Ветер поземку стелит,
Треплет трехцветный флаг, -
Глушит порыв метели
Топот и мерный шаг!
Это Бояр раскосый
Шел в ледяной поход!
Пели стальные осы,
Алый сочился мед…
Сам Генерал Корнилов
Родине обручил
Фронт, не имевший тыла,
Кроме своих могил…
Сквозь ледяные реки
Шли переправы вброд, -
Видимо в каждом веке
Свой сумасшедший год!
Только смертельный выстрел
Или в упор картечь
Право давали, быстро
Без приказания лечь…
Перешагнув, живые
Шли… соблюдая черед…
Только в одной России
Мог быть такой поход!

Эти стихи написаны князем Николаем Всеволодовичем Кудашевым, в 16 лет оставившим парту реального училища и вступившим в Белую армию.
Именно такие юноши, мальчики и даже девушки стали первоначальной основой Белой, Добровольческой армии и первыми жертвами на алтарь Отечества в схватке с поработившими её большевиками. Один из этих юношей, доброволец Дончиков писал много лет спустя:
«Всякий раз, с приближением незабываемых дней выхода Добровольческой apмии в Кубанский поход, невольно в памяти воскрешается образ русской молодежи, явившей собою высокий пример безграничной самоотверженности в борьбе за честь России. Долг перед павшими повелительно требует вспомнить в эти дни о русском юноше-добровольце, носителе чистого порыва бескорыстного служения Родине».
К октябрю 1917 года, когда большевики захватили власть в России, наша страна уже четвертый год воевала с Германией, Австро-Венгрией и Турцией, шла Первая мировая война. И, естественно, большинство мальчишек рвались на фронт, сражаться бок о бок с отцами и старшими братьями, заменять павших в строю. Рвались и боялись, что война кончится раньше, чем они успеют повзрослеть, что на их долю подвигов не достанется.
К несчастью, опасения их были напрасны, и войны, и подвигов детям этим хватило с избытком. Только это была уже другая война, гражданская.
Когда в России началась революция, и был свергнут Государь Николай Второй, то первыми, кто подвергся террору революционных банд, стали офицеры. С них срывали погоны, их убивали на улицах, подвергали пыткам. Армия была деморализована, солдаты массово дезертировали и сами становились бандами. Чтобы противостоять этому хаосу, на Дону генералы Корнилов и Алексеев основали новую армию – Добровольческую.
Однако, на первых порах большинство офицеров не спешили вступать в её ряды. Люди устали от войны и не верили в то, что большевики могут задержаться у власти надолго. Надеялись, что всё каким-то образом утрясется само собой. И, вот, тогда тяжёлую ношу защиты Отечества взвалили на свои хрупкие плечи дети – юнкера, кадеты, ученики гимназий и реальных училищ. Один из таких мальчиков, московский кадет, впоследствии напишет: «Кадетским нутром мы сразу почувствовали трагедию и пропасть, развернувшуюся перед нами и Россией». Когда первые из них пали в боях на подступах к Ростову старый генерал Алексеев с горечью сказал: «Орлята погибли, защищая родное гнездо, но где же были орлы?»
Орлом Тихого Дона в ту пору был Есаул Василий Михайлович Чернецов. Ещё один выдающийся русский поэт, Николай Туроверов, в юные годы свои бывший партизаном-чернецовцем вспоминал:
«Чернецовщина - это пролог к величайшей трехлетней трагедии, которая войдет в историю под названием вооруженной борьбы на юге России, - первая страница из книги о Белых и Красных.
Я не знаю, был ли когда в истории революции более яркий, более бескорыстный и подвижнический пример протеста личности против диктатуры толпы, чем проявленный этими гимназистами, кадетами и реалистами, вышедшими навстречу лучшим солдатам большевистской идеологии, набранным из кадров тюрем и ночлежек под командой писарей и парикмахеров.
В то время еще не было ни белых, ни красных Армий, ни мобилизации, ни ЧК, ни освагов. Белое движение было только проектом пробиравшихся на Дон узников из Быхова, а в Новочеркасске задыхался атаман Каледин. Россия лежала распластанной в мертвом равнодушии, когда на границах Дона, на железнодорожных колеях столкнулась городская чернь со своим первым и заклятым врагом - детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем всю Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий».
Чернецова называли «Донским Иваном-Царевичем», единственным верным рыцарем атамана Каледина, а его отряд «каретой скорой помощи». В годы Первой мировой Василий Михайлович создал партизанский отряд. Его успешные действия в тылу противника были вознаграждены Георгиевским оружием за храбрость и производством в есаулы. В 1916 году Георгиевский кавалер, герой, получивший за войну четыре ранения, после очередного лечения в госпитале возвратился в родную столицу. Здесь застала его революция. После заявления атамана Алексея Максимовича Каледина, одного из лучших полководцев 1-й Мировой, о непризнании большевистского переворота на Дону Чернецов прибыл в Новочеркасск и по распоряжению атамана приступил к формированию партизанского отряда.
В конце ноября 17-го на собрании офицеров, которое раскололось на «корниловское» и «демократическое» Чернецов предложил офицерам вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона, а затем обратился к ним со следующими словами:
- Да, я погибну! Но так же погибните и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибните в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне… И если меня убьют или повесят «товарищи», я буду знать, за что; но за что они вздернут вас, когда придут?
В перерыве Василий Михайлович предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан. Однако большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших около 800 офицеров записались сразу... лишь 27.
- Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы, – лишил содержания. Позор! – воскликнул Чернецов, но время внимать и откликаться на призывы героев ещё не пробило…
В итоге отряд есаула Чернецова составили преимущественно… дети. Учащаяся молодёжь. Светлой их памяти служит горькая и страшная повесть донского писателя Родионова «Жертвы вечерние».
«Поезд, пробыв в пути всего несколько часов, остановился на какой-то степной станции, где только что окончился бой, и Чернецов со своим отрядом преследовал дальше разбитые банды красной гвардии.
Здесь Юрочка в первый раз близко, лицом к лицу, увидел поле битвы.
Он стоял онемевший, растерянный, дрожащий, с перекошенным ртом. Глаза его блуждали, ни на чем не останавливаясь.
Первым его душевным движением было закричать в истошный голос, бросить ружье и сумку с патронами и бежать из этого царства убийств, крови, ужаса и кошмара, бежать без оглядки, куда попало.
Товарищи его – юнкера, кадеты, гимназисты, реалисты, семинаристы, пробравшиеся сюда со всех концов разгромленной и искалеченной России, такие же, как он, юные и такие же новички, видимо, испытывали то же, что и он, но никто из них не обмолвился ни единым словом.
Только бледность их лиц, выражение страдания и ужаса в их глазах выдавали их душевное состояние.
Другие уже «старые», обстрелянные, не раз видавшие боевые виды, партизаны не обращали на пролитую кровь ни малейшего внимания и свободно шагали среди убитых и раненых.
В тот же день вечером он впервые увидел есаула Чернецова, неожиданно откуда-то на паровозе примчавшегося к эшелону.
На первый взгляд Юрочка ничего особенного не нашел в этом молодом, щеголевато одетом офицере, слава о подвигах которого с молниеносной быстротой прокатилась по Дону и далеко за его пределами.
Юрочка во все глаза глядел на Чернецова и скоро почувствовал, что в молодом офицере было что-то притягивающее, приковывающее к нему и отличающее его от других. Чувствовалось, что Чернецов был из породы высших, из породы вождей. В нем было что-то соколиное, боевое, победное.
Чернецов переговорил со всеми новичками, каждому сказав несколько незначительных, шутливых слов, но с его появлением всем стало вдруг как-то легко, светло, точно всех озарил он новым светом.
В обращении он был прост, весел, иногда мальчишески шаловлив.
У новичков сразу рассеялось дурное впечатление, произведенное боевым полем; тяжкие думы отпали, как износившаяся ветошь и то кровавое дело, на которое добровольно обрекли себя эти единственные герои смутного безвременья, эти самоотверженные и гордые дети, ополчившиеся на защиту своей поруганной родины и своих промотавшихся отцов, не казалось уже им таким страшным и кошмарным, как раньше, а самым обыкновенным».
Славные дела бравого есаула, вскоре произведённого Калединым в полковники, и его детей-партизан поражали и обывателей, и противника.
Любопытный эпизод приводит в своих воспоминаниях один из партизан: «Во время одного дежурства на станции Колпаково мне посчастливилось быть свидетелем одной интересной сцены. Дебальцево соединяется со Щетовом телеграфом.
Дебальцево: «Я, главнокомандующий доблестными революционными войсками, хочу вести переговоры с вашим главнокомандующим».
Щетово: «Я, командующий казачьими силами есаул Чернецов, у аппарата. Что вам нужно и как вас зовут?»
Дебальцево: «Я предлагаю вам мирные переговоры. Каковы ваши условия? До имени моего вам нет дела».
Щетово: «Думаю, что переговоры эти все равно ни к чему не поведут. Впрочем, если вам так хочется узнать мои условия, товарищ таинственный главковерх, то вот они: все ваши доблестные революционные войска должны немедленно сложить оружие и выслать таковое в распоряжение моих войск. Вы же и местные ваши комиссары явитесь ко мне в качестве заложников. Это будет для начала, а там дальше посмотрим. Официальные переговоры кончены. Позвольте мне, старому вояке, сказать на прощанье несколько частных слов вам, неведомый главковерх, стыдящийся своего имени. Я, конечно, не сомневаюсь в вашем блестящем знании и опытности в боевом деле, приобретенных вами, по всей вероятности, в бытность вашу чистильщиком сапог где-нибудь на улицах Ростова или Харькова. Все же мне почему-то кажется, что вас вскоре постигнет участь друга вашего Коняева. То же самое получат и все присные ваши - Бронштейны, Нахамкесы и прочие правители советской державы. Напоследок позвольте у вас спросить: все ли вы продали или еще что осталось? Ну, до скорого свидания, ждите нас в гости»».
На станции Дебальцево, по пути в Макеевку, паровоз и пять вагонов Чернецовского отряда были задержаны большевиками. Есаул Чернецов, выйдя из вагона, встретился лицом к лицу с членом военно-революционного комитета. Солдатская шинель, барашковая шапка, за спиной винтовка - штыком вниз.
- Есаул Чернецов?
- Да, а ты кто?
- Я - член военно-революционного комитета, прошу на меня не тыкать.
- Солдат?
- Да.
- Руки по швам! Смирно, когда говоришь с есаулом!
Член военно-революционного комитета вытянул руки по швам и испуганно смотрел на есаула. Два его спутника - понурые серые фигуры - потянулись назад, подальше от есаула...
- Ты задержал мой поезд?
- Я...
- Чтобы через четверть часа поезд пошел дальше!
- Слушаюсь!
Не через четверть часа, а через пять минут поезд отошел от станции.
Генерал Деникин свидетельствует: «В личности этого храброго офицера сосредоточился как будто весь угасающий дух донского казачества. Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает на всех направлениях: то разгоняет совет в Александровске-Грушевском, то усмиряет Макеевский рудничный район, то захватывает станцию Дебальцево, разбив несколько эшелонов красногвардейцев и захватив всех комиссаров. Успех сопутствует ему везде, о нем говорят и свои, и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды, и большевики дорого оценивают его голову».
Поразительно, как умел Василий Михайлович говорить с враждебным контингентом, с шахтёрами. Так, на одном из митингов в «Макеевской Советской Республике» шахтеры решили арестовать Чернецова. Враждебная толпа с угрозами и бранью тесным кольцом окружила его автомобиль. Чернецов спокойно вынул часы и заявил: «Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую...» Рудокопы хорошо знали, что такое сотня Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдет со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников... Арест не состоялся.
Чернецовцы боготворили своего чудо-командира. Этот небольшой отряд, так и не превысивший восьми сотен человек, абсолютно точно знал, за что и против чего он сражается. Эти принципы его при формировании своей партизанской дружины сформулировал сам Василий Михайлович:
«С оружием в руках мы боремся с тем шкурным, анархическим и разбойничьим большевизмом, который попирает всякое право и грозит погубить Россию»; «Мы не признаем насилия. На нашем боевом знамени написано: за Родину, свободу, право и культуру»; «Мы взялись за оружие, чтобы отстоять эти лозунги от напора темных сил»; «Всякий, кому дороги Родина, ее культура и счастье и личная безопасность ее граждан, кто желает свободного развития свободных народов России, - становись в наши ряды. Кому дороги права человека и гражданина, кто хочет свободы личности, совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов и равноправия - идите под наше знамя».
Одним из партизан-чернецовцев стал Николай Васильевич Фёдоров, судьба которого абсолютно уникальна. В детские годы он, будучи корнетистом гимназического оркестра, сподобился похвалы Государя. «Всю свою жизнь я бережно храню воспоминание о посещении Новочеркасска Государем Императором по случаю 300-летия Дома Романовых, - вспоминал Николай Васильевич. - Император Николай 2-й был встречен Атаманом Войска Донского и представителями разных слоев города. Состоялось торжественное Богослужение с молебном о здравии Государю, парад. Потом Государь посетил военное юнкерское училище, Кадетский корпус и нашу гимназию. Конечно, встречали Его гимном, после - «Преображенским маршем». Император подошел к оркестру и погладил меня и моего тезку - второго корнетиста - по голове. Этот знак особого внимания объяснялся просто - мы были самые маленькие в оркестре.
До сих пор не могу забыть голубые, полные ласки глаза Императора. Они светились лунем спокойствия, нежности и отеческого внимания... Императора приветствовал директор гимназии Федор Карпович Фролов. В кратком ответе Государь говорил о значении науки и советовал всем учиться хорошо. Я запомнил его слова: «Вы нужны России. Учитесь». Деталей речи не помню - слишком поглощен был я самим звучанием его мягкой, спокойной, как тихий журчащий ручеек речи».
Из-за маленького роста Николая Фёдорова не хотели принимать в добровольцы, решив, что ему нет и 10 лет. Но гимназист проявил настойчивость и вскоре оказался на фронте. Большевики были беспощадны к юным добровольцам. Если они попадали в плен, их подвергали жестоким пыткам.
Николай Васильевич вспоминал: «Со стороны Батайска пришла дрезина с трупами пяти детей от 9 до 11 лет. Это были трупы учеников приготовительного класса кадетского корпуса. Они были зверски изуродованы. Носы, уши, половые органы были превращены в «вермишель». При виде детских трупиков у нас окончательно укрепилась решимость к борьбе с большевизмом в России.
Утром нам было приказано идти в сторону Батайска с небольшим отрядом генерала Маркова. Мы, чернецовцы, присоединились к нему. В течение нескольких дней шла перестрелка с большевиками, которые в Батайске «сорганизовались». Организация их была довольно своеобразной - они собирались толпами и шли к мосту через Дон; кричали гадости, стреляли в нашу сторону, а потом расходились. Мы старались беречь патроны и стреляли только наверняка. Но вот в один день под прикрытием бронированного поезда большевики двинулись через мост.
Нас буквально засыпали снарядами и пулями. По нашей цепи шел офицер. Неожиданно снарядом ему снесло голову, и я видел идущего по инерции человека без головы...»
В том бою он был контужен и его старая няня укрыла его во время большевистского террора в Ростове и Новочеркасске. Старший брат Фёдорова ушёл в Ледяной поход с Корниловым, а Николай принимал участие в освобождении Новочеркасска казаками и Дроздовцами.
После трех лет сражений в рядах Белой Армии, Фёдоров эвакуировался из Крыма, пел в хоре Жарова, играл в оркестре в Болгарии, затем, не зная английского, перебрался в США и поступил в университет. Стал ученым с мировым именем, а на пороге столетия приехал в Россию – возрождать Новочеркасский кадетский корпус. Все свои средства Николай Васильевич истратил на поддержку кадет, русских общественных и благотворительных организаций. Умер атаман Войска Донского Зарубежом профессор Фёдоров в доме престарелых на 102-м году жизни.
Что могли сделать 800 человек, преимущественно дети, против стягивающих всё новые силы красных? Они творили чудеса храбрости и принимали мученическую смерть. Но даже похороны этих изувеченных тел не заставили большинства обывателей и расположившихся в новочеркасских и ростовских кофейнях офицеров встать на защиту Родины. Хороняки надеялись пересидеть смуту. Но смута в лице красных зверей ворвалась в их дома уже через считанные недели и потребовала уже их крови. И защитить тех, кто не пожелал защищать Родину и себя, когда это требовалось более всего, было уже некому. Пророчество Чернецова сбылось…
Сам Василий Михайлович уже не увидел этого. В неравном бою под Глубокой отряд его был разбит, а сам он и ещё 40 партизан попали в плен. Когда уцелевшие партизаны предприняли атаку на красных, многим пленникам удалось бежать. Сам Чернецов сумел добраться до родной станицы, но и там нашлись иуды, которые выдали Донского Ивана-Царевича большевикам, которые убили его.
Вскоре после этого атаман Каледин застрелился, а горстка отважных добровольцев во главе с генералом Корниловым отправилась в Ледяной поход. С ними ушли и партизаны-чернецовцы.

Мальчик кудрявый смеется лукаво.
Смуглому мальчику весело.
Что наконец-то на грудь ему слава
Беленький крестик повесила.
Бой отгремел. На груди донесенье
Штабу дивизии. Гордыми лирами
Строки звенят: бронепоезд в сражении
Синими взят кирасирами.
Липы да клевер. Упала с кургана
Капля горячего олова.
Мальчик вздохнул, покачнулся и странно
Тронул ладонями голову.
Словно искал эту пулю шальную.
Вздрогнул весь. Стремя зазвякало.
В клевер упал. И на грудь неживую
Липа росою заплакала…
Схоронили ль тебя – разве знаю?
Разве знаю, где память твоя?
Где годов твоих краткую стаю
Задушила чужая земля?
Все могилы родимые стерты.
Никого, никого не найти…
Белый витязь мой, братик мой мертвый,
Ты в моей похоронен груди.
Спи спокойно! В тоске без предела,
В полыхающей болью любви,
Я несу твое детское тело,
Как евангелие из крови.

Эти стихи написаны 19-летним поэтом-добровольцем Иваном Савиным, потерявшим в пламени гражданской войны почти всю семью. Его младшие братья, мальчики 15-16 лет, погибли в боях. Братья старшие, офицеры, были расстреляны большевиками в Крыму. Обе сестры погибли также.
Параллельно с Чернецовским отрядом создавались на Дону и другие молодежные части: Особый Юнкерский батальон, батальон Студенческий… В промежуток времени с 10-го по 22 ноября 1917 года в город Новочеркасск из Петрограда прибывала ежедневно, среди всех прочих, очередная партия юнкеров-артиллеристов. Каждую приезжающую группу на вокзале встречало несколько человек из приехавших накануне и направляли их на Барочную улицу, дом 36, где было устроено общежитие для всех тех, кто собирался сюда на зов генерала Алексеева.
Доброволец Дончиков вспоминает:
«Инициатором привлечения молодежи и создания из нее самостоятельной части явилась группа офицеров, в прошлом студентов, жителей Ростова и Нахичевани. Было получено разрешение командования на формирование батальона. Дружно взялись они за нелегкую задачу. Помимо трудностей самого формирования, брали они на себя тяжелую моральную ответственность перед своею совестью и теми, кто так охотно пошел на их призыв. Какие поистине трогательные сцены можно было наблюдать в период создания батальона. Каждый день являлись для поступления молодые студенты, гимназисты старших классов и совсем еще с детскими личиками мальчики-кадеты. Моложе семнадцатилетнего возраста обязаны были приносить письменное разрешение от своих родителей на право поступления в батальон. Были случаи, когда, не получив такого разрешения, малолетний доброволец, чтобы быть принятым, подделывал подпись своих родителей. С каким трудом удавалось отцу или матери уводить своего «беглеца» из батальона. Слезам не было конца. Вспоминается момент, когда один из насильно уведенных ночью, в снежную пургу, при выступлении армии в поход, догнал батальон и оставался там до конца похода, разделяя все тяготы и лишения тяжелого пути. Навсегда останется в памяти группа воспитанников одной из средних школ Ростова. Увлеченная призывом добровольцев, оставила она семейный очаг, бросила ученье и, с верою в правоту своего дела, вступила в ряды армии.
Через месяц студенческий батальон был готов. Во главе его стал ген. Боровский, создавший себе славу бесстрашного боевого командира в Великой войне. Как никто, сумел он подойти к молодежи, понять ее чуткую натуру, влить в нее воинскую отвагу и сделать из юноши бойца, по своим качествам не уступавшего умудренному опытом боевому офицеру. Воспитанный и подготовленный своим командиром, там, в бою на поле брани, выявился во всем своем величии бесстрашный русский юноша, инстинктивно восприявший свой высший долг гражданской жертвенности. Безропотно переносил он тяготы и лишения крестного пути. Он не убоялся смерти ради торжества им осознанной идеи. Разве не величием прозвучали слова умирающего мальчика, Кости Проценко, павшего от пули красноармейца, спросившего своего командира: «Исполнил ли я теперь свой долг перед родиной?...» В другом месте тяжело раненый в живот Миша Гродисский ответил на вопрос о состоянии здоровья приятелю, пришедшему его проведать: «Подобные муки можно переносить лишь при сознании, что ты пострадал за правое дело»...
А сколько таких примеров безграничной самоотверженности остались незамеченными! Их тысячи и тысячи! И на вопрос: выполнила ли русская молодежь свой моральный долг в тяжкие дни России - ответ один: содеянный ею подвиг был превыше ее сил. И если до настоящего времени, по причине не от нас зависящей, ей не воздвигнут земной памятник признательности, то у каждого из современников пережитого лихолетья навсегда в сердцах останется чувство гордости бессмертному величию ее подвига».
Такие же дети вставали на защиту России и на Кубани. Полковник Казамаров, в отряде которого было 60 детей и девушек, писал в очерке «Россию защищают дети» об оставлении кубанской столицы, Екатеринодара:
«Тут я вспомнил о своих кадетах, которые приехали со мной из взвода и которые тоже ничего не знали об отходе наших частей. Когда встретился с первым из них, я ему сказал, чтобы он оставался дома, обратился к его отцу, объяснив ему, что войска уходят из Екатеринодара и что его сыну лучше оставаться дома.
- Нет, он не останется, - ответил отец. - Он ведь кадет. Пусть лучше умрет на поле боя, чем на моих глазах.
Я обнял есаула и сказал ему, что постараюсь поберечь его сына. Другого кадета я застал дома и сказал ему, чтобы он оставался дома, если не пожелает идти вместе с нами.
- Я кадет, и мое место в отряде, - твердо на это ответил кадет. Третий кадет был самым младшим из них, ему было всего около 15.
Я объяснил его родителям, что мальчику надо оставаться дома, но чтобы он на первое время скрылся из дома. Но маленький кадетик не хотел слушать уговоров родителей и все твердо уверял:
- Ни за что не останусь!
В это время подошла сестра кадета Игоря Люся, гимназистка 8-го класса, и к ужасу матери вдруг заявила:
- Я тоже пойду в отряд, и Игорю тоже нужно идти! Игорь запальчиво заметил:
- Я сам знаю, что мне делать, и в советах девчонки не нуждаюсь.
Я прервал эту перебранку брата и сестры и сказал, что наше командование не разрешает брать в поход детей.
На следующее утро я произвел смотр моей команде. В ней находилось много кадет, реалистов, гимназистов, институток - на вид это был просто детский сад. Подошел командир инженерной роты генерал Хабалов и обратился к молодежи со следующими словами:
- Дети мои, мы идем неизвестно куда. Если казаки нас не поддержат, мы обречены на смерть. Мы, офицеры, - это одно, а вы другое, и в случае неудачи вас ждет страшная смерть. Сегодня мы еще можем направить вас в безопасное место, откуда вы возвратитесь домой. Подумайте об этом, а вечером я приду за ответом.
Я стал приводить взвод в порядок, заставил молодежь и всех моих подчиненных чистить винтовки и пулеметы. Кадеты откуда-то достали пулеметы и никому их не отдают, даже прячут. После чистки кадеты и гимназисты попросили у меня разрешения отправиться в поиски за едой. Я их спросил, где они могут в такой обстановке достать еду, и есть ли у них деньги на покупку таковой. Они ответили, чтобы я не беспокоился. В общем, человек 8 молодежи исчезли и начали свои поиски. Оказывается, что кадеты умели добывать еду, они умели уговаривать казачек и хозяек-хуторянок и всегда что-то получали. Поэтому я прозвал их «дипломатами».
Девицы остриглись, надели на себя штаны и сапоги, сшили себе вещевые мешки и санитарные сумки и добыли даже санитарный материал. Вечером пришел в наше расположение генерал Хабалов. Я построил свою команду. Никто из молодежи не пожелал уйти. На это генерал им сказал: «Россию защищают дети. А где же отцы? А вам, взводному командиру, я хочу сказать, чтобы не бросали зря в боевую кашу мальчиков и девочек. Храни вас Господь, дети!»
16-летний, болезненный, полуглухой мальчик отправился в поход за старшим братом, юнкером, и был убит в разведке. Его брат чудом уцелел, едва не погибнув в тот же день в бою под Выселками. «Нас пятеро, - вспоминал он. - Дворик маленький. И запертый домик, и сарайчик, и забор - все новое: доски вплотную. Стреляют по нашей «крепости» и, кажется, с трех сторон. Еще находим возможность как-то отстреливаться, но противника почти не видно. Не можем обнаружить и своих.
Упал и корчится гимназист 8-го класса Виктор Попов. Близкая пуля, пройдя доски, распорола живот - внутренности наружу. Просит дострелить. Вскоре теряет сознание. Жутко. Не заметили, как был убит Миша Процевич, тоже гимназист 8-го класса, единственный сын бедной старушки. Стоял он в углу, как будто прикрытый выступом домика, и только чуть присел - пуля в сердце. Ранен в ногу Хованский, к счастью, нетяжело.
Оставаться дольше нельзя - всех перебьют! Уходить назад? Мы станем единственной мишенью на довольно длинном подъеме и вряд ли уцелеем. Перекрестились и, поддерживая раненого, побежали в гору. Посыпались пули. Хованский разделил нас. Разбежались в стороны и прибавили ходу. Пулемет строчит как будто за спиной. То впереди, то вокруг пули взрывают землю, и кажется, что они и под ногами. Бежишь, как босой по горячим углям, и оглянуться некогда - скорей, скорей! Двое справа от меня тоже бегут. Живы! Близок уже и спасительный гребень. Ввалились в первую лощину. Ушли!
Немного влево в лощине небольшая группа. Направляюсь туда. Главнокомандующий со штабом. Не без волнения сбивчиво рапортую о случившемся и прошу разрешения проехать с ранеными в госпиталь, чтобы проститься с братом до погребения.
...Госпиталь. Убитые - на полу. Их много. Почти все покрыты. Сестра находит брата. Исчезла с лица полудетская улыбка: оно спокойно и серьезно. Вытянулся: 16-летний кажется взрослым. Простился и опять в Выселки».
«Нет ненавистей более жестоких, чем ненависти гражданской войны. Но горе тем, кто посеял эти семена ненависти в детской душе, - писал отец двух добровольцев, Владимир Львов, участник Ледяного похода: - Я помню маленького кадета. Он ехал с нами в походе на белой лошадке, с карабином за спиной. У него был тонкий, детский голос. Он плакал, рассказывая, как убили его отца-генерала и старшего брата на его глазах.
Молоденький прапорщик, почти мальчик, сын богатых родителей, оставшихся в Ростове, уходит с нами в поход под чужим именем, чтобы не подвергнуть опасности своих родных. Он погиб: где, как, никто не знает.
Кто вспомнит его кроме тех, кто видел кроткие, карие глаза и детскую его улыбку, кто знал его еще младенческую душу. Он остался лишь в сердце своих родных, он, этот неизвестный, погибший где-то в степях Кубани.
Я живо помню Владимира Ратькова-Рожнова. Высокий ростом, красивый, статный. В его открытом, молодом лице было столько светлого, радостного, что нельзя было не полюбить его с первого взгляда. И все любили его: товарищи, знакомые. Он был любимец матери.
Казалось, ему предназначена счастливая жизнь, и вот на двадцать четвертом году убит среди пустыря г. Нахичевани.
При отходе один из наших офицеров, раненый остался в окопах. Ратьков-Рожнов и мой старший сын ползком стали пробираться, чтобы вытащить его. Свистели пули и нельзя било поднять головы. Ратьков-Рожнов чуть приподнялся, чтобы оглядеться, и был убит. Его тело едва удалось извлечь из-под пуль.
Закрыв глаза, я вижу его перед собою. Я вижу всех их, этих детей кубанского похода. Все они наши родные.
Тяжела была их служба. Ратькову-Рожнову генерал Лукомский предлагал перевестись в штаб, но он решительно отказался. Он остался рядовым, как и все. Смерть освободила его от несения долга.
Когда мы возвратились на Дон, к нам в Ольгинскую станицу приехал его старший брат, последний из трех братьев, оставшийся в живых. Он оставил молодую жену и маленькую дочь и приехал заменить своего брата.
Его мать сказала ему: «Мне легче видеть тебя убитым в рядах Добровольческой армии, чем живым под властью большевиков».
А кто не поймет, какая мука матери скрывалась в этих словах. «Ты должен» - и мать посылает последнего сына идти заменить брата.
«Ты должен» - сознавал каждый из них. И они шли, пятьдесят человек среди тысячной толпы, шли в степи по грязи, в стоптанных сапогах, в снежную пургу в рваных шинелях, шли и шли тысячу верст».

Мама, плачешь?.. Плачь, родная.
Брат убит?.. Безусый? Знаю...
Тихий мальчик синеокий
Где-то там... в степях далёких?..
Твой единый?.. Знаю, мама...
Знать, судьба... Россия, мама,
Просит жертв. Нельзя закрыться,
Отвернуть лицо от милой —
Нужно биться; Смело биться
За неё с чужою силой...
Вспомни, мама, — за Россию
Девятнадцать своих вёсен
В разорённую стихию
Брат в бою с улыбкой бросил!..
Не забудут павших в битвах
В нашу русскую разруху –
Будут в песнях и молитвах
Славу петь стальному духу...
Имена их в душу на век
Будут врезаны живыми,
Русь их подвиги прославит,
Русь гордиться будет ими...
Плачь от радости, родная;
Плачь от счастья, что наш милый,
Край родной оберегая,
Пал в бою с чужою силой…

Стихи казачьего поэта, добровольца Белой армии Николая Келина.

«83 дня шли за правду и почти ежедневно бились в неравных боях и побеждали, - пишет один из участников Ледяного похода. - Просты, незаметны и будничны были смерти молодых девушек и юношей Ростовских гимназий и Российских кадетских корпусов. Днем дрались, обращая в бегство вражеские цепи, пели в походе печальные песни о России, шли ночью; стояли в дозорах без сна, чтобы на утро снова в бой или снова в поход.
Куда шли - об этом никто не знал, да и не хотели знать... Верили Вождю и бодро и весело шагали, а молодой звонкий голос запевал: «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую И как один прольем кровь молодую...»


 

Елена Семенова

Русская Стратегия

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii