Со дня, когда я узнала о смерти Виктора Лихоносова, не прекращается мой внутренний монолог с ним – над страницами перечитываемой вновь книги «Тут и поклонился» (далее все строки, взятые в кавычки – из этой книги).

В ней – надпись рукой великого автора: «На память о Руси Православной…».

Ту осень, когда я последний раз видела Виктора Ивановича – я жила, не выпуская из рук «Окаянные дни» Бунина… Текли золотые лиственные дни, в саду тяжело падали на землю яблоки и созревшая айва… «Меня не покидает журчащая грусть – будто я неотрывно смотрю на картины Левитана» – таким было внутреннее ощущение той осени.

А в этом году, за несколько месяцев до его кончины, 30 апреля, в день рождения Виктора Ивановича, поздним вечером я получила от него письмо. Там были такие строчки: «Напишу позже, а сегодня мне много лет…». Прочитала это как раз в 11 часов вечера, в то самое время, когда Виктор Иванович родился…

Последнее письмо получила от него в день, когда его забирали в больницу… Все последующие мои письма, видимо, остались непрочитанными…

Среди «мутной отравленной воды» – светящееся Слово… таким было знакомство с его прозой – много лет назад. «Горе иногда застигает такое детское, что не знаешь, кого позвать…». Я – звала Виктора Ивановича Лихоносова, его книги…

«Вот она, главная тема человеческая: протекание самой жизни… Вернись, время мое единственное» – январская запись писателя, 2015 г...

У каждого из нас время – единственно. Как он определял «высокое горе жизни»? – «все проходит, ничто не вернется». Виктор Иванович писал «Боюсь времени...». Это так по-человечески понятно… Сроки настигают всех.

«Талантливых писателей в России хватает. Родных мало. Наперечет…». Для меня из ныне живущих современников он был самым родным. Насущно.

«Одиноко любишь писателя, одиноко и прощаешься с ним…», – да, дорогой Виктор Иванович… И каждый запомнил свое. Как и я – дождливый осенний день в октябре, когда видела Виктора Ивановича последний раз.

«Долго ждать светлого дня, запахов травы, человеческих голосов тому, кто появится через тысячу лет… Я горюю в ночную минуту о том, что меня не будет больше никогда; я буду пылью (или еще чем-то) и никогда не вернусь, чтобы заговорить, поглядеть, вспомнить себя в двадцатом веке и еще раз перелистать любимые книги и встретить родственников, знакомых… Ничего не вернуть, единственные сочленения этих людей, быта, ауры отношений не повторяются. Нас не будет никогда; меня не будет… Если глядеть на дарованную тебе жизнь из времени, когда тебя не было… и не будет потом, жизнь истончается в твоей душе до волоска, и тогда будешь почаще вздрагивать: она от Бога, от тайны! Тогда будешь кроткий-кроткий, как в эти ночные часы ощущений своей временности...».

«Я пишу из тончайшей ткани...». И все рядом с ним было родом – оттуда же, ощущалось также.

В сентябре, ранней осенью – будет 40 дней... Он так любил эти осенние золотые дни... В Пересыпи ходил к морю, набирал там птичьих перьев – «осенью настраивали мою душу чайки…». Я тоже привезла однажды оттуда чаячьи перья. Виктор Иванович пошутил ласково: «Мне такие красивые перья с Неба не падали…».

«Там, где гирло, чайки роняют перья почаще, подойдешь, а оно еще теплое, живое, дымится нежностью… Упало – как благословение…».

Когда я видела его в кругу людей, которые любили его, в те мгновения чувствовала то, что позднее у него прочитала: «…еще все мы вместе, (…) это наш миг, наш час на земле. А потом проснешься или станешь у окна вечером и как будто посмотришь в ту точку, где был некто близкий или известный, и… и… его уже нет с нами. Это не объяснить…».

Сокровенное чувство бытия навсегда осталось в его книгах – и «звонкая сыпучесть летнего дождя», и снежный свет, который бьет в «окошко кухоньки»… И в самом простом оно – сокровенное. В том, например, что матушка принесла «кружку чая и кусочек с маслом» или «матушка варит говяжьи ножки на холодец…».

Сам он о сути сокровенного говорил так: «мгновение повисло в воздухе, и всевидящее око ловит святое в шевелящейся суете людской…».

Виктор Иванович жил, писал, творил – и в душе было чувство: еще длятся дни.

«Кто-то ушел и оставил всех сиротами… КТО-ТО ушёл и не у кого попросить милости (…) Сиротство наступило…».

После 9 августа – списалась с некоторыми людьми, поблагодарила за некрологи, за сказанные ими слова… Это немножко притупило боль. «Бог есть, он освящает родственную тоску и подносит скрижали…».

Виктор Иванович много писал о том, что он не мог добиться, чтобы в любимой им древней Тамани появилась «улица летописца Никона…». Виктор Лихоносов и сам был летописцем сокровенного русского духа…

«Там бы, у Церкви Пресвятой Богородицы, и услышать от Патриарха кроткие слова о Никоне…». В этой Церкви и отпевали Виктора Ивановича.

«Ничто, возможно, не кончится, и будут читатели, которых не собьют ни телешоу, ни интернет. Слава Богу! Душа мира нетленна…».

Слава Богу!..

И – любимая, дорогая для меня и дней нынешних мысль Виктора Ивановича: «Добродетель частная будет защищена от насильников броней тогда, когда все будут защищать добродетель общую (…) Пассивное, потерявшее нравственную стойкость общество тихо взирает на любое надругательство над человеком…».

В 2011 году, в январе – Виктор Иванович записал: «Надо успевать писать сокровенное…».

Он – успел.

И нам бы – успеть…

И еще писал, что если в будущем, «попозже, среди наследников, серьезные корневые писатели не взойдут, то это значит, что Россия потеряла свою русскую античность…».

Верим, что взойдут... Но дай нам Бог усвоить то, что – на века вперед – успел сказать Виктор Иванович Лихоносов… хотя и горевал всегда, что «разбрызгал свое чувство…».

Что дальше?.. «Будем жить также, как всегда: в одиночестве и совести…». С Божией помощью…

Может, Бог даст написать однажды о Викторе Ивановиче то, что живет в душе давно.

Будем молиться, закажем поминание в храмах и монастырях, в ежедневной келейной молитве будем поминать раба Божьего Виктора и ушедшую с ним почти одновременно жену его, р. Б. Ольгу...

В видеохронике о Викторе Ивановиче – мелькнули его слова: «Сегодня ПОКЛОНА НЕ ХВАТАЕТ. НАСТОЯЩЕГО...».

Добавить – нечего.

Алла Елизаветова, православная публицистка, Украина

источник