ВСТУПЛЕНИЕ
Дабы не задеть ранимые души современных ревнителей изящной словесности, которые выступают на традиционных литературных вечерах, представим себе вымышленный фестиваль поэтов. Организаторы этого мифического действа решили бы пригласить стихотворцев самых разных направлений, а так как поэты ныне мало, кому известны, ведущему пришлось бы их представлять:
– Член союза писателей, автор десяти поэтических сборников, лауреат премии «Серебряная лира» имярек...
или;
– Выпускник Литературного института, активный участник поэтического объединения «Молодая смена» имярек...
или;
– Скандалист и дебошир, имевший с юных лет две ходки на зону, «полярная звезда» андеграунда, не всегда трезвый, но неизменно талантливый имярек...
или;
– Отец пятерых детей от разных жен, повеса и поэт Божьей милостью...
Доброжелательная или скучающая публика вежливо выслушивала бы представления, порой поддерживала какого-нибудь оробевшего стихотворца аплодисментами. Но вот новое представление:
– Певец вечной женственности, имярек.
Если бы вышел тощий длинноволосый субъект с темными полукружьями под глазами, публика бы сочувственно-иронично заулыбалась. А если бы показался румяный, коротко остриженный крепыш, то раздался бы хохот. Хохотали бы интеллектуалы, критики, гимназисты и лицеисты, домохозяйки, начинающие стихоплеты и седовласые члены жюри. Певец вечной женственности ныне может быть только участником фарса.
Из года в год мы с содроганием и возмущением слышим печально повторяющиеся новости о том, что гибнут люди по вине террористов-смертников. Не щадят ни себя ни других. И подобное положение дел - не досадная примета начала нового века. Мне до сих пор памятны дни, когда в 80-е годы отказались принимать пищу в заключение несколько молодых боевиков Ирландской республиканской армии (ИРА): сначала умер один, затем другой, третий, четвертый, пятый... А еще десятилетием раньше, в одночасье покончили с собой Андреас Баадер и Карл Распе – лидеры Фронта Красной армии в Германии. Они ушли из жизни после того, как их сподвижники угнали в Сомали пассажирский авиалайнер. Угонщики грозились взорвать самолет, если их любимых вожаков не выпустят на свободу. Но немецкому спецназу каким-то чудом удалось отбить авиалайнер и обезвредить террористов. А в 60-е годы в лесах Боливии был уничтожен отряд Че Гевары, который предпринял отчаянную попытку разыграть в континентальной латиноамериканской стране «кубинский вариант».
Все перечисленные террористы – люди поразительной силы духа, бескомпромиссные приверженцы своей идеи, наделенные многими талантами. Но как чудовищны средства, которые они используют для достижения своих целей! Дерзкие и решительные, они наделены огромной разрушительной энергией. Их души словно освещены мрачными отблесками люциферова огня. Они не признают преград и поражений. Они добровольно превращаются в пламя, во взрыв, в клубы ядовитого газа. Даже свои трупы они видят подсобным материалом для гатей, по которым следует вывести заблудившееся человечество на правильный путь. Когда об очередном таком герое спешат-торопятся сообщить СМИ, матери прижимают к себе детей и шепчут: «Спаси и сохрани!»
А есть еще и такие индивиды, которые просто жаждут причинить себе боль, настойчиво напрашиваются, чтобы их выпороли. Они хлещут себя плетками или просят это сделать кого-то другого, униженно ползают на коленях перед шлюхами или калеками. Они настаивают на том, чтобы их обзывали обидными прозвищами, оскорбляли, втаптывали в грязь...
Да, да, – удрученно согласится терпеливый читатель, – есть и такие субъекты. Столько всяких извращенцев развелось!
Но ведь уничижение своей гордыни, умерщвление своей плоти, самоистязания были неизменными спутниками жизни многих святых угодников и мучеников. В прежние времена почитали не только тех, кто накладывал на себя строгие обеты, но и тех, кто шел навстречу многочисленным лишениям. Почитали и приверженцев Прекрасной Музы и готовых умереть за своего сюзерена или за свои идеалы. Произошла какая-то подмена. Истинное, как бы исказилось до своей противоположности. То ли герои, мистики, поэты превратились в скопище сомнительных личностей, которых предпочтительнее держать в специальных резервациях? То ли общество стало иным и не способно должным образом оценить поступки некоторых своих современников? Во всем этом хочется разобраться.
ТЕМА № 1
Века, составившие корпус минувшего тысячелетия, густо переплетены трогательными и поразительными преданиями, которые волновали и восхищали многие последующие поколения людей. Вполне уместно напомнить легенду о молодом Джорджоне, который пылко поцеловал свою возлюбленную, гибнущую от чумы. Художник заразился от этого поцелуя и вскоре сам завершил свой жизненный путь. С позиций ХХI в. Джорджоне легко упрекнуть в неблагоразумии или снисходительно дать следующую оценку: «Гении – непредсказуемы».
Но задолго до Ренессанса, наблюдалось следующее общественное движение. Рыцари покидали свои вотчины и замки, расставались с привычным укладом жизни и устремлялись в знойные пустыни сражаться и умирать за освобождение Гроба Господня. Причем, это был не одномоментный порыв группы энтузиастов. Сражения в Палестине являлись целью и апогеем жизни для многих поколений европейского рыцарства. Каждодневно рисковали жизнью и короли. Фридрих Барбаросса утонул в Малой Азии во время переправы через небольшую речку. Людовик Святой попал в плен к сарацинам. Ричард Львиное Сердце чудом остался жив, выказав беспримерную отвагу в бесчисленных битвах. Высокородные рыцари ехали навстречу опасностям и лишениям, хитрым засадам и ловушкам, и не щадили себя ради утверждения христианской веры на Земле Обетованной. Европейские народы будут гордиться этими королями многие века.
Жизнь за будущего царя отдал Иван Сусанин. Сгорел за правоту своей веры истово-неистовый Аввакум. Княжна Ромодановская, одна из знатнейших женщин России середины ХVIII в., добровольно поехала в ссылку вслед за опальным мужем в далекий якутский край. Многие годы она жила со своим супругом в убогой избенке без права получать материальную помощь от своих родственников. Но когда о месте пребывания княжны узнали ее крепостные, они выкрали у управляющего ее имениями несколько тысяч рублей, прихватили с собой теплую одежду и на свой страх и риск долгие месяцы пробирались на край света, в «непроглядную мглу», чтобы помочь своей госпоже нести тяготы жизни.
Богобоязненные и покорнейшие подданные своих сюзеренов, пылкие влюбленные, заступники веры, аристократы, отягощенные строгими понятиями о достоинстве и чести, из века в век являли удивительные примеры самоотверженности. Они признавали над своей жизнью власть многих внешних сил. Музы и ангелы, могилы далеких предков, образы святых, семейные реликвии, благословение отца или священника играли в судьбах большинства людей исключительно важную роль.
Человек прошлых веков многого боялся: происков сатаны и отлучения от тела Христова (Церкви), русалок в лесу и суда родственников, гнева самодержца и презрения сослуживцев. Но как это ни парадоксально, именно эти боязни и позволяли ему превозмогать страх смерти. Нравственный закон пересиливал ужас тлена.
Преодоление соблазнов, порождаемых инстинктами – в этом пафос христианской ортодоксии и множества ее ответвлений. Христиане и в светской жизни оставались богобоязненными. Бесчисленные свидетельства категоричного отношения к условиям или фону бренного существования помечены необходимостью сохранения незапятнанности бессмертной души. Чистилища опасались. И ада тоже.
Вера – пожизненное обязательство перед Богом. Вера – неустанное восхождение из чащобы низменных побуждений и суетных желаний к высотам просветленных помыслов и благородных идеалов.
Возможно, те, кто морил себя голодом и холодом (или зноем), соблюдал тяжкие обеты, кто в одиночку отправлялся в дремучие леса и бесплодные пустыни, испытывал тайное стремление приблизить свой последний срок – когда душа, наконец, покинет несовершенную телесную оболочку и устремится в пречистые дали. Но некоторые пустынники, отшельники, несмотря не невообразимые тяготы бытия, умудрялись дожить до весьма преклонного возраста. Симеон Столпник просидел на высоком помосте более трех десятков лет. Самоубийцы сводят счеты с жизнью быстрее или отшатываются от первоначальных замыслов. Да и сами мысли о суициде считались тяжким грехом для христианина. Не сломиться и не отступиться перед самыми невыносимыми испытаниями – вот, пожалуй, чего добивались страстотерпцы-подвижники.
В «Оправдании добра» В. С. Соловьев проницательно отметил тесную связь между благоговением и преданностью:
«То, что вызывает в нас благоговение, тем самым утверждает наше право на нашу преданность, и если мы сознаем действительное и безусловное превосходство божества перед нами, то наша преданность ему должна быть действительной и неограниченной, т.е. составлять безусловное правило нашей жизни».
Аристократические общества, выстроившие новые иерархии по сравнению с теократиями, привнесли другую тональность в противопоставлении человека небытию. Действующие лица хроник и летописей ясно понимали, что их доблесть или малодушие, их мудрость или глупость станут достоянием грядущих веков. «После нас хоть потоп!» – это возглас придворной сладострастницы, а не государственного мужа. А мужи, даже будучи не очень грамотными, неусыпно пеклись о том, что же о них прочтут, услышат внуки и пра...правнуки, и все те, в чьем окружении будет проходить жизнь их отпрысков. Ведь монархии строились на вековечные времена или до второго пришествия. А на меньшие сроки строители и не стали бы размениваться.
Требования к водителям общества были чрезвычайно высокими. Представители правящего слоя жили и действовали с постоянной готовностью умереть. За царя. За веру. За Даму сердца. За честь рода. За оскорбленное достоинство. За слабого и беззащитного.
Гибли в дальних походах и на дуэлях. Сходили в могилу или сгорали дотла, обороняя родные пределы. Совершавшие позорные деяния исключались из благородного сословия и даже из ремесленных корпораций. Навсегда. Часть материка как бы откалывалась, превращалась в островок, который все более отдалялся от континента, становился незримо малой точкой в море забвения. Позорный поступок означал неотвратимость наказания, которое предшествовало грядущему Божьему суду. А люди, которые участвовали в осуждении, как бы тем самым выполняли Божью волю. Корпоративный остракизм – жестокая мера. Изгнанный из монастыря монах, как правило, умирал от лишений и тягот. Нарушившие кодекс чести аристократы исключались из высшего света, отправлялись в ссылку или «стыли» в окружении сословного отчуждения.
Существовали четкие механизмы санитаризации общества внутри каждого сословия. Даже у крестьян. В фильме «Легенда о Нараяме», повествующем о жизни традиционной японской деревни, есть страшный эпизод, где односельчане закапывают живьем в землю таких же бедняков, как они сами, но исподволь промышляющих воровством плодов урожая у своих соседей.
Богобоязненные русские крестьяне восставали против жестоких помещиков. Да, горстка крепостных пошла на выручку своей госпоже, княжне Ромодановской. Но спустя несколько десятилетий уже тысячи примкнули к лихоимцу Пугачеву. Бунты случались часто. Так отец Ф.М. Достоевского был убит своими крепостными и, похоже – за неблаговидные поступки. В детстве я проводил летние месяцы в Пензенской области у бабушки, проживавшей в огромном деревянном доме. Позже я узнал, что мой прапрадед купил этот дом еще в ХIХ в. у родственников помещицы Мосоловой, которая погибла в результате локального крестьянского возмущения.
Жизнь никогда не было идиллической. Трения между сословиями – неизбежный спутник движения общества во времени. Петр I дал бой всевластию православной церкви и представителям родов, более древних, нежели род Романовых. Многих своих сподвижников и единомышленников он буквально выдернул из черни, сделал высокопоставленными дворянами: многих предводителей старой знати истребил, сослал, а лиц духовного звания оттеснил на второй план. Честный и правдивый Радищев терпел притеснения от царской власти. В трудных отношениях с православной церковью находился Л.Н.Толстой. В романе «Братья Карамазовы» есть маленькая вставная новелла, в которой рассказывается о генерале, который затравил озорного мальчика сворой охотничьих собак. Несуразностей, несправедливостей, ничем не оправданной жестокости хватало.
Но отнюдь не эти инциденты определяли сословные взаимоотношения. Эти инциденты были прискорбными исключениями из правила. Когда мы удивляемся, как это России удалось из зажатого со всех сторон улуса Золотой Орды превратиться в могучую державу, мы своим удивлением как бы исключаем беззаветный героизм сотен и тысяч тех, кто был готов умереть и кто действительно умер за царя и за православную веру. Наша кожа уже не ощущает на себе действия той мощной пружины, которая толкала русских людей на борьбу за расширение границ Третьего Рима. И будучи выходцами из ХХ в., мы недоумеваем, как же Александру II удалось провести без кровавых потрясений реформу крепостного права? Современная-то реформа до недавнего времени требовала от граждан России миллиона человек в год.
Преодоление вполне очевидных опасений перед возможными утратами и лишениями, готовность погибнуть, но не отступиться от нравственного закона – эти свойства выдвигали из толщи общества святых, мучеников, героев, духовных наставников и светских предводителей. Взаимоисключающие мотивы – быть поверженным в бою, растерзанным дикими зверями – но, тем не менее, остаться для истории или сохранить свою душу для Вечности, соприкасаются в одном поступке, который потом долго искрится в людской памяти. А подвижники веры и не стремились «оставить след». Даже их могилы были отмечены всего лишь безымянными крестами.
История потому и нуждается в постоянном истолковании, что в ней присутствует некая тайная интрига, которая являет каждому новому поколению дополнительные смыслосочетания, присутствующие в мозаике общеизвестных и давно минувших событий. Трудно отрицать изначальное противоречие в том, что человек, в упоении от происходящего, становится на колени перед ржавым гвоздем, о котором много позже дотошные криминалисты скажут, что гвоздь, дескать, выкован в кузницах Толедо или Севильи пятнадцать веков спустя после казни Христа. Но человек распластывается в уничижительном порыве перед дорогой его сердцу реликвией, чтобы затем решительно и безоглядно пуститься в дальний поход, вступить в жестокую схватку с «неверными», в одиночку идти и проповедовать слово Божье дикарям.
А вот еще интересный извив, запутывающий взаимоотношения сиюминутной реальности с вымышленным и нетленным. Юноша трепещет, испытывает дрожь во всех членах при виде возлюбленной: не осмеливается открыто посмотреть на нее, будучи уверенным, что его испепелит или превратит в соляной столб встречный взгляд прекрасных глаз. Он робеет настолько, что не в силах приблизиться, как-то иначе выказать свои чувства. Он скован странной властью, для остальных неявной. Но зато нет границ его творческой фантазии. Его воображение смело устремляется в астральные выси, вступает в тяжбу с быстротекущим временем. Поэт зорко видит под покровом реальности сущность многих явлений, сокровенную взаимосвязь между разными событиями. Он легко читает сакральный смысл природных и городских ландшафтов, как раскрытую книгу.
Люди, подобные Данте, жили не только в средние века с неизбежными для той эпохи мистикой и сублимацией стесненных желаний. И.С. Тургенев переживал схожие муки шесть столетий спустя после появления трубадуров и менестрелей.
Робеющие и благоговеющие перед своими святынями становились в миру великими творцами, отважными воителями. Они могли «остановить мгновение», начать новую эпоху в истории, проложить путь, который многие века не зарастет травой забвения. Они чувствовали свою малость, даже ничтожность перед величием Бога, монарха или какой-то красавицы. Но способность «быть прахом у ног» позволяла им побеждать собственную тленность, возвышаться над стихиями и всесильным временем. Приведу один пассаж из размышлений Блеза Паскаля:
«Я не знаю, кто меня послал в мир, что я такое. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое мое тело, чувства, душа. Что такое та часть моего «я», которая думает то, о чем я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное. Я вижу эти ужаснейшие пространства вселенной, которые заключают меня в себя, я чувствую себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, не зная, почему я помещен именно в этом, а не в другом месте, почему то короткое время, в котором дано мне жить, назначено именно в этой, а не в другой точке вечности, предшествующей мне и следующей за мной. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себя, как атом; я как тень, продолжающаяся только мгновение и никогда не возвращающаяся. Все, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой не умею избежать. Как я не знаю, откуда пришел, так точно не знаю, куда уйду... Вот мое положение: оно полно ничтожности, слабости, мрака».
Исторические эпохи отличаются не столь архитектурными стилями, политическими устройствами государств, сколько этическими ориентирами, в которые пристально всматриваются люди на своем жизненном пути. Трансформация идеалов неостановима, как нельзя задержать солнце, скользящее по небосклону. Меняются и сами условия, способствующие появлению личности. Они исподволь вызревают, сцепляют некогда столь разрозненные явления в единый вал, на гребне которого возникает нечто исключительное по своим свойствам. Если Александр Невский или Дмитрий Донской непосредственно участвовали в кровопролитных сражениях, воодушевляя соратников своим примером отваги и мужества, то тщедушный Суворов в единоборство с маршалами армий противника не вступал, однако это обстоятельство не мешало ему стать непобедимым полководцем. Ученые, не слывшие смельчаками, вдруг ставят на себе смертельно опасные опыты: многие гибнут в результате этих экспериментов, апробируя действие вакцин, способных избавить человечество от заразных болезней. Художники или поэты сжигали себя в самозабвенном творчестве. Мы называем Мартынова убийцей Лермонтова. Но мне кажется, Лермонтов искал случая, чтобы быть убитым достойным образом. Десять лет беспрерывного творческого горения истощило в нем желание жить дальше. И то, что многие гении заканчивали свои жизни в домах для сумасшедших или похоронены в братских могилах для бездомных – результат подобного же душевного перенапряжения, вполне осознаваемого добровольного самосожжения. Их бытие – щедрый дар современникам, потомкам, истории. И не нужно сетовать, что у многих жизнь была коротка, что кого-то из гениев не оценили при жизни. По этому поводу Т. Карлейль произнес прекрасные слова:
«Брат мой, мужественный человек должен подарить свою жизнь. Подари ее, советую тебе; или ты ждешь случая приличным образом ее продать? Какая же цена, примерно, удовлетворила бы тебя? Все творения в божьем мире, все пространства вселенной, вся вечность времен, и все, что в них есть – вот что бы ты потребовал, а на меньшее не согласишься. В этом ты должен сознаться, если хочешь быть правдивым... Никогда ты жизнь свою не продашь за надлежащую цену. Подари же ее по-царски; пусть ценой ее будет ничто».
Люди, которые превращают свою жизнь в царскую милость, которые жертвуют щедро, порой всем, что имеют, зачастую получая при этом пулю в лоб или поношения, самим фактом своего бытия оправдывают существование человечества. Вера в утопию, поиски истины, жажда социальной справедливости – все это особенные состояния души, наделяющие человека поразительной силой. Служение высоким идеалам – труднейшее условие жизни, удел избранных. Другое дело – имитация. Она демократична и проста. Можно каждую неделю соблазнять новую красавицу пылкими признаниями, подарками, рассчитывая при этом каждый взмах своих ресниц. Можно от скуки написать книжонку стишков и завоевать большую популярность. Можно даже досрочно погибнуть, изображая героя.
Русские революционеры ХIХ в., которые стремились зачастую ценой своей жизни уничтожить какого-нибудь государственного деятеля, чаяли избавить народ от персонифицированного зла. Они были бескорыстны, каждый из них по-своему «давил в себе раба». Но именно русские анархисты-террористы первыми явили миру извращение пафоса самоотречения. Одно дело, староверы, которые сжигали себя в скитах, распевая псалмы. Другое – революционеры. В их деятельности, опасной, полной лишений, нет благородства. Напасть из-за угла, учинить поджог, устроить какой-нибудь тайный подкоп, заложить пороховые бочки в подвал, чтобы взорвать дворец – это принципиально иное, нежели гибель в открытом, пусть и неравном бою или мученическая смерть христианина, который отвечает молитвами на требование разъяренных язычников отречься от Спасителя.
Романтизация разбойников, расцветшая в литературе первой половины ХIХ в, в реальной жизни второй половины того же столетия привела к возникновению целой генерации разрушителей всего и вся. Низвергая святыни и кумиров, убивая и зачастую погибая от собственных злодеяний, они ничуть не возвысились. Умаление, ниспровержение, уничтожение – вот что такое величие в глазах черни.
Благородство и бескорыстие проявляются иначе. Ксения Петербуржская раздала все свое состояние бедным и сама стала нищей. Уоллес первым опубликовал статью о происхождении видов. Но когда обстоятельный и потому медлительный Дарвин написал ему о том, что уже много лет занимается этой проблемой и готовит к изданию целую книгу, способную объяснить механизм эволюции живого мира, Уоллес публично отказался от лавров первооткрывателя. Александр I был великодушен и любезен по отношению к Жозефине Богарнэ, столько лет вдохновлявшей Наполеона на военные подвиги.
Существует очень интересная легенда о мнимости смерти Александра I в Таганроге. Русский император, пребывая на вершине политического и военного могущества, отказался от «пути воина» и предпочел «путь монаха», стал Федором Кузьмичем, странников и знахарем. Будто бы даже его высекли плетьми по подозрению в краже (на шее странника один исправник обнаружит очень дорогую ладанку). Эта легенда о том, что император жаждал спасения своей души: не в могуществе и славе он видел залог сохранения достоинства человека.
Борьба с вечным злом – это не непрерывная цепь покушений, взрывов, глумлений над другими людьми и захват власти с последующим истреблением всех политических противников. Наоборот, это всегдашнее поражение борющегося, это мужественное движение навстречу неизбежной гибели. Но зло не всесильно, хотя бы потому, что нет такого соблазна, который нельзя было бы превозмочь человеку. Унижаясь до странника, Александр Павлович тем самым поднялся в полный рост на борьбу с непобедимым злом, не считая себя ни первым, ни последним в этой бесконечной тяжбе.
Г.Мелвилл, автор романа «Моби Дик», герои которого неустанно гоняются по океану за китом-монстром, погубившим множество моряков, терпел в жизни одни поражения. До конца дней своих он прожил безвестным таможенником, перебиваясь «с хлеба на воду». Но более величественных образов, нежели команда капитана Ахава, американская литература, увы, не создала.
Признание над собой внешних высших сил можно рассматривать как рабскую покорность, которую следует выдавливать из себя по капле. Испуганный человек действительно вгоняет свою жизнь в рамки жестких ограничений. Нельзя этого делать ... не смей об этом думать... Крайности зачастую сходятся. Подлинное порой выглядит копией имитации. Когда человек боится за себя, бесценного и дражайшего, он действительно превращается в «тварь дрожащую». Когда же он кроток и смиренен в поведении – это не значит, что ему не суждено подняться на горние выси.
Восхищение и преклонение перед Богом, монархом, истиной, родиной, женщиной также переполняет человека неизбывными страхами, заставляет осознавать свою малость и даже ничтожность, но наделяет того человека вдохновением и жертвенностью, отвагой и упорством, а также достоинством и честью. Боится всякий, кому есть что терять. Боится тот, кто не хочет остаться без Божьей или монаршей милости, кто стремится не сбиться по дороге к истине. Боится тот, кому дорога любимая женщина, кто осознает причастность и зависимость своей судьбы от судьбы родины. Боится тот, кто ищет предназначения своего бытия. Человеку свойственно бояться. Революционеры же, уняв в себе «тварную дрожь», не приобрели ничего, кроме бесстрашия. С ненавистью в сердце и отчаянной злобой в глазах они пробивались в первые ряды жизни.
Юрий Покровский
Русская Стратегия
Приобрести книгу в нашем магазине:
Покровский Ю.Н. Русское. Книга II. |
