Мой белый друг, наш близок дом,
Мой белый друг, мы у порога...
Иван Савин
Петру Николаевичу особенно хорошо удавались картины военной и, в частности, казачьей жизни, батальные сцены, пейзажные зарисовки. Удавались ему и психологические портреты. И это вполне объяснимо при унаследованном таланте, когда и его отец, Николай Иванович Краснов, и его дед, Иван Иванович Краснов, тяготели не только к военным будням, но и к перу. Но был у Петра Николаевича, в отличие от них, редкостный дар – умение тонко и весомо передавать встречу человека с миром Горним. И этот дар помогал ему создать в книгах такую достоверную атмосферу, что погрузившийся в череду событий читатель остро ощущал эффект своего присутствия в том или ином месте.
Как один из примеров, выпукло написанная сцена, когда главный герой романа «Понять – простить», генерал Федор Кусков, ради сохранения жизни супруги-заложницы, после долгих душевных терзаний, идет служить в Красную армию, а потом под Гатчиной переходит на сторону добровольцев Юденича. Именно порог Павловского собора Гатчины, известного своими Мальтийскими святынями, переступает убеленный сединами, хотя еще и не старый генерал, чтобы покаяться перед Богом за отступничество, за службу в войске разрушителей русской государственности и православной веры, за ношение на себе их сатанинских символов. И порог собора как бы становится тем местом, где обретается момент истины.
«Церковное пение, давно не слышанное, входило в душу легко, как входит хозяин в дом. Занимало привычные уголки души. «Господи, устне моя отверзися, и уста моя возвестят хвалу Твою», - читал псаломщик шестопсалмие. Сколько раз он сам (Кусков – прим. Л.С.) гимназистом, кадетом, юнкером читал эти псалмы, и сейчас он их помнит наизусть». Евангельская тема возвращения блудного сына в родной дом, в отчие объятья, явно прочитывается в этом отрывке и, конечно же, угадывается в нем его автобиографическая составляющая. Все было именно так: гимназист, кадет, юнкер, а по окончании Павловского военного пехотного училища, – фельдфебель роты Его Императорского Величества. И дама сердца и у Федора Кускова, и у Петра Краснова одна и та же. И «за такую даму, - считал автор «Опавших листьев» и его романический герой, - стоило отдать жизнь, и сердце, и все... Это дама – Россия!» Но, находясь в эмиграции и являясь посланниками русского настоящего, русского прошлого и русской вечности, - выдерживали далеко не все. Даже, казалось бы, сильные духом люди.
Большая беда приключилась с генералом Акантовым, персонажем романа «Ложь», чья судьба в какой-то мере оказалась пророческой для его автора. Только он не утратил, в отличие от Акантова, веру предков и не вступил в ряды русских «вольных каменщиков», но ему дано было видеть, как тайные ложи завлекают в свои сети лучших русских людей. Через веру приблизился он к более тонкому, духовидческому, восприятию музыки, поэзии, красоты и величия истории; воспевал величие жертвенной смерти, убежденный в том, что Господь и муки дает претерпевать каждому по духовной силе или немощи; тяжело переносил богоотступничество русской интеллигенции и простого народа.
Осиянный светом проповедничества генерал Краснов без обиняков замечал: «Пускай те мученики, что теперь в лесных дебрях и на шоссейных дорогах, под дождем, во вьюгу и непогоду работают на непривычной тяжелой работе, пускай они – Дон-Кихоты!.. Но не станет этих Дон-Кихотов, и останется большевицкая чрезвычайка, кровь, трупы, насилие да разврат разнузданной эмигрантщины...». Поэтому до конца верил в таких совестливых и не утративших способности каяться героев, как Федор Кусков.
...«Как хорошо! (...). Как уютно молиться так, и знать, что и Наташа (супруга генерала Кускова – прим. Л.С.) сейчас молится теми же словами, теми же трепетаниями души. И мы, как две струны, настроенные в один лад, звучим одним звуком». После принесенного покаяния Федор Михайлович идет по ночной Гатчине с легким сердцем, освобожденный «властью, данной священнику от Бога», от пут греха. Впереди – путь скитаний и нищеты, тяжелая болезнь... весть о гибели любимой жены и друга, подвиг которой Краснов сравнивает с подвигом древних христианских мучениц, стоявших в вере и славивших Бога до последнего издыхания. Грани перехода Натальи Николаевны Кусковой в мир, где нет болезни и печали, ее опыт христианского неба, Краснов дает в исключительной полноте – настолько, насколько это позволено и открыто мирянину.
«Тело Наташи умерло, - пишет Петр Николаевич. – Ее глаза видели в светлом видении лестницу, ангелов и Богоматерь, склонившуюся к ней и простирающую руки навстречу. И это было последнее, что видели ее земные глаза. Они плотно сомкнулись, и тело ее, прекрасное и истерзанное, лежало неподвижно на смятых загрязненных простынях. И Наташа уже не чувствовала его. Она не знала, где оно. Но свое «я» она чувствовала, сначала неясно, как бы в забытьи, потом яснее. В необъятном просторе, в голубом эфире точно колыхалась она, уносимая к свету незримому. ... Знала, что к Богу несется ..., и боялась предстать перед Ним».
Читая этот эпизод, понимаешь, что одного мастерства, одного воображения здесь недостаточно. Нужен другой, порой нечеловеческий опыт, возможно, заимствованный, или чудо, которое пережил сам автор, иначе Таинство смерти, вознесение души, освобожденной от плоти, не предстанет так правдиво и сильно. В то же время Петр Николаевич продолжал свое писательское свидетельство о встрече с вечностью: «Колыхались эфирные волны... сознавала кругом себя иные существа Наташа и не могла оторваться от земного беспокойства. И тут ощутила подле себя Богоматерь. Светом неописуемым, нежным, теплым, прониклось все ее существо. Только тут познала Наташа, что такое истинная доброта и любовь. Поняла, что слушает ее Божья Матерь... (...) И склонилась благоговейно пред этим светом радостным Наташа. Ощутила она миллионы миллионов голосов, страстные мольбы людские, что неслись отовсюду... Повеяло благоуханием лилий, запах ландыша коснулся ее, и пахнуло белой сиренью. Белым стал свет, заблистал, как первый снег...»
Примечательно, что Наташа четко слышит молитвы людей, которые устремляются на небо с земли, а с Пречистой Девой разговаривает определенным образом, мысленно задавая ей вопросы о пребывающих в неизвестности сыновьях, Святославе, Игоре и Олеге, воевавших в Добровольческой Армии, и дочери Лизе. И Богородица отвечает ей вполне осязаемо, Ее уста ничем не стянуты, Ей все возможно. И голос у Богородицы по тембру, как свидетельствует автор, необычаен для человеческого слуха. Вот, как описывает это Краснов. «Услышала она (Наташа – прим. Л.С.) слова, звону арфы подобные, как небесная музыка, как журчание тихого ручейка в лесной глуши, как пение птиц ранним утром в цветущих яблонях...» При этом Богородицу сопровождает нежный запах роз и свет, напоминающий о Ее несказанной близости к душам усопших и сочувствии к ним.
Имеющая большой навык к молитве, душа Наташи возносит хвалу Господу Сил. И «к ее голосу, - пишет Краснов, - примкнули новые и новые голоса, и стала она узнавать их... Лизин нежный, девичий голос, мягкий голос ее отца, Николая Федоровича (и дочь Лиза, и отец Натальи Николаевны, генерал Самсонов, были жестоко убиты большевиками – прим. Л.С.), и голоса всех тех, кого знала, кого любила. Все они были тут. И ... стало ее существо ... подниматься вверх, к свету незримому... И позабыла Наташа все земные печали, позабыла все, что свершилось на земле (...), стала готовиться к новому существованию. Теплый сумрак окутал ее, и забылась она в сладком небытии...»
Что же, а, главное, кто укреплял Петра Краснова в этом неопровержимом знании о жизни будущего века, о загробном мире, о пребывающих в нем сущностях, ангельских и демонских, об отошедших, но живых душах, об омофоре Пресвятой Богородицы, распростертым над Россией, о Святых, которыми так благоухает от века Русское Небо? Ответ прост. Православная вера и писания святых отцов Церкви Христовой.
В произведениях писателя можно нередко встретить фрагменты из поучений Феофана Затворника, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского и даже рассказы о чудесах разных святых из книг его современника, православного писателя Сергея Нилуса. Один из них посвящен попыткам красноармейцев разорить раку с нетленными мощами Святителя Митрофания Воронежского и нашедшему на них необъяснимому ужасу, ведь пули, выпущенные из их оружия в стены церкви, обратились против них же. Есть в произведениях Краснова и благоговейное упоминание об Архангеле Михаиле, Святителе Николае, Мир Ликийских чудотворце, Святых мучениках Флоре и Лавре, покровителях домашнего скота и... кавалерийских лошадей, Иоанне Воине, блаженной Ксении Петербургской... А сама «Заступница усердная, Матерь Господа Вышняго»? Ее чудотворному образу посвятил писатель немало светлых, задушевных, воспевающих Ее подвиг и помощь людям строк. По-разному воспринимали Ее светоносный лик герои и героини Краснова, по-разному испытывали то состояние души, что вызывало соприкосновение с ним во время горячей молитвы.
В царской России издавалось немало литературы, которая передавала свидетельства тех, кто, оказавшись между жизнью и смертью, испытали на себе нападки бесовских сил и заступничество ангелов или наставников - монахов и священников, отошедших в обители горние и там ходатайствующих за своих духовных чад. Действительно, христианский опыт Неба велик и разносторонен, чтобы не вспомнить тех, кто описывал его в своих творениях. Это авва Серапион (смерть святого Марка Фрачесского); галльский иерарх Сальвий Альбийский, который был мертв часть дня, а потом воскрес (об этом он поведал Георгию Турскому); святой Бонифатий, из чьих писем узнаем о неком монахе из Уэнлока, вознесен - ном ангелами, прошедшем мытарства и увидевшем «место дивной красоты, где множество красивых людей наслаждались небывалым счастьем...». Это цареградский святой Андрей, Христа ради юродивый, погрузившийся в «сладостное видение» и сердцем удивлявшийся «несказанной прелести рая Божия».
Рассказы о загробной жизни, несшие миру, живущему по своим страстям, прикровенный смысл, и, в частности, известное описание двадцати мытарств, что прошла по смерти тела душа блаженной Феодоры, приводит в своих книгах дореволюционный священник Григорий Дьяченко, и в том, что они были прочитаны Петром Красновым, сомневаться не приходится. Ум и сердце христианина, требуя духовной пищи, испытывают большую нужду в литературе подобного рода. Так, все тленное и временное на страницах его книг вступает в диалог с тем, что имеет совершенно иную природу и цену, что не подчиняется законам Земли, - с Вечностью. Небо правит и молитвой Фанни, героини лишь, на первый взгляд, приключенческого романа «Амазонка пустыни» («У подножия Божьего трона»), когда вместе с казаками-пограничниками уходит она от погони китайских солдат и прячется в высокогорной хижине.
«Тяжело было Фанни. Ей казалось, что все погибло, – пишет Краснов. (...) Дрожь омерзения охватила ее. Вата, которую она держала в эту минуту, выпала из рук. Она приложила ладони к лицу и закрыла ими глаза. Невольно стала на колени. И молитва без слов, молитва отчаяния и искренней веры полилась из тайников ее души и согрела захолодевшее от ужаса сердце». Описывая в этот момент красоту вершины Хан-Тенгри, от которой понемногу отступал мрак, вызванный надвигавшейся вьюгой, еще одной смертельной опасностью для спутников Фанни, Краснов подчеркивает тем самым мощь услышанной Богом молитвы.
«Фанни широко раскрытыми глазами смотрела на дивную красоту этой величайшей в мире горы. Ее сердце быстро билось, и чудилось ей, что оттуда льется в ее душу благодать веры. И вся – восторг, вера и любовь к Божеству – она простерла руки к Божьему трону и молилась. Молилась о чуде». Далее Краснов, мастерски, языком, достойным творений лучших отечественных писателей ХХ века, передает, как Господь дарует Свое благословение казакам, исполнившим христианский завет и выручившим из китайского плена беспутного кутилу Васеньку, и в то же время наказывает их преследователей. «Сильный порыв ветра налетел на скалы, зашумел в ветвях и стволах хижины, стих на минуту и снова налетел еще более сильным порывом...» Но: « Еще ярче в чистоте звездного неба стояла серебряная вершина горы и точно посылала в мир благоволение затихшей в мистическом ужасе Фанни... голос Гараськи заставил ее очнуться. – Мы спасены... Фанни выскочила из хижины и побежала к стоявшим на краю площадки людям. Над площадкой было ясное небо, сверкающее мириадами ясных звезд, а в нескольких шагах ниже ее клубились черные тучи. Ветер крутил и гнал их со страшной силой. Там разыгралась небывалая горная вьюга». И враг, находившийся внизу, отступил перед грозными силами стихии, прекратил преследование горстки русских храбрецов. На что начальник Кольджатского пограничного поста полковник Иван Павлович Токарев произносит: «Это чудо Божие! Должно быть, кто-нибудь за нас горячо с верой помолился».
Силе молитвы Краснов предавал огромное значение. Не случайно, находясь на краю гибели, его герои – офицеры, наизусть читают спасительный 90-й псалом. В тех же «Картинах былого Тихого Дона» историк Краснов прямо говорит о том, что, когда на вольный Дон, еще не подчинявшийся царям российским, из Московского государства приходили беглые люди, чтобы записаться в казаки, их в первую очередь спрашивали, веруют ли они в Бога? Если ответ был утвердительным, то остальные вопросы отпадали сами собою. Именно вера служила пропуском в казачье сословие. Просто настоящий казак не мог быть не православным! А уже то, что без молитвы и благословения ничего в своей жизни важного казак не предпринимал, - это аксиома, и никакого исключения из правил здесь быть не могло. Но разные времена приходили на Дон. И истоки зарождавшейся катастрофической смуты ХХ века там, на плодородной и, казалось бы, полной богатейшими войсковыми традициями земле, писатель пытался вскрыть в романе «Единая-Неделимая» (1924).
Живя во французской деревушке Сантени, вдали от шума городского, и работая над рукописями будущих романов, Петр Николаевич Краснов однажды заметил: «...для того, чтобы писать историю, нужно историческое удаление, нужна перспектива, нужны точные имена, даты, ряд запротоколированных и проверенных свидетельских показаний. А где достанешь все это, когда живешь в изгнании, среди чужих людей и ничего своего не имеешь?.. Только в свободном художественном творчестве историко-бытового романа можно сочетать описание событий с бытом людей и дать полную картину жизни данного времени».
По жанру роман «Единая-Неделимая» можно без всякой натяжки отнести к разряду именно таких, историко-бытовых, ибо на тот момент он вполне отвечал художническим задумкам автора и завершал серию написанных в Германии и уже опубликованных - «От Двуглавого Орла к красному знамени», «Опавшие листья», «Понять – простить». Все они реалистично и наблюдательно отражали эпоху Государя Александра III и Его Царственного преемника на русском троне Императора Николая II, жизнь русской гвардии в канун революционных потрясений, ее участие в Гражданской войне, ее почти библейский исход за рубежи Отечества.
Конечно, берясь за перо, Краснов-литератор, так страстно желавший, чтобы «спаянная братской любовью Россия» скорее восстала из гроба ярким светом Христианской любви и озарила святым учением Христа народы Запада, прежде всего, полагался на громадный жизненный опыт и прекрасную память. Они, в свою очередь, давали уверенность в том, что его романы откроют миру иную Россию, которую этот мир совершенно не знал, но которая ценой своей жизни спасла его от гибели. А, кроме того, Краснов-бытописатель верил, что затронутые им пласты русской жизни и те идеалы, которые исповедовал он сам, помогут возродиться новым поколениям русских беженцев, проходившим на чужбине науку сохранения себя как единого народа. Таким образом, через писательское слово он порой выступал с миссией проповедника, непривычной для человека военного, а в художественной литературе нередко подвергаемой остракизму. И, тем не менее, именно этот путь рано или поздно должен был привести его к исповеданию веры.
Слово писателя – это его молитва. Его символ веры. Вера делает писателя сильным и верным своему земному долгу, тем более, если автор не на словах, а на деле знает, что такое верность воинской присяге. Ношение офицерами погон на плечах Краснов считал проявлением жертвенности и сравнивал с ношением Креста христианами. Вот почему, прежде чем присягнуть своему Императору, каждый русский юноша в юнкерских погонах знал, что присягает Господу, подателю всяких сил, ибо Он – главный хранитель Отечества. Вместе с молитвой к Спасителю, по издревле заведенному христианскому чину, сугубо в Российской Империи творили молитву Его Пречистой Матери, Пресвятой Богородице, служили Ей молебны, после которых оттаивали сердца, охваченные пламенным восторгом.
На страницах книг Краснова мы нередко встречаем образы Богородицы – «Казанской», «Иверской», «Смоленской»... Иногда автор не поясняет, какой конкретно Ее образ помещен в домашний киот. Просто есть образ в доме, обрамленный в фольговую ризу, украшенный бумажными цветами или освященными вербами. Всю жизнь и самого Петра Краснова сопровождал список войсковой чудотворной иконы Богородицы Донской.
Когда-то он написал в мемуарах о I военном Павловском училище (1938), как, будучи фельдфебелем Государевой роты, на Светлое Христово Воскресение получил в подарок от Государыни Императрицы Марии Феодоровны желтое фарфоровое яйцо, расписанное фиалками. С тех пор и хранил его под образами, чуть ниже лампадки, в своей петербургской квартире на Офицерской улице, пока не пришлось ему бежать в ноябре 1917 года в Великие Луки, а потом на Дон, и оставить все, что было в ней «дорогого и прекрасного по воспоминаниям». «Но я не теряю надежды, - успокаивал себя Краснов в германском далеке, - что Государынино пожалование – желтое яйцо с фиалками – еще вернется ко мне и займет свое место под большим образом Донской Божией Матери».
Вернулось ли Государынино пожалование к заветному образу, как того желал Краснов, неведомо, но вот то, что он сам, венец мученичества стяжавший, возлег прахом под омофором Владычицы Донской, в стенах московского Донского монастыря, не вызывает сомнений. Промыслительным образом часть праха генерала после сожжения его уставшего и исстрадавшегося тела была сброшена в ров монастырского кладбища, недалеко от надгробного памятника, установленного на могиле его прапрадеда Ивана Кузьмича Краснова – сподвижника Суворова и Платова, героя Отечественной войны 1812 года, убитого накануне Бородинского сражения. Другая часть праха писателя в генеральском чине, опять же, по Промыслу Божьему, нашла последнее пристанище на кладбище Всех Святых, что расположено близ станции метро Сокол. Там, где покоится немало воинов и сестер милосердия времен Великой войны, а также московские юнкера, кадеты и студенты, принявшие участие в антибольшевицком восстании осенью 1917 года.
Но не только личное почитание святынь находим мы в творчестве писателя. Немалый интерес для исследователя представляют насыщенно яркие и в то же благоговейные картины народного поклонения чудотворной иконе Божией Матери Аксайской, которые представляет Краснов в романе «Единая-Неделимая». По заведенному издавна обычаю, эту икону поднимали в день Успения Пресвятой Богородицы, 15 (28) августа, в донской станице с одноименным названием, а затем Крестным ходом несли по степи в войсковой собор в Новочеркасске. Вот где писатель выступает подлинным мастером детали. В самом начале повествования он, где прямо, а, где при помощи тонкого намека, обозначает корни вражды, которые неминуемо прорастут между богобоязненным казаком, дедом Мануилом, участником русско-турецкой кампании 1877-1878 гг., и его внуком Дмитрием, одаренным от природы музыкантом, с детства снедаемым бесом гордости, с прохладцей и сомнением относящемся к вере предков. Казалось бы, сама Аксайская Богородица обнажает духовную мощь одного и наметившуюся червоточину в душе другого.
«В соборе был шепот... От каменных плит пола шел холодок, и со света темная казалась церковь и неразличимы лики святых. В огневом пятерном ожерелье высоких паникадил, в тысяче ровных спокойных язычков восковых свечей, на высоком аналое лежала икона. (...) Дед Мануил тоже прошел со всеми по ковровой дорожке, медленно склонил негибкие колени, согнулся, оперся костяшками пальцев в пол и поклонился... Постоял на коленях, перекрестился, встал и снова стал дед на колени и припал в земном поклоне... Поклонился и в третий раз. Когда вставал, всякий раз глухо об пол, покрытый ковром, стукала шашка. Вот подошел и приложился сухими губами к серебру ризы».
Совершенно иначе воспринимает встречу с чудотворным образом Пресвятой Богородицы его внук. Он, хоть и молод, да чистота его сердца нарушена, детская вера поколеблена замечаниями учителя - атеиста Ляшенко. Поэтому, подходя к иконе, Дмитрий крестится торопливо и небрежно. «Смущали его старые казачки, - пишет Краснов, - и мешала монахиня. Стал на колени только раз, ткнулся губами без поцелуя в холод металла ризы, уронил рукавом тяжелый цветок махровой мальвы, встал и пошел прочь, бирюком глядя исподлобья по сторонам. Было чего-то стыдно, страшно и хотелось скорее уйти». А в это же самое время дед Мануил не торопился. «Слеза струилась по его морщинистой щеке. Шептал восторженно: Радуйся, Невесто Неневестная. Когда они вышли из церкви, жухлыми и тусклыми показались Дмитрию ярко озаренные солнцем хаты... скучным небо, насыщенное синим зноем. Дед Мануил шел рядом. Торжественный, радостный и праздничный.
- Ну вот, Митенька, и сподобились. Поклонились Заступнице нашей Донской. Она – Мать Бога нашего. Ей молиться – Она скоро услышит. Скоропослушница Она».
Примечательно, когда главный персонаж этого же романа, дворянин Сергей Морозов, получивший православное воспитание, вспоминает о том, как ходил он на поклонение с матерью к Аксайскому чудотворному образу, его начинает преследовать стойкое ощущение стыда. Ведь он так же, как и простолюдин Дмитрий, по своей неосторожности или невнимательности был лишен благодати, исходящей от иконы, он так же стеснялся выказать святыне знаки глубокого почтения, а, значит, «цветы зла» начинали распускаться и в его сердце. И вот, уже молодой гвардейский офицер, Сергей Морозов стесняется посещать петербургские храмы, не понимает простой веры, что переполняет сердца солдат его эскадрона, молитвенно припадающих к святым образам и встающих на колени во время великопостного бдения в полковой церкви. И лишь после Причастия Святым Христовым Тайнам пробуждается его покрывающаяся коростою греха и неверия душа. Автор романа не поясняет, за что осуждается и наказывается свыше Морозов, у которого в жизни вроде бы все складывалось, но страшным, непоправимым ударом оборачивается для него смерть его возлюбленной – талантливой певицы Надежды Тверской. Беспросветный мрак жизни без Бога обступает Сергея Николаевича, сдавливает в немилосердных тисках его живую еще натуру.
...Только тот, кто сам хотя бы раз прошел Крестным ходом, сопровождая святыню, - будь то икона Спасителя, образ Божией Матери или святые мощи христианских мучеников, - может, не мудрствуя лукаво, свидетельствовать это, и точно, со всеми, казалось бы, даже незначительными нюансами, донести до читателя те чувства, что довелось пережить. В этом смысле Краснову ничего не пришлось выдумывать. Все в его описании подлинно и достоверно: и тяготы пути по степи, и старуха, едва поспевающая за чудотворным образом, не раз падающая на пыльную землю и вновь поднимающаяся с колен, и соборность православных мирян, которых ведет в атаманскую столицу Сама Пресвятая Богородица.
Кстати, в романе «Единая-Неделимая» одна из его частей посвящена чудесам Царицы Небесной, которые имели место на полях Великой войны, и названа «Омофор Пресвятыя Богородицы». Свидетелем чудес Краснов делает поручика Морозова, испытавшего горечь потерь и начинающего примечать вокруг себя явные знаки мира невидимого, то есть духом подниматься «до познания непознаваемого». Ко всему прочему, для пущей убедительности, Краснов посчитал уместным привести свидетельства пленных - православных русинов, воевавших на стороне Австро-Венгрии, о показавшемся им странном характере недавнего боя, вернее, о невозможности его вести.
«Рассказывали русины: «Как поднялись мы, чтобы идти в атаку на вас (русских – прим. Л.С.), видим, Божия Матерь встала над вашими цепями, закрыла их покровом и стоит, высокая до самого неба, а сама белая, светлая, как из жемчуга сотканная, и не могли мы ударить в штыки. А штыки уже примкнули». Где же и было быть Божией Матери, - вместе с писателем уже размышляет поручик Морозов, сам очевидец этой «странной» атаки, - как не в этой первой военной скорби, первой смерти и первом бранном ужасе. И позже он не раз чувствовал омофор Богородицы над Русскими войсками и над собою, констатировал генерал Краснов. Ему нисколько не противоречит официальный документ.
Решение Святейшего Синода № 2536 от 31 марта 1916 года, принятое после того, как 26 декабря 1915 года был заслушан рапорт протопресвитера военного и морского духовенства по поводу появившихся в печати известий о видении Божией Матери русским воинам во время первого отступления их из Восточной Пруссии. Решение сводилось к одному – необходимости запечатлеть событие явления Божией Матери в памяти последующих поколений русского народа и благословить чествование в храмах и домах верующих икон, изображающих это явление Богородицы русским воинам.
После революции в России уже не писали и не вспоминали ни о чудном видении, ни о самой Богородичной иконе, названной «Августовской Победой», или «Августовской Свечой», поскольку чудо произошло в небе над прусским городком Августов. Написал и вспомнил о нем писатель-эмигрант Петр Краснов. Но свидетели чуда, произошедшего ночью 1 сентября 1914 года, оставались... Это были воины обозов 2-го разряда Лейб-Гвардии Кирасирских Его и Ея Величества полков, штаба 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии, 1-й Его Величества батареи Гвардейской конно-артиллеристской бригады. И они видели Пречистую Деву в полный рост, с Богомладенцем, указывающей правой рукой на Запад. Длилось видение, по свидетельству кирасира Дмитрия Серегина, 10-15 минут. При этом все коленопреклоненно молились, а утром обозы воссоединились со сводной дивизией.
Людмила СКАТОВА
Русская Стратегия
_____________________
ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?
ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!
Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru
ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!
https://bastyon.com/strategiabeloyrossii |
