Когда Наполеон задумывал свои знаменитые планы, численность населения всей планеты еще не достигло и миллиарда человек. С тех пор количество людей заметно прибавилась. Многие города разбухли до бесформенных агломераций, в некоторых из них проживают десятки миллионов человек. К середине ХХI в. численность человечества по прогнозам многочисленных экспертов достигнет 9–10 млрд. чел., т.е. по сравнение с наполеоновской эпохой вырастет на порядок. Плотность населения в отдельных мегаполисах достигает 20 тыс. чел. на км2. Таких масштабов размножения и такой скученности населения история еще не знала.
За последние 200–250 лет в христианском мире отгремело немало споров о том, как людям жить дальше? Как жить сообща? Кто (или что) этому препятствует? Особенно сильно озабочены подобными вопросами англичане – их остров невелик, а народу прибывало (и сейчас прибывает) все больше. Можно сказать, что англичане постоянно помнили не только о своей смерти, но еще и о том, что вокруг их скромной по размерам страны простирается море, а за морем земли принадлежат уже другим народам и расам.
В континентальной Европе монархические национальные государства тяготели к постоянному приращению своих территорий за счет более слабых соседей. Но сам европейской полуостров, названный континентом, от этих переделов-перекроек практически не менялся в своих размерах. В итоге, колониальные захватнические войны европейцев с жителями других континентов, а также войны европейцев между собой за желанные территории, стали нормой уже всемирной истории.
Попытки обустройства постоянно укрупняющихся социально-экономических систем породили целый сноп теорий еще до Французской революции. И в дальнейшем, каждое новое поколение привносило с собой что-то свеженькое и оригинальное... Но в целом, весь этот сноп концепций, доктрин и теорий можно разделить на два-три пучка.
«Цветы мысли», составившие первый пучок, назовем расистскими. Вкратце их содержание нетрудно изложить следующим образом. Народы сильно отличаются друг от друга: есть ленивые и туповатые, а есть инициативные и трудолюбивые, которые и определяют прогресс всего человечества. Ленивые и туповатые перенимают у деятельных наиболее эффективные формы государственного устройства, общественные институты, методы и приемы создания производственных систем и способы обработки земли. Немногочисленные изобретательные народы тянут за собой все человечество, как бурлаки баржу. Но в условиях ограниченных площадей, пригодных для проживания и роста численности людей, не пора ли трудолюбивым и дисциплинированным народам перестать быть альтруистами и сосредоточиться на решении сугубо своих национальных проблем? Другими словами, в условиях усиливающейся мировой тесноты, имеют ли право ленивые и туповатые народы занимать плодородные земли и удобные гавани, когда инициативным и плодотворным народам земли явно не хватает?
Следующий «пучок» составляли теории, пытающиеся дать ответ на вопрос: кто же в отдельно взятом государстве должен быть главным? Сложная сословно-политическая иерархия традиционных монархий раздражала и гневила многих простолюдинов, стремившихся «выйти в люди». В России Петр III дал вольную дворянству, но «свободы» первому служилому сословию предоставила уже его роковая супружница – Екатерина II. Среди простого народа пошли гулять слухи о том, что убитый государь дал вольную всем, а его неверная женка, присвоившая себе власть, сей декрет исказила. В итоге сыскался новый Петр III (Е.Пугачев), который решил восстановить законную власть и государеву волю.
Иезуиты в Латинской Америке пытались создать государство, население которого бы придерживалось принципов бескорыстия и взаимной поддержки. Но тяготы жизни среди дикой природы, жизни, требующей постоянных усилий, мобилизации всех имеющихся ресурсов для решения самых неотложных нужд, только ожесточали жителей данного государства, оказавшегося весьма недолговечным.
С развитием паровой тяги и сопутствующих приспособлений, мануфактурщики и заводчики все очевиднее претендовали на роль самой деятельной части общества. Именно они начали смотреть на аристократию и священнослужителей, как на сословия, паразитирующие на созидательной энергии предпринимательства. Чуть позже, в прибывающей армии промышленных рабочих некоторые горячие головы также увидели будущий авангард прогрессивного человечества.
Следующий «букетик цветов луговых» собирали те, кто старался окончательно прояснить сущность человека. Знаменитые гогеновские вопросы: «Кто мы? Откуда пришли? Куда идеи?», - имеют более чем вековую предысторию и нацелены на преобразование христианской культуры. Да, христианская культура произросла из сложной системы запретов и ограничений, подавляющей в человеке многие страсти и желания. С высот тотальной эмансипации все предыдущие века представали скорбным путем ошибок и заблуждений. На этом пути люди добровольно заточили себя в кельи и скиты, почитали калек и расслабленных, затем перешли в искусственный мир парков, садов и газонов, и на поддержание этого придуманного мира затрачивали все больше сил и ресурсов.
В то же время дикие заросли шиповника или орешника растут сами по себе, обильно плодоносят, не требуют обрезки, подкормки, вскапывания земли. И животный мир не знает такого обилия уродов и калек, какие имеются в человеческом обществе. Рожденный свободным человек из-за жестокой системы воспитания, гнета церкви одевает себе колодки или кандалы рабства и влачит эти постылые обременения до смерти. Существующая система ценностей жизни обрекает людей на неизбывные страдания и мучения, изредка предоставляя несчастным христианам короткие мгновения беспечной радости и веселья. Но человек создан не для мучений и страданий, а для счастья. Чтобы быть счастливым, он обязан сбросить с себя все вериги, надетые на него церковью, разбить все кандалы общественной морали – должен прислушаться к зову своей крови и не стыдиться естественных желаний своей здоровой плоти.
Отлипая от метафизических сфер (или все реже обращая на них внимание) европеец нашел в себе смелость сказать окружающим: «Под одеждой мы все – голые!». Сначала дикарь, затем разбойник (пират) и, наконец, человек-зверь, ведомый своими инстинктами, все очевиднее формировались в качестве образца для подражания или как идеал освобождения от ханжеской морали. Передовой отряд безбожников – это не столько пираты и разбойники, которых развелось в ту эпоху видимо – невидимо, сколько просвещенные вольнодумцы, с вызовом в глазах взирающие на распятие или иконы. Это и поборники естественных наук, достаточно храбрые для того, чтобы объявить горько-соленую правду жизни: «Да, все мы произошли из болотной грязи или морского ила».
Расистские, классовые, эмансипационные теории незримыми клещами стискивали и перекусывали у людей религиозное чувство. Цитадели монархий содрогались от таранных ударов революционеров и преобразователей, среди которых было немало отчаянно смелых и бесстрашных людей.
Если внимательно присмотреться к человеку, то в его поведении действительно можно увидеть немало схожих черт с животными, начиная с многомесячного вынашивания детенышей. Идея животного, но общественного, т.е. способного к организации государства и корпораций, была близка и понятна представителям так называемого трудового люда. Но таких людей Алистер Кроули относил к травоядным. Он воспринимал освобожденного человека как совершенного зверя, которому подвластны все стихии (даже космические), все твари на земле, и для которого нет ничего невозможного и запретного. Такой человек не скрывает своих желаний и вожделений, не стыдится их, а стремится к тому, чтобы все они осуществились в своей многоцветной полноте.
Конрад Лоренц (биолог, затем офицер вермахта, попавший в советский плен, затем снова ученый) создал целую науку о поведении животных. Всю вторую половину своей продолжительной жизни он искал ответы на причины агрессии в мире дикой природы, и многие наблюдаемые им феномены соотносил с человеческими реакциями и рефлексами. Его выводы, полученные из сравнения жизни человека с жизнью зверей, довольно пессимистичны.
Да, тигр не терпит вторжения на свою территорию другого тигра, а если такое происходит, то жестокая схватка становится неизбежной. Не менее яростные бои устраивают самцы в брачные сезоны. Но все эти стычки редко заканчиваются гибелью противника, потерпевшего в схватке поражение. Так, волк-неудачник проползает на брюхе под грозным оскалом волка-победителя, и последний мог бы беспрепятственно разорвать на холке жизненно важные артерии, но не делает этого: ползущий на брюхе зверь признает свое поражение и уйдет искать другую вотчину или другую самку. Сытый тигр никогда не будет нападать на близко пасущихся антилоп, чтобы заготовить впрок пропитание. Если бы пораженец – волк погибал, а тигр задирал все стадо антилоп, то многие виды животных давным-давно прекратили бы свое существование.
Участник грандиозной бойни, разразившейся в середине ХХ в.
К. Лоренц искал ответы на мотивы агрессии, пытаясь обнаружить ее границы. И касательно человеческого общества он пришел к неутешительному выводу, что люди слишком изменились в ходе своего эволюционного развития: их агрессия не имеет естественных (инстинктивных) пределов, какие наблюдаются в мире дикой природы.
Человек склонен к полному истреблению своих противников.
Европейцы, особенно протестанты, секуляризируясь, породили целую гамму презанятных теорий о борьбе видов, эмансипации здоровых инстинктов. Религиозное сознание у них трансформировалось в оккультизм, теозоологию, в возрождение культа архаичных богов. Обилие идеологем и концепций, безусловно, свидетельствовало о том, что европейцы ощущали себя оказавшимися в некоем историческом тупике, из которого настойчиво искали выход. Поиски продолжаются, и по сей день. Дело в том, что, несмотря на обилие свобод, многие европейцы, а также их потомки, расселившиеся в последние два века по другим землям, ощущают себя взаперти. Но вернемся к началу ХХ в.
На чем сходились все расовые, классовые и звериные теории? На христоборчестве. Немаловажным являлся «вопрос о земле», или о «жизненном пространстве». Иными словами, люди искали убедительный ответ на сакраментальный вопрос: Кто наиболее достоин «места под солнцем» в условиях усугубляющейся мировой тесноты?
Борьба между носителем нравственного закона и человеком вожделеющим развернулась нешуточная, захватила весь христианский мир и практически каждую семью. Носитель нравственного закона – это человек страдающий, способный любить ближнего, приверженец вековых традиций, воспринимающий свою жизнь как приготовление в жизни вечной. Человек вожделеющий – приверженец «естественного права», готовый взять то, что ему полагается в соответствии с той или иной доктриной переустройства мира: захватчик, с энтузиазмом участвующий в распределении и перераспределении материальных ценностей. Так как доктрин наиболее справедливого распределения и перераспределения материальных ценностей существовало несколько, то адепты каждой из них также вступали в ожесточенную борьбу со своими идейными противниками. И в данной борьбе должен был победить сильнейший.
Многие политики приобрели бульдожью хватку. Акулы бизнеса с удовольствием пожирали друг друга. Классовая борьба приобрела черты массовых случаев людоедства. Человек нравственный, как предержатель в себя образа Божьего, явно сдавал свои позиции. А человек–зверь начинал доминировать в различных сферах жизнедеятельности общества.
Стоило обывателю отсечь религиозное сознание (как ящерице оставить в западне свой хвост) и он тут же переходил в разряд свободных граждан (или гражданок). Освободившись от предрассудков прошлого, эмансипированный европеец начинал смотреть на землю и все то, что на ней возведено прежними поколениями, как на жизненное пространство, которое могут занимать лишь самые достойные. Например, самые сильные и храбрые. Или, принадлежащие к авангарду всего прогрессивного человечества, или самые трудолюбивые и от того самые богатые. Жизненное пространство – понятие емкое и важное, потому что затрагивает интересы каждого человека, обосновавшегося на земле.
Об испано–португальских завоевателях рассказано много страшных историй. Как выходцы с Пиренейского полуострова беспощадно прививали любовь к Христу среди жителей Южной Америки, как грабили сокровищницы тамошних империй. Но в основной своей массе туземное население все же сохранилось, смешалось с потомками конкистадоров, образовало историческую общность, которую мы теперь называем «латинос» Эмигранты же из протестантских стран и гугеноты были более свободны от религиозных запретов: именно поэтому они быстро истребили индейцев, проживавших в лесах и прериях Северной Америки. Впрочем, подобная участь ждала и аборигенов Австралии, Тасмании, Новой Зеландии.
Воодушевленные успехами европейских низов в Новом Свете, нацисты так же повели борьбу за расширение своего жизненного пространства со «скотоподобными славянами». Не одни «белокурые бестии» проводили политику обезлюживания территорий. Большевики занимались тем же. Идеологическое обеспечение было иным, чем у нацистов, но методы очень похожи. М.Цветаева не случайно называла вождя мирового пролетариата В.Ульянова «рыжей бестией».
Все гениальное, благородное, праведное ополчилось против вставшего на дыбы Зверя. Каждая великая европейская нация выставила на бой своих лучших сынов, которые все чаще сходили с ума, подлежали социальному выпадению или кончали с собой – от безысходности и невыносимости страданий. Если в ХIХ  в. лучших из лучших еще хоронили как героев, гениев и праведников, то в ХХ в. лучшие люди все чаще оказывались на положении изгоев, гонимых и казнимых. А дикий рык звучал уже повсеместно, благодаря придуманным ретрансляторам. Две мировые войны, серия гражданских междоусобиц, целый залп путчей, переворотов, мятежей, революций: волны репрессий, чисток, геноцида - вся эта кровавая карусель была запущена человеком-зверем.
Грубое восставало против утонченного, жестокое против милосердия, ненависть против любви, подлое против честного. Первое становилось все более важным и вальяжным, а второе вторичным и никчемным. Вместо сонетов – лозунги; вместо молитвы – богохульство; вместо песен – марши; вместо братской обители – казармы и тюрьмы.
Из посещений цирка в детские годы все мы вынесли впечатления об особенностях поведения зверей. Грозный хищник понимает слово как команду, которая сопровождается то свистом кнута, то обещанием кусочка сахара. Разглагольствования для зверя просто неуместны. Приказ – это наиболее сжатая, точная и емкая информация. Своевременное исполнение команды поощряется премией. Отказ исполнять команду расценивается как тягчайшее преступление. Все предельно понятно, разлиновано и классифицировано. На фоне указов – распоряжений, инструкций-положений, поучения попов о добродетелях или рассусоливания философов о смысле бытия просто не могут не раздражать обывателей. Другое дело – все то, что заставляет бурлить кровь, что поднимает «шерсть дыбом».
Стоит ли удивляться вырождению литературы, примитивизации музыки, деградации живописи и скульптуры, оскудению чувств, падению нравов? Человек страдающий черпал вдохновение, благоговея перед красотой и святынями, стремился к благородству мыслей и величию дел. Как милости и награды он ждал прозрений и озарений, а то, что приветствовал человек–зверь, именовал пошлостью и вульгарностью. Отступая перед «волчьим оскалом», человек нравственный поневоле ожесточался сердцем, называл новую генерацию двуногих особей бесами и неандертальцами, варварами и грязными животными. Между тем, выйдя из чащоб жизни, «маугли» и «какоскраты» остервенело рубили «вишневые сады», пинками загоняли человека страдающего в лагерную зону, на чужбину или в гроб.
Социальные, экономические, политические, культурные катаклизмы сменяли один другой и просто не могли не сопровождаться массовыми избиениями, глумлениями над личностью, изнасилованиями, низведениями человека до «ходячего скелета», доходяги, «живого трупа» или «куска мяса». В России факты массовых случаев каннибализма имели место не только в Гражданскую войну, но и в относительно мирные 20-е годы и в начале 30-х годов.  Людоедство было не редкостью в блокадном Ленинграде, и в сибирских лагерях (пик пришелся на вторую половину 1942 года). Многие участники боев с фашистами признавали в своих дневниках, что доходили до настоящего озверения в жестоком противоборстве: в первые полтора года войны в плен гитлеровцев практически не брали, добивали на месте, буквально резали или рвали на куски, обливали горючим из подбитых танков и жгли живьем...
Классовые теории настаивали на том, что необходимо сожрать аристократию, духовенство, заводчиков-промышленников, кулаков-мироедов, дабы освободить место для здоровых и созидательных сил общества – крепких и выносливых тружеников, строителей коммунизма. Фашистские теозоологические теории делили людей на хищников, грызунов и травоядных.
Христианство на протяжении двух тысяч лет пыталось собрать людей в один народ, живущий по заповедям Божьим. Расисты, ссылаясь на разнообразие фауны, разводили людей на группы и подгруппы породистых и дегенеративных: последние обрекались на прозябание в концлагерях или резервациях.
Ситуация приобретала трагический характер. Человек нравственный все явственнее ощущал себя иноземцем в родной стране, отказывался понимать действия властей и слитные усилия восставших масс, шел в одиночку на борьбу с влиятельными тайными организациями или правящими партиями, и быстро погибал. Беженцы чувствовали себя неприкаянными бродягами без прошлого и будущего. Многие были опалены войнами, познали горечь тюремных застенков. Среди всеобщей примитивизации, огрубления, личность неизбежно дробилась, мельчала и уничтожалась еще в пору своего становления. И конца всем этим бойням, экзекуциям, поглощениям, ожесточенным схваткам не было видно.
Акулы бизнеса, проглотив всех своих ближайших конкурентов, мечтали о расширении границ мирового рынка. Коммунисты, истребив всех своих классовых врагов, угрюмо присматривались к соседним странам, где классовые враги еще водились. Нацисты, изловив на подконтрольных территориях всех неполноценных, примеривались штурмовать те государства, где неполноценные продолжали отравлять своим нечистым дыханием воздух... Раздавив нацистов, коммунисты готовились обломать зубы акулам бизнеса, а последние вынашивали планы, как бы им в одночасье извести разом всех строителей «светлого будущего»: массированный ядерный удар виделся им наиболее конструктивным способом решения проблемы.
Но десятилетие, охватывающее середину 40-х до середины 50-х годов ХХ в. примечательно тем, что на лидеров людоедской вакханалии нашел настоящий мор. Муссолини, Гитлер, Гиммлер, Кроули, Сталин, Берия (список фигурантов нетрудно продлить) ушли в преисподнюю. Звериный рык продолжал затмевать собой все остальные звуки, но, тем не менее, стал понемногу слабеть. Увы, доживали свой век и наиболее яркие личности, представляющие человека нравственного. Особенно большой и невосполнимый урон понесла немецкая нация. На фоне «пейзажа после битвы» Т. Манн и Г. Гессе выглядели «ходячими обломками» некогда великой культуры. Т. Адорно сам не заметил того, как из мыслителя превратился в путаника – а когда обнаружил случившееся превращение, тут же наложил на себя руки.
Удивительно и то, что, несмотря на бесконечные сражения и репрессии, политику обезлюживания территорий, население земли стремительно прибывало в численности. А сразу же после Второй мировой войны во многих странах начался настоящий бум рождаемости. Как это часто бывает, враждующие стороны (человек нравственный и человек – зверь) в затяжной войне друг против друга истощили силы противника, ослабли сами, и стали уступать место новому фигуранту. Кто же это?
Присматриваясь к послевоенному европейскому обществу (вкупе с североамериканским) П.Буль предложил следующий вариант развития дальнейших событий. В сатирической фантазии «Планета обезьян» он обрисовал ситуацию, когда хозяевами жизни выступают братья наши меньшие, почти родственники, приматы. Если верить теории эволюционного развития, именно из рядов шимпанзе, горилл и орангутангов выдвинулись мутанты или особи, обладающие высокоразвитыми адаптационными характеристиками, и образовали популяцию первоначальных людей.
В эпоху, когда яркие личности гонимы и презираемы, досрочно уходят в мир иной, или превращаются в заурядных продавцов своих способностей, проницательный литератор как бы предначертал дальнейшие этапы измельчания и оглупления людей.
Оснований для подобных предположений имелось более чем достаточно. Исторические личности, властелины дум, гениальные зодчие и писатели, мудрецы и ваятели оставались в прошлом, а передние ряды общества заполнили интерпретаторы, истолкователи, актеры и балаганщики. Еще вчера они были кабатчиками и официантками, бомбистами и бутлегерами, и, казалось бы, рано ожидать от них чего-то выдающегося и достойного. Но и никого, кроме них, уже не было ни видно, ни слышно. Только их голоса звучали из репродукторов, только их физиономии смотрели с обложек журналов. Напялив на себя смокинги и фраки, в белоснежных манишках и бальных платьях – эта публика действительно напоминала ряженых обезьянок, которых выводят на арену цирка для демонстрации номеров шоу-программы.
Прочитав повесть П.Буля более сорока лет тому назад, до сих пор отчетливо помню многие ее подробности – настолько сильным было впечатление. Реальность предстала в неожиданном ракурсе. Советский Союз, площадь которого примерно равна площади Луны, привиделась «планетой обезьян» с большей убедительностью, нежели европейские и североамериканские страны, над которыми подтрунивал вышеупомянутый писатель-фантаст. Тысячи косноязычных, малограмотных и неимоверно чванливых политэкономов, атеистов, авторитетных историков КПСС и теоретиков научного коммунизма год за годом, десятилетие за десятилетием вещали студентам сущую ахинею, издавали монографии и материалы конференций, подробно обсуждали содержание кандидатских и докторских диссертаций – писали откровенную белиберду, присваивали себе ранги и степени. Институт «красной профессуры», созданный в конце 20-х годов, срочно мобилизовал «матросов с крейсера Аврора», а также вчерашних дезертиров с фронтов Первой мировой войны на соответствующие скоропалительные курсы, и молниеносно произвел этих курсантов в ученые. Вся эта разношерстная дремучая публика быстро заняла кафедры в сотнях открывшихся вузов, стала взращивать учеников, подобных себе. Ученики, повзрослев и остепенившись, обрастали своими учениками и последователями.
Социалистическое общество организовывалось не с бухты-барахты, а в соответствии с научными истинами, добытыми «основоположниками». Чудовищная ерунда на многостраничных монографиях (естественно, научных) стала нормой. Не менее удручающая картина сложилась в изящной словесности. В стране, отдельные не выбитые жители которой прекрасно помнили и даже были лично знакомы с Толстым, Чеховым, Блоком, Волошиным появилась целая армия графоманов. Вооруженные немеркнущими идеями партийности литературы, трудолюбивые сочинители издавали гигантскими тиражами многотомные эпопеи и тотчас же становились «живыми классиками». Их награждали премиями и орденами, квартирами и дачами, всякими почетными званиями, предоставляли ответственные посты. Потуги советских борзописцев сравняться с гениальными писателями разрушенной Российской империи были изначально нелепы, смехотворны, но воспринимались всерьез властями и, так называемой, «общественностью», костяком которой служил неплохо оплачиваемый агитационно-пропагандистский аппарат.
«Обезьянничание» родственно мимесису (стремлению подражать), но не тождественно ему. Дети подражают родителям, ученики – Учителю. Одни народы перенимают у других народов различные навыки и приспособления, а также представления об окружающем мире. Именно так и складываются доминирующие архитектурные стили, распространяются религии, технологии. Все эти процессы необходимы, хотя и протекают порой довольно драматично: из них, по сути, и слагается история. Христианство в Россию пришло из Византии, оперное искусство из Италии, роман из Франции, естественные науки в основном из протестантских европейских стран. Но, во всех этих сферах русские достигли собственных вершин: стали оплотом православного мира, создали великую литературу, заняли достойное место в открытии и объяснении естественнонаучных феноменов, явили миру гениальных композиторов.
Обезьянничание, в отличие от мимесиса – это имитация, передразнивание, иногда шутовство и кривляние. Женщины одевают штаны, садятся за трактор, коротко стригутся, курят крепкие папиросы и предпочитают водку (или самогон). Бывшие каторжники-грабители, заняв важные государственные структуры, мечтают о том, чтобы их после смерти почитали как святых, и хлопочут о своей будущей мумификации. Обезьянничание распространяется не только в России.
Негры в Америке выпрямляют волосы, отбеливают кожу мазями и специальными притираниями. Креативные личности теснятся, чтобы попасть в рейтинги самых богатых, или самых влиятельных, или самых популярных, но они ничего, кроме сети закусочных или магазинов дорогой одежды, не создали. После трагедии, вызвавшей реки крови в первой половине ХХ в., наступила пора фарса. Звериный вой и рык сменился обезьяньим гамом и гвалтом. Не случайно наступила звездная пора для кинематографа (40-е–60-е гг.), где имитировались любовь и ненависть, роковые и комедийные ситуации. Художественные фильмы стали стягивать в темные залы миллионные аудитории. Международные футбольные состязания стали имитировать сражения между народами, и благодаря своей яркой зрелищности, собирать внушительные армии болельщиков.
В обезьянничании нет ничего плодотворного и, тем более, одухотворенного. Да, шимпанзе можно дать кисть и показать ей, как малевать по холсту, а затем выставить созданную ею «картину» на престижном вернисаже. И даже продать эту картину можно по сходной цене. Но подобные курьезы всего лишь свидетельствуют о деградации мастерства и вдохновения в живописи, о вырождении художников, об огрублении вкусов у приобретателей полотен, а не о том, что обезьяна способна к созидательной, творческой деятельности.
Если в зверином натиске превалирует разрушительно-плотоядное начало, то обезьянничание не столь агрессивно и предпочитает розыгрыши, фальсификации и разные «приколы». Если бестии разных колеров пытались загрызть своего противника или порвать его на куски, то «обезьянки» на тусовке (фестивале, партсъезде, форуме) погалдят, пошумят, забросают друг друга экскрементами и затем разбегутся в разные стороны.
П. Буль создал всего лишь набросок возможного исхода нашего будущего. Этот шарж можно расценить и как жалобу человека, который понимает направленность стихийных перемен, противится перспективе оказаться в обезьяннике, но и не видит достойной альтернативы. Весь ужас героя повести заключается в том, что, попав на другую планету, он не смог найти никакого другого общества, кроме обезьяньего. И будучи для приматов «редкостным экземпляром», стал объектом исследования. Над ним ставились опыты, за которыми не следовало выводов, над ним проводились эксперименты – с неясной целью. Просто шимпанзе и орангутанги старательно подражали тем, кто когда-то давно создал на той далекой планете цивилизацию, научил кое-каким приемам приматов, а сам исчез, став жертвой своей эволюции.

Юрий Покровский

Русская Стратегия