ВСТУПЛЕНИЕ
Религиозный человек созидает святоотеческую культуру, подавляя свою индивидуальность и сосредотачиваясь на убедительных и нетленных догматах веры. Жертвенное служение означает добровольное принятие множества ограничений, дабы не заблудиться в чащобах греховной жизни и, тем самым, не загубить свою душу, предназначенную для вечности. Религиозный человек безымянен, внесоциален, бездетен – это воитель духа, отъединенный от мирян не столько монастырскими стенами, сколько своими свойствами цельной натуры. Он безмолвен в огне испытаний, бесстрастен в галерее искушений; несгибаем в длинных тоннелях многонедельных постов и саму смерть встречает с улыбкой. Конечно, это – идеал, к которому стремились многие поколения христиан. Они уходили под землю с надеждой восстать из мёртвых, покидали сей мир с непоколебимой верой, что Спаситель знает жизнь каждого до мелочей, и поэтому ставили безымянные деревянные кресты над могильными холмами: кресты сгнивали, холмики разглаживались, а жизнь текла своим чередом.
Стремление поставить заслон или соорудить плотины всесильному времени формирует героя, историческую личность. Делатель истории печётся о своём месте под солнцем, мечтает об увековечивании своего профиля на монетах и барельефах. Он ищет немеркнущей славы и предмета своего восхищения; он жаждет, чтобы его подвиги воспели сказители. Ещё древнейшие философы утверждали, что вначале всякого творчества присутствует изумление. Исторический человек одержим поисками редкого, исключительного, уникального. Он не жалеет сил для расширения, а затем для обозначения границ своих владений; в их сердцевине создаёт стольный город, а в нем крепость, замок или палаты, отгораживаясь от простолюдинов неприступными стенами, стражей, а чуть позже – изысканными манерами и развитым вкусом.
Классический религиозный человек и классический исторический человек – антиподы, но между этими двумя типами существует множество переходных форм. Русские святые в своем большинстве – это не столь великие молитвенники и чудотворцы, сколько основатели монастырей и даже воины. Русские великие мыслители, правдоискатели – это не только люди искусства, но и ересиархи.
Именно с историческим типом человека связан расцвет искусств, мастерства, поиск идеалов красоты и безупречных форм. Одежда уже не воспринимается таким человеком, как способ спрятать свою жалкую наготу, а скорее, как средство подчеркнуть достоинство человека, его благородные черты. И трапеза – это не просто утоление голода, а целый ритуал, составными элементами которого являются убранство зала, сервировка стола, приятные собеседники, блюда, приготовленные по сложным рецептам. И даже ссора предполагает поединок, проводимый по строгим правилам. И смерть на одре непочётна – гораздо почётнее гибель в бою, в расцвете лет, в момент могущественного преодоления внешних преград и прилипчивого страха.
Проговаривая слово «культура», обычно мы затрудняемся с расшифровкой этого термина, но воспринимаем в окрестностях своего сознания – как нечто такое, что противостоит инстинктам, дикой природе, отличное от стихийности. Алмаз гранят и получают бриллиант; от глыбы мрамора отсекают всё лишнее и вытесывают, а затем полируют статую; ребёнка учат говорить, читать, считать, писать, одеваться, общаться со сверстниками и со старшими по возрасту – воспитывают. Газоны подстригают, пещерам предпочитают дома. Другими словами, окультуривание – это придание какому-то явлению вполне определенных форм и свойств. Но слово «культура» воспринимается и как производное от понятия «культ», явно предполагая сугубо духовный характер в действиях человека – его стремление приподняться над «падшестью» или «тварностью». Святому открываются врата, ведущие к вечному блаженству. Героев славят в одах и увековечивают в памятниках. В почитании святых и героев присутствует мотив бессмертия. Поэтому культура явно окрашена в религиозные тона. Даже воинствующий атеизм, интеллектуальное богоборчество во многих своих проявлениях схожи с сакральным фанатизмом ортодоксальных приверженцев церковных догматов.
1. ПРОВИНЦИАЛИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ
О закате христианской культуры говорят уже более двух веков: сначала прощались со святоотеческой культурой, потом с аристократической. Развитие производственных систем, разрушение сословности, приоритеты либерально прогрессивных форм государственного устройства развели «цивилизацию» и «культуру» по разным руслам еще в середине XIX столетия. Цивилизация отвергает мученическое или героическое противостояние «естественному ходу вещей». Она пестует эгалитарность в обществе, привитие профессиональных навыков, как средство к существованию, настаивает на развитии гражданских институтов (гражданское от слова «civil»), естественных наук, совершенствование технологий переработки исходного сырья для производства потребительских продуктов. В итоге происходит повышение комфортности жизни для подавляющей части общества.
Цивилизация держится на полезности и выгоде для субъектов, действующих в рамках прописанных юридических норм, исповедует толерантность или тотальность компромисса. Средний класс – это компромиссный вариант для прежде поляризованного общества (аристократы-простолюдины) или «американская мечта» для пролетаризированных масс. Средний класс чурается роскоши, но и борется с нищетой посредством реализации социальных программ. Цивилизованное общество порождает новый тип человека – социологический, жизнедеятельность которого вполне пригодна для анкет и регистров учета.
В дыму мировых войн, революций, ядерных катастроф высоты духа неизбежно становятся выдумкой прошлых эпох. Гениальность оказывается синонимом несчастья, а праведность – уделом ущербных натур. Типы религиозного и исторического человека на протяжении всего ХХ столетия всё очевиднее маргинализируются. Конечно, этот процесс непрямолинеен. Существуют попытки реставраций. Тоталитарные режимы, пришедшие на смену монархиям, представляют собой как раз карикатурный вариант создания и утверждения новой теократии, стремительно вырождающейся до банального идолопоклонства. Эти режимы выражают претензии люмпенов на заметную роль в истории. Увы, энергия целых народов, истово стремившихся к возвышению над миром, энтузиазм многомиллионных революционных масс не встретили отклика у Вечности. Устроители новых порядков бесславно завершили свой жизненный путь.
Русская культура, являясь неотъемлемой частью греко-христианской культуры, также претерпела в истекшем ХХ столетии несколько потрясений и разломов. Признаки её деградации весьма отчетливы, хотя Россия торила своё русло цивилизации, пытаясь избежать жерновов меркантилизма и засилья мещанства. После трагических событий, связанных с гибелью императорской семьи, подавляющая часть носителей традиционной культуры покинула страну или сгорела в огне гражданской войны. Обе русские столицы опустели более чем наполовину. Но вскоре быстро наполнились радикально настроенными массами и стали претендовать на роль мировых центров новой культуры. Богословов, историософов сменили идеологи с маузерами в руках, а «старорежимную» творческую элиту – авангардисты, которые до известного октябрьского переворота числились обыкновенными хулиганами или вообще никак и нигде не числились, проживая на отдаленных хуторах, «мистечках», и отличались первобытной эстетической дремучестью. Но, тем не менее, уверенность в своих силах у этих неофитов была чрезвычайно велика.
Несмотря на голодное время, создавались новые театры, при большом стечении публики ставились шумные мистерии, вакханалии, «мировые пожары». Возникали творческие объединения художников, литераторов, артистов, музыкантов (т.н. «ХЛАМ»). Отчасти сохранились и осколки «былой роскоши» – русский балет, школа Станиславского, столичные консерватории. Дописывали свои произведения Волошин, М. Булгаков, Ахматова. В Москву и Ленинград устремлялись интернационалисты из провинциальных городков Центральной Европы, выходцы с Кавказа, т.н. революционеры, потерпевшие поражение в ходе марксистских путчей в Мюнхене, Берлине, Будапеште. Вся эта пёстрая, амбициозная публика с упоением глумилась над величием рухнувшей Российской империи, стремилась «прогреметь» и «прозвенеть». Вместо «мирового пожара» случился «мировой канализационный сток», затопивший обе столицы по макушку Адмиралтейского шпиля и по маковку колокольни Ивана Великого. Но к началу 30-х годов мутные волны стали ослабевать, а грязная пена оседать. Повелительная необходимость наведения элементарного порядка в столицах и стране, с учетом вкусов пришедших к власти большевиков-державников, создавала все предпосылки для возникновения простых и грубоватых монументальных форм: романов эпопей, кряжистых памятников, тяжеловесных архитектурных ансамблей. Разношерстная богема сгонялась в профессиональные союзы, за которыми присматривали строгие кураторы.
После Второй мировой войны культура в столицах окончательно приобретает черты провинциализма, специфика которого будет выдаваться за своеобразие социалистического реализма – единственно правильного с научной точки зрения методологического подхода к развитию искусств. Но еще продолжает сохраняться на хорошем уровне исполнительское мастерство. Получает развитие самое демократичное из искусств – кинематограф.
В ХХ веке русская культура подверглась раздроблению, размельчению, распылению. Лишенная единых центров дворянская культура в изгнании, тем не менее, оставила заметный след в североамериканском ландшафте. Однако не следует забывать и того, что на либерально демократическом Западе также шли процессы вульгаризации культуры. Точнее культуру вытесняли пролетарско-мещанские вкусы и пристрастия, которые и легли в основу современной цивилизации. Две мировые войны естественно, не могли пройти бесследно. Европейцы огрубели, оглохли, были подавлены и растеряны. Североамериканские страны, создавшие высокопроизводительное технологизированное общество, в культурном отношении являлись «неподнятой целиной»; так что поразить тамошнюю публику не составляло большого труда. На чужбине в основном были востребованы русские виртуозы-исполнители: знаменитые балерины (Павлова, Карсавина), блистательные актеры (Мозжухин, М. Чехов), режиссеры постановщики (Фокин, Баланчин). Писатели становились журналистами и сценаристами, поэты – мемуаристами, художники – дизайнерами, композиторы – концертирующими музыкантами.
На Западе, естественно, принимали в основном «западников», исповедующих языческий гедонизм, экстремальные модернистские воззрения. Вдохновенные произведения Гречанинова звучали гораздо реже музыки Стравинского. Рахманинов практически перестал сочинять, но как виртуоз музыкант пользовался огромной популярностью. Активно печатали свои произведения Федотов и Набоков: последний даже отказался от практики написания романов на русском языке и перешел на английский язык. Пользовались большой известностью примитивист Шагал, искатель дохристианских славянских культур – Рерих. Более драматично было положение славянофилов, придерживающихся убеждений об особой миссии России в мировой истории. Гениальный Ильин почти ничего не опубликовал, хотя сам, или с помощью своих друзей из РОВС (Российского общевоинского союза) переводил на иностранные языки свои шедевры. Никого не интересовали оригинальные по содержанию и афористичные по стилю философские труды Вышеславцева. Многие выдающиеся представители русской культуры трудились в полном забвении или были известны узкому кругу единомышленников, мечтающих о возрождении России и о своем возвращении на родину. Но возвращались только единицы, и вынужденно занимали «активную общественную позицию»: некоторые были даже обласканы властью (Ал. Толстой). А те «возвращенцы», кто оставался верен своим морально-этическим убеждениям, скоротечно заканчивали свой жизненный путь во рву или в далекой ссылке.
Вскоре после Второй мировой войны русская светская культура, оказавшись волею судьбы в изгнании, перестала быть животворящим явлением: умерли или состарились все её выдающиеся представители. Поколение, родившееся на чужбине, натурализовалось. Роман Гари, Марина Влади, Роже Вадим…. Это уже французские писатель, актриса, кинорежиссёр. Подобных примеров можно привести множество. Потомки эмигрантов, продолжающие считать себя русскими людьми, уже пытались только сберечь наработанное «отцами и дедами»; создавали музеи, архивы, присматривали за погостами, участвовали в деятельности русских общественных и сословных организаций, жертвовали на храмы. Не утратило своей активности православное богопознание (Антонии Сурожский и Храповицкий, А. Шмеман, И. Мейендорф). В среде духовенства сохранялись иерархия и понимание роли своей исповеднической миссии.
В советской России в послевоенный период в сфере культуры происходила подлинная демократическая революция. Если в обеих столицах уровень художественных произведений, а также накал религиозной жизни неудержимо понижался, то далёкие окраины страны всё очевиднее приобщались к народному творчеству. Вообще, в ту пору оптимистичное ощущение реальных и позитивных перемен в личной судьбе для многих тружеников было искренним и устойчивым. Шла непрерывная фильтрация способных, одарённых, талантливых. Чуть ли не в каждом рабочем посёлке строились «базовые» школы, в которых имели место кружки технического творчества, спортивные секции, изостудии и самодеятельные коллективы. Реальность и культура не имели столь жёсткой дифференциации, как на Западе. Рядом с «базовыми» школами возводились ДК или клубы, при которых работали самодеятельные театры, фотокружки, репетировали хоровые коллективы, ансамбли песни и пляски. Власти через управления культуры и идеологические отделы систематически организовывали смотры и выставки: выявлялись солисты-музыканты и вокалисты, стихотворцы и художники, которыми уже гордился весь район. Эти дарования направлялись на областные конкурсы, в художественные или музыкальные училища, на поэтические и прозаические семинары, проводимые под эгидой писательских организаций. Начинающие литераторы печатались вначале в заводских многотиражках, районных газетах. Те, кто был «замечен» властью и представителями профессионального писательского союза, поступали на филологические факультеты областных университетов или педагогических институтов; наиболее перспективные направлялись в Литинститут или на Высшие литературные курсы. Самобытные художники выставлялись в новоотстроенных Домах культуры, заканчивали художественные училища, также переезжали в областные центры, добивались возможности выставлять свои картины в выставочных залах, продавали свои произведения специальным государственным приёмным комиссиям Художественного фонда. Их дети шли по стопам отцов. Будучи рождёнными в семьях поэтов, художников, музыкантов, дети тоже становились актёрами, поэтами, музыкантами. Но из областных центров уже устремлялись в столицы, обживались там, печатались, выставлялись, концертировали, – зацеплялись и закреплялись.
Новые насельники столиц динамично «строили» свою судьбу. Нетребовательные к бытовым условиям, они заселяли чердаки и подвалы, модернизировали каретные сараи и конюшни, спешно возводили бараки, превращали бывшие доходные дома в многошумные коммуналки. С энтузиазмом где-то учились или доучивались, получали соответствующие дипломы, занимали какие-то бюрократические должности, направляли своих детей уже в престижные вузы. Со временем входили в состав редколлегий, президиумов, правлений, получали почётные звания и премии, приобретали маститость и уже сами подбирали кандидатов на будущие награды. Конечно, ссорились между собой, интриговали, враждовали... Всякое бывало. Но, тем не менее, жизнь для них менялась, и явно к лучшему. Численность творческих союзов неуклонно росла, множились секции, дачные посёлки и санатории. В этой среде безудержно росло число лауреатов, орденоносцев, председателей и ответственных секретарей.
Заметные перемены происходили и на национальных окраинах. «Дикие тунгусы» более не слыли таковыми. Старательные искусствоведы обнаруживали в прошлом даже самого маленького народа национального гения, типа Махтумкули (у туркмен) или Райниса (у латышей), и выявляли среди нынешних представителей национальных меньшинств народных художников, мастеров слова: Айтматов, Искандер, Гамзатов, Кугульдинов, Рыхтеу, Санги, Кулиев, Лацис, Банионис, Темирканов… Тысячи поэтов, писателей, художников, композиторов, актёров, танцовщиков, режиссёров и дирижеров проросли на окраинах Советского Союза. Одни приобретали «местное» звучание, другие пользовались всесоюзной известностью.
Происходили серьёзные сдвиги и в самом культурном строительстве. В сталинскую эпоху прилагались титанические усилия, как власть предержащими, так и номенклатурной интеллигенцией совместить цивилизацию и искусства, объединив их словом «советские». Писатели делились с читателями своим производственным опытом, художники писали портреты ударников коммунистического труда, на театральных подмостках технологи - рационализаторы спорили с ретроградами бюрократами. Идеологи настаивали на партийности искусства. Со времени эпохи Хрущёва обозначилось новое направление – фольклористика. Голосистые хохлушки проникновенно пели про гарных дивчин и хлопцев. Скульптору Эрьзя, перевезшему свои творения из Аргентины, создали специальный музей. Стройные лезгинки танцевали «лезгинку» под овации публики. Из литовских урочищ повылезали черти и лешие, столь близкие этому лесному народу. Фольклористика породила многочисленную генерацию националистически ориентированной интеллигенции, которая, в дальнейшем, примет активное участие в дезинтеграции СССР. А в 60-е годы это направление мужественно вступило в борьбу с индустриализированным, бездушным соцреализмом.
Итоги культурпросветительства впечатляющи. Построены бесчисленные клубы, ДК, музыкальные, художественные школы, училища, открыты тысячи музеев, театров. В каждом областном центре созданы отделения творческих союзов, выставочные и концертные залы, книжные издательства и сети библиотек. В каждой союзной столице – свои киностудии, консерватории, памятники народным поэтам, музыкантам, живописцам или скульптурам. «Живые классики» заблаговременно присматривали места для своих мемориалов, мавзолеев и монументов. Армия культработников беспрерывно организовывала фестивали, съезды, «творческие рейды» по дорогам и весям бескрайней страны. Остепенённые ученые писали монографии об основоположниках и выдающихся деятелях соцреализма, делились на фракции и направления: горьковеды, специалисты по лениниане, пушкинисты, «деревенщики», «производственники», «фронтовики» и т.д. Благодаря развитию библиотечной сети и мощному пропагандистскому аппарату, десятки миллионов людей приобщались к шедеврам соцреализма, но попутно получали фрагментарное представление и об искусстве «старой России».
Прогресс означает расширение влияния некоего явления в общественной жизни. Прогресс культуры в провинциях и на национальных окраинах был более чем очевиден. Что же касается создания собственно произведений искусства, то здесь ситуация отличалась мутной неоднозначностью. Москва прочно запуталась в тенетах провинциализма. Наиболее отчетливо это проявилось в литературной среде.
В XX столетии, при стремительной деградации во всех европейских странах общественного слоя, определяющего уровень культуры и значимость творческой личности, возникла потребность в новой силе, поддерживающей творческую деятельность. Эту роль частично стали выполнять различные фонды и комитеты по присуждению почётных премий. Самой престижной из них считается Нобелевская. Так вот, все шесть Нобелевских лауреатов, представляющих русскоязычную литературу, имели крайне отдалённое отношение к столичным писательским кругам или получили эту премию по «политическим причинам». Бунин покинул Россию после революции. Пастернак был одним из основателей Московской писательской организации, но вскоре попал в опалу, и его роман «Доктор Живаго», контрабандным путем переправленный в Италию, легко прошел все отборочные фильтры благодаря лишь усилиям могущественного ЦРУ. Шолохов, хоть и слыл писателем №1 в советской России, в Москву не стремился, а предпочитал отсиживаться в родной станице. Солженицын не имел никакого отношения к московским писательским кругам, а его первая публикация в «Новом мире» обусловлена благоприятным стечением целого ряда обстоятельств. Насколько часто бывал в Москве поэт Бродский, не знаю, но и в родном Ленинграде не сумел опубликовать ни строчки. Да и к самим москвичам относился с особым пристрастием, как к обидчикам и оскорбителям творческих личностей. Вот и Алексиевич никак не уличишь в тесных связях со столичными литературными кругами. Эпохи менялись, но литературные «нобели» неизменно оказывались в тех кругах «чужаками» или «посторонними».
Этот перечень наглядно свидетельствует о том, что Москва, в качестве административно-политического центра, не генерировала выдающиеся личности, а выполняли всего лишь функцию частичного сбережения культурного наследия Российской империи: в стране сохранились все императорские театры, здания дворянских собраний использовались филармониями, царские дворцы стали музеями, барские особняки облюбовали правления творческих союзов и фондов. А вместо творческой среды всего лишь развивались бюрократические структуры, отвечающие за распространение достижений культуры на бескрайних просторах СССР. Создавались и пополнялись численно президиумы, наградные комиссии, «секретариаты», коллегии при соответствующих комитетах и министерствах. Значительную просветительскую и популяризаторскую работу выполняли гуманитарные вузы или факультеты при университетах.
В постхрущёвскую эпоху произошло ещё одно явление в культурной среде. Стало развиваться искусство андеграунда: его питательной средой служили городские трущобы. Начали появляться и образчики «элитарного искусства», представлявшие собой смесь модернистских течений с попытками вспомнить изысканные стили утраченной дворянской культуры. Обозначились полупризнанные и непризнанные гении, которые придавали столичной художественной богеме определённое обаяние. Судьба лучших представителей «элитарников» не столь драматична, как судьба Эрдмана или Цветаевой, но печальна. С огромными перерывами снимал свои фильмы Андрей Тарковский; только ближе к пенсионному возрасту сумел опубликовать сборник своих великолепных стихов его отец – Арсений Тарковский. Изредка печатали Битова; более благополучны – И. Глазунов и Д. Шостакович.
Андеграунд полнился другими всполохами – рифмами алкоголика Венедикта Ерофеева, видениями юродивого бомжа-художника Анатолия Зверева, балладами брутального Владимира Высоцкого и приблатненного Михаила Звездинского. Появился свой андеграунд и в других мегаполисах и агломерациях Союза.
Наличие андеграунда, а также элитарного искусства настойчиво намекало обывателям на залежи творений, придавленных «глыбами» официоза: эти творения лежат под спудом, но терпеливо ждут часа, чтоб явить себя миру и озарить своей нетленной красотой серую, казарменную действительность. Советское общество начинало постепенно и повсеместно полниться смутными подозрениями наличия некоей лжи, касательно сроков наступления «светлого будущего» и самой истории России, преподносимой официозом в весьма мрачных тонах. Пробуждалась жажда правдоискательства: сколько же людей было загублено в гражданскую войну? А сколько - в коллективизацию? Почему Финляндия осмелилась напасть на огромный Советский Союз? Неужели русскую деревню обрекли на уничтожение?
«Толстые» журналы выходили огромными тиражами – и нигде не залёживались. Их прочитывали от корки до корки «технари» и геологи, рабочие и строители, учителя и врачи. Читателей слабо интересовали фабула произведений, коллизии между героями: читатели искали правду о крестьянской жизни, о прошедшей войне, о репрессиях, о гражданской междоусобице и Первой мировой войне. Люди пытались понять, как же так получалось, что вечно отсталая империя, многажды заклеймённая «тюрьмой народов», выросла до столь гигантских размеров и неизменно выходила победительницей в военных компаниях. Вопросы множились, на них искали ответы – и не находили.
Огромная армия псевдо-творцов, старательных исполнителей, чиновников от искусства, разбитая на дивизии, полки и бригады остро нуждалась в эпохальных победах. И такие победы наступали, будучи приуроченные к громким юбилеям: 50 лет революции, 100 лет вождю мирового пролетариата, 25 лет со дня разгрома фашистской Германии... Руководители творческих союзов бодро рапортовали об успехах за «истекший период», вручали награды наиболее влиятельным в своей организации мастерам. Но количественный рост (издательств, редакций, галерей, музеев, орденоносцев и лауреатов) отнюдь не обуславливал качества создаваемых произведений. Стали раздаваться голоса, что, дескать, народу много, а подлинных творений искусства нет; есть только «заявки». Эти голоса, естественно, встречали шумное осуждение, приводились в пример «обоймы» авторов, чьи произведения отличались «крепким замесом». Появилось много шушукающихся в театральных кулисах, в тёмных закутках барских особняков, отданных Правлениям творческих союзов. Разгорались жаркие споры на кухнях малогабаритных квартир или на бесконечных вечеринках вечно хмельной богемы. Диспутанты понимали, что шедевров – явное отсутствие и приходили к однозначному выводу, что подлинные таланты не «пущают» высокопоставленные посредственности – эта мельчайшая пыль, забившая все щели, поры и окна храма искусства. В душной затхлости бесславно угасают неподдельные светильники духа.
Воздух свободы пьянил сильнее водки. Среди столичных андеграунда и «элитарников» обозначилась тяга к эмиграции. В этом и заключались качественные изменения постхрущёвской эпохи. К 70-м годам минувшего столетия стяжание в города народа, веками проживавшего на земле и связанного с ней кровными узами, стало заметно ослабевать. По сравнению со «старой» Россией, численность городских жителей возросла, чуть ли не на порядок. Миграция самородков из дальних заимок в рабочие посёлки, райцентры и далее – в агломерации тоже замедлилась, вследствие принятия определённых административных мер. Но, тем не менее, численность творческих союзов, обремененных солидной инфраструктурой, неудержимо росла. Содержание этой армии требовало от государства всё более значительных расходов. Тысячи людей расселись по удобным кабинетам, заняли просторные залы, утвердились на театральных и концертных подмостках, состоялись как «заслуженные» или «народные», видели себя на ближайшие десятилетия мэтрами или жрецами.
Не обласканные официозом горестно вещали о «застое» и еще о принципиально новом движении в будущее – об эмиграции. Говорили сыновья и внуки представителей тех революционных масс, которые хлынули в опустевшие столицы в разгар гражданской войны; шумели недовольные потомки красных командиров, советских дипломатов и партфункционеров; клокотали обиженные и неизменно взвинченные отпрыски троцкистов, потерпевших сокрушительное поражение в политической борьбе с большевиками-державниками. Возмущались порядками в стране дети признанных официозом мастеров. К ним присоединялись вожди андеграунда и «расслабленные эстеты». В итоге часть художественной интеллигенции продолжила своё перемещение – теперь уже из столиц в Европу и Северную Америку. Уезжали не на чужбину, а в «цивилизованный мир».
После крушения СССР победные стяги творческих союзов стремительно вылиняли. Провинциализм столичного официоза, пустопорожность в духе соцреализма стали очевидны для миллионов обывателей. Страну захлёстывали волны произведений советских авторов, находившихся в опале, белоэмигрантов, деидеологизированных европейцев, восточных мистиков. Начала возрождаться православная церковь, возвращались труды историков, богословов, философов, публицистов Российской империи.
По сути дела сквозь кипение этих волн и бурунов, поднималась «Атлантида» подлинной культуры, отдельные фрагменты которой были легализованы Советской властью, но значительная часть многие десятилетия оставалась покрытой водами забвения. Однако тотчас же рубежи страны пересекло неведомое цунами, несущее с собой индустрию развлечений. Раскинули свои сети СМИ, Интернет и другие блага цивилизации. Началось смешение понятий: театры моды, академии дизайна, «одноразовые» книги. Перфомансы и продажи слились в емком понятии «шоу-бизнес». Миллионы людей увлеклись созданием первоначального капитала, делёжкой госсобственности, политической разноголосицей или преступным промыслом. Многие стали вспоминать свою национальность, имена и даже сословное происхождение своих предков. По истечении десятилетий разрушений и возвращений, низвержений и реабилитаций, перед обществом всё отчетливее начинала проступать дилемма, требующая своего прояснения в десятилетиях следующих: наследницей и продолжательницей каких традиций является Российская Федерация? Российской империи или Советского Союза?
Национальное своеобразие России на протяжении многих веков представляло собой выполнение вполне определенной миссии. Это стремление быть центром православия, мировым оплотом аристократизма, авангардом освободительной борьбы против оков эксплуатации. Выполнение миссии опиралось на жертвенность служения, аскетические целеполагания, на восприятие жизни как на предназначение и призвание. Мессианизм требовал от народа предельного напряжения всех сил, воспитывал готовность настоять на своём или погибнуть. Крах СССР – представлял собой крушение последней миссии, заключавшейся в насильственной пролетаризации всего человечества.
А цивилизационизм – это новая, уже вполне сложившаяся общемировая вера во всеединство людей, отодвигающая все предыдущие мировые религии и идеологемы в прошлое. Цивилизационизм – это своеобразное возвращение к язычеству. Но человек уже не столько боится стихий, сколько последствий своей кипучей деятельности. Распространение новой общемировой веры зиждется на отрицании личности, обладающей выдающимися или уникальными качествами. Свою победу провозглашал человек социологический, жизнь которого очерчивается стандартами потребления определенного набора товаров и услуг.
По меньшей мере, уже полтора века, как либерально демократические ценности, точно половодье, обступают правителей, философов, гениев, замкнувшихся в башнях из слоновой кости. Низвергаются троны, мрачнеет рассудок у светлейших и умнейших людей, бесславно заканчивают свой путь полководцы. Зато весь мир знает сапожника, изобретшего новую спортивную обувь или производителя самых надежных бритвенных принадлежностей. И еще славословят хорошенькой киноактрисе с легкодоступным лоном. Мир радикально изменился в пользу комедиантов, гетер, гладиаторов, поставщиков потребительских товаров и услуг.
Юрий Покровский
Русская Стратегия
Приобрести книгу в нашем магазине:
Покровский Ю.Н. Русское. Книга II. |
