Удобно воспринимать выразителей правды сердца как людей, которые таким образом стремятся компенсировать какой-то свой скрытый или явный изъян. К подобным изъянам можно отнести не только физический недостаток или болезнь, но и разочарование, постигшее человека в юности, когда личность только формируется. Так, не упади Тулуз Лотрек с лошади в нежном возрасте, то не покалечился бы, и скорее всего стал бы образцовым кавалеристом. Не окажись И. Ильин среди изгнанников на чужбине, так и занимался бы в родном Московском университете правоведением. Давно подмечено, что многие слепые обладают музыкальным слухом, а лысые мужчины являются более страстными любовниками, чем писаные красавцы. Но «компенсационная платформа» хрупка. В квадриге великих постимпрессионистов не одни калеки. Гоген был хорош собой, блестяще начал карьеру преуспевающего биржевого маклера, взял в жены дочь влиятельного банкира, наплодил кучу детишек... казалось бы, живи, как все нормальные люди. Ан, нет, что-то позвало в дальнюю дорогу, к тяготам и лишениям, навстречу неприязни со стороны былых партнеров по бизнесу.
Логично объяснить деятельность наделенных даром навязчивым страхом смерти. «Вот я умру, и никто не узнает, что жил-был на свете такой уникальный человек...». Все живое стремится избежать смерти. Но вспомним тогда другого постимпрессиониста – Ван Гога. Стоя на самом пороге общественного признания, почета, материального достатка, если не богатства, великий художник покончил с собой. И Ницше никто не гнал из страны, никто не мешал ему заниматься научной, преподавательской и прочей деятельностью, а вот, однако, ушел из университета в кромешную неопределенность и сгорел как Икар. Такие люди почему-то охотно идут навстречу явной гибели. Пушкин и Лермонтов кого только не вызывали на дуэли, и поэтому не следует относить Дантеса и Мартынова к разряду «подлых убийц». Достоевского собирались казнить, но затем помиловали. И.Ильина шесть раз (!) приговаривали к расстрелу, но из-за революционной сумятицы приговор не привели в исполнение. Н.Рубцова задушила женщина, на которой он собирался жениться. А. Люкина забили до смерти то ли хулиганы, то ли милиционеры.
Может быть, носители дара просто неблагополучные люди, что-то вроде «паршивых овец» в человеческом стаде? – Изгнанники (Данте), строптивцы (де Шарден), неудачники в первой любви (Байрон).... Но таких неблагополучных – тьма. Стоит только оглянуться вокруг, чтобы убедиться в этом, а носителей дара – единицы. У каждого человека можно отыскать какой-то недуг, какую-то горькую неудачу; все хорошо бывает только у жизнерадостных идиотов.
Впрочем, поведение многих одаренных личностей действительно плохо вписывается в общепринятые рамки поведения. Тот же Тулуз-Лотрек годами гостевал в публичных домах, Пиросмани – в харчевнях и постоялых дворах. Ан. Зверев колобродил без паспорта, определенного места работы и жительства (и это в советскую эпоху). Такие личности легко и решительно переступают различные табу, таранят незыблемые веками догматы и законы. Зачастую они одиноки – ни друзей, ни семьи; вне общества. Г. Гессе создал убедительный образ «степного волка», который не может прижиться в цивилизованном пространстве, нуждается в отсутствии жестких поведенческих регламентов – и ради этого готов терпеть постоянные невзгоды. Но так как жизненное пространство все более и более захватывается обывателями, ведущими мелочную суетливую жизнь, то порода «степных волков» обречена на исчезновение. О связи гениальности со злодейством-хищничеством написано немало и написано ярко.
Преступников стремятся отгородить от общества; посадить в клетку или казнить. Многих носителей неземного огня ждет схожая участь. Достаточно вспомнить историю Христа, который при оглашении приговора оказался в одной компании с разбойниками и ворами. Для раскаленных ненавистью иудеев он был наихудшим из злодеев. Все бы так... но среди носителей дара немало и столпов общества, государственных мужей; такое явление – не редкость, особенно в аристократические эпохи. Бэкон был видным политиком, а Гете - образцовым министром, Бородин – уважаемым профессором: люди при должностях, не бедные, родовитые. И в творческой деятельности они быстро добились общественного признания, не чурались наград и титулов.
Тема быстрого или запоздалого, а порой и посмертного признания – излюбленная у биографов. В последнее время многие счетоводы тщательно подсчитывают, кто и сколько получил, а кто недополучил причитающихся общественных благ. Соотношения прибылей и убытков сейчас вообще в моде. А в случаях с носителями дара эти соотношения достигают астрономических разниц. Ведь многие одаренные личности находились в разладе с обществом, подвергались остракизму и травле. И биографы, описывая житие избранного персонажа, сетуют на несовершенство общества, утешают читателей тем, что уж теперь-то эти личности поняты, оценены и конечно не могли не верить, что справедливость когда-то восторжествует. Профессиональные биографы являются разновидностью добровольцев-энтузиастов, имеют также схожие черты с архивистами, археологами, порой выступают в роли душеприказчиков одаренных личностей, в качестве популяризаторов и ретрансляторов. Возможно, биографы и правы; герои их повествований жили и надеялись на то, что когда-то будут поняты. Именно поэтому они оставляли после себя рукописи («в столе»), картины («на чердаках»), при жизни стремились обрасти хоть редкими почитателями. Но в том-то и дело, что отнюдь не все, наделенные даром, стремятся к признанию своей гениальности, а обретая это признание при жизни, тяготятся им, как постылыми веригами. Так, Л. Н. Толстой отрекся от своих произведений, но общество сделало вид, что не расслышало его. А Томази ди Лампедуза даже не обеспокоился тем, чтобы опубликовать хотя бы одно свое произведение, включая великий роман «Леопард».
С каждым новым десятилетием прибывают косвенные улики мистификации, разыгранной четыре века тому назад в Англии: все больше оснований полагать, что У.Шекспир и после своей смерти продолжает успешно играть порученную ему роль. А подлинный постановщик этого спектакля неизвестен. То ли это граф Рэтленд, то ли сэр Генри Невилл, а может быть, под маской малограмотного выпивохи-актера скрывается целая компания графов и сэров. Спектакль, длящийся века, поставлен безупречно, режиссер непостижим, как сам Бог.
Правитель античного мира, Марк Аврелий, не собирался адресовать свои записи благодарным потомкам, просто так ему было удобнее беседовать наедине с собой. Божественному ли императору быть соискателем дополнительной славы, стремиться к восхвалению со стороны своих подданных. Еще при жизни он был поставлен хронографами в один ряд с выдающимися предшественниками (Августом, Титом, Андрианом, Пием). Он вел дневник, чтобы четче понимать свое призвание и предназначение. Так он откликался на призыв, который различал его чуткий слух. Пора подытожить все эти примеры.
Человеку нужно иметь некий мощный стимул, чтобы преодолевать страх отвержения, реальную угрозу того, что могут сгноить в застенках, забить до смерти и будут глумиться даже над прахом; ведь десятки и даже сотни тех, кто был наделен даром, оказались распяты, сожжены; их мысли преданы забвению; их образы уничтожены; их голоса навечно вмурованы в тишину, а рты забиты землей безымянных братских могил. Нужно испытывать нечто особенное, чтобы не сторониться участи преступника, изгоя, отщепенца. Нужно обладать удивительным спокойствием насчет своего будущего, бесстрастно взирая на соблазны славы, богатства, почета, уважения, власти. Нужно видеть что-то завораживающее, исключительно притягательное, чтобы вдвигаться в разъяренную толпу, идти по бурлящему морю страстей, не обращая внимания на клевету и поношения. Нужно слышать то ли звуки волшебной флейты, то ли зов сирены, способные рвать любые земные путы. Нужно ощущать приток необыкновенных сил, которые позволяют легко воспарить над прошлым и еще не наступившим завтра.
Люди стремятся в партии и ассоциации, сбиваются в шайки и группы заговорщиков; так сподручнее защищаться от внешних напастей; так удобнее нападать и побеждать в схватках. В подобных союзах обычно «животы кладут», чтобы добиться уважения со стороны своих заединщиков и стать предметом зависти для своих соперников. В наше беспокойное время кто стремится быть защищен «корочками» в нагрудном кармане, кто пистолетом, кто крупными звездами на погонах, кто полезными связями или научными степенями, кто эскортом телохранителей. В разные эпохи люди облачаются в разные доспехи. Будучи включенным в когорту (фалангу, фратрию, орден), каждый чувствует себя увереннее.
Наделенные даром, наоборот, стремятся к отъединенности от людей – к добровольному затворничеству: они отгораживаются чудаковатостью или оказываются в застенках, слывут занудами, анахоретами, гордецами. Данте создал партию «из одного себя». Достоевский ни разу не встретился с Л.Толстым, ни разу толком не поговорил с Тургеневым. А ведь могли создать могущественный триумвират - жили в одно время, в одной стране, занимались одним делом. Каждая такая личность на уровне условного рефлекса стремится показать, что она – не часть материка, а целое («остров в океане»), самодостаточное явление, склонное, однако, к «всемирной отзывчивости». Они всегда – сами по себе, пребывают в неочевидной для окружающих оправе: они – пожизненные должники, воспринимающие свой дар, как обязательство перед метафизическими силами. Они не растворяются в людской массе, не тратят свою энергию на соперничество, на суету, связанную с карьерным ростом; обычно довольствуются тем, что имеют, и с чем родились.
Алмаз почти неразличим в струящемся ручье, столь же прозрачен, как чистая вода, но представляет собой обособленный объем, прочную структуру. Сколько бы ручей не стремился наполнить алмаз своим содержанием, кристалл останется неизменным.
Дар, выступающий в роли пожизненного обязательства, оказывается привилегий-перевертышем. Он усложняет взаимоотношения одаренной личности с близкими людьми, зачастую провоцирует конфликты с сильными мира сего, мешает различать и остерегаться людей опасных и коварных. Дар – нечто иное, чем способность или склонность, позволяющие человеку как-то улучшать свою бренную жизнь. Так быстро считающий в уме молодой человек может преуспеть в биржевых операциях. А наделенный физической силой может стать знаменитым спортсменом или циркачом. Когда девочка, взрослея, обнаруживает, или ей подсказывают другие, что родилась красивой, то справедливо воспринимает свою внешность, как дополнительную возможность найти себе подходящего жениха, или состояться в качестве звезды шоу-бизнеса.
Дар тоже многое позволяет и открывает. Но это не столько способность лучше видеть и слышать, тоньше чувствовать и глубже понимать сокрытые под покровом реальности взаимосвязи и хитросплетения; по сути – это невыполнимое поручение, на фоне которого все прочие целевые установки выглядят малозначительными. Целеполагания обывателя формируются семьей, родителями, существующей системой воспитания. Дар – это постоянно возобновляемое задание, радикально меняющее состав чувств и направленность мыслей. «Восстань пророк!» – слышит такой человек сквозь брань сражений или гам базарной толпы. «И виждь и внемли!»- звучит для него приказ, идущий неведомо откуда, но столь властный, что не подчиниться ему никак нельзя. И тогда, недолго раздумывая, он выходит один на дорогу, чтобы пойти кремнистым путем...
Исследователь терпеливо прокладывает узкую штольню в неведомом, порой стачивает все зубы о гранит науки; до волдырей на руках колотит киркой о базальт; не жалея себя, глубит пещеру, чтобы извлечь из пустой породы драгоценное содержание. Наделенный даром человек без заметных усилий проходит сквозь горный хребет, и подробно рассказывает, что видел в каменных толщах. Он ведет за собой поколения за поколениями или спускается круг за кругом в преисподнюю, зависает над бездной, чтобы подробнее рассмотреть ее глубины. Он летит к самому солнцу, не замечая того, что превращается в горсть пепла. Он видит секреты прошлого, не нуждаясь в кропотливой систематизации разрозненных данных. Он различает зловещий скрип пружин, приготавливающих войны и крушения империй. Он присваивает имена эпохам, дает четкие характеристики сгущениям человеческих страстей, общается с тенями великих, которые для него более реальны, чем живые люди. Он кожей ощущает очерствение душ, происходящее с современниками, «потепления» или «похолодания» в обществе. Именно о таких и говорят: «Человек без кожи». Может быть, поэтому пребывание в толпе и толчее для них – тягостное испытание.
Так, что же движет ими? Стремление доказать остальным людям свою исключительность... Тоска по утраченному (детству, любви, родине, общественному статусу)... Страх смерти, особенно откровенно обнажающий свой оскал в периоды ослабления религиозных чувств... Объяснение не поддается, постоянно ускользает. Все люди стремятся как-то отличиться, все грустят по каким-то утратам, все побаиваются смерти. Может быть, носителей дара отличает влечение к одушевленному, но это одушевленное лишено материального наполнения? Именно это влечение позволяет им концентрировать все свои силы на объекте общения, становиться всевидящим Оком, всеслышащим Ухом, неким чувствилищем, откликающимся на малейшие вибрации, идущие от не наступивших времен. Это влечение придает их жизни смысл, полноту. завершенность. Их сердца заворожены созерцанием красоты; их восхищает величие замысла, проступающего посредством сопряжения взаимосвязей и взаимовлияний разрозненных событий. Они как бы допущены к Храму, который существует с тех пор, как первые люди вошли в поток истории; они – жрецы, оракулы, прорицатели; они служат в том Храме самозабвенно и ждут совсем иных наград – вдохновения, озарений, прозрений, знамений. Им одним известен священный трепет, когда их подхватывает и несет с собой теплая волна, приподнимая над городами и весями. Они живут в благоговении перед Музой, Вечной Женственностью, Софией, Богородицей, Розой Мира, Истиной – ассоциирующий ряд идеальных образов Покровительницы, Дамы Сердца или Великой Матери, конечно же, не проясняет таинство творческого акта, переклички отражений и отзвуков. Деяние становится выражением неоплатного сыновнего долга, заглушающего инстинкты и требования законов общества.
Но кроме вечно женственного, есть еще и вечно мужественное, отстоящее от первого через неизмеримый интервал: всеблагие Бог – Отец и Сын, неумолимый Рок, неуязвимый Дьявол, маэстро сделок – Черт, горделивый Сатана, посланец космоса – Гений. Бытие, как пожизненное служение этим нематериальным субстанциям - трудный удел и подчас опасный. Общение с вечно мужественным наделяет творческого человека всесилием, отличным от могущества, которого добиваются люди благодаря вступлению в тайные организации и почетные корпорации. Подлинное могущество не отменить указом правителя, не оборвать жестокой казнью. Носитель дара выступает как орудие Промысла; то, как Жертва, то, как Судья. Общение с тем, что неочевидно, не обязательно является смиренно-терпеливым выслушиванием Наставника. Скорее, это бой с самим собой, трепещущим и жалким; переплавка самого себя, формование новых свойств и качеств. Человек воспринимает себя как ответственного порученца, посланного в этот мир для выполнения сложного задания. В то время, как другие люди обустраивают свои жилища, правят, или наоборот подчиняются правителям, носитель дара всецело занят поисками Ответа на заданный Вопрос. Или ищет оправдания перед вынесением Вердикта. Его жалоба всегда застает общество врасплох: неясна ее первопричина, не указан и адресат. Связь с нематериальным, то возвышает этого человека, то распластывает ниц. Носитель дара то возмущает, то пугает общество, потому что начинает себя вести как Воин, готовый погибнуть за своего Командира. Устав послушания никем не изречен, однако наличествует. Наделенные даром следуют тому уставу интуитивно, по зову души или велению сердца.
Дар – исключительно редкостное свойство, наделяющее человека огромными преимуществами перед остальными людьми. Дар достается даром. Но вопреки здравому смыслу или практической сметке он воспринимается творческим человеком как обязательство, которое нельзя не исполнить. Носитель дара осознает, что не волен над собой. Христос не случайно настаивал на рабстве перед Богом. Уж кому-кому, а Галилеянину была прекрасно известна подоплека богообщения. Лишь «раб Божий» способен изрекать Правду, когда миллионы испуганно молчат или лгут себе и близким. Такой «раб» буквально прикован к своей миссии, как Прометей к кавказской скале. Он не способен избежать участи быть вестником новых надежд, и действительно наделен полномочиями, которыми не располагает земная власть. Лишь будучи «невольником чести» или «сосудом небесным»», он становится предводителем для своих соплеменников, их поводырем и учителем. Сейчас таких людей мы называем «совестью нации».
Человеку свойственно сомневаться в себе, поэтому он столь нуждается в похвале и во внимании. Когда он вознесен на высокие государственные посты или допущен в могущественные тайные организации, то воспринимает себя частью той силы, которая правит обществом или существенно влияет на перемены, происходящие в обществе. Носитель дара тоже «вхож», но совсем в иные сферы. Божественные знамения или явления Черта (в зависимости от склонностей) он воспринимает как своеобразную похвалу или как знак признания.
Человек находится там, где обитает его душа. Душа носителя дара часто покидает земные пределы, полнится вздохом мирового Духа – в эти мгновения творческая личность совершает удивительные открытия, видит контуры сооружений, которые до него никто и никогда не возводил, слышит мотив, который доселе не звучал под небом. Он ощущает себя глашатаем Истины, любимцем Музы, воплощенным магическим кристаллом, для которого нет непроницаемых барьеров. Вот почему для одаренности веление души более важно, чем мнение о нем окружающих. Созидательная смелость для него естественна, как взмыв птицы в прозрачную синеву неба. Он не может торговать своими «полезными связями», кому-то составлять протекцию; он не видит вокруг себя и конкурентов. Тревоги соперничества неведомы ему или крайне слабы. Он – благодетель, не требующий от людей воздаяния. Он живет с неприсутственным видом, а после смерти зачастую выступает в роли незримого советчика и проводника для заблудившегося народа. Его высказывания или образы потомки перетолковывают на все лады, цепляясь за них, как за ветки кустов при восхождении по крутому склону. Фактически носители дара реально правят обществом, а, так называемые, политики всего лишь пытаются неуклюже подражать им, как актеры на сцене подражают реальным типажам.
Среди людей наделенные даром – самые свободные. Их огорчает, но отнюдь не сокрушает улюлюканье толпы, или гнев властей; их не пленяет и восторг публики, хотя кому же не нравится быть объектом обожания и поклонения. Одаренная личность воспринимает себя полномочным представителем нравственного идеала или неприкаянным странником. Поэтому избегает связывать себя обязательствами перед властями или искать популярности в народе, или следовать уставам влиятельных корпораций. Бессмертный Дух жаждет общения только со свободными людьми, страдает и никнет из-за их отсутствия. В самозабвенном творческом акте «раб Божий» освобождается, обретает свой, только ему присущий голос и судим по иным законам, нежели те, которые придумали юристы и правители. Вот почему народ, переставший выдвигать из своей толщи носителей дара, превращается в потное месиво, в кровавую трясину или уподобляется выглаженной железобетонной площадке. Вот почему последующие поколения так старательно пытаются выявить тех, кому была известна правда сердца, и страстно почитают их, уже ушедших за горизонт жизни. А своим почитанием закрепляют то неравенство, против которого направлены все действующие ныне конституции и декларации.
Люди живут в тесноте и во мгле, унавоживают землю и сами впоследствии становятся землей. Таков их скорбный удел. С астральной высоты прочерки отдельных человеческих судеб переплетаются в сплошной дерн. Созерцающий Дух видит этот дерн как дополнительный слой на поверхности планеты, который к тому же часто заволакивается дымом пожарищ, выхлопными газами и тяжелыми испарениями. Но сквозь все эти летучие или уже отвердевшие наносы, Дух обнаруживает сокрытые в людской толще самородки, алмазы, изумруды: некоторые лежат на самой поверхности дерна, некоторые – на глубине. Они единственные откликаются на зыбкий свет, проницающий льды и облака, скалы и стены. Они выбрасывают радужные пучки ответных лучей, мерцают, переливаются всполохами неопалимого огня. Отдельные самородки и драгоценные камни группы старателей извлекают из дерна, переплавляют в слитки или подыскивают соответствующую оправу после огранки. Подобные изъятия не препятствуют Духу созерцать свои сокровища, прирастающие числом с каждой эпохой. Конечно, сокровища эти – всего лишь крупицы на фоне залежей «пустой породы». Но драгоценное всегда избегает повсеместности, массовости, тиражирования.
Созерцание Духом жизни человеческой, слепленной из песка, глины, щебенки, жизни, то обнаженной и неприглядной, то зарастающей травой забвения, – занятие скучное. Если бы не ответный отблеск тех, кто наделен даром полниться и отражать свет невечерний. Встречные светоносные течения или излучения слагаются в непостижимую связь быстротекущего с неизменным, определяют соединение праха с нетленным.
Слово «связь» у нас рождает разные ассоциации: спутниковая связь или связь любовная, преступная связь или причинно-следственная. Связь человечества с Духом возникает посредством религиозного чувства. Именно наличие религиозного чувства и побуждает людей выделять тех, кто был наделен «божьей искрой» или палим «дьявольским огнем». Само наличие избранников метафизических сфер свидетельствует о том, что такая связь возможна и неявно присутствует в калейдоскопе сменяющихся эпох.
К сожалению, Дух, как и многие исходящие от Него сигналы и вибрации, не поддается описанию. Человеческий язык более ориентирован на земное обустройство жизни, чем на духоотражение или духовоплощение. Слова можно воспринимать как ипостась Духа, но ипостась, опрощающую сущность первоистока. Дух и слова – это единственное во множественном, неизбежно распыленное и рассредоточенное в бессчетных формах. Но, будучи первопричиной подлинной жизни, таинственная связь понуждает людей на все новые и новые попытки идентификации присутствия Духа в обществе. Так, ребенок каждодневно тянется к родительской ласке, так, влюбленная девушка постоянно спрашивает у своего суженного: «Ты меня любишь?» Утвердительный ответ или родительская ласка целительны, желанны и придают уверенности (малым и влюбленным) в не случайности своего появления на белом свете, но почему-то быстро теряют свою убедительность и необходимы новые подтверждения и заверения.
Дух бесплотен и в то же время представляет собой сгущение ценностей, которые озаряют души тех людей, кого мы называем мудрецами, отцами – основателями, поэтами, провидцами. Избранники Духа наделены предвосхищенным знанием. В нагромождении разрозненных событий они нащупывают пружину перемен и указывают направление пути.
Каждый народ, жаждущий своей индивидуальности, стремится обрести свой храм, под сводами которого приносятся жертвы, иногда человеческие. Обычно под своды храма стягиваются реликвии и сокровища – и тем самым храм в той или иной мере выступает сосредоточением ценностей, которым люди фактически поклоняются. Таким образом, храм и содержащиеся в нем святыни – это рафинированная материя: мраморные статуи, золотые украшения, дополненные драгоценными камнями, иконы, раки с мощами. Люди сосредотачивают в одном, относительно тесном пространстве многочисленные и удивительные образчики мастерства и вдохновения лучших умельцев; этими образчиками стремятся достойно обрамить место общения священнослужителей с Духом. Конечно, священнослужители лишь имитируют это общения, всего лишь единицы из тысяч и тысяч сподобятся дара общения подлинного. Но служба идет, идет непрерывно, до тех пор, пока у людей не ослабнет надежда, что духообщение возможно. Отказ же от таких попыток – это проявление отчаяния и гибельного вырождения. Тогда народы быстро перетираются в порошок и пыль: история полна такими печальными примерами.
Храм не обязательно означает собор или капище на крутом берегу реки. По сути, каждый культурный тип – это храм, концентрирующий слитные усилия множества людей, стремящихся противостоять всесильному времени. Как своды собора обычно поддерживают колонны, так и наделенные даром являются подлинными столпами общества, удерживающими в многокупольном вместилище отблески и отражения неземного огня.
Избранничество таит в себе некую точку опоры, которую нащупывал в пространстве Архимед, чтобы перевернуть мир. Избранник знает, что сказать, чтобы сказанное многократным эхом повторялось в последующих поколениях, проясняя смысл текущих событий. Он ведает, куда ударить посохом, чтобы в безжизненной пустыне забил чистый ключ: и вот прозрачная вода уже упруго струится между тяжелых валунов, затканных изумрудным мхом, постепенно превращается в могучую реку, вокруг которой вращается жизнь миллионов людей...
Быть зачинщиком большого дела – основателем государства, собирателем народа, глашатаем пути, рассчитанного для многих и на многие века – редкостный жребий, предполагающий возможность сотворчества для наиболее деятельных и результативных последователей и адептов. Зиждитель многим отличается от авторов совершенных произведений искусства или архитектуры; к творениям последних трудно что-то добавить, а добавив, можно только исказить шедевр. Другое дело – созидательная деятельность, связанная с организацией жизни в определенное время на конкретной территории. Для подобной деятельности никогда нет подходящих условий, но зато существует много преград. Люди разобщены страхом и мелочными заботами; даже собравшись вместе, представляют собой бесформенную массу, в лучшем случае кое-как слипшиеся комки порошка. Они не объединены общностью устремлений, их преследуют страсти, и гнетет растерянность перед грядущим днем; их терзают моры, пожары, наводнения, набеги чужеземцев – охотников за живым товаром... И вдруг раздается голос человека, который знает, что делать в столь безвыходной ситуации. И отдельные пылкие натуры устремляются к этому человеку, прилепляются к нему – стягиваются в трепещущий сгусток воли и решимости, который катится как снежный ком, прирастая в объеме и весе. Но снежный ком будет катиться лишь по склону, а сгусток воли способен на преодоление подчас отвесной крутизны – и отнюдь не всегда очевидна та сила, что двигает его. Вторжения племен, религиозные течения, общественные движения – у каждого из этих явлений есть свои вожди или наставники, действительные вершители перемен.
Жизни отца-основателя хватает лишь на то, чтобы обозначить самое начало – посадить зерно, а дальше явление уже развивается как бы само по себе; возникают новые поселения, выдвигаются новые предводители – продолжатели большого дела, в котором каждый может проявить свои способности и понять свое предназначение. При этом достопочтенные и ответственные люди неизменно ссылаются на передаваемые из поколения в поколение наказы отца-основателя, добавляя к ним легенды собственного сочинения. Но память о нем сплачивает людей, превращает в волну, способную раздвигать леса и горы, разглаживать поверхность земли для возведения храмов, крепостей и дворцов. Со временем трепетно почитают уже учеников его учеников. Поселения соединяются дорогами, а души жителей – общим мироотношением, летописи дополняются новыми свершениями. Случаются потрясения, катастрофы, но в итоге они преодолеваются, и жизнь струится по той самой колее, которую некогда проложил сгусток воли, движимый основоположником к вершинам человеческой истории.
Как удалось Дионисию Суздальскому в разоренной Северо-Восточной Руси высмотреть будущий оплот православия? Такие видения возможны лишь как откровения? А ведь в те времена, какие только бредовые фантазии не кружили головы князьям и православным иерархам Твери, Москвы и Новгорода. А впоследствии, сколько лидеров мрачных сект завело тысячи и тысячи людей в беспросветные тупики. А сколько научно выверенных революционных идей прогремело над Россией и растворилось как дурное наваждение. Между тем чеканные формулы зиждителей великорусского народа по-прежнему сияют из далекого прошлого, сплачивая соотечественников и ободряя их. Сергий Радонежский, Филофей, Макарий Унженский не оставили нам своих сочинений. Но история России и есть их коллективный труд, к «написанию» которого они сумели приобщить миллионы благодарных последователей, ставших заединщиками. Эти заединщики возводили монастыри; драчуны становились смелыми воинами и формировали полки; обустраивались города и села. Русские люди спешили на помощь друг другу, порой ссорились и даже враждовали, мирились, умилялись достигнутому единодушию, снова проваливались в смутные времена, опять выкарабкивались на холмы и утесы, начинали строить государство заново, как обручем стиснутые общностью цели – за правду стояли, превращаясь в неодолимый для врагов оборонительный вал. Тысячами гибли в сражениях и от других напастей, а, между тем, Третий Рим вырастал из лесной глуши, ширил свои пределы вопреки всем расхожим теориям о «дряхлой душе» восточного христианства. Без денег и «сильной руки», без союзников, вопреки «здравому смыслу» католиков и протестантов, казалось бы, из ничего создалась мировая держава.
В ямы египетских отшельников, в пещеры Каппадокии уходят опоры Вселенской христианской церкви, сумевшей стяжать горение духа десятков поколений праведников, божьих угодников и подвижников. Приступая в III и IV в.в. к строительству нового мира, Отцы церкви отдавали себе отчет в том, что их короткой жизни явно не достанет для осуществления задуманного Плана, но непоколебимо верили в то, что их самоотверженные усилия не будут напрасными; сгодятся даже их кости – чтобы стать фундаментом грандиозного сооружения. Кто только не пытался разрушить здание Вселенской христианской церкви; воинственные послушники пророка Мухаммеда; не менее агрессивные крестоносцы, кочевники Великой степи, вкрадчивые жидовствующие проповедники. Святоотеческая культура, преобразила народы, проживающие от Эфиопии до Скандинавии, от Уральских до Альпийских гор. Благочестивые образы Отцов церкви будут неизменно проступать на фресках строящихся соборов в Константинополе и Мцхете, в Киеве и Владимире. Взирая на эти чудотворные образы, полудикие племена будут символически умирать (погружаясь в воду) и тут же воскресать под сводами соборов или под небесным сводом, оставляя в прошлом свой свирепый нрав, и, превращаясь в строителей христианских государств.
Большое дело, конечно, не может не трансформироваться; со временем что-то отмирает; появляются новые «темы» и «мотивы», приобщаются новые племена и народы, случаются крушения и катаклизмы, но по своей сути оно остается неизменным. Так, дубрава даже в течение суток меняется неоднократно: на заре укутана в туманную дымку; в полдень другие птицы поют на ее ветвях, а тени съеживаются до округлых пятен, но затем эти пятна разбухают, срастаются, приглашая вечерний сумрак, а ночью дубрава совсем иная. Но, тем не менее, века и тысячелетняя дубрава стоит на одном месте, в незапамятные времена, очертив свои собственные границы.
В явлениях Духа и природы нетрудно обнаружить определенный параллелизм. Явления Духа, материализуясь посредством целенаправленной человеческой деятельности, также претерпевают постоянные метаморфозы; циклические, спиралевидные, волнообразные. Подобные метаморфозы являются всего лишь признаками постоянного возрождения и обновления, которое мы наблюдаем и в природе, меняющейся в различные времена года. Явление Духа, оформившись в определенную организацию человечного общежития, постоянно пульсирует, отзываясь стуком взволнованных сердец у многих людей, объединенных общностью переживаний, тревог и надежд: эта пульсация и выступает подлинной причиной подавляющей части вибраций в обществе – идеологических противоборств, схизм, анафем, реформаций, расколов.
У истоков каждого явления Духа стоят вполне определенные люди, которые сумели заложить начала того, чего до них никогда не было, и что со временем преобразуется в города и страны, церкви и традиции. У каждой эпохи свои печали. В каждую эпоху люди грезят о некоей предстоящей безупречной жизни, которая смутно блазнит сквозь дымку грядущего – о временах торжества справедливости, взаимного согласия и повального единодушия. Каждое поколение уходит в небытие с сожалением, что той жизни прекрасной так и не удалось увидеть воочию.
Государство мудрецов, тысячелетний хилиазм, Утопия, коммунистическое общество и капиталистический рай неизменно будоражат воображение представителей белой расы на протяжении многих-многих веков. Однако в любую эпоху, в любом обществе присутствует категория людей, которые не проявили себя никакими выдающимися свершениями. Эти люди вообще предпочитают поменьше рассказывать о себе – дабы не вызвать «зависть богов». Но упомянуть о них необходимо.
Еще во времена глубокой античности считалось крайне опрометчивым вслух и при свидетелях признаваться в своей счастливой жизни с женой и детьми. Об этом осмотрительно предпочитали молчать.
За исключением маньяков и безумцев, все люди изначально наделены потребностью любить и быть любимыми. Практически все, хоть на мгновение, переживают это поразительное состояние, схожее с ударом молнии или с солнечным ударом; после которого вдруг «открываются глаза» и девушка (или юноша для девушки) стягивает к себе всю прелесть окружающего мира, кажется воплощенным божеством, преображая вещи одним своим прикосновением. Влюбленный переживает состояние незабываемого душевного подъема – взмыва в светоносную высь, когда вся предыдущая жизнь кажется ему блеклой и невзрачной: только тогда ему становится предельно понятно, зачем появился на белый свет, зачем пришлось преодолевать предыдущие печали. Влюбленный всецело сосредотачивается на своих переживаниях, верит и не верит, что подобное вообще возможно, надеется поближе оказаться к истоку красоты и нежности; тревожится, что не встретит взаимности. И действительно, многих ждет на этом пути горькое разочарование, многие застревают на неодолимых преградах, как беглые узники на заборах с колючей проволокой. Но есть пары, которые соединяются. Однако мало кому из таких пар, ощутивших настоятельную потребность во встречных движениях и слияниях, удается надолго и тем более на всю жизнь сохранить благословенное состояние любви. У каждой подобной пары – своя тайна, которую они бережно стерегут и, увы, уносят с собой в могилу.
Религии не случайно запрещают произносить имя Бога всуе; иначе будет выветриваться сакраментальный смысл священного слова-символа. А значит, будет слабеть незримая связь людей с метафизической силой, зовущей к возвышению тех, кто способен на восхождение. Когда такая связь слабеет из-за спекуляций именем бога или мстительного богохульства, то люди представляют собой что-то вроде плесени ползучей, покрывающей определенную часть суши. Божественная сущность замыкается в самодостаточном созерцании, предоставляя демонам и бесам терзать эту плесень, счищать ее с поверхности земли, чтобы предоставить место для новых проявлений одушевленной жизни. Такие эпохи чреваты ложными целями и пагубными заблуждениями. Мудрецы древности, допущенные к богообщению, не случайно тщательно продумывали и перепроверяли систему запретов, ограничивающую соплеменников в словах и поступках. Бог не может пребывать в «лакейской» и ждать «сигнала», чтобы затем с усердием разрешать человеческие проблемы.
Но перед тайной происхождения счастливой жизни растерянно умолкают даже мудрецы. Сократ не случайно утверждал, что задумываться над загадками жизни и искать ответы на них, начинают лишь те, кому не повезло с женами. Его сварливая супруга Ксантиппа ни во что не ставила ум и речистость выдающегося философа.
Наделенные даром Слова в тончайших деталях описывают человеческие пороки, войны, дворцовые перевороты, трагедии, переживаемые героями и правителями. Выдающиеся умы бросают вызов самой судьбе и вступают в неравную борьбу с роком, низвергают одни догматы ради утверждения других, невозможное делая возможным. Блестящие стилисты живописуют сцены изощренной жестокости, утонченного разврата, детально передают перипетии между отцами и детьми, соперниками и соперницами. Но перед счастливой жизнью никнет их воображение. Всматриваясь в счастливую жизнь, одаренная личность обнаруживает пределы своих творческих потенций.
Христианские богословы так и не сумели создать убедительную «полнометражную» картину рая, которым вознаграждаются мученики и праведники. Григорий и Василий Великие, Августин Блаженный, Иоанн Златоуст, Исаак Сирин сосредотачивали свой взор на видении достойной жизни на земле, жизни, позволяющей человеку надеяться на спасение. Данте бредет по кругам ада, Мильтон ищет «Потерянный рай». Гений Гете витает в студеных горних высях, Бодлер растит «Цветы зла». За исключением скупого описания однообразных будней, которые нанизывают как бисер на нитку Филимон и Бавкида, мы практически не знаем повествований о счастливых людях. Русские народные сказки обычно останавливаются на пороге, ведущем в эту жизнь («И жили они долго и счастливо»). Многословный Л. Н. Толстой посвятил счастливым семьям всего лишь одну фразу и своим монументальным авторитетом окончательно закрыл эту тему.
А между тем стремление к счастью сокрушает самые сильные человеческие соблазны: обретение богатства, жажду власти. Счастливые люди отнюдь не горят желанием повелевать судьбами тысяч и миллионов людей или каким-то иным образом влиять на эти судьбы. Два свежих примера из новейшей истории России. Это Николай и Александра (последняя императорская чета); Михаил и Раиса (последняя правящая чета советской эпохи).
Будучи счастливыми людьми, император российский и генсек КПСС фактически добровольно отказались от своих безграничных властных полномочий. Пытаясь сделать своих подданных счастливыми, они стремились примирить мораль с политикой, скрестили «белую розу с черной жабой». Их отказ от роли деспотов был воспринят влиятельными кругами соотечественников за признак слабости или даже некоего душевного расстройства. Последующие события (после 1917 и 1989 г.г. соответственно) привели общество к низвержению наззванных правителей, к разнузданию страстей, анархии и людоедству.
Счастливым парам не нужны власть, слава, прочие атрибуты возвышения над человеческим обществом. Но выказывая свое пренебрежение ценностями, ради обладания которыми многие люди охотно притесняют и убивают друг друга, такие пары вызывают на себя гнев, как со стороны влиятельных кругов, так и обывателей. Как можно отвергать то, что считается заветным достижением самой успешной жизни? Интрига деятельного человеческого бытия расплетается в отдельные обрывочные нитки от фактов такого отвержения. Те же, кто подбирает брошенные в пыль и грязь «драгоценности», никак не могут поделить их между собой. Поэтому война всех против всех превращает правящего доброхота и благодетеля в трагическую фигур, а страну – в пепелище.
Неизвестно, знакомы ли Духу человеческие чувства и переживания, хотя бы наиболее возвышенные. Но создается впечатление, что метафизические силы не поощряют попытки счастливых пар сделать и других людей счастливыми. Видимо, слишком амбициозен данный порыв! Дар – это чудо, которое не подлежит тиражированию и копированию. Писаную красавицу, конечно, можно расчленить, и каждому, трепещущему от вожделения соискателю ласк совершенного тела дать кусочек этого тела (руку или ногу, или хотя бы пальцы). Но ничего, кроме горечи невосполнимой утраты от подобных подарков соискатели не ощутят.
Счастливые пары, оказавшись волею судеб на вершине власти или в центре всеобщего внимания, обычно распадаются (отрекаются от своего дара и переходят в разряд обычных людей) или отвергаются обществом со всеми вытекающими из подобного остракизма драматическими последствиями. Счастье должно быть неочевидным для окружающих, тем секретом, который известен лишь двоим, да еще Духу, сочетающему в себе мужские и женские свойства. Счастливая пара – это единственная несбыточная мечта Духа о земной жизни. Дух любуется такой парой, осеняет ее светом невечерним, воспринимает как редкое и подлинное украшение всего человеческого общества. Счастливые пары в наивысшей мере полно и убедительно оправдывают само существование человека. Но Дух негодует, когда жизнь счастливой пары приобретает публичный характер, становится инструментом политики, или средством обретения популярности. Тогда дар превращается в наказание, а то и в форменное проклятье.
Поэтому о тех, кто живет в любви и согласии, мало что известно. Предметом восхищения обывателей обычно становятся «герои тысячи и одной спальни». Самые знаменитые женщины (за редким исключением) прославились через свою дорогостоящую для мужчин легкодоступность: Фрина, Клеопатра, Мессалина, Лукреция, Екатерина II, Мэрилин... Любовь, конечно же, имеет мало общего с количественным ростом партнеров по сексу. Любовь можно сравнить с тончайшим вином. Люди, понимающие толк в изысканных яствах, знают, что на протяжении всей трапезы лучше всего придерживаться одного пьянящего напитка. А смена закусок и блюд, соусов и приправ привносит только новые оттенки в букет выбранного вина. Но подобное понимание приходит лишь с годами: опыт – наживное дело.
Счастливый же человек наделен подобным опытом с юности, можно сказать – это его врожденное качество. Таким образом, счастливые люди изначально мудры. Однако счастье – это неизреченная мудрость, это непрожитая жизнь для подавляющего большинства людей, приглашенных быть то участниками «штурма и натиска», то «строительным материалом», то единицами статистического учета.
Счастливые пары, пребывая в толще будничности, избегают кого-то удивить или поразить: они могут проживать в сущей глуши, иметь скромный достаток. Они инстинктивно держатся подальше от судьбоносных событий и политических движений, которые пытаются построить свое благополучие на костях менее сплоченных и организованных сообществ. Счастье вдвоем – это постоянное вращение друг вокруг друга; это неизбывная потребность во взаимном внимании. Один – жизненная среда для другой и наоборот. Счастливые люди пребывают под сводами персонального храма, который передвигается вместе с ними. Любовь – их религия. Любовь, как и Бог, возможны лишь в единственном числе. Здесь, в бренном мире, в котором полным полно подлости и жестокости, счастливые люди живут как в раю. Они получили свою награду без выслуги лет, легко – даром. Так, багрянородные появляются на белый свет, чтобы править огромными империями, и царский титул им присущ, как кожа на теле.
Любовь к женщине, как к светлому идеалу, отчеканена в сонетах Петрарки и Блока. «Плачи» по погибшему суженому составляют основное содержание народных былин. Счастливая же любовь, вмещающая долгую жизнь, сокрыта от глаз людских. Ее подлинный мотив неизвестен. Неизреченное как бы и не существует вообще. Но люди откуда-то знают,. что счастье возможно, что счастливчики существуют на самом деле. Но где они? Никто толком не может указать адрес. О счастье бредят. Но рецепты счастливой жизни выписывают одни шарлатаны.
Счастливые пары заняты только собой; живут изо всех сил, живут, чтобы угождать друг другу. Они не жаждут лучшего будущего и не терзаются вопросами: Зачем родились? Они – не сверкают, не ослепляют людей, но их лица ясны, а глаза лучатся. Сам Дух им помогает. Стоит ли желать большего!
Секрет счастливой жизни в любви и согласии непостижим человеческим рассудком. Также неподвластно внятным объяснениям творчество, питающее свой энтузиазм во вдохновении. На творца нисходит откровение, которое не проистекает из предшествующих изысканий в качестве резюмирующего итога. Откровение не нуждается в доказательствах, дополнительной аргументации, в ссылках на предшествующие авторитеты. Но, когда подвижник закладывает краеугольный камень в фундамент будущего величественного сооружения, он уже тогда видит, как будет расти и выситься это сооружение.
Подлинная жизнь дается даром, также и плоды ее дарятся или отдаются за бесценок. Последнее обстоятельство как раз и обескураживает в наибольшей степени остальных людей, которые за все привыкли платить. Ведущие подлинную жизнь, прорастают хрупкими стеблями сквозь гул и грохот войн, сквозь кухонный чад и суету мелочных будней. Так роза и лотос растут из грязи или ила, но отрицают своей бесподобной красотой и чистотой собственное основание.
Тайна избранничества – сильнейший соблазн, который манит к себе людей. Стремление к самообожествлению – такая же страсть, как и все прочие. Человеку свойственно роптать на судьбу, поддаваться гибельным страстям и соответственно страдать: свойственно и обольщаться. Но горе тем, кто идет за таким безумцем. Все основатели сект, идеологи тоталитарных человеконенавистнических учений выступают жестокими провокаторами. Значительные группы общества, и даже целые народы, особенно в эпохи тяжелых испытаний, легко поддаются внушению в том, что отмечены печатью избранности. Они начинают смотреть на мир сквозь марево наваждения, черпают силы в ненависти к другим сословиям или соседним народам; сбиваются в стаи, рвут человеческое мясо и жадно алкают человеческую кровь. Они видят себя «хищниками», а всех остальных - «овцами».
Избранность значительных групп людей (общин, сословий, народов) – это всего лишь проявление коллективного безумия, претензия стать всемогущим Духом. Сколько глубоких ущелий завалено костями тех, кто бежал навстречу очередному миражу в пустыне и в итоге свалился в пропасть. Между тем соблазн велик, достаточно оглянуться вокруг, чтобы обнаружить глупцов и слепцов, оказывающихся «калифами на час».
Дух – реален, но для редких единиц. Прерогатива выбора за ним. Для всех прочих людей Он – всего лишь иллюзия, в лучшем случае – упущенная возможность. Дух всегда беспокоен. Он – настоящая пружина перемен, происходящих на земле.
Греческий равносторонний крест в наибольшей мере подходит в качестве эмблемы его местопребывания. Трудно найти более объемный символ, сосредоточивший в себе человеческие представления о разнонаправленном и противоречивом характере жизни. Вечно женственное, отъединенное от вечно мужественного исчезающе малой точкой, может рассматриваться как горизонтальная планка данного креста. Об этом уже говорилось выше. Вертикальная планка, своей верхней половиной определяет уровень Добра, а нижняя – глубину Зла. Средокрестием является тайна за семью печатями, нечто абсолютно неподвижное, неизменное, неизмеримое. Вращаясь вокруг этой непостижимой субстанции, беспокойный Дух перемещается из одного сектора креста в другой, демонстрируя истоку всего сущего свои богатства – тех людей, которых видит сам, которые, подобно каплям росы, вспыхивают ответным отблеском и выбрасывают пучки радужных лучей, соединяясь в великолепном сиянии. Своим движением Дух вдохновляет трепещущую плоть, способную к удивительным метаморфозам, соединениям и обособлениям. Парадоксальна, светоносна и всегда свежа подлинная жизнь!