Твой образ «Всех Скорбящих Радости»
Я полюбил вдвойне.
Иван Савин
Молитвенный разговор ведет с Божией Матерью, возле Ее иконы с едва мерцающей лампадой, и петербургская немка, генеральская дочь, а по вере – протестантка, Ольга Федоровна Клингель, героиня романа «Атаман Платов», которой, похоже, писатель придал некоторые черты своей будущей супруги – Лидии Федоровны, урожденной баронессы фон Грюнайзен, которой, собственно, и был посвящен роман.
Образ русской женщины, застывшей подле иконы, воспет Красновым, надо думать, не случайно, ибо именно образ и подвиг Пресвятой Девы, судя по творчеству писателя, является примером для подражания не только для древних византийских царевен и цариц, но и для благочестивых русских Императриц, Великих княгинь и княжон, дворянок и крестьянок. Недаром же писатель неоднократно проводит мысль о том, что благополучие семьи зависит от святости и чистоты матери.
В исследовании, посвященном дважды канонизированной Русской Церковью благоверной княгине Анне Кашинской (Париж, 1954), эмигрантка Татьяна Манухина писала, что с первых веков христианства на Руси история возложила на представительниц высшего круга древнерусского общества подвиг строгий – аристократическую ответственность за судьбу идеала христианской женственности. Им предстояло быть образцом и примером для подражания, «стоять свечою на подсвечнике и светить всем в доме». Со временем этот тип русской христианской женственности стал размываться, европеизироваться, приобретать общепринятые, более доступные черты, особенно, когда подули ураганные ветры галльской революции. Дальше – больше. Светская образованность, французское и английское влияние на домашнее воспитание девочек из высшего круга через бонн и наставниц, противоречащее духу отечественных нянь и кормилиц, салонная культура вообще, требовавшая в определенной степени публичности от своих родовитых представителей, способствовали тому, что идеал красоты христианской женственности был постепенно вытеснен из российского обихода. Но именно к этому идеалу взывал, его настойчиво требовал Петр Краснов, когда писал прозрачными, акварельными красками образы и характеры Натальи Кусковой, Варвары Баланиной, сестры Серебренниковой, Тани Саблиной, Веры Ишимской ...
Этим высоким строем мыслей и христианских переживаний – в духе русских благоверных княгинь и княжон - наделял писатель и внутренний мир Ольги Клингель, в фамилии которой, конечно же, не случайно прочитываются такие родственные корнями слова, как klingen (звучать-звенеть) и der Klang (звук-звон), ибо, следуя логике писателя, « звенеть» может лишь чистый ручей, а «звонить» – лишь церковный колокол, от которого не может исходить что-то нечистое, порочное, искушающее.
Ольгу Клингель, обуреваемую тревогой за возлюбленного казачьего офицера, о котором долгое время нет известий: жив ли, убит, Краснов приводит в православный храм, к Пресвятой Богородице. И в таком действенном повороте сюжета особо подчеркивается богобоязненность и благочестие Ольги, а, кроме того - озарение, что православие, а не внушенное с детства лютеранство, является верой истинной, что молитва в русском храме более оправдана в очах Божиих, нежели прошения в привычной для нее кирхе, где нет ни одного святого лика, тем более - намоленной веками благодати.
«С некоторых пор, - пишет Краснов, - она очень полюбила православное богослужение. И теперь, войдя в большую приходскую церковь, она стояла сзади всей толпы у колонны, в темном закоулке между стеной и большой иконой. Потемневший, грубо написанный лик Богородицы кротко смотрел на нее, слабо освещенный трепетной лампадой. И, странное дело, это коричневое лицо, эти простые формы старинной иконописи по уставу производили на нее большее впечатление, чем лучшие Мадонны Эрмитажа. Она смотрела и молилась не прекрасно написанной картине (!), а действительно символу, за которым скрывается нечто святое, высокое и непостижимое. И Святая Дева должна была быть такой, а не иной – другая дала бы иные, земные мысли, эта уносила с земли ввысь... И служба ей нравилась; с речитативами дьякона, звонким, певучим тенором молодого священника и хором певчих, где дисканты, словно серебряные колокольчики, звенели на фоне сердитых басов».
Заметим, что к Богородице прибегает и Вера Ишимская в романе «Цареубийцы» (1938), чей путь к Богу извилист и не прост. Детская вера попрана сомнениями, разбуженными нечаянной смертью матроса, сорвавшегося с мачты, революционным брожением петербургского студенчества, увлечением народовольческими идеями, связью с тайной организацией, где небезызвестную роль играет Софья Перовская. И только убийство Императора Александра II, к которому в какой-то мере оказалась причастна Вера, разрывает душевный мрак неведения, побуждает к покаянию.
Возвращаясь к попранному образу христианской женственности, стоит напомнить, что в глубине существа каждая представительница знатного рода в Древней Руси таила в себе инокиню. Не могла не таить, ибо знала, как должен окончиться ее земной путь. И достойное ее увенчание монашеским клобуком было как бы само собой разумеющимся делом. К этому подвигали женщин роковые обстоятельства жизни: раннее вдовство, тяжелая болезнь или невозможность замужества (для княжеских и боярских дочерей). И покорность воле Божией. О ней, похоже, вспоминает Вера Ишимская, которая неожиданно исчезает из гостеприимного и великосветского, родного для нее дома генерал-адъютанта Разгильдяева. Куда она устремляется? Точного ответа писатель не дает. Только в окрестностях Лисьего Носа полицейские однажды находят обезображенный труп барышни, выброшенный морем на берег Финского залива. По другой версии, и на ней, как нам кажется, если и не настаивает, то к ней склоняется Краснов-романист, Вера остается жива и принимает монашеский постриг на Святой Земле, в Горней женской обители. На том самом месте, где, по преданию, во времена Спасителя находился дом Захарии и Елизаветы, сродников Пречистой Девы по плоти и крови.
После убийства и похорон Государя Александра II, Вера Ишимская, уйдя из дому, буквально проходит по последнему земному пути царя, по тем петербургским тротуарам, мимо которых Он проезжал, возвращаясь из Михайловского манежа, с красивой церемонии развода Гвардейских полков. Читатель (и в этом сказался большой талант писателя), несомненно, ощущает весь мистический ужас, что гонит в ночи обезумевшую от страха и, по сути, от причастности к смертному греху – Цареубийству, беглянку, которую к тому же преследует стук деревянной ноги «призрака», князя Болотнева. От него она защищается молитвой подле иконы Божией Матери, вделанной в стену Казанского собора на Невском проспекте.
«Вера знала, - пишет Краснов, - что за стеною висит та самая чудотворная икона, около которой она когда-то страстно молилась... Кругом было пусто. Крепким сном спал город. Красный свет, как маяк, манил Веру. Она бросилась к иконе и упала на колени перед Божией Матерью. Она забилась лбом о холодные серые плиты тротуара, потом перекрестилась и затихла... Тихо-тихо стало на душе. (...) Из какой-то глубокой, нутряной, детской дали прошлого, из самых тайных недр все наплывали и наплывали давно слышанные и когда-то няней заученные молитвенные слова. Казалось – давно и навсегда забытые: «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго!.. За всех молиши Сына Твоего Христа Бога нашего и всем твориши спастися...»
Вера земно поклонилась... Слезы лились из ее глаз... И вместе со слезами Вера ощутила, как наполняло ее умиление. Все то, что было - земное, -отлетало от нее, она как будто очищалась, готовясь к чему-то давно продуманному, но никогда еще себе до конца не высказанному».
Все в этом фрагменте, каждое слово, довольно точно характеризует душевное состояние Веры Ишимской и подвигает читателя сделать вывод о том, что после такой горячей молитвы не может быть не услышанной душа христианская. Это подтверждает и охватившее Веру умиление, и освобождение от всего земного и мирского, свойственное натурам тонким и возвышенным, и возникающая давняя «продуманность», ощущение верности своего пути. После таких глубоких религиозных переживаний, военный психолог Краснов отлично знал: броситься с моста в воду просто невозможно!
Еще одним, финальным и закрепляющим намеком на исправление души Веры Ишимской, на то, что она осталась жива, следует считать встречу младших членов семьи Разгильдяевых с некоей монахиней в русском монастыре Иерусалима. Причем – ни с Маргаритой, ни с Матроной, ни с Марией, а именно с Вероникой(!). И все при этой таинственной встрече говорит о том, что она спасла свою душу, возродила ее для жизни будущего века, для высот Святорусского неба. И как не пытались Разгильдяевы узнать у матери настоятельницы что-нибудь конкретное о сестре Веронике, ничего не добились. И в этом кроется интрига романа. Игуменья дает четкое определение ангельскому чину своей подопечной: «Не напрасно мы волосы обрезаем да куколем покрываем. Платом лоб укручиваем, чтобы женскими прелестями никого не смущать. Монахиня Вероника не пожелала открывать тайну своего прошлого – значит, имела на то основание». Так Вера Ишимская вернула себе образ русской христианской женственности, которым так восхищался православный писатель Краснов.
Говоря о женских судьбах и образах в творчестве писателя, нельзя не остановиться на той, что, без сомнения, его вдохновляла. Лидия Федоровна Краснова... Венчанная супруга, сподвижница, друг. Для Петра Николаевича – идеал женственной красоты и силы. Что мы знаем о ней?
Обрусевшая петербургская немка, урожденная баронесса фон Грюнайзен, считавшая себя вполне русской, изъяснявшаяся по-немецки хорошо, но с акцентом. По первому браку – Бакмансон. Ко времени знакомства с хорунжим Лейб-Гвардии Атаманского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полка Петром Красновым – камерная певица, известная музыкальной России под сценическим псевдонимом «Александрова», обладательница очаровательного меццо-сопрано. Ей, еще носящей фамилию Бакмансон, Петр Николаевич посвятит свой первый роман «Атаман Платов»... Загадочные для непосвященных читателей инициалы «Л.Ф.Б» предварят повествование и навечно останутся свидетельствами их любви и преданности друг другу до смертного часа. Как известно, все в их жизни произойдет, согласно роману, только время сместит акценты. И не молодой сотник Петр Коньков, а престарелый генерал Краснов попадет в плен к тем, кто окажется намного вероломнее и опаснее, чем наполеоновские солдаты и офицеры для плененного ординарца атамана Платова. Конечно, Лидия Федоровна Краснова не Ольга Клингель, которую так любил Петр Коньков, но на склоне лет и она испытает великую горечь от расставания с любимым человеком, с которым до этого рокового дня – 28 мая 1945 года, почти никогда не разлучалась.
Отрывок из письма, написанного Лидией Федоровной 6 ноября 1947 года и опубликованного в книге Кубанского Войскового атамана генерал-майора В.Г. Науменко «Великое предательство», ясно воспроизводит характерные черты, присущие отношениям между супругами Красновыми.
«Случилось это ужасное 28 мая, - вспоминает Лидия Федоровна. – Петр Николаевич за несколько дней до этого подал в отставку, и мы наняли маленький домик под Лиенцем (Восточный Тироль, Австрия – прим. авт.). Переехав туда, П.Н. с тоскою сказал: «Кончено! Ничего во мне не осталось...» Я ему сказала: «И совсем нет! Ты за это время видел и испытал так много, что у тебя новый громадный материал для романа». Он задумался и сказал: «Может быть...»
(...) Духом он был так силен, - продолжает Лидия Федоровна, - что в самые тяжелые минуты всегда находил достойный выход. К ночи мы, с помощью людей, прибрали комнаты и у нас оказалась маленькая, но очень уютная квартирка. На другой день к нам приехали знакомые. Был чудный и тихий день, все было так красиво, природа так хороша. Решили, что запремся в этом уголке. П.Н. начнет писать что-нибудь очень большое и прекрасное, а я, наконец, успокоюсь от всех треволнений жизни, буду жить только для П.Н. и оберегать его покой.
На другой день, утром, приехал от Доманова (один из казачьих вождей Зарубежья, генерал-майор – прим. авт.) адъютант с просьбой приехать на «конференцию» в Лиенц к часу дня. П.Н. поворчал, что не дают спокойно писать, но я чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце. Нам доложили, что подан экипаж. П.Н. меня обнял, перекрестил, взглянул мне в лицо и сказал: «Не надо грустить!» Я... обняла его, перекрестила, проводила до экипажа. Когда он тронулся, П.Н. закричал мне: «Вернусь между 6-8 часами вечера». И не вернулся... Это было в первый раз, что он, обещав, не приехал и не предупредил, что опоздает. За 45 лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула...»
Петр Краснов окончит свои дни не в императорской, а в советской Москве, во дворе Лефортовской тюрьмы, 16 января 1947-го. Лидия Федоровна – в старческом доме в Вальхензее, что под Мюнхеном, в одной из зон американской оккупации, пережив своего генерала лишь на два года. Ее могила сохранится, правда, прах будет перенесен в Висбаден, на русское кладбище (Федеральная земля Гессен), на родину последней русской Императрицы-Мученицы Александры Феодоровны, с которой Л.Ф.Краснова была знакома. Именно о ней, Лидии Федоровне, и о судьбе ее мужа, героического генерала и выдающегося писателя, будут справляться в своих письмах из Александровского дворца, куда были заточены, а позже - из тобольской ссылки, Царственные узницы, Великие княжны Романовы, особенно, Татьяна Николаевна. Но, что за судьба!..
Было время, когда Лидия Федоровна пела не только на большой сцене, но и гастролировала по всей Российской Империи. Было время, когда она исполняла задушевные и, как правило, печальные русские романсы (Петр Краснов особенно любил «Северную звезду», написанную на слова княгини Евдокии Ростопчиной), романтические произведения Генделя, а также датские народные песни. Их Лидия Федоровна пела для самой Государыни Императрицы Марии Феодоровны. Пела на языке ее Родины, небольшого и не столь могучего, как Россия, королевства, расположенного на берегу Северного моря. Замужество прервало певческую карьеру Лидии Федоровны Красновой. Она стала супругой офицера Гвардии, с которым не только объездила полмира (как лихая наездница, могла подолгу держаться в седле, терпеливо преодолевая тяготы пути), но и разделила все его, полкового командира, заботы и радости. Служба блестящего гвардейца Краснова Государю и Отечеству проходила не только в великосветском Санкт-Петербурге, но и в отдаленных от имперской столицы приграничных гарнизонах Джаркента и Замостья. И рядом всегда была она, его Лидия Федоровна, вдохновенные черты которой Краснов-писатель сообщил лишь некоторым героиням своих произведений, будь то баронесса Вера Константиновна Вольф, жена генерала Саблина, и тоже ведь петербургская немка, или Мария Федоровна Моргенштерн, певица и возлюбленная офицера Гриценки в трилогии «От Двуглавого Орла к красному знамени». Некоторыми чертами любимой супруги, похоже, Краснов наделил и тетю Лени, жену артиллеристского полковника, по-немецки аккуратную и так восхищавшую в отрочестве своей ласковостью и почти материнской заботой главного героя романа «Опавшие листья» Федю Кускова. Тетя Лени, как и ее прототип, Лидия Федоровна, обожая детей, была бездетной.
В галерее дамских образов, которыми восторгается автор, есть еще один – генеральская дочь Валентина Петровна Лоссовская (роман «Largo»). Она любит ездить верхом, прекрасно поет, музицирует и нередко устраивает в своем петербургском доме музыкальные вечера для близкого круга. Вот, и выходит, что любовь к музыке и происхождение (а жена Краснова была дочерью действительного статского советника, что в табели о рангах соответствовало воинскому чину генерала), по-прежнему сближали литературную героиню с ее вдохновительницей! Тем более что Валентина Лоссовская, потеряв супруга, в финале сюжета выходит замуж за кавалериста Петра Ранцева, и отправляется с ним в дальний гарнизон, к месту дислокации его полка.
В этом же романе с музыкальным названием, заимствованным у известного произведения Генделя - «Largo», встречается еще одна загадочная личность, Лидия Федоровна Скачкова. Кто знает, может, при помощи этого тонко и чисто выписанного портрета Петр Николаевич наконец-то приоткрыл нам подлинные черты своей избранницы? «Валентина Петровна, - пишет он, - ласково мигнула от рояля стройной брюнетке, о которой Петрик (...) узнал, что это Лидия Федоровна Скачкова, оставившая сцену и эстраду, но еще недавно блиставшая и на той, и на другой – и та поднялась с дивана. Рояль брызнул нежными, тонкими звуками... будто сильнее пахнуло гиацинтами. Петрику показалось, точно, кто открыл какую-то дверь и за ней показался сад, залитый луной. Свежий голос раздался по залу: «Погоди!.. Для чего торопиться, ведь и так жизнь несется стрелой». Романс Чайковского (...) околдовал всех».
Не странно ли, что именно кавалериста и спортсмена Петрика, бредившего лошадьми и стипль-чезами, очень похожего по внешнему описанию с самим Красновым, участником конкур-эппиков в молодости, хозяйка дома после окончания музыкальной части вечера предупредительно усаживает подле Лидии Федоровны, чья фамилия недвусмысленно напоминает о скачках... В романе «Единая-Неделимая» Краснов уже не мистифицирует и говорит о певческом прошлом своей супруги прямо. Один из персонажей, царский флигель-адъютант, полковник Саблин, сравнивая пение эстрадной певицы Надежды Тверской, замечает: «Я не знаю, кто может сравниться с нею? Долина?.. Алиса Барби?.. Бакмансон?.. Бакмансон давно не поет». Судя по всему, выдуманная воображением писателя певица Тверская не превзошла подлинную Лидию Бакмансон-Краснову своим талантом, так как один из знатоков и ценителей музыки в антракте замечает в разговоре, что, «в исполнении «Sapho» Гуно, Тверская была хуже Бакмансон, что у нее не хватило силы голоса, чтобы заглушить шум моря, изображенный аккомпанементом».
Людмила СКАТОВА
Русская Стратегия
_____________________
ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?
ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!
Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru
ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!
https://bastyon.com/strategiabeloyrossii |
