные и обледеневшие «пятачки» земли, зачастую скрытые от наших глаз облачной дымкой, носят имена собственные (Эльбрус, Эверест), как будто они – отдельные острова в океане.
Каких только почетных званий и наград не придумали советские правители, чтобы выделить самых достойных: тут и кавалеры звезды Героя, и лауреаты Ленинской премии, и Народные артисты. Звонкие фамилии привинчивали к бортам пароходов, присваивали даже городам. Нет предела людскому тщеславию. Любому изгою или бандиту хочется увековечить свое имя на тяжеленной надгробной плите.
Наряду с плеядой выдающихся государственных мужей, всенародных поэтов и писателей, в монолите советского общества одиноко посверкивали фигуры не столь приметные. В. Высоцкий был «простым» артистом, Н.Рубцов – бездомным выпивохой, который только к возрасту Христа худо-бедно завершил свое образование. К.Васильев слыл дилетантствующим художником. Но мотив, заданный этими выдающимися личностями звучит, и по сей день. А обласканные властью «столпы», импозантные культработники, «секретари» и «председатели» правлений и президиумов, «вожди» многотысячных творческих коллективов канули в забвение, точно их и не было совсем. Названные мною личности фактически были изгоями; почти все они прожили вдвое короче «единицы статистического учета народонаселения». Они прошли стороной мимо престижных концертных и выставочных залов, мимо центральных издательств и наградных комиссий, тяготели к периферии жизни. И, тем не менее, именно они относятся к малой толике представителей «хилого» послевоенного поколения, которых и в начале нового тысячелетия почитают как наиболее достойных. Конечно, из этой иллюстрации ошибочно приходить к суждению, что подлинная жизнь обязательно должна быть стремительной и короткой, как взрыв. А.Солженицын стал долгожителем, хотя его сажали и выпускали, принимали и исключали, выдвигали и задвигали, изгоняли и вновь приглашали...
Почему же из эпохи в эпоху к таким незаурядным личностям люди относятся предвзято, а затем каются и признают свои «чудовищные» ошибки? Личности, ведущие подлинную жизнь, зачастую плохо отличают власть предержащего от обывателя, сильного мира сего от неудачника; бывает и так, что они презирают всех своих современников скопом («Печально я гляжу на наше поколенье...»). Они ощущают себя носителями некоего редкостного дара, а остальных воспринимают как лишенцев, как людей обиженных умом, обделенных Богом, обойденных Судьбой. А современники, высокопоставленные и не очень, влиятельные и «мелкая сошка», просто нутром чуют наличие таинственной привилегии, отделяющей непреодолимым барьером незаурядную личность от всего прочего общества. Барьер этот неочевиден, состоит из нематериальной субстанции – иначе его можно было бы разрушить, сжечь или отменить каким-нибудь рескриптом.
Ведь если очень захочет человек, то сможет правдами и неправдами пробиться в кабинет к самому высокому начальству, отгороженному от прочих смертных секретаршами, охранниками, дубовыми дверьми. Вчерашний босяк может стать богачом, прощелыга - влиятельным политиком. Но вслед за «литературным власовцем» (Солженицын) или «провинциальным мазилой» (вспомним Сезанна) подняться в сферы, которые само время почтительно обходит стороной, увы, дано только тому, кто наделен даром восхождения. Как услышать то, что слышит он? Как увидеть то, что открывается его глазам? Творческая личность кожей ощущает толчки и сдвиги в человеческом обществе, изменения, которым еще долго предстоит нарастать и усиливаться, прежде чем они оформятся как ключевые события. Будучи отъединенным от общества, такой человек и ведет себя независимо, а это не может не раздражать, особенно тех, кто стремился стать влиятельным, но и, достигнув влиятельности, вынужден считаться с массой обстоятельств. Любому влиятельному лицу хочется бросить в адрес независимого человека: «Проще надо быть!». А если тот не понимает, то кулаком (ножом, пулей, удавкой) поставить его на «место». Здесь кроются истоки вековечных глумлений, травли, изгнаний и публичных казней тех, кем народы сейчас гордятся, как своими лучшими сынами.
В странах, давно уже затопленных приливом демократии, обязательно наличествуют закрытые клубы, эзотерические кружки, элитарные салоны, где сосредотачиваются «сливки общества»; самые состоятельные, самые могущественные, самые популярные. «Идолы» и «кумиры» собираются вместе для мистических радений или для оргий, для интеллектуальных дискуссий, или просто для того, чтобы приятно провести вечер. Подавляющее число обывателей мечтает хоть на несколько мгновений оказаться в столь рафинированном обществе, и готово ради этого на многие неблаговидные поступки. По мнению абсолютного большинства, участники закрытых мини-собраний ведут восхитительную жизнь, переживают ярчайшие впечатления, острейшие наслаждения, являются зачинщиками главнейших перемен в мире... Подобные тусовки для избранных сосуществуют и в тоталитарных государствах: партийные пленумы и съезды, заседания Академии Наук, Генштаба, Правлений творческих союзов. Каждое такое мини-сообщество располагает возможностями отбора в свои «члены» одного достойнейшего из тысяч кандидатов и соискателей, распоряжается огромными материальными, финансовыми ресурсами, располагает солидной социальной инфраструктурой, гарантирует своим заслуженным участникам синекуры при выходе в отставку и почетные похороны. За столь престижные членства всегда идет ожесточенная борьба, подчас с хрустом костей, зубовным скрежетом и пролитием крови.
Можно перебрать различные общества, как бусины на четках; везде тема отбора составляет основную интригу жизнедеятельности людей. В насквозь пролетаризированном советском государстве существовала партноменклатура. В расистском Израиле – раввинат. В нацистской Германии – приближенные к фюреру «товарищи по партии». В буржуазной Европе – Бильдербергский клуб. Люди – не одинаковы, и всемерно стремятся подчеркнуть это. Даже у зэков, теснящихся в зловонной камере, есть свои «авторитеты» и «опущенные».
Но проходит век, метла времени сметает влиятельные фигуры, как дворник упавшие листья в мусорную корзину, а из небытия, из пустоты проступают другие фигуры, которые и составляют подлинное навершие каждого народа и расы в целом: гении, подвижники – бессмертные души, венчают собой облик каждого поколения и каждого века.
Но как же все-таки происходит эта столь странная, иррациональная в своей основе замена «одних» на «других»? Первых обычно упрекают в чванстве и высокомерии, в клятвопреступлениях и грязных махинациях. Но и «другие» не лыком шиты; среди них немало тех, кто с гонором, явные гордецы, способные жестоко поранить человека небрежным замечанием, а то и оружием. Ершистых и колючих, дуэлянтов и просто откровенных задир среди них достаточно. Но не о поведенческих характеристиках здесь идет речь. Глубоко порядочные, совестливые люди, чуткие к любым проявлениям лжи и несправедливости, люди, взыскующие правды, и обычно откликающиеся на нее, встречаясь с проявлением дара (это может быть всего лишь статья в газете, или песня, случайно услышанная из распахнутого окна), испытывают нечто вроде преображения. С изумлением или негодованием они начинают взирать на окружающий мир, обнаруживая в нем неявные доселе взаимосвязи. Они загораются желанием услышать (прочитать, увидеть) что-то еще, созданное этим автором, но так как искомые произведения данного автора редко транслируются в СМИ, знакомство происходит в замедленном темпе. Многие вскоре совсем забывают о пережитом состоянии прозрения или радости совершенного открытия. Но находятся такие беспокойные натуры, которые никак не могут забыть случайную встречу с эхом (отблеском божественного огня) таинственного незнакомца; они начинают терпеливо искать другие приметы и признаки его присутствия, самочинно пропагандируют обнаруженные произведения своим друзьям и близким. Именно восприятие произведения, как откровение, превращает этих чутких людей в убежденных проповедников, защитников и первых разрозненных почитателей.
Смерть автора, особенно ранняя, придает этим почитателям мужества и решительности сказать окружающим: «Вот, кто на самом деле является подлинным выразителем духа народа». Для этого почитатели ищут друг друга, чтобы объединиться, стать силой и сохранить то, что обычно именуется «творческим наследием». Задача не из простых, и решаема только упорными и целеустремленными энтузиастами. Они тратят уйму своего времени, иногда все свои сбережения – и все для того, чтобы в памяти общества сохранить мыслеобразы человека, с которым многие из добровольцев лично не были и знакомы. Что же движет ими?
Они взыскуют правды, той правды, которую не могут, вследствие своего бессилия, дать те, кто располагает правом на широко публикуемые всевозможные интерпретации бурлящей жизни, кто вещает каждодневно с высоких трибун набившие оскомину банальности, кто неустанно «жует мякину» или откровенно лжет. Без правды, исторгнутой из глубин своей души носителями неземного огня, народ превращается в темную толпу, в жалкий сброд, который только способен потреблять да гадить. Без современников – выразителей духа, люди чувствуют себя осиротелыми и покинутыми, очутившимися в безблагодатной пустыне. А те, кто вытравил у себя способность чувствовать, покорно идут навстречу своим порокам, чтобы через них обрести скорую гибель; они уподобляются порошку или пыли. Добровольцы же ощущают себя причастными к дару, как свидетели и очевидцы его проявления; они сплачиваются вокруг феномена бессмертия. Энтузиастами движет чувство долга; они испытывают невыносимую боль от мысли, что изреченная правда может быть не услышана и позабыта.
С поразительной настойчивостью они доказывают своим соседям, сослуживцам, случайным попутчикам, что вот этот человек (зачастую пьяница, дебошир или самоубийца) принес с собой новую правду об изменчивой жизни и своим творческим горением, а то и самосожжением оправдал перед потомками, историей и судьбой сегодняшнее несовершенное поколение. Народ (или всего лишь жители определенного города, поселка) вправе знать своих подлинных героев.
Конечно, большинство только отмахивается от добровольных проповедников открывшейся им правды; мол, типичный чудак, отщепенец, изгой и т.п. Но находятся и сочувствующие, те, кто прислушивается ... В итоге собираются кружки и общества почитателей, проводятся фестивали, чтения, летят обращения во все инстанции; энтузиасты начинают бить во «все колокола». И этот набат уже не стихнет, пока к носителю дара не придет общественное признание. Сами же добровольные миссионеры обычно остаются в тени. Они и мысли не допускают, чтобы занять место подле того, кого так искренне любят и почитают. Они удовлетворены тем, что вразумили людей. Они соучаствовали в акте воскрешения для общества носителя дара. Ими движет инстинкт самосохранения в наиболее благородной форме его проявления. Добровольцы интуитивно понимают, что народ, забывая о тех, кто несет с собой правду сердца, вскоре заблудится на исторических путях и уподобится сору на ветру.
Поэтому-то сильные мира сего, ежечасно утверждая горько-соленую правду жизни, вынуждены впоследствии отступать на задний план в складывающейся картине века. Ведь их правда слишком переменчива, нестойка, хотя на утверждение ее затрачиваются неимоверные силы. Именно разительное несоответствие затрачиваемых ресурсов, идущих на упрочение правды жизни, и быстрая изменчивость этой правды, наглядно свидетельствуют о том, что человек сам по себе слаб и слеп: он – всего лишь неразумное дитя, играющее в тысячелетние рейхи, неопровержимые научные истины и вековечные законы.
Каждый народ, испытывающий потребность в самоуважении, ищет и находит тех, кто достоин почитания сменяющимися поколениями; тех, кто был не «комедиантом» или «профессионалом», а носителем дара, кому знакомы озарения и прозрения, кто способен проницать толщи прожитого и видеть образы будущего. Байрону простили все его скандальные выходки после того, как поэт нашел свою смерть в боях за свободу Греции. Семьдесят лет прозябал в нищете и безвестности У.Блейк, еще столько же времени понадобилось англичанам, чтобы осознать масштаб величия сына сапожника и почувствовать себя, хоть в малой толике, причастными к этому величию. Пропойцей слыл Дилан Томас, громогласно проклинал свою родину (это все об Англии) и порядки в ней, уехал, куда глаза глядят... а, тем не менее, и сейчас – в первых рядах лучших сыновей Альбиона.
Музеи и памятники, фетиши и раритеты, празднования юбилеев и увековечивание имен в названиях улиц и площадей, все это – результат стараний добровольцев, энтузиастов, самостийных проповедников, а также плод посильных акций властей. Входящие в национальные пантеоны личности, конечно же, лишь в малой степени представляют собой реальные достижения творческих усилий предыдущих поколений. По сути, чуть ли не каждая эпоха – это «античный мир», о выдающихся деятелях которого мы зачастую судим лишь по осколкам, обрывкам, фрагментам, а то и просто по цитатам из произведений совсем других авторов. О многих вообще ничего не знаем.
Так обстоят дела и с любой другой эпохой. Большая часть того, что могло бы противостоять току времени, бесследно исчезает в войнах, восстаниях, мятежах, переворотах, революциях; сгнивает на чердаках или в подвалах, а то и просто в земле сырой. Обильная жатва просто не сохраняется по чьему-то недосмотру или небрежению, ввиду отсутствия дееспособных групп добровольцев-почитателей. То, что ведомо носителям дара, общество усваивает только отчасти.
Но как быть с «любимцами публики», которые со временем вынуждены отходить на задний план, а то и совсем пропадать из виду? Неужели они, добиваясь славы, богатства, влияния в обществе, вводят людей в заблуждение? Ведь со временем люди убеждаются, что напрасно наделили этих счастливчиков всевозможными благами и стали жертвами какого-то наваждения: обманывались, благоговея перед теми, о ком теперь и вспоминать стыдно. Ведь сколько влиятельных и могущественных персон захватывало власть путем кровавого мятежа. А сколько таких, кто двигался к славе путем интриг и наветов, манипулируя общественным сознанием. Конечно, не все таковы, но от этого людям не легче.
В наши дни особенно остро переживают оскудение внимания к себе спортсмены, актеры, «мисс». Они стремительно входят во взрослую жизнь под рукоплескания восторженной публики, но, по прошествии нескольких лет признанные знаменитости утрачивают былые ловкость и выносливость или привлекательность, оказываются чем-то вроде «прошлогоднего снега»: назойливо стремятся напомнить о себе любовными интрижками, громкими разводами и зачастую тщетно.
Есть люди, обладающие ярко выраженными склонностями к тому или иному занятию, к тому же сумевшие воспитать в себе выдержку, волю, приобретшие навыки и умения: они становятся мастерами своего дела, ключевыми фигурами при строительстве какого-то сооружения, или при реорганизации общественных институтов. И даже воевать они стремятся в соответствии с существующими правилами войны. «Место под солнцем» они занимают по праву лучших среди достойных. Они – бойцы, заводилы, прирожденные вожаки; поэтому и возвышаются над современниками в соответствии с утвердившейся правдой жизни. У каждой эпохи – своя правда. Есть времена, когда ценятся доблесть и знатность происхождения, а есть времена, когда превыше всего ставится богатство, обычно нажитое неправедным путем. Есть эпохи, когда на виду чудотворцы и божьи угодники, а есть эпохи, когда над людьми возвышаются сущие злодеи и разбойники. Правда жизни то сминается под ветром перемен, то разглаживается в дни относительного общественного спокойствия. Уточним этот образ.
Когда мы смотрим на ручей, то замечаем, чего только не плывет по его поверхности; то щепка, то ветка, то льдинка весной, то упавшие жухлые листья осенней порой: иногда и ядовитое масляное пятно проплывет, переливаясь сомнительным перламутром. Сменяющиеся фрагменты окружающего мира, которые захватывает с собой ручей – это есть правда жизни: фрагменты зримы, всегда в движении, пока не утонут или не сгниют. Но есть и другие характеристики у ручья, более устойчивые: это русло, которое может выпрямлять отдельные свои изгибы и образовывать новые заводи и заливчики; это отраженная водой синь неба. Направленность русла неизменна. Также и отражения неба вода не унесет с собой.
Правда жизни жестока. Она настаивает на необходимости свирепой борьбы между людьми за очевидные ценности, которых на всех не достает. За правду жизни гибнут миллионы, идут на каторгу или пожизненно томятся в застенках. Как и сама жизнь, эта правда капризна и своенравна, порой заставляет людей почитать за живого бога сущего козла или грязную свинью. Перед правителями то униженно ползают на коленях, то их убивают; перед красавицами то благоговеют, то превращают в продажных девок. Золото именуют то благородным, то презренным металлом.
Стоит ли удивляться тому, что в громокипящем потоке страстей правда сердца практически не слышна. Ведь она не располагает упрямыми фактами и научно доказанными истинами. Подчас ее аргументация выглядит набором нелепостей. Нет приборов – душемеров, чтобы запечатлеть то, что видит выразитель такой правды, что слышат его уши, что ощущает его кожа. Откровение не подтвердишь экспериментом. Как и любое другое чудо, оно возможно лишь в единственном числе. Откровение приходит к носителю дара и завораживает его, отъединяет от всех прочих людей, а последним остается только принимать или отворачиваться от снизошедшего в бренный мир проблеска метафизических сфер. А так как то, что не испытал сам, отвергнуть легче, чем принять, то правда сердца и не выглядит убедительной, а скорее выдумкой. В самом неприятии современниками правды сердца кроется суровый ответ на привязчивый вопрос: Почему именно этот тип (аристократ или юродивый, дебошир или анахорет) наделен даром, а остальные нет? Можно спросить иначе: Где божья справедливость? – Нет ответа, и не будет.
Правду жизни можно худо-бедно объяснить. Ведь объяснили же как-то большевики необходимость ликвидации дворянства, священнослужителей, казачества, крестьянства: книги соответствующие написали, учебники истории издали, научные конференции проводили, университеты марксизма-ленинизма открыли. Можно очертить условия сбережения правды жизни от привходящих обстоятельств: можно соглашаться с этой правдой, можно ее и низвергнуть. Правду сердца можно только ощутить – как касание теплой волны, как дуновение воздуха, отчего проступают мурашки на спине. Но, согласитесь, насколько смешны и малоубедительны эти внешние приметы, а очевидных доказательств, увы, нет. Наделенные даром обычно и не стремятся никого убедить в своей правоте, и тем более - превзойти остальных в жаркой дискуссии. Шарлатаны и копиисты, «дети лейтенанта Шмидта», имитаторы и прочие актеры гораздо лучше знают, как общаться с публикой. Поэтому и успех за ними.
Юрий Покровский
Русская Стратегия |
