Приобрести книгу: Богословие Достоевского
Свой мучительный роман с Аполлинарией Сусловой и свое страстное увлечение рулеткой Достоевский отреагировал в своем несомненно автобиографическом романе «Игрок». От героини романа Полины (сохранено имя Аполлинарии Сусловой) идут образы других «фатальных женщин» его романов: Настасьи Филипповны и Аглаи из романа «Идиот», Катерины Ивановны и Грушеньки - из «Братьев Карамазовых».
В письме к Майкову от 12 января 1868 г. Достоевский, между прочим, пишет: «...Всегда в голове и в душе у меня мелькает и дает себя чувствовать много зачатий художественных мыслей. Но ведь только мелькает; а нужно полное воплощение, которое всегда происходит нечаянно и вдруг, но рассчитывать нельзя, когда именно оно произойдет: и затем уже получив в сердце полный образ, можно приступить к художественному выполнению. Тут уж можно даже и рассчитывать без ошибки...» Это очень характерное признание писателя о психологии своего творчества. Черновики подтверждают этот процесс. Идея произведенья рождается сразу во множестве замыслов (явление «мантизма» - наплыва мыслей-образов), которые толпятся и борются между собою, пока, в минуту особого вдохновения, получается «в сердце полный образ». Из черновых тетрадей романа «Идиот», видно, что образ «идиота» сначала был совершенно непохож на окончательный, который зафиксирован в каноническом последнем тексте. Среди образов первоначального замысла, когда эти образы толпились и боролись между собою, мы находим самые невероятные психологически типы «идиота»: то это гордая личность, духовный брат Раскольникова, то тип родственный Аркадию Долгорукову, то он приближается к типу Рогожина, то приближается к герою рассказа «Кроткая», то он - злодей Его (шекспировский), то тип злодея, который кончает божественно и т. д. Подобные метаморфозы представляют собою и другие лица романа «Идиот». Наконец найден окончательный образ, «полное воплощение», которое, по словам Достоевского, всегда происходить нечаянно. Таково совершенно исключительное явление психологии творчества Достоевского. Наиболее ярко проявилось это сложное явление в процессе именно образа «идиота» - князя Мышкина.
В выше указанном письме Достоевского к Майкову, от 12 января 1868 г., имеются чрезвычайно ценные строки, искренно и подробно раскрывающие великие тайны творчества, м.б. одного из самых гениальных писателей в миpe, с которым могут сравниться только Шекспир и Пушкин. Приведем обширные цитаты из этого письма к Майкову.
«Я стал мучиться выдумыванием нового романа. Я думал от 4-го до 18 декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Наконец, 18 декабря я сел писать новый роман, 5-го января (нов. стиля) я отослал в редакцию пять глав первой части (листов около 5-ти), с удостоверением, что 10 января (нового стиля) вышлю остальные две главы первой части. Вчера, 11-го числа, я выслал эти две главы и таким образом отослал всю первую часть - листов 6 или 6,2 печатных. В сущности, я совершенно не знаю сам, что я такое послал. Но сколько могу иметь мненья - вещь не очень-то казистая и отнюдь не эффектная. Давно уже меня мучила одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная, и я к ней неприготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная, и я люблю ее. Идея эта - изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно... Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобно полный. Только отчаянное положены принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул, как на рулетке: «может быть, под пером разовьется».
Чрезвычайно примечательно, что письмо это написано после того, как автор уже отослал в редакцию всю первую часть романа. Образ князя Мышкина был ему еще неясен и дальнейшее развитие неизвестно. Окончательный целостный образ главного героя должен был развиться только в процессе писания романа. Mир законченных полных художественных образов Достоевского живет как бы своей собственной жизнью. Это самое характерное в психологии его творчества.
На другой день после письма к Майкову, Достоевский пишет письмо своей любимой племяннице С.А. Ивановой (1/13 января 1868 г.): «Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете и особенно теперь. Все писатели, не только наши, но далее все европейцы, кто только брался за изображение положительно прекрасного, всегда пасовал. Потому что эта задача - безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть только одно положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица - уж, конечно, есть бесконечное чудо. (Все Евангелие Иоанна в этом смысле: оно все чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного). Но я слишком далеко зашел. Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот; но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. Пикквик Диккенса (бесконечно слабейшая мысль, чем Дон Кихот, но все-таки огромная) тоже смешон и тем только и берет. Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному - а, стало быть, является симпатия в читателях. Это возбуждение состраданья и есть тайна юмора. Жан Вальжан тоже сильная попытка, но он возбуждает симпатию по ужасному своему несчастью и несправедливости к нему общества. У меня нет ничего подобного, ничего решительно, и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача... Вторую часть, за которую сажусь сегодня, окончу в месяц (я и всю жизнь так работаю). Мне кажется, что она будет покрепче и покапитальнее первой». Роман был закончен в феврале 1869 г. 25 января Достоевский пишет С. А. Ивановой: «Теперь он (роман «Идиот») кончен, наконец! Последние главы я писал день и ночь с тоской и беспокойством ужаснейшим... Романом я недоволен; он не выразил и десятой доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор».
В романе «Идиот» упоминаются Дон Кихот и «Бедный рыцарь» Пушкина. Последнее стихотворение было одним из самых любимых стихотворений Достоевского. Образ князя Мышкина - затмил вей предыдущие попытки создания «положительного прекрасного человека» во всей всемирной литературе, но автора он не удовлетворил. По черновым тетрадям романа «Идиот» видно, что Достоевский, в конце концов, хотел придать образу князя Мышкина как можно больше черт «христоподобия»: сострадание, всепрощение, самоотверженная христианская любовь ко всем людям, мудрость юродства (которую так хорошо поняла и оценила Аглая), самопожертвование, подлинное окончательное христианское смирение. По поводу последнего, в черновиках имеется такая запись: «Смирение - самая страшная сила, какая только может на свете быть!» Но в то же время смиренный герой, по мысли Достоевского, должен быть не святым, а простым, обыкновенным человеком. Чтобы придать жизненный характер такому образу и не сделать из него абстрактный нежизненный тип «идеального человека», - Достоевский наделяет князя Мышкина человеческими слабостями: непрактичностью, нетактичностью, наивностью, чудачеством, инфантильностью, чертами «Иванушки-дурачка» русских народных сказок, беспомощностью, бессилием в борьбе со злом. Князь Мышкин - «идиот». Слово «идиот» - значит «отдельный», «особый», «одинокий», «странный». Он - скудоумен «низшим умом, но главный» его ум, по определенно Аглаи, - «лучше, чем у всех, такой даже, какой им и не снился». Князь Мышкин духовно прекрасен. Но его не понимают окружающее. Правда, на короткое время, все с ним соприкасающееся становятся как будто лучше (даже такие проходимцы как Келлер и Бурдовский), но в конечном результате - никто не может стать ни его другом, ни его последователем. Все окружающие его охватываются вихрями страстей, отталкиваются от него, временами ненавидят, хотят погубить, губят при этом друг друга, духовно и физически, и, наконец, сама жизнь (трагическая жизненная ситуация) губит несчастного «идиота». Князь Мышкин одинок, непонятен, странен, потому что он совершенно несозвучен миpy. Его жизнь, в конце концов - бездеятельна и безрезультатна. Мышкин нарушает «категорический императив Канта» («поступай так, чтобы правило твоей личной воли могло служить вместе с тем и началом всеобщего законодательства»), ибо он поступает так, как другие поступать совершенно не могут. Непостижное миpy «добро» князя Мышкина вызывает бесплодные желания у окружающих, а потому только мучает и озлобляет их.
В трагедии Пушкина - «Моцарт и Сальери» - Сальери так мотивирует свое убийство Моцарта: «Как некий херувим занес он несколько к нам песен райских, чтоб возмутив бескрылые желанья, в нас, чадах праха, после улететь ... Так улетай же! Чем скорей, тем лучше».
По этим же мотивам мир, «во зле лежащий», мстит князю Мышкину и убивает его.
Но, повторяем, «Идиот» не удовлетворил Достоевского. Таково ли действительно должно быть добро в жизни? Нет, добро не бессильно! Добро - деятельная, творческая сила. Оно имманентно миpy и должно быть действенно на земле. «Положительно прекрасный человек» должен быть другим. Этого «другого» Достоевский выводит сначала в образе архиерея Тихона, в романе «Бесы», затем в образе странника Макара Ивановича в романе «Подросток», и, наконец, в образе старца Зосимы и его ученика и послушника - Алеши Карамазова (в романе «Братья Карамазовы»).
Прообразом архиерея Тихона и старца Зосимы - был несомненно святитель Тихон Задонский (причисленный к лику святых в 1858 году), писания которого произвели на Достоевского глубокое впечатление и про которого он писал А. Н. Майкову - «Правда, я ничего не создам, я только выставлю действительного Тихона, которого я принял в свое сердце давно с восторгом».
(Между прочим, одновременно и независимо от романа «Идиот», в том же 1868 г. появилась драма графа А.К. Толстого - «Царь Феодор Иоаннович». Князь Мышкин и Царь Феодор похожи друг па друга как родные братья.)
Ища образ «положительно прекрасного человека», Достоевский одновременно ищет и образы «максимально отрицательных типов людей», в которых персонифицируется Зло миpa. Кто мешает Добру? Кто ненавидит его? Кто сеет плевелы между пшеницей? Кто клевещет на Истину и стремится губить праведников, уничтожать лучших? Конечно «клеветник», «отец лжи», «человекоубийца искони» - дьявол. Но через кого и как?
После эшафота, на каторге, в кандалах, на нарах, «причтенный к злодеям», в первую каторжную ночь в «Мертвом Доме», в страшные, тяжкие минуты глубокого душевного кризиса, в смятении ума и сердца, на грани полного отчаянья, - обращается Достоевский ко Христу с молитвенным воплем о вразумлении, прощении и спасении, - и открывает Евангелие, подаренное ему женой декабриста Фонвизина. И ему открылось следующее место: ...«И они (бесы) вышедши пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде» (Матф. 8, 32). Из этого семени, через 20 с лишком лет - вырос роман «Бесы».
Критик А. Волынский назвал роман «Бесы» - «книгой великого гнева». В этом романе Достоевский показал, как «бесы» входят в некоторых людей, и как тогда эти люди становятся подобными свиньям, бросающимся в море зла, и гибнут, увлекая за собой массы других людей.
(Социальная проблема в сознании Достоевского становится до ужаса ясной. Эта проблема прежде всего проблема религиозная: революция - первичное, религиозно-социальное зло (ср. схему Аскольдова).
Шизоидный психопат, атеист и материалист Ставрогин и либерал Степан Трофимович Верховенский - духовно и физически порождают Петра Верховенского, организатора революции. Затем приходит диалектик и теоретик революции - «гениальный» Шигалев. Позднее, в романе «Братья Карамазовы» Достоевский создает образ Смердякова - обезьяны и лакея мыслей Ивана Карамазова (тоже рационалист). Смердяковы, вместе с Федьками-каторжниками - главные исполнители революции на практике. После Достоевского, русскую, так называемую «социальную» революцию - нельзя уже определять иначе, как с помощью понятий: «верховенщина», «шигалевщина», «смердяковщина» и, наконец, - «бесовщина».
До нас дошли черновые тетради (№№ 1, 2. 3 и 4), представляющие собою подготовительные материалы к роману «Бесы». Этих материалов не меньше, чем к роману «Идиот». Явление «мантизма», о котором было указано выше, ясно бросается в глаза и при исследовании черновиков к «Бесам». Масса образов толпится перед духовным оком Достоевского пока не вырисовываются полные, цельные окончательные образы целостного романа.
Образ «положительно-прекрасного человека» - архиерея Тихона - к сожалению, в канонический печатный текст романа не попал. Это отразилось и на композиции романа и на идейной целостности его. Ведь apxиерей Тихон должен был противостоять Ставрогину. Образу максимального зла должен был противостоять образ светлого добра. Редакторы романа - Катков и Любимов - главу «у Тихона» не пропустили, благодаря чему основная религиозная идея романа осталась неясной.
Достоевский считается создателем новой формы «романа-трагедии», который начал вырабатываться в «Преступлении и наказании», развивался в «Идиоте» и достиг совершенства в «Бесах». Последние романы - «Подросток» и «Братья Карамазовы» также могут считаться романами-трагедиями. В пяти последних романах Достоевского содержится огромное, можно сказать неисчерпаемое количество глубочайших религиозно-философских идей и целостных идеологий, почему эти романы и принято называть «идеологическими романами». В романах Достоевского мы наблюдаем диалектическое столкновение целостных мировоззрений, обычно представленных в живых образах... Поэтому, роман Достоевского, в конце концов можно определить, как «Идеологический роман-трагедия, в диалектике живых художественных образов».
Прекрасный анализ образа «теоретика революции» Шигалева мы находим в труде серьезного, вдумчивого исследователя творчества Достоевского, - К. Мочульского, в указанной выше его книге: «Достоевский», Париж, 1947 г. Приведем цитату из этого большого труда. «В процессе работы над романом («Бесы), пишет Мочульский, из фигуры Петра Верховенского выделился его дополнительный образ - Шигалев. Над «мелким бесом» (Верховенским), шныряющим, хихикающим и суетливым, стоить грузный, неуклюжий и пасмурный чорт. Верховенский - легкомысленный Хлестаков от революции, Шигалев - тяжеловесный Собакевич. Характеризован этот теоретик разрушенья - ушами. «Всего более, говорить хроникер, поразили меня его уши, неестественной величины, длинные, широкие, толстые, как-то особенно врозь торчавшие. Он произвел на меня впечатлены зловещее». На заседании «у наших» Шигалев собирается читать «толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь». Он создатель новой системы «устройства миpa». Правда, система еще не закончена и противоречива, но все же, «никакого другого разрешенья общественной формулы не может быть». Великое открытие его заключается в следующей фразе: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Одна десятая человечества получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми, которые превращаются в стадо. Тогда наступить земной рай. Система Шигалева - логическое продолжение идеи Раскольникова; она будет осуществлена на практике Великим Инквизитором. Мысль «длинноухого» теоретика полностью переходит в легенду, придуманную Иваном Карамазовым.
В своем «гимне разрушению» Петр Верховенский вдохновляется теорией Шигалева, этого «нового Фурье». Из научного трактата он делает лирическую импровизацию. Ученый социолог и «полупомешанный поэт» дополняют друг друга в преклонении перед идеалом сатанинской красоты».
Исключенная глава («У Тихона»), по замыслу Достоевского, должна была быть кульминационной. Тут происходит столкновение атеиста Ставрогина и святого христианина - Тихона. Когда Ставрогин насмешливо рассказывает Тихону о своих галлюцинациях (не веря в видения и привидения, он считает, что это - болезнь), Тихон ему серьезно отвечает: «Бесы существуют несомненно, но понимание о них может быть весьма различное» (т.е. некоторые могут понимать их как галлюцинации). Тогда раздраженный и взбешенный Ставрогин с дьявольской гордостью, заявляет: «Я вам серьезно и нагло скажу: я верую в беса, верую канонически, в личного, не в аллегории, и мне ничего не нужно ни от кого выпытывать, вот вам и все». На вопрос богоотступника - верует ли Тихон в Бога, последний отвечает - «Верую», а позднее добавляет - «Креста Твоего, Господи, да не постыжуся».
В романе «Подросток» (1875 г.) Достоевский отреагировал многое из пережитого и передуманного. Из анализа черновиков этого романа видно, что прототипом главного героя - Версилова - служили личности Чаадаева и Герцена. (См. А. С. Долинин - «В творческой лаборатории Достоевского», Ленинград, 1947 г.; его же - «Последние романы Достоевского», Москва-Ленинград, 1963 г.; В. Л. Комарович - «Роман «Подросток», как художественное единство», 2-й Сборник о Достоевском под ред. Долинина, Петроград, 1924 г.).
Но чем более было установлено первоисточников и прототипов, послуживших Достоевскому для создания как образов героев романа, так и отдельных сюжетных ситуаций, - тем более загадочным становится роман и как художественное целое, и как идейное единство.
Пафос предыдущего романа «Бесы», сменяется здесь глубоким грустным раздумьем прежде всего над собственной душой, в которой оказалось еще так много беспорядка, противоречий, непреодоленного стремления беспокойного ума к острой диалектике и, одновременно, все возрастающей тоски по умиротворяющей тишине правды, по гармонической целости духа.
Хотя роман назван «Подростком» и героем романа должен был быть этот подросток со своей «идеей Ротшильда» (видоизмененная идея - «Скупого Рыцаря» Пушкина, которого Достоевский чрезвычайно высоко ценили и перед писанием «Подростка» - перечел), - но против желания автора главными героем оказался отец подростка - Версилов. Аналогичный случай главного героя, явившегося «против желания автора» - мы видели в лице Ставрогина, занявшего место, назначенное автором для Петра Верховенского. Это характерно для психологии творчества Достоевского.
Своего отца - Версилова - подросток так характеризует: «Живет лишь один Версилов, а все остальное, кругом него, все с ними связанное прозябает под теми непременными условием, чтоб иметь честь питать его своими силами, своими живыми соками». Когда от связи с Софьей Андреевной родился незаконный сын Версилова - Аркадий («Подросток»), «мать была еще молода и хороша, а, стало быть, нужна Версилову, а крикун-ребенок, разумеется, был всему помехою, особенно в путешествиях. Поэтому его отдали на воспитание в чужую семью. Однажды, в Великом посту Версилов так умилился, что решил исповедоваться и причаститься Св. Таинств, но «что-то не понравилось ему в наружности священника, в обстановке; но только он воротился и вдруг сказали с тихою улыбкою: «Друзья мои, я очень люблю Бога, но - я к этому не способен». Это так типично для розового русского интеллигента и эгоиста до мозга костей. Подобно Ставрогину, (будучи до некоторой степени даже двойником последнего) Версилов способен одновременно испытывать два противоположных чувства. Он сам так и говорить про себя: «Я могу чувствовать преудобнейшим образом два противоположила чувства в одно и то же время». Глубокий и правильный анализ личности Версилова мы находим у проф. Н. О. Лосского, в книге «Достоевский и его христианское миропонимание» (Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1953 г.).
«Ничему не отдаваясь, но всего требуя для себя» - пишет Лосский - «гордый человек подвергается особенно тяжкому испытанно, если случится ему полюбить женщину, которая не отдается ему жертвенно и беспрекословно и стремится сохранить хоть какую-нибудь самостоятельность. Такова была история любви Версилова к Екатерине Николаевне Ахмаковой. Как это часто бывает с гордыми людьми, любовь его была вместе с тем и ненавистью»... «Кощунственный поступок Версилова, расколовшего икону ударом о печь, был совершен им в состоянии раздвоенья и одержимости. В день погребения Макара Ивановича, совпавший с днем рождения Софьи Андреевны, он пришел к ней с красным букетом живых цветов. Он сознавал свой долг исполнить данное Макару Ивановичу «дворянское обещание» жениться после смерти его на Софье Андреевне и тем не менее сделал предложенье Ахмаковой, собирался отправиться на свидание с нею. Находясь в состоянии мучительного раздвоения, он, неся букет, несколько раз хотел «бросить его на снег и растоптать ногой».
Ставрогин, как известно, кончил свою дикую жизнь самоубийством. Его до некоторой степени двойник - Версилов - делает попытку самоубийства.
Смысл и идею самого Подростка (Аркадия Долгорукого) Достоевский формулировал в Дневнике Писателя так - «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и случайность свою и тою широкостью, с которою еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже в дерзких и бурных мечтах своих - все это, оставленное единственно на свои силы и на свое разуменье, да еще, правда, на Бога. Все это выкидыши общества, «случайные» члены «случайных семей»».
Антиподом Версилову, в романе «Подросток» является странник Макар Иванович Долгорукий. Он - носитель идеи «благообразия», по которому тоскует подсознательно подросток. Макар Иванович - один из образов «положительно прекрасного человека», родственный образу архиерея Тихона. Несомненно, что на образ Макара Ивановича повлияло стихотворенье Некрасова «Влас», которым Достоевский восхищался и о котором даже написал восторженную статью в своем «Дневнике Писателя». Образ этот - чрезвычайно правдивый, в высшей степени жизненный, своеобразный и привлекательный. Он восхваляет пустыню, благоговейно относится к монастырям, но, прибавляет Достоевский, «ни в пустыню, ни в монастырь, ни за что не пойдет, потому что в высшей степени «бродяга». Рассказывая о своем паломничестве в Богородицей монастырь, Макар Иванович делится своими воспоминаньями о красоте тамошней природы: «Проснулся я за утра рано, еще все спали и даже солнышко из-за леса не выглянуло. Восклонился я, милый, главой, обвел кругом взор и вздохнул: красота везде неизреченная! Тихо все, воздух легкий, травка растет - расти травка Божья; птичка поет - пой, птичка Божья, ребеночек у женщины на руках пискнул - Господь с тобой, маленький человек, расти на счастье, младенчик!»
Макар Иванович - один возвышается над всеми «беспорядочными», мятущимися окружающими его людьми. По мысли Достоевского - распадение семьи и нравственное разложение общества объясняется оскудением веры в Бога и веры в бессмертье души.
Еще в январе 1873 г. Достоевский принял предложение князя Мещерского редактировать его правую газету «Гражданин». Предыдущим редактором этой газеты был Градовский. После его ухода положение газеты было критическим. Об этом так пишет в своих «Воспоминаньях» князь В. П. Мещерский: «…И в эту трудную минуту, в одну из сред, когда за чашкою чая, мы говорили об этом вопросе, никогда не забуду, с каким добродушным и в то же время вдохновенным лицом Ф.М. Достоевский обратился ко мне и говорит мне: «Хотите, я пойду в редакторы?» В первый миг мы подумали, что он шутит, но затем явилась минута серьезной радости, ибо оказалось, что Достоевский решился на это из сочувствия к цели изданья. Но этого мало, решимость Достоевского имела свою духовную красоту. Достоевский был, не взирая на то, что он был Достоевский, - беден, он знал, что мои личные и издательские средства ограничены и потому сказал мне, что он желает для себя только самого нужного гонорара, как средств к жизни, сам назначил 3000 р. в год и построчную плату».
Как и следовало ожидать, широта и глубина мировоззрения Достоевского не могли не войти в конфликт с узким и мелким, крайне консервативным мировоззрением Мещерского, которое воспринималось Достоевским едва ли не так же болезненно, как мировоззрение крайних левых кругов. После ряда неприятностей с цензурой (к чести которой надо отметить, что правые органы привлекались к ответственности, если нарушали правительственные распоряжения не менее, чем левые), - Достоевский отказался от редакторства. В письме к М. П. Погодину в это время (1873 г), он сообщал: «Роятся в голове и слагаются в сердце образы повестей и романов. Задумываю их, записываю, каждый день прибавляю новые черты к записанному плану и тут же вижу, что все время мое занято журналом («Гражданином»), что писать я уже не могу больше и прихожу в раскаяние и отчаяние... Тем не менее борьба - вещь хорошая. Борьба настоящая есть материал для Mipa будущего...
Решительно думается мне иногда, что я сделал большое сумасбродство, взявшись за «Гражданина»».
В это же время Достоевский в письмах к жене сообщает о своих кошмарных снах, связанных с несчастьями и страданьями детей своих: то он видит во сне, что сын Федя упал из окна 4-го этажа, то видит, что какая то жестокая мучительница засекла до полусмерти его дочь Лилю. «Слезы детей», о которых впоследствии будет говорить Иван Карамазов, по верному замечание критика К. Мочульского, «выстраданы в ночных кошмарах Достоевского».
За время редактирования «Гражданина», Достоевский создал в нем особый отдел, который назвал «Дневником писателя». В первом же номере «Гражданина» Достоевский сообщает: «Положение мое в высшей степени неопределенное. Но я буду говорить сам с собой и для собственная удовольствия в форме этого дневника, а там что бы ни вышло. Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставить задуматься».
К этому же времени относится и первое знакомство Достоевского с знаменитым будущим обер-прокурором К.П. Победоносцевым, с которым в конце жизни Достоевский дружески сблизился.
Религиозно-публицистическая деятельность Достоевского (главным образом при помощи своего «Дневника писателя») прекрасно освещена и глубоко правильно оценена митрополитом Антонием (Храповицким), в его книге «Ф.М. Достоевский, как проповедник возрождения» (Монреаль, Канада, Издание Северо-Американской и Канадской Епархии, 1965 г.) и в книге Н.О. Лосского - «Достоевский и его Христианское Mиропонимание» (Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1953 г.). Много ценного находится также в публицистической деятельности Достоевского в обширном и доброкачественно-честном исследовании К. Мочульского (Париж, 1947 г.). Из советских исследований, которые стеснены жестокой коммунистической цензурой, можно указать наиболее ценные труды по этому вопросу следующих крупных литературоведов: Л. Гроссман - Достоевский, Москва, 1962 г. и М. Гус - Идеи и образы Достоевского, Москва, 1962 г.
В «Дневнике писателя» (который издавался в 1873, 1876, 1877 гг., в августе 1880 г. и в январе 1881 г.), кроме религиозно-философской публицистики, имеются еще чисто художественный произведены, как напр., «Мальчик у Христа на елке», «Сон смешного человека», «Бобок», «Кроткая» - повесть, за которую Кнут Гамсун готов был отдать всю западно-европейскую литературу.
|
