26 декабря представитель ленинградской делегации Бакаев выступил на съезде против доносительства: «Я не могу равнодушно отнестись к тем нездоровым нравам, которые пытаются укоренить в нашей партии. Я имею в виду доносительство. (В зале шум. Моисеенко с места: «Где это вы видели? У вас воображение развито»). Сейчас скажу. (Шум, крики). На вопросы так называемого доносительства у меня есть определённые взгляды, но если это доносительство принимает такие формы, такой характер, когда друг своему другу задушевной мысли сказать не может, на что это похоже?»
Проблема доносительства немедленно стала предметом острой дискуссии. Председатель ЦКК (Центральной контрольной комиссии) товарищ Шкирятов разъяснил делегатам, что доносы бывают разные. «Если товарищ Бакаев под доносами подразумевает то, что члены партии следят за моральной жизнью другого члена партии, подсматривают в окно, как он живёт, то, конечно, такими доносами не нужно заниматься и так следить за каждым членом партии не нужно. Но если член партии замечает, что отдельные члены партии хотят создать какие-нибудь идейные группировки, и он об этом не сообщает в высшие партийные органы, то это неправильно. Это - не донос, это обязанность каждого члена партии (Бакаев с места: «Это разлагает»).
РОЙЗЕНМАН: «Если член партии слышит такое безверие от руководителя губернской организации, нужно ли об этом сигнализировать партии или нет? Он не был бы членом партии, если бы об этом не сигнализировал».
ГУСЕВ: «Что это за задушевные мысли, которые являются конспиративными от партии, которые нужно скрывать, ибо если кто-нибудь сообщит их Центральному Комитету, то сейчас же начинают кричать, что это доносительство? Я думаю, что товарищ Бакаев, которого я люблю и уважаю, впал в фальшь. Фальшивишь ты, Бакаич, фальшивишь, поверь мне. Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т.е. смотреть и доносить. Я не предлагаю ввести у нас ЧК в партии. У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, но я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства. В работе Центральной Контрольной Комиссии мы не раз видели примеры вреда недоносительства».
НИКОЛАЕВА: Товарищ Гусев сегодня с этой трибуны сказал так: что же - говорит - мы за доносы, такие доносы должны быть в партии, ибо каждый коммунист должен быть чекистом. Товарищи, что такое чекист? Чекист это есть орудие, которое направлено против врага. (Голос с места: «В интересах партии»). Против Классового нашего врага. Извините, пожалуйста, чекист это есть орудие, направленное против буржуазии. Разве можно, товарищи, сравнивать то, что мы должны были быть чекистами в период гражданской войны и в настоящее время? Разве можно это сравнивать действительно с тем положением вещей, которые мы хотим создать под этим лозунгом в нашей партии? Это никуда не годится. Доносы на партийных товарищей, доносы на тех, кто будет обмениваться по-товарищески мнением с тем или иным товарищем, это будет только разлагать нашу партию».
КУРУЛОВ: «В нашей партии не может быть доносчиков, и говорить здесь о доносах - абсолютно недопустимая вещь. Коммунист, который ведёт борьбу против каких бы то ни было уклонов в партии, коммунист, который своевременно сообщает партии о той опасности, которая ей грозит - выполняет свой партийный долг, свою партийную обязанность, и к нему название доносчика применить нельзя».
КУЙБЫШЕВ: «Начинают разбирать, является ли доносом, когда человек пишет на организацию о том или другом отдельном разговоре».
28 декабря делегаты 14-го съезда узнали о смерти Сергея Александровича Есенина в Ленинграде. В этот день Зиновьев выступил с отчётным докладом о деятельности в Исполкоме Коммунистического Интернационала. В этот день начался разгром оппозиции. «Ивановичи» в этот день заклеймили рвавшегося к власти Зиновьева убийцей русских поэтов Блока, Гумилёва и Есенина. Не имело никакого значения, имел ли лидер ленинградской оппозиции какое-либо отношение к гибели Есенина. К смертям Блока и Гумилёва он, конечно, отношение имел. Дневное заседание на этом было закрыто. Слова «русская делегация» за все дни съезда употребил лишь Ломинадзе. И повторялись они только при обсуждении проблем Коминтерна. На вечернем заседании 28 декабря разгром оппозиции ускорился. Был снят доклад Каменева о хозяйственном строительстве. Каменев сказался больным и больше на съезде не появился.
Два ведущих большевика - Троцкий и Дзержинский - отсиделись на съезде в молчании. Почему? Троцкий уже был перелётной птицей без крыльев. К тому же обе враждующие на 14-м съезде группы были ему враждебны в 1925 году. Совсем недавно, после смерти Ульянова триумвират в составе Сталина, Каменева и Зиновьева вел совместную борьбу за отстранение Троцкого от власти и приводных ремней влияния в партии. Троцкого освободили от руководства армией и флотом. Сталин не успокоился, пока пост наркомвоенмора на долгие годы не занял его ставленник и абсолютно надёжный в силу бездарности своей Клим Ворошилов. Михаил Фрунзе, фигура переходного периода, не устраивал вождя своей самостоятельностью.
Что же касается Дзержинского, то будучи сталинским клевретом, главный чекист не был оратором, ему и русский язык давался с большим трудом. Он на съезде присматривался к будущим «врагам народа», а смерть уже присматривалась, примеривалась к нему, и на следующий год, 1926-й, заберёт его в мир иной, откуда, к большому счастью живущих, ни один палач ещё не возвращался…
30 декабря днём делегаты съезда встречали в Москве на перроне Октябрьского вокзала поезд, в последнем вагоне которого находился гроб с телом Сергея Есенина. На съезде был специально сделан перерыв в работе. Об обстоятельствах этой встречи мы расскажем позднее. Сталинцы побеждали; прекратились провокационные разговоры и слухи о создании русской коммунистической партии. Ивановичи ведь обеспечили Сталину долгую абсолютную власть. И вот в последний день работы съезда товарищ Андреев говорит: «В предвидении некоторых сомнений, которые могут быть у отдельных товарищей по этому вопросу, я хотел бы сказать несколько слов по поводу возражений, которые уже приходилось слышать. Главное сомнение, которое приходилось слышать и на пленуме ЦК, это - как бы сейчас не возник вопрос об образовании русской партии и русского ЦК. (Надо заметить, что, когда чаша весов на съезде раскачивалась, именно русской партией «Ивановичи» запугивали «Давидовичей» в кулуарах, но после победы они снова становятся последовательными интернационалистами - ВП). Вот это главное возражение, - продолжает Андреев, - которое приводилось. Если бы это действительно было так, если бы переименование нашей партии с неизбежностью должно было повести к образованию параллельного российского Центрального Комитета, то это было бы величайшим вредом для нашей партии, ибо это фактически означало бы существование двух центральных руководящих органов нашей партии, потому что удельный вес российской части в партии союзного значения сам собою ясен.
Вот почему величайшим вредом для нашей партии был бы переход к образованию специального русского Центрального Комитета».
Логика в выступлении Андреева совершенно понятна. Победителям нет необходимости в существовании русской партии и ЦК. Вот если бы сталинцы не победили, можно не сомневаться, что РСФСР получила бы и свою партию, и свой Русский Центральный Комитет. А победителю - зачем же делиться властью? В острой борьбе за власть можно использовать и антисемитизм, и национальные устремления русского народа, а то, что борьба на 14-м съезде выходила за границы обычного партийного соперничества доказывает телеграмма нового главного редактора «Ленинградской правды» Скворцова-Степанова из Ленинграда 31 декабря 1925 года о полном неповиновении ему сотрудников редакции: «Обстановка для работы совершенно невероятная. Благодаря организованным выступлениям демонстрантов и старого аппарата редакции можно ожидать завтра демонстраций».
В последний день года, около 15 часов, съезд заканчивался пением «Интернационала». В это же время опускали в могилу на московском Ваганьковском кладбище гроб с телом Сергея Есенина.
Мы уже говорили, что ещё 7-го декабря Есенин послал телеграмму своему знакомцу Вольфу Эрлиху: «Немедленно найди две-три комнаты 20-х числах. Переезжаю жить Ленинград». Это очень важная телеграмма была найдена и опубликована только в 1930 году. Решение о переезде не было спонтанным. Удивительно, что за этот срок Эрлих так и не нашёл для Есенина квартиры. Скорее всего, он и не искал…
С 26 ноября Есенин находился в психиатрической клинике своего рязанского земляка профессора Ганнушкина. Поэту угрожал очередной суд за провокационный конфликт в поезде Баку-Москва с гражданами Левитом(врач) и Рогу (дипломатический курьер).
Что значат многие лживые мемуары участников трагедии в «Англетере»? Приведём пока только один пример. Георгий Устинов (Жорж) сообщает нам, что прощание с Есениным проходило на Фонтанке в ленинградском Доме Печати, в то время как «Дом печати» с 9-го ноября 1925 года (цитирую исследователя последних дней жизни поэта Николая Фёдоровича Астафьева) «перебрался с Казанской улицы, дом №2 в бывший Юсуповский дворец на Мойку, дом №94. Получается, что Георгий Устинов не знал и того, что на Фонтанке, 50 в квартире №26 находилось помещение Всероссийского союза писателей, откуда 29 декабря 1925 года выносили тело Сергея Есенина для отправки в Москву. Так был ли Устинов в Ленинграде в конце декабря 1925 года? Похоже, прав Виктор Иванович Кузнецов доказывая, что его там не было». Но мемуары им написаны для прикрытия того, что Есенин не числился среди жильцов чекистской гостиницы «Интернационал», бывшей «Англетер», а был туда доставлен после пыток в бессознательном состоянии и подвешен к трубам парового отопления бригадой в составе чекистов И.П. Цкирия, А.С. Пипия и коменданта гостиницы В.М. Назарова. С бездыханным телом поэта они мучились, судя по всему, всю ночь с 27 на 28 декабря. Сегодня у нас есть немало свидетельств этого.
Объезжая в Москве друзей и близких, собирая воедино свои письма, рукописи и книги, Есенин чувствовал себя загнанным. Любой из судебных процессов, затеянных властями против него, мог привести к аресту, потери им свободы. Ещё в ноябре 1925 года он приехал к своей первой жене и сжёг у неё на квартире пакет своих рукописей и писем. В домашней плите Анны Изрядновой фактически сгорело настоящее мировоззрение, которое могло стать опасным свидетельством против поэта и которого ему следовало опасаться в случае элементарного обыска.
После нескольких вызовов на допросы Есенин подписал бумагу о запрещении ему выезда из Москвы. По совету своей сестры Екатерины он прячется в психиатрической клинике. Удостоверение, выданное ему профессором Ганнушкиным, сохранилось до наших дней:
«Контора психиатрической клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С.А. находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с.г. и по настоящее время; по состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде». Следователи являлись в клинику, но земляк поэта рязанец профессор Ганнушкин не допускал их к «пациенту». В этой клинике Есениным были написаны такие шедевры его таланта, как «Клён ты мой опавший», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель», «Может поздно, может слишком рано», «Не гляди на меня с упрёком», «Какая ночь! Я не могу», «Ты меня не любишь, не жалеешь». Это прямой ответ ненавистникам и очернителям Есенина, утверждавшим, что поэт в нём деградировал, что он опух от пьянства, уже не владел собой и совсем не случайно лежал за решётками психиатрической клиники.
Удивительно, что до сих пор, когда усилиями многих исследователей (особенно Виктора Ивановича Кузнецова, Валентины Семёновны Пашининой, Николая Фёдоровича Астафьева) открылись десятки фальшивых свидетельств, нестыковок в воспоминаниях, совершенно неизвестных обстоятельств гибели Есенина и фамилий участников этой трагедии - все новые исследования объявляются дилетантскими, необъективными, тогда как не имеющее никаких доказательств самоубийство определено в качестве истины, несмотря на все выявленные подтасовки в медицинском заключении, в подписях будто бы свидетелей - ни один из них свидетелем не был, а простейшая мысль, что можно избить человека до полусмерти, до потери сознания, а затем руками негодяев засунуть в петлю категорически отвергается?
Большинство «воспоминателей» не имели никакого отношения к последним четырём дням жизни великого поэта. Николай Фёдорович Астафьев замечает: «…я внимательно перечитал мемуары «очевидцев», на которых базируются стереотипные представления о последних днях жизни Сергея Александровича Есенина. (…) Предъявляемые, как единственный источник сведений о последних днях жизни великого поэта, при внимательном изучении они оказались не чем иным, как составными частями «коллективного труда», которые создавались с оглядкой друг на друга».
Вот ещё один фрагмент откровенного вранья в мемуарах. Из воспоминаний Вольфа Эрлиха о поисках Есениным дома, в котором жил Николай Алексеевич Клюев. Эрлих пишет, что он с Есениным на извозчике долго искали Клюева, адрес его будто бы Есенин забыл! Во-первых, от гостиницы «Англетер» до дома Клюева на Большой Морской ровно три минуты ходьбы. Но что полностью опровергает враньё Эрлиха, - Есенин в начале ноября 1925 года, в предыдущий приезд в Ленинград, был в гостях у Клюева! Стоит ли бесстрастно и без комментариев перепечатывать тотальную ложь эрлихов, устиновых и других соучастников преступления?
Почему все преемственные организации ГПУ - НКВД - НКГБ -КГБ - ФСБ повторяют как клятву верности или присягу марксизму - ленинизму, что они не владеют никакой информацией о трагедии, случившейся в конце декабря 1925 года? Почему мы не знаем, куда делись рукописи известных по воспоминаниям произведений Есенина? Ведь известно, что он привёз их с собой в Ленинград. Чекисты или уничтожили рукописи поэта или они до сих пор запрятаны в недрах секретных ведомств, не желающих разоблачать своих далёких коллег по ремеслу. Вокруг гибели Есенина до сих пор роятся громадные чёрные тучи из сплетен, слухов, ложных свидетельств и мифов. Например, Троцкий датировал смерть Есенина 27-м декабря, а все остальные «сочувствующие» - 28-м декабря. Никто не удосужился проверить сообщение поэта Григория Петровича Калюжного, который общался с двоюродной сестрой Софьи Андреевны Толстой-Есениной (женой поэта, с которой, кстати, он не разводился перед отъездом в Ленинград 23 декабря 1925 года). И сестра рассказала, что поздним вечером 27 декабря Софье Андреевне был телефонный звонок из Питера со словами: «Только что вашего мужа убили», голос был неизвестный, затем кто-то положил трубку. Никого это не заинтересовало, когда ещё были живы оба: и поэт Калюжный, и двоюродная сестра Софьи Андреевны.
В 21 веке старанием группы энтузиастов и любителей русской поэзии обнаружены многие несуразности, умалчивания, преступные ложные свидетельства в деле гибели великого русского поэта. Четыре его последних дня жизни в Ленинграде с каждым годом не высветляются, не становятся понятнее, а наоборот всё больше погружаются во тьму и в царство предположений, версий, необъяснимых фактов и противоречий. Всё больше и больше того, что нам было навязано в качестве знания, оказывается лживым и несуществующим. Несомненно, что большевицкая власть, причастная к гибели поэта, предприняла и использовала все могущественные усилия для сокрытия трагедии в «Англетере». Виктор Иванович Кузнецов обнаружил регистрационную книгу чекистской гостиницы, в которой среди жильцов 1925 года не значился Есенин. Не значатся там и несколько фальшивых «воспоминателей». Кузнецов считает, что Есенин был арестован сразу после приезда в Ленинград. Во-первых, он нарушил подписку о невыезде из Москвы в период своего судебного дела; во-вторых, его антисоветские высказывания и творчество серьёзно беспокоили коммунистическую власть; в-третьих, конечно, Демьян Бедный после есенинского «Послания…» использовал все свои кремлёвские связи; в-четвёртых, злополучная телеграмма Каменева с приветствием Великому Князю Михаилу Александровичу в дни критической борьбы за власть на 14-м съезде РКП(б), о которой Есенин говорил Тарасову-Родионову, очень была необходима на форуме большевиков для компрометации оппозиции. Иначе не объяснить, почему были перерыты вещи из всех пяти есенинских чемоданов, что так настойчиво искали в пятом номере гостиницы? В номере всё было вверх дном, царил заметный беспорядок, хотя Есенин отличался в быту аккуратностью и стремлением, чтобы всякая вещь находилась на своём месте. О значимости этой телеграммы в борьбе на съезде, где она всё-таки не была предъявлена (может быть, и не найдена?), говорит и то, что Сталин не забыл о ней. Год спустя, 13 декабря 1926 года на 7-м расширенном пленуме Исполкома Коминтерна он использовал телеграмму в своих целях. Возникла вполне базарная стычка с обвинениями Каменева. Цитирую стенограмму:
СТАЛИН: «Дело происходило в городе Ачинске в 1917 году, после Февральской революции, где я был ссыльным вместе с товарищем Каменевым. Был банкет или митинг, я не помню хорошо, и вот на этом собрании несколько вместе с товарищем Каменевым послали телеграмму на имя Михаила Романова». (КАМЕНЕВ закричал с места: «Признайся, что лжёшь!»).
СТАЛИН: «Молчите, Каменев». (Каменев вновь кричит: «Признаёшься, что лжёшь?»)
СТАЛИН: «Каменев, молчите, а то будет хуже». (Председательствующий ЭРНСТ ТЕЛЬМАН призывает к порядку Каменева).
СТАЛИН: «Телеграмма на имя Романова как первого гражданина России была послана несколькими купцами и товарищем Каменевым. Я узнал на другой день об этом от самого товарища Каменева, который зашёл ко мне и сказал, что допустил глупость». (Каменев вновь кричит с места: «Врёшь, никогда тебе ничего подобного не говорил!»). И эта совсем не дипломатическая перепалка происходила не где-нибудь, а на Исполкоме Коминтерна! Искали, всё-таки искали эту телеграмму из Ачинска в есенинском багаже, в его пяти чемоданах, беспорядочно разбрасывая вещи и рукописи. Возможно, что эта телеграмма была поводом для ареста Есенина, а потом последовали пытки, поскольку пассионарный поэт оказал яростное сопротивление, но численное большинство было на стороне палачей и устоять против них ему было трудно. И его попросту запытали, то есть, убили, не предполагая убивать, перешли черту, как её часто переходят бандиты, не дозирующие палаческих средств. Среди участников этого убийства, скорее всего, был кто-то из высокопоставленных служащих тогдашнего ГПУ, поэтому в таком секрете держались пытки и убийство поэта, поэтому так умело заметались следы этого чёрного дела, и такой дирижёр оказался у хора лживых «воспоминателей» этой трагедии. И что ещё могли искать чекисты, беспорядочно разбрасывая есенинские вещи и бумаги из чемоданов? Разве только автограф есенинского «Послания «евангелисту» Демьяну»? Но в дни четырнадцатого съезда каменевская телеграмма была, конечно, нужнее. Фотографии мёртвого истерзанного поэта были сделаны известным фотомастером, автором портретов вождей Советской России Моисеем Наппельбаумом. Каким образом в роковое утро Наппельбаум оказался в номере убитого Есенина? До сих пор ответа на этот простой вопрос нет, но его смог бы пригласить только высокопоставленный чекист. Во всяком случае, комендант гостиницы Назаров, чекисты Пагава, Цкирия, Пипия, которым была поручена трансформация убийства в самоубийство вряд ли могли бы пригласить Наппельбаума, а версия, что его привёл утром 28 декабря в «Англетер» профессиональный интерес не выдерживает критики, потому что лишних людей в есенинский номер не пускали, убитого могли видеть только те, кто годился в свидетели официальной версии. Особой свободой пользовался Вольф Эрлих. В есенинской трагедии его отличала заметная недосказанность и в стихах, и в воспоминаниях, а судьба дала ему возможность дожить до 1937 года. Другие «причастные», что-либо знавшие выпали из жизни гораздо раньше. Из стихов Эрлиха в книге «Право на песнь» нельзя не выделить его очевидные намёки:
Где пьют актёры -внешность побогаче:
Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк.
Европой бредит, всеми швами плачет
Не добежавший до крестца пиджак.
И бродит запах - потный, скользкий, тёплый.
Здесь истеричка жмётся к подлецу.
Там пьёт поэт, размазывая сопли
По глупому прекрасному лицу.
Но входит день. Он прост, как теорема,
Живой, как кровь, и точный, как затвор.
Я пил твоё вино, я ел твой хлеб, богема,
Осиновым колом плачу тебе за то.
Здесь все признаки того, что адресована эта «благодарность» погибшему Сергею Есенину.
После возвращения из Европы Есенин в незаконченной статье «Россияне» писал: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живём». Комментаторы в «полном» собрании сочинений пишут, что эти строки Есенин адресовал исключительно в адрес пролетарских писателей и критиков, ссылаясь на фамилии, которые автор приводит в незаконченной статье. В этом же пятом томе ПСС приведён отрывок из фактически передовой указующей статьи в газете «Правда» вездесущего тогда журналиста Михаила Кольцова под названием «Не надо богемы»: «Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу. Что может дать пивная в наши и в прежние времена - уже всем ясно. В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендорфа; в московской пивной основано национальное литературное объединение «Россияне». Давайте будем грубы и нечутки, заявим, что всё это одно и то же». У этой традиции - немедленно объявлять русских фашистами при любой попытке объединиться в каком-либо совместном деле - в искусстве ли, в ремесле - и приводить к клеймению нас весьма тяжёлыми ярлыками более чем вековая история. Заяви сегодня несколько плотников или водопроводчиков о создании русских союзов плотников и русских водопроводчиков, реакция наших интернациональных и либеральных надзирателей будет такой же, о которой на заре Советского Союза, в первый год его русофобского сотворения, писал в руководящем партийном органе большевиков Михаил Кольцов.
В те дни, когда с ироничным сарказмом Есенин называл себя «большевиком», новорожденные советские критики с проницательностью жандармов писали о нём так: П.И. ЛЕБЕДЕВ-ПОЛЯНСКИЙ: «Есенин уходит прямо в лагерь реакции. Он без всяких оговорок, вместе с церковным клиром, на радость всей чёрной и белой братии, уверяет, что на том свете куда лучше, чем здесь на земле…»
П.К. БЕСПАЛЬКО: «Зачем нам бороться за социализм, когда там, на небе лучше, чем на земле у нас».
Г. Ф. УСТИНОВ: «Пугачёв» - синоним оппозиции по отношению к пролетарскому государству уже не за «левизну», а за «правизну» его политики». Тот же УСТИНОВ увидел в поэме Есенина «Пугачёв» совсем не предтечу прихода большевиков, а разглядел в ней прямые аналогии с современностью, в которой крестьянское сословие пыталось своими разрозненными многочисленными бунтами сбросить иго большевизма. И Есенин был, бесспорно, на стороне исторической традиционной России. Георгий Устинов с присущей ему грубостью (чувствовалась школа Троцкого) неоднократно разоблачал мировоззрение Есенина, называя его «крестьянским психобандитом», антисоветчиком и чуждым величию современности попутчиком. И этого надзирателя возвели в лучшие друзья поэта?!
Идейность, вульгарная социология, обвинения в чуждости и ни слова о поэтической образности, силе стиха, мощи и прелести русского есенинского языка…
Независимость поведения и суждений, которой отличался Есенин, мало кому давались в те «испепеляющие годы». Не случайна легенда - и некоторые биографы поэта считают её реальностью; верно, что в такой легенде нереально было бы представить себе кого-либо другого, не Есенина: Политбюро якобы пригласило его в Кремль почитать стихи - присутствовали Сталин, Троцкий, Каменев, Бухарин - они хотели послушать знаменитое авторское чтение. Но поэт, явившись в Кремль, перед лицами вершителей судеб, закричал: «Хрен вам, а не стихи!» - развернулся и ушёл. Сталин был шокирован и не забыл этого, а Троцкий, знавший Есенина, смеялся… Большевизм до определённого времени мог терпеть независимого Есенина в качестве попутчика, но наступал уже запланированный ещё в недрах НЭПа период борьбы против российского крестьянства, и здесь даже мёртвый Есенин был властям опасен. Вот почему в годы этой яростной борьбы, переломавшей опорный хребет Родины нашей, за чтение и распространение стихов Есенина давали вполне реальные тюремные и лагерные сроки. А когда творчество поэта, как трава из-под асфальта, стало настойчиво напоминать о себе, подземный подпольный ход было уже не остановить, то понадобились особо призванные есениноведы для создания легенды о советском поэте, о Есенине, воспевающем коммунистическую власть… И эти «есениноведы» продолжают энергично распространять свой дурман. Кто мог в Советском Союзе - в «Стране негодяев» гласно возразить или напечатать соответствующую мировоззрению поэта строчку «Проклинают Советскую Русь» в автографе, подаренном Н.Л. Брауну, вместо общеизвестной «Вспоминают Московскую Русь»? Как быстро и безжалостно прошла его жизнь! Сколь много было потрачено сил в его короткой жизни, чтобы просто жить! Как удущающе работала против поэта большевицкая власть! Несколько друзей Есенина признаются ему, что они получили задание следить за ним и доносить в ГПУ о каждом его шаге и о каждом сказанном им слове. А сколько сексотов не признавались в этом. А сколько врагов третировало и провоцировало его. До поры до времени чекисты ограничивались выбиванием почвы из-под ног Есенина. Его старались держать на привязи, при этом больно дёргали верёвку и часто доводили до бешенства, истерики и слёз. Есенин был очень добр и доверчив. У него легко завязывались новые знакомства, он был общительным, дружелюбным, легко вступал в самый рискованный разговор. После революции, когда Александр Блок наложил на себя епитимью за поэму «Двенадцать» и перестал писать стихи, известность и слава первого лирического поэта России по праву перешла к Сергею Александровичу Есенину. С нарастающей силой его известность и мировоззрение досаждали коммунистической власти. А Есенин всё отчетливее становился в оппозицию да ещё своим «Посланием «евангелисту» Демьяну» фактически возглавил борьбу против разнузданного атеизма. И, конечно, отравленные стрелы со всех сторон полетели в беззащитного и открытого поэта. Особую роль сыграло его последнее уголовное судебное дело, которое, как можно предположить, должно было закончиться реальным тюремным заключением. Именно от рассмотрения в суде этого дела Есенин и бежал из Москвы в Ленинград 23 декабря 1925 года. Рассмотрим это провокационное мероприятие власти против русского национального поэта.
Год 1925-й. Непосильный для многих слабых людей. Есенин не таков. В нём концентрируется национальная гордость и русское сопротивление безумию марксизма-ленинизма. Но и ему нелегко. Александр Блок оставил ему завет:
«Жизнь, как и поэзия, слабым не по плечу». Не могу сказать, слабым или сильным оказался сам Александр Александрович. Не могу, потому что понимаю, что иногда лучше умереть, чем жить. Есенину угрожают, преследуют, провоцируют. Тучи над головой сгущаются, в мозгу постоянное ощущение тревоги и опасности. Вот дошедший до нас диалог Есенина с Иваном Грузиновым:
- Напиши обо мне некролог, - просит поэт.
- Зачем?
- Я скроюсь, а преданные люди купят гроб, устроят мне как бы похороны. В газетах появятся статьи о моей смерти…
Приобрести книгу: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15579/ |
