5 августа исполнилось 84 года с начала самой массовой террористической акции НКВД СССР – операции по приказу № 00447 «О репрессировании кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». В ходе нее в течение нескольких месяцев было арестовано свыше 700 000 граждан Советского Союза. Как проходила операция на местном уровне, мы рассмотрим на примере одного из 60 районов бывшей Горьковской области, Курмышского.
До самых до окраин
История появления и исполнения оперативного приказа № 00447 вкратце такова. Еще в начале 1930-х годов сталинское руководство задумало массовую чистку населения посредством его жестокой физической селекции. Чистка замышлялась как череда репрессивных кампаний, нацеленных на разные «контрреволюционные» слои.
Вехами этой тотальной зачистки можно считать убийство 1 декабря 1934 года ленинградского лидера партии Кирова и принятие чрезвычайных законов, показательные политические процессы 1936-1938 гг., массовые операции НКВД.
Последние вошли в историю под названием «Ежовщины» и Большого террора. Кампания заняла чуть более двух лет - с октября 1936-го по ноябрь 1938 года. Ее апогеем стала операция по приказу 00447, начавшаяся 5 августа 1937 года.
Происхождение операции (чекисты по виду главной целевой группы назвали ее «кулацкой») связано с решением сталинского Политбюро ЦК ВКП(б) о ликвидации бывших кулаков и уголовников, в которых партия большевиков видела потенциальную угрозу своему режиму.
Решение состоялось 2 июля 1937 года, и уже на следующий день наркому НКВД Ежову и секретарям крайкомов и обкомов была выслана шифровка с директивой о проведении такой акции. В директиве содержались требования срочно начать подготовку и направить в центр данные о количестве лиц репрессируемых контингентов.
Ежов, информируя областных руководителей НКВД, приказал представить ему запрошенные данные к 8 июля. В управлениях госбезопасности закипела лихорадочная работа по изучению картотек и сбору дополнительного учетного материала.
На основе донесений с мест 30 июля 1937 года Ежов и подписал оперативный приказ № 00447. Документ требовал провести указанную операцию за четыре месяца, начав ее в большинстве регионов 5 августа. В области и края спускались лимиты репрессий по первой (расстрел) и второй (8-10 лет лагерей) категориям. Мишенями террора объявлялись «кулаки, уголовники и другие антисоветские элементы», причем под последними понимались уцелевшие в предшествующих чистках священнослужители, бывшие представители торгово-промышленного класса и чины царской и белой администрации, армии и полиции.
Арестованных предлагалось судить особыми тройками, созданными из местных функционеров НКВД и ВКП(б), делая это без участия обвиняемого, в кратчайшие сроки и предельно упрощенными методами, без лишних процедур. Прежде всего – первую категорию.
Отметим, что в общей массе репрессированных в ходе «кулацкой операции» настоящие уголовники-рецидивисты составили ничтожный процент, основной же частью этой целевой группы были крестьяне, имевшие в прошлом судимость за разного рода невыполнение государственных повинностей и заданий (статья 61 УК РСФСР), нарушившие паспортный режим, совершившие побег из кулацкой ссылки. Сюда же относятся рабочие и крестьяне, осужденные по закону от 7 августа 1932 года об охране имущества госпредприятий и колхозов, то есть совершавшие мелкие хищения в условиях свирепствовавшего в начале тридцатых годов в СССР голода.
Антисоветский Курмыш
Выбранный нами для анализа Курмышский район Горьковской области был в некоторых отношениях особенным. Здешние земли, рассекаемые надвое рекой Сурой, входили когда-то в состав обширного Курмышского уезда. После передачи в 1922 году из Симбирской губернии в Нижегородскую уезд подвергся грубому расчленению. В 1920 году все правобережье или Засурье отошло к вновь образованной Чувашской республике, из левобережья же в ходе реформы 1929-м образовали три района: Курмышский, Пильнинский и Теплостанский.
В сплошь сельском Курмышском районе не было фабрик и заводов. Народ трудился здесь либо в двух десятках колхозов, либо в личных хозяйствах, которых к 1937 году, несмотря на давление и дискриминацию властей, оставалось немало.
На проведение «кулацкой» операции в Курмышской районе, призванной ликвидировать там все антисоветские элементы, наложил отпечаток фактор истории. В 1918 году в Курмыше и близлежащих волостях произошло антибольшевистское восстание, в ходе гражданской войны в Поволжье едва не склонившее чашу весов в пользу противостоявшего советской власти правительства Комуча и его Народной армии. Тогда волнения охватили не только уездный город Курмыш, захваченный 3 сентября 1918 года горсткой демобилизованных прапорщиков и крестьянских активистов, но и с десяток близлежащих волостей по обеим берегам Суры, возмущенных произволом советских активистов и насильственными мобилизациями в Красную армию.
Мятеж был легко подавлен превосходящими силами ВЧК и Красной армии, стянутыми из Симбирской, Казанской и Нижегородской губерний. Его активные участники бежали, а пассивные вкупе с местной буржуазией подверглись небывалому по жестокости террору. Уже к середине сентября красными карательными отрядами и ЧК без каких либо процедур было расстреляно 658 курмышан. Эту цифру в 1918 году дали газеты «Правда» и «Известия». Едва ли не столько же истребила в последующие месяцы уездная чрезвычайка. Так что общее число жертв, по советским данным, достигало 1000 человек. В одной лишь деревне Тимофеевке, по показаниям подсудимого Дмитрия Кириллина, тогда было расстреляно карателями 18 жителей.
Репрессии, пусть и в смягченном формате, продолжились в 1920-е годы. Повстанцев, действительных и мнимых, ловили местная милиция и политбюро ОГПУ, судили, порой заочно, трибуналы и народные суды.
Тем не менее, составляя списки контингентов для предстоящей «кулацкой операции», районное отделение НКВД в первую очередь вспомнило про белогвардейско-кулацкое восстание 1918 года. То, что уцелевшие в огне красного террора курмышане, имевшие малейшее прикосновение к восстанию, понесли в свое время наказание, чекистами в расчет не бралось. В представлении большевиков бывшие повстанцы могли вновь взяться за оружие. А значит, подлежали ликвидации наряду с другими потенциально опасными группами. Таким образом, участие в восстании 1918 года было своего рода черной меткой, определившей участь лиц, на которые нацелились органы НКВД.
Для Большого террора характерна массовая фабрикация несуществующих контрреволюционных вредительских и террористических организаций – «кулацких повстанческих», «церковно-фашистских», «диверсионно-террористических». Такого рода жаргон зародился еще в годы Гражданской войны, был обкатан и отточен в ходе репрессивных кампаний 1930-го и последующих годов и теперь был задействован на полную мощь.
По шаблонам Лубянки
Операция по приказу № 00447 несет в себе черты преемственности от схожих кампаний прежних периодов. Во время раскулачивания ОГПУ уже проводила схожую акцию в отношении «кулацкого актива». В 1930 году за подписью зампреда ОГПУ, а за болезнью Менжинского его фактического руководителя Ягоды, был издан очень похожий приказ. В нем были и региональные «тройки» с правом на расстрелы, и 1-я и 2-я категории, и подробная регламентация террора. Теперь накопленный опыт очень пригодился.
Фактически обе «кулацкие» операции, 1930 и 1937 годов, были своего рода повторением, вторым изданием красного террора 1918-1919 гг. В том и другом случаях люди подвергались беспощадному истреблению не за совершенные преступления, а по тем или иным формальным признакам, в том числе за происхождение и вообще прошлое, за взгляды, настроения, критику недостатков.
Отличием от террора образца 1918 года можно считать тщательное оформление органами НКВД и советской юстиции следственных и судебных дел, что создавало у тех, кто с ними знакомился, видимость правосудия.
В Горьковской области операция по приказу 00447 протекала в соответствии с утвержденными наверху стандартами. Приказ назначал региону лимиты: по первой категории (расстрел) – 1500 человек, по второй (большой лагерный срок) – 3000 человек. Там же определялся состав областной «тройки»: начальник управления НКВД Лаврушин, секретарь обкома Огурцов, прокурор области Устюжанинов.
Чуть позже Огурцова сменит первый секретарь обкома Юлий Каганович (брат сталинского фаворита). По его требованию лимиты на расстрелы и лагеря значительно возрастут. За весь период «кулацкой операции», к марту 1938 года (в других областях она продолжалась до ноября), в Горьковской области было арестовано около 10 000 человек, из них около 4000 расстреляно. Всего же за период Большого террора 1937-1938 годов было репрессировано 15 000 человек (данные О.Мозохина).
В Курмышском районе операция стартовала 30 июля, то есть за несколько дней до официального срока. В тот день сотрудники НКВД арестовали первую дюжину врагов народа.
Сразу оговоримся, что все публикуемые ниже цифры основаны на выборках из областной Книги памяти жертв политических репрессий, а потому не могут считаться окончательными, ибо Книга памяти включает в себя далеко не всех жертв коммунистического террора.
Операция еще только разворачивалась, и ее методика, заданная приказом наркома, представлялась местным чекистам в самом общем виде. Поэтому в июльских арестах Курмышского райотдела НКВД еще не видно системы. Арестованные относились к разным социальным группам: колхозники, единоличники, церковники, рабочие. А значит, палачам еще предстояла кропотливая сортировка их по категориям, с мнимой принадлежностью к контрреволюционным, кулацким, церковно-фашистским и диверсионно-вредительским группировкам. Таков был императив операции, вытекавший и всей предыдущей практики «вооруженного отряда партии», которую было приказано довести до крайних форм.
Все было отработано в последующие недели и месяцы, с августа 1937 года по февраль 1938-го, коим датированы последние приговоры сконструированной под эту операцию машины – областной тройки НКВД.
Работникам районного отдела, возглавляемым лейтенантом госбезопасности Иваном Федосеевичем Горбуновым, предстояло выполнить начальную фазу операции, включающую в себя аресты, первые допросы, подготовку постановлений о предъявлении обвинения и избрании меры пресечения.
Так возбуждались и оформлялись уголовные дела, на материале которых впоследствии сфабрикуют протоколы пресловутой «тройки».
Штат местного НКВД был невелик, и к операции были привлечены сотрудники вплоть до паспортистов местного РОМ – райотдела милиции. Контрреволюционеров доставляли в арестное помещение, где они содержались в общей камере. По очереди вызывали на допрос.
В Курмышской тюрьме узник находился менее месяца, после чего попадал в Горьковскую тюрьму, расположенную на Арзамасском шоссе. Оттуда его возили на допросы в областное управление НКВД на улице Воробьева. Допросы вели опытные следователи, владевшие всеми приемами чекистской работы.
В августе и в последующие месяцы аресты в Курмышском районе продолжились. В это время глава Курмышского РО НКВД Горбунов уже досконально знал свои задачи.
Сентябрь характеризуется столь же высоким темпом арестов, что и два предыдущих месяца. А вот в октябре последовал сильный скачок: было арестовано 38 человек. Скорее всего, это можно объяснить запросом первого секретаря обкома Юлия Кагановича на дополнительный лимит для Горьковской области и последующим удовлетворением его столичными инстанциями.
7 октября в 11 часов 15 минут Каганович отправил Сталину шифровку следующего содержания: «По области тройкой осуждено кулаков и уголовников по первой категории тысяча человек, по второй категории 1110. В связи с этой работой вскрыто и ликвидировано кулацко-эсеровских террористических организаций 16, групп 121. Лимиты использованы полностью. Так как вскрыты новые кулацко-вредительские организации и группы прошу увеличить лимит первой категории на тысячу человек».
В 14 часов 10 минут шифровка была расшифрована и по ней принято решение. На документе имеется резолюция; «За. Молотов, Сталин. За – Микоян, Чубарь, Калинин». Решение было оформлено в виде постановления Политбюро ЦК ВКП(б), протокол № 54 от 8 октября, после чего выписки из него были направлены Ежову и в Горький Кагановичу.
В ноябре в Курмышском районе было взято под стражу всего несколько человек, то есть наметился заметный спад, вызванный, скорее всего, перегруженностью тюрьмы и занятостью чекистов сбором необходимых доказательств.
В дела репрессированных вшиты протоколы допроса, где приоритет отдавался признанию подследственных в совершенных ими преступлениях, показания свидетелей, справки от местных начальников, чаще всего председателей сельсоветов, содержащие компрометирующие данные о прошлом, родственных связях, нарушениях трудовой дисциплины, саботаже мероприятий советской власти, например, подписок на займы, и антисоветских высказываниях.
В декабре – новый виток облав и столь же, как и в октябре, скачкообразный рост числа арестов. Можно предположить, что к тому времени Курмышский район не укладывался в некие плановые показатели, и чекисты постарались наверстать упущенное, чтобы отчитаться за минувший год. Наверняка их рвение подогревали не только требования и нагоняи начальства, но и гремевшая в стране – в связи с выборами в Верховный Совет и двадцатилетним юбилеем органов ВЧК-ОГПУ-НКВД – бурная пропагандистская кампания.
Машина террора
Теперь рассмотрим пространственную концентрацию репрессий. Анализ биографических справок, полученных выборкой из областной Книги памяти, показывает, что аресты по приказу № 00447 велись в большинстве крупных селений района, но размах возрастал по мере приближения к районному центру. Более трети всех врагов народа было арестовано в бывшем уездном городе, а ныне селе Курмыше, включая входящие в его черту Алексеевскую, Инвалидную, Казачью и Стрелецкую слободы – всего 43 человека.
За райцентром следовали крупные села – Деяново и Кекино (по 10), Мальцево – 7. Замыкали первую семерку села Алисаново и Болобоново и деревня Левашовка – по 3 арестанта. В каждом из селений Александровка, Беловка, Бортсурманы, Ильина Гора, Исаково, Кардон Пашкова, Красная Горка, Ледырь, Новая, Ново-Екатериновка, Озеровка, Романовка, Старо-Никольское, Тимофеевка, Тришкино, Ульяновка и Яковлевка были репрессированы один или два жителя.
Как уже говорилось, стержнем операции по приказу 00447 в Курмышском районе стали репрессии против бывших участников антибольшевистского восстания 1918 года. Для сведения этой целевой группы в единое целое чекисты сфабриковали масштабное «Дело Курмышского РО НКВД № 14779 на участников контрреволюционной повстанческой террористической организации». Впрочем, причастность к мятежу 1918 года присутствует и в других делах НКВД периода ежовщины, как групповых, так и индивидуальных.
Фигурантами указанного дела стали 33 жителя района, то есть почти четверть всех репрессированных в тот период в ходе «кулацкой операции». Их аресты начались 16 сентября и активно велись, видимо, вследствие получения на допросах дополнительных данных об участниках «повстанческих групп» и расширения масштаба заговора в течение следующих полутора месяцев. Последний арест в рамках данной разработки, заведующего товарной фермой колхоза «Красная новь», жителя села Мальцева Степана Ивановича Осипова, состоялся 27 октября.
Ввиду малочисленности чекистского аппарата в районе к обыскам и арестам были привлечены сотрудники других подразделений, входящих в то время в структуру органов внутренних дел, прежде всего милиции. В ордерах на арест фигурируют начальник, участковые инспектора и даже паспортист РОМ. Следственные же мероприятия вели как местные чекисты, так и командированные в Курмыш из областного центра работники. В протоколах допросов встречаются, помимо прочих, несколько слушателей Горьковской школы УГБ НКВД. Все вместе они образовали оперативную группу, осуществляющую начальную стадию репрессивной кампании.
Хотя мнимая подпольная «повстанческая организация», будто бы сложившаяся в Курмышском районе в 1935-1936 годах, объявлялась «кулацкой», в нее были зачислены не только «кулаки», то есть крестьяне-единоличники или колхозники, раскулаченные или «скрывшиеся от раскулачивания», но и представители других социальных групп, проживающих в тот момент в пределах небольшого сельского района: секретарь районного суда, два сельских учителя, три бухгалтера отделения Госбанка, счетовод, заведующие товарной фермой и лабораторией колхоза.
Это было типовое дело, фабрикуемое по давно сложившимся в НКВД шаблонам, с трансформацией участия в контрреволюционном кулацко-белогвардейском мятеже периода Гражданской войны в гораздо более тяжкое преступление – организацию или участие в антисоветской вредительской и повстанческо-террористической организации уже нового времени.
Эти тягчайшие и сами по себе тянущие на расстрельный приговор обвинения дополнялись наличием ряда дополнительных компрометирующих данных, прежде всего антисоветской агитацией и клеветой на советский строй. Обвинение строилось на признаниях подсудимых, свидетельских показаниях, а также справках, актах, иных документальных свидетельствах, составленных по запросам органов НКВД в местных сельсоветах и профильных отелах райисполкома.
Архивно-следственное дело № 10951/10952, хранящееся ныне в фонде бывшего УКГБ по Горьковской области, в начале 90-х годов прошлого века переданном на хранение в областной архив, представляет собой два пухлых тома в несколько сот листов. В нем более трех десятков фигурантов. По каждому имеются ордер на арест, выданный Курмышским райотделом НКВД, постановление о предъявлении обвинения и избрании меры пресечения, анкета арестованного, протоколы допроса. Первые такие протоколы составлены в Курмыше, последующие – в Горьком.
Протоколы написаны почерком того или иного следователя, как правило, разборчивым и достаточно четким. С особой старательностью выписывал вопросы и ответы слушатель Горьковской школы УГБ НКВД Прусаков, включенный в состав местной опергруппы.
На каждом листе протокола – подпись арестованного, но в ряде случаев вместо подписи стоит оттиск пальца, что свидетельствует о том, что арестант неграмотный. К этому любопытному факту мы еще вернемся при описании методов следствия, с помощью которых чекисты получали нужные им признательные показания.
Как сказано выше, «кулацкая» операция НКВД образца 1937 года отличалась крайней жестокостью. Большинство приговоров «троек» – это расстрел или «десятка». В деле подпольной повстанческой организацией Курмышского района других нет. Чтобы справиться с заданием, чекисты старались вовсю и вменяли каждому из обвиняемых целый набор пунктов 58-й статьи. Важным компонентом было контрреволюционное прошлое. Но этого было мало, и его дополняло враждебное отношение к советской власти в настоящее время, кристаллизовавшееся в активную подготовку ее свержения.
Мнимые повстанцы
Одним из лидеров «повстанческой организации», по версии чекистского следствия, был 43-летний учитель немецкого языка Курмышской средней школы Александр Павлович Ахлестин, уроженец села Мемешево, сын кустаря-портного. До революции работал учителем, в войну был призван в армию, окончил Полтавскую школу прапорщиков, дослужился до поручика. После Брестского мира его 18-й Сибирский стрелковый полк эвакуировался в Томск. Потом началась Гражданская война, и Ахлестин оказался в рядах Российской армии адмирала Колчака. После ее поражения арестован, осужден на 5 лет концлагеря, по отбытии наказания вернулся в Курмыш и попытался как-то приспособиться к новым условиям жизни.
Еще один лидер несуществующей «повстанческой организации» – уроженец и житель Курмыша Александр Николаевич Степанов. Обвиняемому 49 лет. Когда-то его отец был судебным приставом в Курмыше, да и сам он, если верить материалам дела, служил полицейским приставом. Важной уликой стало участие в мятеже 1918 года, отягчающим обстоятельством – родство со штабс-капитаном Василием Зотовичем Степановым, боевым офицером Императорской армии, возглавившим во время мятежа в Курмыше народное ополчение, вступившее в неравный бой с карательными отрядами. Тогда, после разгрома повстанцев, дяде Василию удалось скрыться. Отвечать за его борьбу с большевиками предстояло племяннику.
Вообще, прошлое, и если не свое, то родных и близких, у многих участников заговора занимало важное место в предъявленных им обвинениях. Помимо былого участия в Курмышском восстании двадцатилетней давности такими компрометирующими данными, как правило, считался род занятий до 1917 года. Например, служащий банка Федор Дроздов был сыном бывшего надзирателя уездной тюрьмы, колхознику Иван Бундину припомнили былую службу в царской полиции.
Обычно все это было правдой, вот только основанное на таких фактах утверждение о принадлежности к повстанческим группам являлось стопроцентной инсинуацией. При фабрикации дела о мифическом заговоре чекисты подгоняли факты, реальные и выдуманные, к фальшивым выводам.
Тем не менее так называемых бывших людей, то есть имевших при царском строе сколь-нибудь высокое положение в социальной иерархи, среди фигурантов дела немного.
Подавляющее большинство – крестьяне, единоличники и колхозники, в прошлом крепкие хозяева, владельцы земельных угодий и кирпичных, валяных или бондарных производств, часто главы многочисленных семейств. В советское время всех их объявили «кулаками», твердозаданцами, лишенцами, многих раскулачили, кое-кого посадили за невыполнение госпоставок, сопротивление колхозному строительству. Всякий имевший судимость на языке советской юстиции и в учетах ОГПУ – это уголовник.
Вот несколько примеров, выписанных из обвинительного заключения, о котором речь пойдет ниже.
Петр Елесин, слобода Казачья, крестьянин-единоличник. Одновременно арестованы трое сыновей: Алексей, Иван, Федор. Вся семья – под корень.
Иван Дементьев, 66 лет, деревня Липуниха, бывший кулак, лесоторговец, лишенец.
Василий Мурзанев, 48 лет, слобода Казачья, бывший кулак, твердозаданец, церковный староста.
Павел Голов, 68 лет, слобода Стрелецкая, бывший кулак, владелец мельницы.
Федор Кузнецов, 52 года, слобода казачья, был раскулачен, сослан.
Михаил Абрамов, 56 лет, село Мальцево, бывший кулак, твердозаданец, брат Дмитрий расстрелян в 1918 году.
Дмитрий Кириллин, 50 лет, деревня Тимофеевка, бывший кулак, в 1931 году арестовывался ОГПУ за агитацию против колхоза.
Василий Зайцев, 56 лет, слобода Стрелецкая, раскулачен, лишенец.
Церковная составляющая дела, лейтмотивом которого стала действительная или мнимая принадлежность к восстанию 1918 года, невелика. Тем не менее она присутствует. Среди фигурантов мы видим священника одного их курмышских храмов (их до революции было пять) иерея Пантелеймона Васильевича Воскресенского, 51 года, подвергавшегося репрессии в 1932 году и по отбытию 5-летнего лагерного срока вернувшегося в Курмыш. Остальные «церковники» – это активные миряне, члены и председатели церковных советов, у которых названный пункт служил лишь отягчающим обстоятельством. В списке «33» таковыми значатся Петр, Иван и Алексей Елесины (регенты церковного хора), Иван Еранов (то же), Василий Мурзанев (бывший церковный староста), Степан Осипов (председатель церковного совета).
То, что дело № 14779 Курмышского РО НКВД фабриковалось по заранее разработанной схеме, а лучше сказать, трафарету, принятому на вооружение органами госбезопасности по всей стране, видно невооруженным глазом. Начнем с того, что все обвинения, напечатанные на машинке на типографском бланке, слово в слово повторяются в материалах всех без исключения фигурантов дела.
В постановлении чередуются слова, отпечатанные типографским шрифтом с машинописью: «…1937 года сентября (отсутствует) дня, г. Курмыш Горьковской области. Я, начальник Курмышского Р/О УНКВД ГОРБУНОВ, рассмотрев след. материал по делу № (отсутствует) и приняв во внимание, что гр. (имярек, его краткая характеристика) достаточно изобличается в том, что является активным участником к.р. кулацкой повстанческой группы, ведет организованную к.р. деятельность, направленную на свержение Соввласти и установления капиталистического государства, среди населения систематически проводил фашистскую пораженческого и террористического характера к.р. агитацию…, поэтому постановил: гр. (имярек) привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58 п.п. 10, 11 и 12 УК РСФСР, а мерой пресечения от способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в КПЗ курмышск. РОМ НКВД».
Все 33 стандартных постановления заканчиваются автографами начальника райотдела НКВД Горбунова и районного прокурора Галактионова, а также подписью или отпечатком пальца обвиняемого.
Как уже говорилось, две-три недели спустя после ареста содержащихся в районном месте предварительного заключения арестованных по делу доставили в Горьковскую тюрьму, и их допросы продолжились в кабинетах следователей ведущего оперативного отдела УНКВД области, 4-го (секретно-политического). Участвовал в этой фазе следствия и прибывший из Курмыша районный начальник НКВД.
Всех 33 обвиняемых условно можно разделись на две части, тех, кто быстро признавал свою вину и подписывал требуемые бумаги, и тех, кто отказывался это сделать или признавался частично либо после продолжительного сопротивления.
Учитель Курмышской школы Александр Ахлестин предъявленные ему обвинения отверг. «В контрреволюционной организации не состою, - записано в протоколе допроса, снятого помощником оперуполномоченного 4-го отдела УНКВД Тургеневского, – признаю, что в 1919-1921 гг. находился в колчаковской армии, участвовал в борьбе с советской властью».
А вот служащий народного суда Александр Степанов дал признательные показания на первом же допросе. «Признаю, что являюсь участником контрреволюционной повстанческой организации, существующей в селе Курмыш», – записано в протоколе допроса, состоявшегося 2 октября 1937 года, то есть две с лишним недели спустя после ареста.
Палачи и жертвы
Признавшихся в несовершённых преступлениях было большинство. Средства и методы, с помощью которых чекисты принуждали обвиняемых оговаривать себя и других, видны из их жалоб, писавшихся из мест заключения, и протоколов иных допросов, снятых уже в 1950-е годы.
В декабре 1940 года бывший бухгалтер Курмышского отделения госбанка, а затем заключенный 1-го отделения комбината «Североникель» ИТЛ НКВД Григорий Иванович Ядров сообщал в письме на имя наркома Берии: «17 сентября 1937 года я был арестован курмышской районной милицией и отправлен в Горьковскую тюрьму. В первых числах октября меня вызвали в горьковское НКВД, где и предъявили обвинения в том, что, во-первых, я якобы в 1918 году принимал участие в Курмышском контрреволюционном восстании, во-вторых, что якобы являюсь организатором подготовки контрреволюционного восстания и вел ее с 1935 года, и в-третьих, что якобы в колхозе «Заря» я вел агитацию против весеннего сева и против подписки на заем «Оборона Страны». Виновным я себя не признал. Но во время следствия в течение трех суток я был поставлен в такие тяжелые условия, а именно: все трое суток беспрерывно стоял на ногах, не спал, ни разу не кушал и не пил, а последние сутки меня невыносимо били головой и спиной о каменную стену, пинком по животу и бедрам, кулаками и стулом по бокам и груди, что в дальнейшем я не мог перенести побои и подписал весь обвинительный материал, по которому не давал ни одного слова показаний, а поэтому полностью его отрицаю».
В жалобе Григорий Ядров заявил, что никакого участия в восстании 1918 года не принимал, в контрреволюционной организации никогда не состоял и о ней не знает, агитации против сева и займа не вел, так как в это время находился в городе Комсомольске, за 10 000 километров от Курмыша.
Но все это будет потом, а на исходе осени 1937 года дело о повстанческо-террористической организации набирало ход.
В начале ноября временно исполняющий обязанности начальника 4-го отдела УГБ УНКВД по Горьковской области лейтенант госбезопасности Аркадий Наумович Каминский утвердил обвинительное заключение по 33 обвиняемым из Курмышского района, составленное начальником 5-го отделения того же отдела лейтенантом госбезопасности Дмитрием Георгиевичем Никулиным и содержащее резюме: передать на рассмотрение особой «тройки».
Дальнейшие события носили стремительный характер. По существующим шаблонам на Воробьевке был заготовлен протокол особой «тройки» НКВД. В нем слово в слово воспроизводились клишированные обвинения, сочиненные еще в сентябре чекистами в Курмыше. Стандартный набор пунктов 58-й статьи не оставлял подсудимым ни единого шанса.
«Тройка» заседала недолго и в отсутствие обвиняемых. Постановление было отпечатано на машинке заранее. Штамповка подобных приговоров в то время была поставлена на поток.
В пожелтевшем от времени архивно-следственном деле подшиты 33 выдержки из протокола судилища, состоявшегося 11 ноября 1937 года. Машинопись синего цвета. Вот одна из страниц.
Выписка из протокола № 25 заседания тройки Управления НКВД по Горьковской области от 11 ноября 1937 года. «Слушали: 33. Дело Курмышского РО УНКВД Горьковской области № 14779, на участников к-р повстанческой-террористической организации, по обвинению; 2. АХЛЕСТИНА, Александра Павловича… В том, что являлся одним из руководителей к-р организации, лично создал к-р группу из учителей, устраивал нелегальные совещания, на которых обсуждались вопросы борьбы с советской властью.
Постановили: 2. Ахлестина, Александра Павловича – РАССТРЕЛЯТЬ. Лично принадлежащее ему имущество – КОНФИСКОВАТЬ».
Вероятно, в деле имелась и справка об исполнении приговора с именами палачей (расстрелы вела комендатура УНКВД), но ее изъяли при передаче дела в гражданский архив, заменив небрежной записью шариковой ручкой в две строки на полях протокола: «Расстрелян в 15.00 20.11.37 г. в тюрьме г. Горького».
Из 33 фигурантов дела Курмышского РО НКВД № 14779, отданных 11 ноября на заклание особой «тройке», 22 человека были приговорены к расстрелу: А.П. Ахлестин, А.Н. Степанов, Н.И. Котельников, .И. Батаев, П.И. Черноморкин, И.Д, Н.Д. и Ф.И. Кузнецовы, И.В. Дементьев, И.В. Еранов, П.Н. Королев, В.И. Зайцев, П.В. Воскресенский, В.А. Мурзанев, С.Ф. Соколов, П.А. Голов, И.И. Бундин, М.Ф. и А.И. Абрамовы, П.Н. Мельников, Д.Я. Кириллин, С.П. Белобородов, С.И. Осипов.
Еще 11 подсудимых получили по 10 лет лагерей. Известно о троих скончавшихся в заключении: Ф.П. Дроздове, П.С. Елесине и В.В. Логинове. (Окончание следует)
Источники
- Беляков А., Дегтева О., Сенюткина О., Смирнов С. Политические репрессии в Нижегородской области. Москва-Н. Новгород, 2017.
- Правда. 18.09.1918.
- РГВА. Ф. 11. Оп. 8. Л. 239. Л.16.
- Книга памяти Нижегородской области в 9 т. Н. Новгород, 1997-2006.
- Лягушкина Л.А. Социальный портрет репрессированных в ходе Большого террора (1937-1938 гг.): http://kleio.asu.ru/2012/1/hcsj-12012_30-43.pdf
- Юнге М., Бордюгов Г., Биннер Р. Вертикаль большого террора. М., 2008.
- ГКУ ЦАНО. Ф. 2209. Оп. 3. Д. 10951, 10952.
Станислав Смирнов
для Русской Стратегии
|
