Приобрести книгу: Богословие Достоевского

В период 1861-64 гг. Достоевский, вместе со своими братом Михаилом, издает «свои» журналы, сначала «Время», а затем «Эпоха».
Летом 1862 г. Достоевский впервые едет заграницу. Он побывали в Берлине, Дрездене, Висбадене, Баден-Бадене, Кельне, в Париже, в Лондоне (где встретился с Герценом), в Люцерне, в Женеве, в Генуе, во Флоренции, Милане, Венеции, в Вене и других местах, объехав все эти города за 2 г. и 2 месяца. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» (напечатанных в 1863 г. в журнале «Время»), он рассказал о своих впечатлениях от Европы. Европа ему показалась кладбищем.
В 1863 г. вспыхивает Польское восстание. В журнале братьев Достоевских «Время», в апрельской книжке, появляется злободневная статья Н. Страхова - «Роковой вопроси», в которой проводится мысль, что с поляками бороться внешнею силою недостаточно и что победа над ними должна быть морально оправдана. Хотя статья эта, слабая и неясная, была и патриотическая, тем не менее, именно за эту статью журнал «Время» был закрыт.
Весной этого же 1863 г. здоровье жены Достоевского Марии Дмитриевны резко ухудшилось, вследствие чего пришлось ее увезти из гибельного для туберкулезных больных петербургского климата в г. Владимир. Летом 1863 г. - Достоевский снова уезжает заграницу, где переживает глубокую личную драму - роман с Аполлинарией Прокофьевной Сусловой, типичной шестидесятницей, 23-х летней писательницей, поклонницей Герцена, Прудона и... Достоевского. Ее тенденциозные рассказы, с проповедью эмансипации женщин («Некуда», «До свадьбы», «Своей дорогой») - печатались в журнале «Время». Еще осенью 1861 г. Суслова написала Достоевскому восторженное и в то же время наивно-поэтическое письмо, результатом которого получился мучительный роман 40-летнего писателя и редактора «Времени» - со своей 20-летней сотрудницей. Неосторожная, восторженная, идейная, страстная, неопытная девушка искала, по-видимому, возвышенной любви, а Достоевский ответил ей страстной влюбленностью. И Суслова становится любовницей писателя, но с первых же дней тяготится этой связью. Этот роман, длившийся несколько лет, - следует признать самым большим грехом Достоевского, тем более, что его жена, Мария Дмитриевна, была еще жива. Об этом жутком романе существует большая литература. (См. «Дневник» Сусловой, «Воспоминанья» второй жены Достоевского Анны Григорьевны, исследования Л. Гроссмана, А. Долинина, А. Бема, К. Мочульского, В. В. Розанова (который 24-летним студентом женился па 40-летней Сусловой, только потому, что она когда-то была в близких отношеньях с Достоевским, повторив мучительный роман Достоевского и наконец, разойдясь с этой «инфернальной» женщиной). Подробности связи с Сусловой можно найти в изданной в 1953 г. в издательстве имени Чехова, в Нью-Йорке, книге М. Слонима - «Три любви Достоевского. К сожалению, в этой книге слишком много скабрезностей фрейдовского психоанализа и совершенно необоснованных домыслов автора, и слишком мало серьезного научного исследовании.
В августе 1863 г. Суслова уезжаете в Париж и пишет оттуда жестокое письмо: «Я могла тебе писать, что краснела за наши прежние отношенья, но в этом не должно быть для тебя нового, ибо я этого никогда не скрывала и сколько раз хотела прервать их до моего отъезда заграницу». В другом письме она злобно иронизирует: «Ты вел себя, как человек серьезный, занятой, который не забывает и наслаждаться на том основании, что какой-то великий доктор или философ уверял даже, что нужно пьяным напиться раз в месяц».
Вдумчивый и добросовестный исследователь Достоевского, К. Мочульский, в своей книге - («Достоевский», Париж, 1947 г.) дает к этим письмам Сусловой интересный и правильный комментарии. Оп пишет - «Быть может Достоевский был, действительно, виноват перед «идейной» девушкой: охваченный страстью и сладострастием он оскорбил в ней человека. Любовь ее превращается в ненависть, и она мстит ему с утонченной жестокостью». После этого Мочульский дает анализ любви Достоевского к первой жене Mapии Дмитриевне и сравнивает драматический характер этой любви с драматическим характером любви к Сусловой: «Мы уже говорили, пишет Мочульский, что первая любовь писателя - к Марии Дмитриевне Исаевой кажется историей, перешедшей в жизнь со страниц романа Достоевского. То, что принято называть «достоевщиной» - целиком заключалось в судьбе его будущей жены. В романе с Сусловой действительность снова предварила вымысел. Заграничное путешествие любовников напоминает драматическую ситуацию, вырванную из «Игрока» или «Идиота».
В Париже Суслова сходится с испанцем студентом-медиком Сальвадором, но эта связь скоро обрывается, потому что Сальвадор бросает ее. Она озлобляется и хочет его застрелить. В это время приезжает Достоевский, и между ними происходит драматическое объяснение, которое впоследствие Суслова описала в своем рассказе «Чужая и свой». По этому поводу Мочульский справедливо снова подчеркивает: «Отвергнутый любовник Достоевский утешает, уговаривает, переходить на роль друга и брата. Фабула «Униженных и оскорбленных» (Иван Петрович - Наташа - Алеша) снова воплощается в действительности».
В это же время, по дороге в Париж, в Висбадене, Достоевский страстно увлекается рулеткой. С этого времени начинается длительная новая страсть Достоевского к азартной игре, благодаря которой он временами проигрывает огромные деньги, запутывается в бесчисленных долгах, закладывает ценные вещи, свои и чужие, оказываясь часто в унизительном положении, не будучи в состоянии оплатить отель и питание в нем.
Об этой длительной многолетней неудержимой страсти мы имеем подробное, до жутких деталей, описание в «Воспоминаниях» второй жены Достоевского, Анны Григорьевны, которая, своей глубоко одухотворенной, нежной, чуткой, самоотверженной любовью и поразительными терпением и выдержкой - чудесными образом излечила, наконец, своего мужа. Роман Достоевского - «Игрок» - несомненно имеет автобиографический характер.
1864 г. был трагическими годом в жизни Достоевского: 15 апреля умерла от чахотки его первая жена Мария Дмитриевна; вскоре умер старший любимый брать Михаил, а затем - близкий друг и сотрудники журнала, критики Аполлон Григорьев. В мае 1865 г. любимое детище Достоевского, «свой» журнал «Эпоха» (заменивший закрытый раньше журнал «Время») - также прекратили свое существование. В последней (февр.) книжке «Эпохи» была напечатана злая сатира на общественные настроения 60-х годов («Крокодил»), в которой левая критика усмотрела (не без основания) пародию на Чернышевского, хотя Достоевский это категорически отрицали. (См. «Дневники Писателя»).
В том же трагическом 1864 году были напечатаны знаменитые «Записки из подполья», являющиеся резкими ответами на роман Чернышевского «Что делать?»: «социалистический» «земной рай», «хрустальный громадный дом», о котором мечтает героиня романа «Что делать?» - Достоевский клеймит образами «курятника» и «муравейника». Если «земной рай» социализма покупается ценой рабства и превращения людей в «домашних животных», то Достоевский устами подпольного человека такое «благополучие» с негодованием отвергает и проклинает.
Перерождение политических убеждений Достоевского не было мгновенным; наоборот, это был очень длительный процесс, находившийся в теснейшей связи с религиозно-нравственным перерождением. До каторги «религией» Достоевского был, как мы уже выше указывали, - гуманизм. И даже Христа, которого он любил с детства, Достоевский в молодости считал величайшим гуманистом.
«Ни к чему мы не бываем так резки, как к оставленным нашим заблуждениям» - говорил Гете. Достоевский вполне это подтвердил. Никто с таким гневом и негодованием не говорил о социализме, как бывший социалист Достоевский. Но прозрев, он еще не сразу понял, что социализм есть сатанизм. Постепенно осознавая это, он начал борьбу с социализмом и его тончайшими, ядовитыми, подчас невидимыми корнями - прежде всего в своей душе, в закоулках своего ума и своего сердца.
Социальная проблема, которая всю жизнь мучила Достоевского, начала намечаться к разрешению, на основах постепенно созидаемой совершенно правильной и ясной иерархии ценностей: высшая ценность религии, затем нравственность, основанная на религии, затем идут другие ценности, который должны основываться на религиозно-нравственных началах. И социальная проблема должна быть разрешена исключительно в свете религиозной, именно христианской нравственности.
«Записки из подполья» (1864 г.) - это интродукция в 5-тиактную трагическую симфонию его последних пяти великих романов: «Преступление и наказание» (1866 г.), «Идиот» (1868-69 гг.), «Бесы» (1873 г.), «Подросток» (1875 г.), и «Братья Карамазовы» (1880 г.), которые представляют собою замаскированную в художественные образы и длившуюся 15 лет авторскую исповедь.
Для работы над романом «Игрок» (1866). Достоевскому понадобилась стенографистка. Ему порекомендовали Анну Григорьевну Сниткину, способнейшую ученицу известного преподавателя стенографии П.М. Ольхина. Отец Анны Григорьевны быль служащий придворного ведомства Григорий Иванович Сниткин. Мать ее (к этому времени овдовевшая) по происхождению была шведка пли финка Мария-Анна Мильтопеус.
4 октября 1866 г. Анна Григорьева начала свою работу стенографистки, а 30 октября - закончила стенографировать «Игрока» и последние страницы «Преступления и наказания». 8-го же ноября произошло объяснение в любви, Феодор Михайлович сочинил целый рассказ о пожилом художнике, который полюбил молодую девушку, и закончили этот рассказ следующими словами: «...поставьте себя на минуту на ее место... Представьте, что этот художник - я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?»
«Лицо Феодора Михайловича» - сообщает в своих воспоминаниях Анна Григорьевна - выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я, наконец, поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответь. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Феодора Михайловича и сказала: «Я бы вам ответила, что люблю и буду любить всю жизнь».
Венчание происходило в Троицком Измайловском соборе, в Петербурге, 15 февраля 1867 г. Вскоре после свадьбы, неожиданно для Анны Григорьевны раскрылось, что ее муж тяжело болен падучей болезнью. Семья покойного брата Феодора Михайловича и пасынок Павел Исаев - отнеслись к новой жене Достоевского ревниво и недоброжелательно. Появились кредиторы с исполнительными листами на большие суммы. И вот новобрачные решаются уехать от всего этого, хотя бы на несколько месяцев, заграницу. Но путешествие затянулось на долгое время. «Мы уезжали заграницу на три месяца» - вспоминает Анна Григорьевна, - «а вернулись в Poccию через четыре с лишком года». Для этой поездки Анна Григорьевна решила пожертвовать всем своим приданым. Она отдала в залог новую мебель, рояль, меха, золотые и серебряный вещи, выигрышные билеты. За время, проведенное заграницей, почти все имущество Анны Григорьевны пропало. «Но там», писала впоследствии Анна Григорьевна, «началась для нас с Феодором Михайловичем новая счастливая жизнь, которая прекратилась только с его смертью».
Путешествие началось с любимого Достоевским города Дрездена. Затем направились в Баден-Баден. Затем следует Базель, Женева. После лета 1868 г., проведенного в Вене, Достоевские едут в Италию, подолгу живут в Милане и Флоренции, посещают Болонью и Венецию, три дня проводят в Праге, и наконец, возвращаются в любимый Дрезден, откуда 5 июля 1871 года выезжают обратно в Poccию.
Достоевский был глубокий знаток, любитель и ценитель искусства во всех его родах, особенно же (не считая художественной литературы) - живописи. Дрезденская галерея им была изучена основательно. Выше всего он ценил и любил знаменитую Мадонну Рафаэля, рядом с которой ставил знаменитую картину Тициана - «Динарий Кесаря».
Но в скором времени спокойная жизнь в Дрездене омрачается душевной катастрофой писателя. Достоевскому приходить в голову дикая, навязчивая мысль о том, что из тяжелого материального положения, в котором он очутился заграницей с молодой женой, имеется единственный выход - попытать счастья в игре на рулетке. Для этого нужно поехать в Гамбург. 16 мая он уезжает. Вскоре, в одном из своих писем, он сообщает, что проиграл все, продал часы и отыгрался. В следующем письме, 21 мая, - извещение о новом проигрыше и просьба прислать на обратную дорогу 20 империалов. Анна Григорьевна посылаешь деньги и отправляется на вокзал встречать мужа. Но он не приезжает, потому что проиграл полученные деньги на дорогу, и ему не на что вернуться. В унизительных выражениях он просить прислать на дорогу еще раз. «Ангел мой, пишет он, не подумай как-нибудь, чтоб я и эти проиграл. Не оскорбляй меня уж до такой степени! Не думай обо мне так низко. Ведь я человек! Ведь есть же и во мне сколько-нибудь человеческого!»... 27 мая он возвращается угрюмый, подавленный, растерянный, но навязчивая идея о выигрыше его не покидает. Он обвиняет себя в неосмотрительности, нервности, в игре без системы. По его мнению, если играть хладнокровно, рассудительно и расчетливо, то нет возможности проиграть... 3 июля получены от Каткова 500 рублей, - Достоевские переезжают в Баден-Баден, где имеется также рулетка. Он снова начинает играть. Об этом времени так впоследствии вспоминает Анна Григорьевна. «Феодор Михайлович возвращался с рулетки бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался еще более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проиграет все, что у нас имеется. Когда идти на рулетку было не с чем, и неоткуда было достать денег, Феодор Михайлович был иногда так удручен, что начинал рыдать, становился передо мной на колени, умоляя меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходя в крайнее отчаяние».
Такое мучительно болезненное состоите продолжается у Достоевского около месяца. Он закладывает свое золотое обручальное кольцо, серьги жены и все полученные деньги проигрывает. Клянется, что больше играть не будет и, закрыв лицо руками, плачет, как ребенок. На следующий день снова играет, заложив свою шубу и пальто жены. За отель не оплачено. Питаются они одним чаем. Из тяжелого безнадежного положения выручает Гончаров, одалживая три золотых, а затем Катков присылает еще 500 рублей. Снова все проиграно... Наконец, с трудом отрываясь от «проклятого Бадена», Достоевский всего с 70 франками - переезжает в Женеву. В своих «Воспоминаниях» Анна Григорьевна, описывая рулеточную страсть мужа, прибавляет: «Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш».
Между прочим, в Баден-Бадене у Достоевского произошел окончательный разрыв с Тургеневым (Подробности об этом см. в книге: Г.О. Никольский - «Тургенев и Достоевский». История одной вражды. Софт, 1921 г.). Достоевский обвинял Тургенева в атеизме, ненависти к России и преклонении перед Западом.
Примирение Достоевского с Тургеневым произошло незадолго до смерти Достоевского, на Пушкинском празднике в Москве, в 1880 г. Когда Достоевский, в своей речи, искренно и тепло отозвался о Тургеневской Лизе Калитиной, - тогда Тургенев послал Достоевскому воздушный поцелуй.
Первые годы семейной жизни Достоевского омрачились не только падучей болезнью и болезненной страстью к рулетке писателя, но еще и другими скорбными событиями. Из дрезденского «Дневника» Анны Григорьевны мы узнаем, что Достоевский в это время получал последние, перед окончательным разрывом, письма от Аполлинарии Сусловой, которые попали в руки Анны Григорьевны. Запись в дневнике об этом событии характеризует необычайную нравственную чистоту, душевную глубину и жертвенность натуры жены Достоевского. Вот ее трогательные, печальные строки. «Мне было холодно, я дрожала и даже плакала. Я боялась, что старая привязанность возобновится и что любовь его ко мне исчезнет. Господи, не посылай мне такого несчастья. Я была ужасно опечалена. Как подумаю об этом, у меня сердце кровью обольется! Господи, только не это, мне слишком тяжело будет потерять его любовь».
Другою тяжкою скорбью для четы Достоевских была смерть трехмесячного первого ребенка, младенца Сонички, последовавшая 24 мая 1868 г. (В это время он писал «Идиота»).
По поводу смерти Сонички мы имеем записи Анны Григорьевны и Феодора Михайловича. Анна Григорьевна писала: «Глубоко потрясенная и опечаленная ее кончиною, я страшно боялась за моего несчастного мужа: отчаяние его было бурное, он рыдал и плакал как женщина, стоя пред остывшим телом своей любимицы, и покрывая ее бледное личико и ручки горячими поцелуями. Обоим нам казалось, что мы не вынесем нашего горя... На Феодора Михайловича было страшно смотреть, до того он осунулся и похудел за неделю болезни Сони... Каждый день мы ходили с мужем на ее могилку, носили цветы и плакали».
Достоевский же через несколько дней после похорон писал Майкову: «Это маленькое трехмесячное создание, такое бедное, такое крошечное - для меня было уже лицо и характер. Она начинала меня знать, любить, и улыбалась, когда я подходил. Когда я своим смешным голосом пел ей песни, она любила их слушать. Она не плакала и не морщилась, когда я ее целовал: она останавливалась плакать, когда я подходил. И вот теперь говорят мне в утешение, что у меня еще будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, только, чтобы она была жива».
Когда Достоевский покидали Женеву, оставляя в ней могилу умершей Сонички, Феодор Михайлович, на палубе грузового парохода рассказал Анне Григорьевне, с трогательными мелкими подробностями, всю свою жизнь, которая представляла собою, по его словам, преимущественно целую длинную цепь обид, оскорблений, скорбей, несчастий и разочарований. «Вспоминая, - пишет об этом Анна Григорьевна, - он мне рассказал про свою печальную одинокую юность после смерти нежно им любимой матери, вспоминал насмешки товарищей по литературному поприщу, сначала признавших его талант, а затем жестоко его обидевших. Вспоминал про каторгу и о том, сколько он выстрадал за четыре года пребыванья в ней. Говорил о своих мечтах найти в браке своем с Марьей Дмитриевной столь желанное семейное счастье, которое, увы, не осуществилось: детей от Марьи Дмитриевны он не имел, а ее «странный, мнительный и болезненно-фантастический характер» был причиной того, что он был с ней несчастлив. И вот теперь, когда это «великое и единственное человеческое счастье иметь родное дитя» посетило его и, он имел возможность сознать и оценить это счастье, злая судьба не пощадила его и отняла у него столь дорогое ему существо»...
Живя в Женеве, Достоевский посетил состоявшийся там «Международный конгресс мира» и слышал речь Бакунина. В первый раз в жизни он увидел крупнейших идеологов социализма и мировой революции. Он поразился убогостью их мыслей. Перед пятитысячной толпой они открыто проповедовали необходимость истребления христианской веры, уничтожения больших государств и частной собственности, чтобы «все было общее по приказу». «А главное - огонь и меч, и после того, как все истребится, то тогда, по их мнению, и будет мир» (см. письмо С. А. Ивановой).
«Международный конгресс мира» - дал Достоевскому много материала для будущего романа «Бесы». Бакунин в романе превратился в Ставрогина.
Теперь обратимся к разбору 5 великих романов Достоевского.
Первым великим романом, который выдвинул Достоевского на арену всемирной литературы, был роман - «Преступление и наказание». Предварительно отметим некоторый основные особенности психологии творчества Достоевского.
«Страстные песни и недосказанные слова» - так определил Достоевский последние предсмертные стихи Некрасова (которого очень высоко ценили, считая третьими великим поэтом России после Пушкина и Лермонтова).
«Страстность» и «недосказанность» (несмотря на обилие слов) были основными чертами творчества Достоевского.
«Художник мыслит образами» - говорил Белинский. Достоевский был прежде всего художники слова и мыслили преимущественно образами, и даже целыми сценами.
В психиатрии существует термин «мантизм», который означает редкое явление необычайного наплыва мыслей. Это явление не следует смешивать с явлениями так называемого «бегства идей», характерного для маниакального состояния маниакально-депрессивного психоза. Для «мантизма» характерно не быстрота смены мыслей, а одновременное появление многих мыслей. У Достоевского часто бывали такие наплывы мыслей-образов. Они толпились в его сознании, требовали воплощения в слове, что бывало для него очень тягостно. Достоевский жил в этом мире образов, как в мире живых людей. Он мысленно беседовали с ними, спорил, волновался, иногда доходя до таких состояний, которые известный русский психиатр Кандинский (сам этим страдавший) - назвал «псевдогаллюцинациями». Главу из романа «Братья Карамазовы» - «Чорть. Кошмар Иван Феодоровича» - мог написать Достоевский только потому, что ему самому были доступны подобные состоянья.
Понять, расшифровать до конца и перевести «мысли-образы» Достоевского на язык точных философских и религиозно-философских понятий - очень трудно.
Лев Толстой и Ф. Ницше считали «Преступление и наказание» величайшим романом в мире. Но Ницше высоко ценил только первую часть романа (бунт и преступление Раскольникова), тогда как Толстой, наоборот, особенно высоко ценил вторую часть («наказание» и перерождение Раскольникова).
Свой роман «Преступление и наказание» Достоевский начал писать с осени 1865 г., сначала заграницей, а затем в Петербурге, при исключительно тяжелых душевных и материальных условиях. В сентябре этого года он пишет издателю «Русского вестника» М.Н. Каткову:
«Могу ли я надеяться поместить в Вашем журнале «Русский вестник» мою повесть? Это психологический отчет одного преступления... Молодой человек, исключенный из университета, мещанин по происхождению, и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным, «недоконченным идеям», которые носятся в воздухе, решился разом выйти из своего скверного положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты... с тем, чтобы сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства - притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать заграницу и потом всю жизнь быть честными, твердым, неуклонным в исполнены «гуманного долга к человечеству», чем уже, конечно, «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой, глухой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете и которая через месяц, может быть, сама собою померла бы... Ему совершенно случайным образом удается свое предприятие и скоро, и удачно.
Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы. Никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божья правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям, чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое. Преступники сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело...»
Под «недоконченными идеями», о которых Достоевский упоминает в начале письма, он, очевидно, подразумевал модную в то время теорию так называемой «утилитарной морали», выводящей все поведете человека из принципа «разумной пользы» (ведь, по словам Раскольникова, старуха-процентщица «никому не полезна» и «никуда не годна»). В этих словах нельзя не видеть выпада против Чернышевского и его учеников, провозвестников «утилитарной морали», «разумной пользы», «теории разумного эгоизма». Совершив «разумно полезное» преступление, Раскольников ведь намеревается «потом всю жизнь быть честными, твердыми, неуклонными в исполнении «гуманного долга к человечеству».
До нас дошли три черновые тетради с материалами о «Преступлении и наказании» (Центрархив. Из архива Ф.М. Достоевского. «Преступление и наказание». Неизданные материалы. Приготовил к печати И.Н. Гливенко, Москва-Ленинград, 1931 г.). Эти черновые материалы чрезвычайно интересны и дают яркое представление о характере психологии творчества Достоевского, о процессе работы над «Преступлением и наказанием». Из них видно, что основная идея этого романа некоторое время была не вполне ясной для автора. Первоначально главная идея романа была та, которая в общих чертах излагалась в приведенном выше письме Достоевского к Каткову в сентябре 1865 г.
В черновых тетрадях мы находим указания на то, что Достоевский сам себе хотел уяснить точную психологическую мотивировку преступления Раскольникова. «Главная анатомия романа» - так Достоевский назвали заметку, в которой ставил себе задачу «так или иначе объяснить все убийство», а уже потом изобразить переживания Раскольникова, которые заставили его сделать «логический выход к закону природы и долгу».
Разрешая эту задачу. Достоевский начал колебаться между двумя мотивировками преступления. Первая - ясно выражена была в письме к Каткову: деньгами убитой он хотел осчастливить свою мать, спасти от гибели свою сестру, закончить свое образование и потом всю остальную жизнь жить честно и тем «загладить свое преступление». Вторая мотивировка - та, которой он коротко объясняет свое преступлены Coнe: «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил». А в другом месте он говорит: «Я не человека убил, а я принцип убил». Раскольников рассуждал так: «Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низших (обыкновенных), так сказать на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и на собственно людей, т.е. имеющих дар или талант сказать в своей среде новое слово».
Соне Раскольников разъяснил свои мысли. Сначала он думал, как бы поступил Наполеон, если бы ему для его карьеры пришлось бы не через Монблан переходить, не Египет завоевывать, а убить и ограбить смешную старушонку. Долго он мучился над этим вопросом, пока не догадался, что для Наполеона тут и вопроса преступления не было бы.
В конце концов Достоевский соединил обе мотивировки преступления в одной, сложной личности Раскольникова.
Для опровержения теории Раскольникова, Достоевский подвергает его мучительным душевным страдным, доказывая этим, что преступление в себе содержит и наказание. Но эти страдания не обычные угрызения совести. Это - интеллектуальные страдания человека-рационалиста, который ошибся в своих расчетах. Это злобная досада на себя за то, что своим преступлением он доказал противоположное тому, что хотел доказать: он не принадлежит к избранным, «сильным», «власть имеющим» дерзать и совершать преступления людям, он сам просто «дрожащая тварь». Наказанием Раскольникову после совершения преступления служит не только сознание, что он не принадлежит к «особому разряду» людей, но и состояние морального одиночества, этического солипсизма, полного отчуждения от всех людей, от всего миpa. Особенно остро он это пережил при встрече с матерью и сестрой. В черновых тетрадях мы находим такой душевный вопль: «Теперь всю жизнь один! Один с женой, один и с людьми, один всегда».
Излагая в письме к Каткову замысел романа, Достоевский писал, что «Божья правда» берет свое и понуждает убийцу донести на себя. Но в романе Раскольников, донося на себя, еще не знает этой «Божьей правды» и приходит к ней лишь на каторге, под влиянием Сони, которая воистину становится «служителем его Ангела-Хранителя» и чудесным образом спасает Раскольникова от духовной смерти.
Роман Раскольникова с Соней Мармеладовой - совершенно исключительное, гениальное, единственное во всей мировой литературе столкновение двух замечательных личностей, двух родных антиподов, двух изумительных характеров, двух глубоко одиноких душ, преступивших моральные нормы, одержимого отвлеченной идеей убийцы и блудницы поневоле, которые, по великой неисповедимой милости Господней, через великие личные страдания и глубочайшее сострадание друг к другу, - пришли, наконец, к простой и ясной, как чистое голубое небо, «Божьей Правде», заключающейся в великом Таинстве Любви, ибо Бог и есть Любовь.
Чистое, доброе, женское сердце Сони согрело холодное сердце Раскольникова. На все его умственные отвлеченные рассуждения Соня отвечала словами, шедшими из глубины ее религиозного чувства. Приведем только один пример такого диалога Раскольниковского ума с Сониными сердцем. (Пример - в черновых тетрадях Достоевского). «Ну-с, так вот, говорить он ей, если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: этому или тем жить на свете, т.е. Лужину ли жить и делать мерзости или умереть Екатерине Ивановне?» Подобный вопрос Раскольников уже задавал самому себе - кому умереть: ему, сестре Дуне и матери - или старухе-ростовщице, и ответил на него: старухе умереть. Но Соня отвечает иначе: «Да ведь я Божьего Промысла знать не могу... И кто меня тут судьей поставил, кому жить, кому не жить». Замечательный, строго православный ответ. В этом ответе не только защита своего убеждения, но и глубочайшая и сокрушительная критика и осуждение «принципиального убийцы», ибо, отказываясь от суда, она морально осуждает того, кто смеет судить Промысел Божий. Но вся ситуация осложняется еще и тем обстоятельством, что Соня тоже имела в своей жизни трудный вопрос - кому пострадать: умереть ли от голода и нищеты всей ее семье или самой пасть и вступить на путь проституции? Раскольников убил процентщицу, а Соня - пожертвовала собой. «Можно великим быть и в смирении», - говорила Раскольникову Соня.
Раскольников и Соня полюбили друг друга и этой любовью исцелили свои одинокие души. Две личности дополнили друг друга в трогательной гармонии истинного человеческого счастья. Великое женское счастье Сони заключалось в том, что она спасла своего любимого от духовной смерти, а такое же великое мужское счастье Раскольникова заключалось в том, что он любил такую светлую, чистую, святую женскую душу и любим ею. Оба осознали свое подлинное счастье, как чудо милости Божьей.
Данте утверждал, что истинная любовь не может не быть взаимной. Раскольников и Соня полюбили друг друга подлинной истинной любовью, которая не могла не быть взаимной.
Сложный, глубокий, тонкий, нежный как утренняя заря, процесс полного перерождения Раскольникова Достоевский только наметил в конце романа, только указал на него, только обещал нам его, но ясно и полно не показал. Поэтому многие исследователи (например, Мочульский) выражают сомнение в возможности перерождения Раскольникова, а другие (напр. А. С. Долинин) сомневаются даже в перерождении и самого Достоевского. Но это глубоко неверно. Достоевский целомудренно воздержался подробно анализировать интимные, благоуханные, благодатные, святые чувства. Вспомним нежно-скупые и чутко-осторожные слова Достоевского в конце романа, когда Раскольников, на каторге, после болезни, полюбив Соню, - упал к ее ногам.
«Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь».
Об огромной работе над «Преступлением и наказанием» и трудных условиях жизни в это время, - можно заключить по письму Достоевского к своему другу Врангелю: «В конце ноября (1865 г.) было много написано и готово: я все сжег; теперь в этом можно признаться. Мне не понравилось самому. Новая форма, новый план меня увлек, и я начал сызнова. Работаю я дни и ночи и все-таки работаю мало. Роман есть дело поэтическое, требует для исполнения спокойствия духа и воображения. А меня мучат кредиторы, т.е. грозят посадить в тюрьму». Кроме кредиторов, Достоевского мучали и редакторы «Русского Вестника», Катков и Любимов. Они требовали от него многих существенных изменений, на которые он соглашался с большим трудом. Посылая исправленное, он писал: «А теперь до вас величайшая просьба моя: ради Христа оставьте все остальное, как есть теперь». Но Катков все-таки вычеркнул ряд строк «относительно характера и поведены Сони». Сам Достоевский, в конце концов был своей работой удовлетворен, что видно из письма его, в апреле 1866 г., к своему новому другу, священнику Висбаденской Русской Православной церкви о. И. Янышеву (впоследствии крупному русскому православному богослову, протопресвитеру, ректору и профессору Нравственного Богословия Петербургской Духовной Академии): «...Надо заметить, что роман мой удался чрезвычайно и поднял мою репутацию, как писателя. Вся моя будущность в том, чтоб кончить его хорошо».
Талантливый русский философ и религиозный мыслитель проф. С.А. Аскольдов (1871-1945 гг.) был одним из наиболее замечательных комментаторов Достоевского (см. его работы: «Религиозно-этическое значение Достоевского», сборник «Ф.М. Достоевский», под редакцией А.С. Долинина, Петербург, 1922 г. Сборник 1-й; «Психология характеров у Достоевского», Ленинград, 1924 г., Сборник 2-й). Кроме этих трудов о Достоевском, Аскольдов способствовал расшифровке и переводе «мыслей-образов» Достоевского на язык религиозно-философских понятий в своем чисто теоретическом исследовании проблемы иepapxии ценностей и проблемы - «О связи добра и зла» («Христианская мысль», Киев, 1916). Аскольдов устанавливаете такую схему. Существует Абсолютное Добро - (Бог) и Абсолютное (вернее максимальное) Зло - (дьявол). Затем следуете различать первичное добро, - религиозное добро, питающееся из источника Абсолютного Добра, и первичное зло - религиозное зло, инспирируемое дьяволом и питающееся из источника максимального зла. Кроме этого следует различать вторичное, второстепенное, чисто гуманистическое добро и вторичное, второстепенное, чисто гуманистическое зло. Если христианину необходимо сделать выбор из двух положений, когда в обоих имеется слитое вместе добро и зло, то следуете выбирать тот слиток, в котором находится первичное добро, несмотря на то, что с ним неразрывно связано и вторичное, второстепенное зло. А тот слиток, в котором находится первичное зло - следуете отвергнуть, несмотря на то, что с ним неразрывно связано вторичное, второстепенное добро. Дьявол, чтобы обмануть и соблазнить нас, - прибегаете к следующему приему. В первом слитке, где имеется первичное, первостепенное добро, связанное, соединенное, слитое со вторичным злом, - дьявол всячески старается скрыть от нас, завуалировать первичное добро, отвлечь от него наше внимание, и, наоборот, подчеркивает слитое с ним вторичное зло, возмущается им, и, призывает к борьбе с ним, для чего предлагает отвергнуть весь слиток, чтобы ни в коем случай не допустить первичного добра. Во втором же случае, где в слитке имеется первичное зло, соединенное со вторичным, второстепенным добром, - дьявол прежде всего вуалирует первичное зло, прячет его, отвлекает от него наше внимание, и, наоборот, подчеркивает слитое с ним вторичное, второстепенное, чисто только гуманистическое добро, рекламирует его, восхищается им, проповедует его, выставляет напоказ, и - предлагает принять именно этот слиток, т.е. такой, в котором под маской второстепенного добра спрятано первичное зло. И, как рыба, хватая червяка, попадается на крючок, так многие попадаются на этот соблазн и, - уничтожают первичное религиозное добро только потому, что к нему прилипло, пристало вторичное, второстепенное зло, а вместо отвергнутого первичного добра принимают первичное зло, слитое со второстепенным, чисто гуманистическими только добром.    
Раскольников в романе Достоевского рассуждал так: убив процентщицу, вредную, никому не нужную старуху, которая и сама-то должна скоро умереть, - он на ее деньги сделаете много добра (поможет матери, сестре, сможете сам закончить образование и т.п.). Конечно, и по его рассуждению, убийство есть преступление, т.е. зло, но зло небольшое, незначительное, по сравнению с тем добром, которое он собирается сделать. Роковая ошибка Раскольникова заключалась в том, что он первичное зло (нарушение заповеди Божьей - «не убий») считал злом второстепенным, а вторичное добро (помощь матери, сестре и себе) - добром первостепенным. Истина же заключалась в томе, что убийство было злом первостепенным, а добро, купленное ценою этого убийства, добром второстепенным.    
Социальные мотивы преступленья Раскольникова позволяют нам рассматривать это преступление, как своего рода символ русской октябрьской революции (пророком которой был Достоевский). Государственный строй Царской России представлял собою соединение первичного добра и вторичного, второстепенного зла. А революция несла на своих знаменах второстепенное добро (обещание якобы благодетельных социально-политических реформ) и несомненное первостепенное зло (уничтожение Религии и Церкви, как основы Русской Государственности).