Я – Иван, не помнящий родства,
 Господом поставленный в дозоре...
 Иван Савин

 Великая война стала великим испытанием не только для Краснова, но и для его супруги. С началом Великой войны Лидия Федоровна вместе с другими офицерскими женами была вынуждена, попрощавшись с мужем, уходившим на фронт, покинуть их дом в Замостье, не захватив с собой и большей части скарба, и уехать из Царства Польского навсегда.
 Подступало время еще больших испытаний. Февральский и октябрьский мятежи, недолгое пребывание в Царском Селе, Гатчине, Петрограде, Великих Луках – все это вобрал в себя зловещий для Красновых 1917 год. Затем – Гражданская война, разгоравшаяся на Юге России, на казачьем Дону, атаманство супруга, его служба в рядах Северо-Западной Добровольческой Армии, которая, наступая на Петроград, освободила Гатчину и Царское Село, трагическое отступление с нею и толпой русских беженцев в пределы независимой Эстонии, эвакуация морем. Жизнь на чужбине – в Верхней Баварии (замок Зеенон, ставший с 1920 г. центром монархической деятельности и борьбы с большевизацией) и во Франции... Переезд в середине 30-х в Германию, изменившуюся до неузнаваемости под алыми, с черной свастикой, знаменами III Рейха...
 Свои надежды на восстановление Русского Трона и после смерти во Франции Великого князя Николая Николаевича-младшего (1929) Петр Краснов связывал непременно с Домом Романовых, к которому супруги Красновы относились с должным почтением. Их духовная связь с Царской Династией, как, впрочем, и соблюдение «этикетного» стиля отношений с нею на протяжении практически всей жизни не подлежит сомнению. В этом, к примеру, не сомневался и давнишний оппонент Краснова – автор «Очерков Русской Смуты» генерал Деникин, в глазах которого и спустя годы «монархизм» оставался страшным клеймом. «Баян Династии и режима до 1917 года, - писал Антон Иванович о Краснове в известном труде, - он, очевидно, не изменил своим привязанностям и теперь. Но идея монархизма была тогда (в годы Гражданской войны – прим. Л.С.) непопулярной в среде казачества, и атаман говорил о ней туманно, поэтическими образами, в которые можно было вложить какое угодно содержание». И, тем не менее, Русский гимн «Боже, Цари храни» на Дону звучал в то время чаще, чем где бы то ни было!
 Будучи юнкером, Петр Краснов вместе с товарищами по Павловскому военному пехотному училищу, построенными в строгие «коробки» неподалеку от Зимнего дворца, приветствовал Государя Александра III раскатистым «ура!», воодушевленным царским подбадривающим приветствием. Он приветствовал державного вождя и в стенах Павловского пехотного училища, когда Государь с супругой удостоил юнкеров и их преподавателей своим милостивым посещением. Он же давал Ему присягу на верность, как одновременно давал ее и Наследнику Цесаревичу Николаю, являвшемуся Августейшим Шефом его Лейб-Гвардии Атаманского полка. Семья Царя Николая II, в свою очередь, с интересом следила за литературным творчеством генерала, а Государь Николай Александрович читал и ценил корреспонденции Петра Николаевича с театра военных действий во время Русско-японской войны, его рассказы и картины прежней жизни казаков на Дону, о чем свидетельствовал в Своих дневниковых записях.
 «Государь Император знал и меня лично, - пишет Краснов в поздних мемуарах «На рубеже Китая» (1939). – Мне приходилось иметь счастье неоднократно представляться Его Величеству. Я подносил Государю для Него и Наследника Цесаревича Алексея Николаевича свои труды – «Атаманскую памятку», «Картины былого Тихого Дона», «По Азии» и «Год войны». Государь постоянно читал фельетоны, подписанные «Гр.А.Д.» (литературный псевдоним Краснова – прим. авт.), и некоторые возвращались военному министру с собственноручной отметкой Государя синим карандашом, требовавшей справки...»
 Эту связь между Красновыми и российскими Венценосцами исследователи обнаруживают не только в дошедших до современников письмах двух старших Великих княжон, особенно, Татьяны Николаевны, отправленных на имя старшей сестры Собственного Ее Величества Лазарета в Царском Селе Валентины Ивановны Чеботаревой, но и на страницах ее дневника. Дневник «В дворцовом Лазарете в Царском Селе» был опубликован в 1991 году в нью-йоркском «Новом журнале» (№182) ее дочерью В.П.Чеботаревой-Билл. Сама же Валентина Ивановна была дочерью военного врача И.С. Дубягского, супругой командира 58-й артиллеристской бригады генерал-лейтенанта П.Г.Чеботарева и близкой подругой Лидии Федоровны Красновой, и, судя по всему, их встречи в Царском Селе и обмен мнениями на предмет происходящих событий в тот период были регулярны.
 «Вчера пела Лида (Л.Ф.Краснова – прим. авт.), - заносит на дневниковые страницы свои впечатления по горячим следам Валентина Ивановна. – Государыня Сама назначила день (концерта - прим. авт.) – «лучше вторник 9-го... так как хочу 8-го приобщаться (Святым Христовым Тайнам – прим. авт.)... Какая это Краснова? Жена атамана? (вероятно, Государыня сказала «Атаманца» - прим. авт.). Это - Наш друг, как Мы его зовем с Государем, очень хороший человек. Государь очень любит его читать и Мне читал. Пожалуйста, кланяйтесь ему от Меня».
 Вчера Лидушка пела, голос звучал отлично, - продолжает подмечать оттенки концертного вечера в лазарете генеральша Чеботарева, - но в воздухе был холодок. Все офицеры камушками сидели по стенкам. Но Государыне понравилось действительно. Даже меня благодарила, импресарио (Чеботарева выступила организатором этого концертного вечера – прим. авт.). Когда Лида пела «Свадьбу» Даргомыжского, очень внимательно слушала...».
 Именно подруга Лидии Федоровны Красновой, В.И.Чеботарева, умершая от тифа в апреле 1918 года в Новочеркасске, была одной из тех, кто слушал, а потом поверял своему дневнику те невероятные слухи, что распускались врагами Царской Семьи в Петрограде и в стенах царскосельского Лазарета Большого Дворца. О Григории Распутине и Государыне, о Григории Распутине и «Девочках», Царских дочерях... В строках воспоминаний нередко чувствуется ее личная и совершенно необъяснимая неприязнь к фрейлине Анне Александровне Вырубовой, а позже - осуждение самой Императрицы. Объединяющую солидарность своей вполне убежденной правоте, судя по дневниковым записям, Валентина Ивановна обнаруживала или «читала» во взглядах и поведении выздоравливающих офицеров. Чеботарева нередко в свободные от работы часы наблюдала, как офицеры собирались по вечерам в перевязочной комнате лазарета и свободно общались с Великими Княжнами: играли в разные игры, танцевали, слушали фортепьянную музыку в исполнении Великой Княжны Ольги Николаевны. Валентине Ивановне казалось, что их игры подчас носят фривольный характер, что господа офицеры не всегда искренни по отношению к Государыне, и так же, как и она, осуждают ее общение с Григорием Распутиным. Поэтому во время вокального вечера Лидии Федоровны Красновой, которая пела, в первую очередь, для Императрицы, «все офицеры камушками сидели по стенкам». И сколько таких досадных штрихов, оставленных для вечности, вкраплено в дневниковые записи! Но ведь вначале были и другие оценки.
 «Ноябрь и декабрь были порой особо нежного культа к Императрице, - пишет Валентина Чеботарева в 1914 году. – Она так близко подошла к жизни офицеров, просто, ласково, хорошо, сидела у их постелей, интересовалась всем, даже мелочами их жизни». Еще в 1915-м она же восхищенно замечает в дневнике о Государыне: «Никто не знает, как Она высоко благородна и кристаллически чиста...». Но уже через полгода, 25 августа, пишет с нескрываемым осуждением: «Из-за Анны Александровны (Вырубовой – прим. авт.) и Григория Распутина столько грязи набросали на Ее светлый образ (...) Вчера Государыня была веселая, бодрая... Приехала после обедни в Екатерининский Собор, была вдвоем с Марией Николаевной (Великой княжной – прим. авт.), а сегодня была там же... с Анной Александровной! И к нам с нею же приехала. (...) Зачем этот вызов, эта бравада? (...) зачем в такую минуту дразнить гусей...»
 Именно дневник и рассказы В.И.Чеботаревой, как понятно теперь, послужили одними из основных источников для писателя П.Н.Краснова в период его работы над исторической трилогией «От Двуглавого Орла к красному знамени». Несомненно, что-то от себя добавила и Лидия Федоровна Краснова. Доподлинно неизвестно, побывал ли хотя бы раз в лазарете Царицы генерал Краснов, но, судя по тому, как он достоверно описал жизнь его обитателей, это вполне можно допустить. Ведь в 1916-м он приезжал с фронта в Петроград и видел, какие нестроения намечаются в столице, как непрочен тыл у воюющей Русской Армии. И, все же, благодаря В.И.Чеботаревой не только придворные дамы, сменившие светские платья на костюмы сестер милосердия, не только раненые офицеры, но, прежде всего, Государыня и Великие Княжны Романовы, особенно Татьяна Николаевна, совершенно естественным образом присутствуют в романе «От Двуглавого Орла к красному знамени». Мы как будто бы слышим Их подлинные диалоги, узнаем Их черты характера, Их манеру говорить. И дух неправды, как предвестник большой российской смуты, окутавший это любимое убежище Императрицы, так же ясно ощущаем. Им, этим духом «злобы поднебесной», была заражена бедная Валентина Чеботарева!
 Кстати, в романе Петра Николаевича нашлось место и для нее, заботливой и наблюдательной старшей сестры Валентины, и для худощавой женщины-хирурга княжны Веры Игнатьевны Гедройц. А бесстрашная подруга Царских Дочерей – Маргарита Хитрово, которая, как известно, не боясь ареста, даже отправилась в Тобольск, чтобы как-то облегчить участь Царственных узников, выведена под именем Риты Дурново. В глубоком историческом очерке «Памяти Императорской Русской Армии», который завершают слова Русского гимна «Боже, Царя храни», Краснов укоризненно замечает: «Про Государя и Императрицу были пущены самые гнусные слухи, но еще боролись с этими слухами старшие начальники, еще боялась открыто говорить про них зеленая молодежь. (...) В начале декабря 1916 года, когда вся армия замерла на оборонительной позиции, старший адъютант штаба вверенной мне дивизии принес большую кипу листов газетного формата. На них ... была напечатана речь П.Н.Милюкова, произнесенная в Думе 1 ноября. Эта речь была полна злобных, клеветнических выпадов против Государыни, и опровергнуть их было легко. Я приказал листки эти уничтожить, а сам объехал полки и всюду имел двухчасовую беседу с офицерами». И, тем не менее, как продолжает мемуарист, «речь Милюкова проникла в полки. О ней говорили в летучке Союза городов, о ней говорили в полках». То есть «адова работа» по дискредитации царской и православной России велась по всем фронтам не на жизнь, а насмерть.
 Еще одним недобросовестным информационным источником для писателя Краснова мог послужить и старый его знакомец генерал-лейтенант Дмитрий Дубенский, издатель «Летописи войны с Японией», «Летописи Великой войны» и других исторических трудов, секретарь редакции «Русского инвалида», в котором печатался Краснов. Будучи свитским генералом, Дмитрий Николаевич как историограф получил в 1915 году задание описать деятельность Государя Николая II в период Великой войны. Он был с Государем и тогда, когда того арестовали в Пскове... Другое дело, насколько далеко зашла верноподданническая честность флигель-адъютанта Свиты Его Величества по отношению к своему Венценосному шефу...
 Так вот, 27 января 1916 года, по сути, за год до февральского переворота, Валентина Чеботарева занесла на дневниковые страницы лишь на первый взгляд странные новости: «Вчера у Краснова Петра Николаевича был генерал Дубенский, человек со связями и вращающийся близко ко Двору, ездит все время с Государем, уверяет, что Александра Феодоровна, Воейков и Григорий (Распутин – прим. авт.) ведут усердную кампанию убедить Государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию (...)». Как говорится, комментарии излишни. Но именно теперь мы можем отлично проследить, кто писал историю последних месяцев Российской Империи, кто окружал Царскую Семью, кто лгал осознанно, а кто, - доверившись лишь слухам и авторитету их распространителей, дружбе или просто добрым отношениям с ними. Эти омерзительные слухи, художественно обработанные Петром Николаевичем и спешно допущенные им в первую редакцию романа «От Двуглавого Орла к красному знамени», позволили князю Павлу Бермонт-Авалову, если и не до конца разочароваться, то усомниться в монархизме Краснова. Что же, на самом деле, его прекрасный и нужный русскому читателю роман, при всех своих достоинствах, нередко противоречив, и именно там, где это касается Государя, Государыни, Царского Друга Григория Ефимовича Распутина, ставшего первой жертвой масонов-революционеров.
 «Лазарет, в который отвезли Карпова, - пишет в этом романе заручившийся дневниковой канвой Чеботаревой Краснов, - был особый. Он находился под непосредственным наблюдением Императрицы Александры Федоровны, и в уходе за ранеными принимали участие она и ее дочери, Великие Княжны Ольга и Татьяна. Императрица наблюдала не только за уходом, но иногда ухаживала за ранеными сама, делала перевязки и помогала при операциях. В лазарете было запрещено называть ее «Ваше Императорское Величество», но требовали, чтобы ее называли просто – «старшая сестра». Княжон тоже называли – «сестра Ольга», «сестра Татьяна». В этот лазарет Императрица ушла всем своим сердцем. Только в лазарете она отдыхала. На операциях тяжело раненных, когда, откинув брезгливость, она помогала хирургу, у постели умирающих, видя страшные муки молодого тела, расстающегося с жизнью, она забывала свои личные мучения и находила странное утешение. В лазарете, по вечерам, она сидела со своими дочерьми в кругу выздоравливающих. Устраивали игры, пели... – создавалось подобие семьи, и ей казалось, что тут эти расшалившиеся офицеры ее понимают и любят ее, как мать.
 Иногда в играх слишком развеселившаяся молодежь переходила грани приличия. Хорошеньких Княжон, смеющихся и раскрасневшихся, охватывали нескромные взгляды офицеров... Строгая сестра Валентина сказала как-то об этом Императрице... Скорбные тени пробежали по ее прекрасному, но холодному, как мрамор, лицу.
 - Оставьте их, - сказала она. – Пусть хоть немного повеселятся, у них нет никаких радостей.
 Сестра Валентина молчала. – Столько горя, страшного горя ожидает их впереди, - сказала тихо Императрица и вышла из палаты».
 Итак, русская Императрица предстает в этой части повествования холодной и недоступной для окружения. И в то же время писатель сумел разглядеть ее природную глубину и мудрость, и читатель в нескольких скупых характеристиках увидел великую скорбь царственной женщины, которой было открыто и будущее ее ближнего круга, в том числе собственных Дочерей и молодых офицеров, и будущее ставшей для нее родной страны. Но главным персонажем здесь все-таки остается хорунжий Карпов с его чувствами к одной из царских дочерей, которого как раз и помогает выхаживать Великая Княжна Татьяна Николаевна.
 Каждая встреча Алеши Карпова с нею описана Красновым вдохновенно и деликатно, и чувства молодого человека буквально питаются ее внешним обликом и мистическим восторгом перед той, что, несомненно, во всех отношениях, и прежде всего, по праву кровного Родства с царствующей Династией, выше него на несколько голов. Для Алеши в Царской дочери важно все, даже аромат ее хороших английских духов, которыми, действительно, пользовались Великие княжны Романовы, ведь на его глазах оживает сказка о подлинной царевне. «Легкий шум в палате, радостные голоса и шепот заставили Алешу открыть глаза, - пишет Краснов. - На стул подле его постели села сестра Татьяна. Он сейчас же узнал ее. Но... он не видел ее такою, как она была, худенькой девушкой с большими добрыми серыми глазами, напоминающими глаза ее отца. Карпов увидал прекрасную царевну из сказки, которую обожал раньше, нежели увидал ее. Простая, поношенная, серая юбка в складках легла буфами на стуле. Милое лицо, обрамленное ото лба до подбородка белой косынкой, ниспадающей на плечи, нагнулось к нему, она поправила подушку и улыбнулась конфузливой улыбкой.
 - Как вы чувствуете себя, Карпов? – сказала она, называя его по фамилии, как называла она всех офицеров лазарета...». В дополнение к уже созданному портрету Петр Николаевич добавляет еще несколько деталей, которые кажутся Карпову особенными: «Его (Карпова – прим авт.) любовь была особенно сильна потому, что Татьяна Николаевна была прелестная девушка, обладала чудными волосами, прекрасными глазами и была пропитана святостью своего происхождения. Она была царская дочь, царевна. Ни одна греховная мысль не вязалась с нею, надеяться на возможность сближения – было нельзя, и оставалось только, молча любить... Жадным, взволнованным взглядом Алеша проводил ее... Все в ней было великолепное и особенное... Талия, перехваченная белым кушаком передника, казалась удивительно тонкой, серая юбка падала широкими складками, и из-под нее выглядывали стройные упругие ноги, блестящие в шелковом чулке. Башмаки на английском каблуке, чуть стучали по паркету пола, и шла она легко, как дух. Алеша все еще слышал тонкий, еле уловимый запах духов. Он давно испарился и исчез в хорошо вентилируемой комнате, но ему казалось, что он его ощущает».
 Судьба уготовила хорунжему Карпову пасть смертью храбрых на поле боя, как пали многие казачьи офицеры в годы Великой войны. Великой Княжне Татьяне Николаевне – быть убиенной в доме Ипатьева вместе с родителями, сестрами и братом, Наследником трона. При этом познать великое предательство ближних и дальних, испытать арест и заточение, которое длилось год и четыре месяца, когда не нашлось ни одного доброго молодца, ни одного святорусского витязя, как в сказке, кто спас хотя бы одну царскую дочь!
 Письма Великих Княжон из заточения давно опубликованы и прочитаны. В этих коротких посланиях, прорвавшихся на волю, чете Красновых не единожды передаются поклоны и справляются об их здоровье. «Вспоминаю часто интересный рассказ мужа Л. Феод. (Лидии Федоровны Красновой – прим авт.), помните, который Вы мне давали читать», - доверительно пишет своему адресату, Валентине Ивановне Чеботаревой, Великая Княжна Татьяна Николаевна 1 мая 1917 года. «Вам теперь наверно скучно без Л.Ф.(Красновой)? – явно беспокоясь, спрашивает Валентину Ивановну Царственная корреспондентка в другом письме, от 9декабря 1917 года. – Но это хорошо, что они (Красновы) теперь вместе».
 И разве удивительно, что, находясь в эмиграции, когда для Царской Семьи на земле все было уже окончено, Петр Николаевич в романе «От Двуглавого Орла к красному знамени» вспоминает светлый образ именно этой Царской дочери? Вспоминает ее сестрой милосердия в Царскосельском Лазарете, где безответная любовь молодого хорунжего лишь подчеркивает трагизм положения, в которое попадает русская военная молодежь того времени, для которой остается лишь одно – доблестно сложить свои головы на родной земле или покинуть ее навсегда.
 В январе 1918-го Великая княжна Татьяна Николаевна несколько раз интересуется у подруги Красновой, «где теперь Л.Ф. и ея муж». Заботу и чуткую памятливость, исходящие от ее писем и открыток, нельзя не заметить. Вероятно, Лидия Федоровна Краснова, находившаяся в Царском Селе в дни интенсивной работы там лазаретов под патронатом Императрицы и Великих Княжон, была выделена Царственной сестрой милосердия Татьяной особенно, хотя посылала она поклоны и многим из тех, кто был непосредственно связан с оказанием медицинской помощи и уходом за раненными и больными офицерами. Что сообщала генеральша Чеботарева Великой Княжне Татьяне о Красновых, нам неизвестно, хотя, несомненно, письма не оставались без ответа, а переписка продолжалась до января 1918 года.
 В то же самое время, спешно покинув свою квартиру на Офицерской улице в Петрограде, Красновы до 16 января 1918-го находились в Великих Луках. Там они стали «свидетелями» так называемой демократизации армии, уничтожившей остатки еще недавно доблестного и боеспособного III Кавалерийского (Казачьего) корпуса, которым до марта 1917-го командовал героический генерал граф Ф.А.Келлер. В Великих Луках Петру Николаевичу Краснову не раз грозила смертельная опасность, готовился его арест, поэтому, предупрежденный председателем уездного Совета солдатских и рабочих депутатов, левым эсером А.Н.Малышевым, он с женой был вынужден спешно оставить этот город, чтобы по железной дороге добраться до Москвы. Там, в первопрестольной, предполагалось сделать передышку, остановившись в доме сестры Лидии Федоровны, а затем самостоятельно, без казаков, ехать на Дон, в Новочеркасск, к атаману Каледину.
 Следует добавить, что, несмотря на все пережитое в Великих Луках, великолукские мотивы не обошли стороной ни военную публицистику Краснова, ни его художественную прозу. Так богатый великолукский купец Михаил Шульгин, чья роскошная гостиная была занята генерал-майором Красновым под штаб-квартиру корпуса, послужил прототипом литературного купца – Николая Саввича Заюшникова (роман «За чертополохом»), а события, связанные со злоключениями казачьего корпуса, вошли в подробные мемуары «На внутреннем фронте».
 «Царская» же тема останется с Петром Николаевичем практически до конца дней. В свою бытность донским Атаманом он восстановит на территории Войска Донского старорежимные порядки, вернет в обиход прежний Русский гимн «Боже Царя храни» и прежние войсковые знаки отличия, а в донских храмах по окончании Божественной литургии будет служиться панихида по убиенному Царю-мученику и Его Семье. В литературном творчестве Краснова неоднократно будут вставать образы Государя Александра II, Александра III, Его изящной Супруги – Императрицы Марии Феодоровны, Святых Царственных Мучеников, Великого Князя Михаила Александровича. Вместе с внешними их образами Петр Николаевич оставит и глубокие психологические портреты тех, кого лично знал и наблюдал на военных маневрах в Красном Селе, во время национальных торжеств, приемов и концертов в дворцовых и театральных залах Санкт-Петербурга.
 «19 марта, в годовщину дня торжественного входа Российских Армий Великой Отечественной войны в Париж, - пишет он в романе «Понять – простить», - Мариинский театр с утра представлял необычайный вид... У ярко освещенного бокового Императорского подъезда стояли часовые, и на красном ковре, выложенном на панель, топтались чисто одетые в серые офицерские пальто околоточные и пристав и с ними штатский в черном цилиндре. Ждали Государя Императора».
 Передав атмосферу ожидания государственного праздника, который так почитали в царской России, Краснов описывает появление в театре Николая II и Его Семьи через восприятие родовитой дворянки Тверской, воспитанной на ценностях православной соборности и народного единства.
 «Весь зал поднялся. Все зрители повернулись к большой Императорской ложе, увенчанной золотой лепной короной, с драпировками из голубого штофа с золотою бахромою. К ее барьеру медленно подошел Государь. За ним, наклонив голову, шла Императрица и с нею Наследник. Государь был в парадной форме пехотного полка. Тверская увидала красную грудь на темно-зеленом мундире, голубую широкую ленту и бледное лицо с большими глазами, обрамленное русою бородой и усами. Это лицо, незнакомое и вместе с тем знакомое, тысячи раз глядевшее ей с портретов, с рублевых серебряных монет и с золотых империалов, было для Тверской бесконечно родным. Оно было русское, и за этим лицом была Россия... На одно мгновение глаза Тверской встретились с глазами Государя. Добрым и печальным показался Тверской этот взгляд. Государь стал смотреть выше, во второй ярус, и Тверская, подняв туда глаза, увидала белую полосу институтских передников и над нею розовое сияние счастливых юных лиц... Белые передники колыхнулись в глубоком и низком институтском реверансе».
 Еще больший восторг объял Тверскую, да и не только ее, когда в концертном зале раздались звуки национального гимна. «Ревели басы и геликоны, а внизу рокотали барабаны, - ярко передает писатель атмосферу не раз пережитую в Высочайшем присутствии им самим, - и к небу лилась мольба четко слышанными голосами певчих... Отторгнутые от лиц музыкантов трубы по знаку капельмейстера опять закрыли лица, снова металл залил пламенем всю сцену. Грянул оркестр, медными воплями потрясая зал. Казалось несокрушимой его сила, казалось до Бога доходящей молитва труб и голосов. Весь зал пел теперь с оркестром. – Боже, Царя храни!..»
 Когда одному из музыкантов кавалерийского полка Государь вручает золотые часы с накладным Императорским орлом, тот явно смущается, понимая, что перед ним стоит не кто-нибудь, а сам Помазанник Божий, и сердце у корнетиста Ершова, подданного великой Российской Империи, начинает учащенно биться, а на глаза наплывает туман. И семенам лжи, которые сеялись против Государя и монархического строя вообще в душе Ершова его прежним местечковым учителем, пока не дано было взойти. Они прорастут позже. Встреча же с Царской Семьей на этом не оканчивается. Он видит Государыню. «Она стояла подле Ершова, - продолжает разворачивать красочную театральную мизансцену Краснов, - и вдруг посмотрела на него синими глазами, смутилась, покраснела пятнами и опять посмотрела прямо в глаза Ершову, точно хотела спросить: «Ты-то... такой ли хороший человек, как музыкант?»
 Примечательно, что точность при описании Петром Николаевичем живого образа Государыни не вызывает сомнений. Есть немало письменных свидетельств, в том числе и кинодокументальных, о том, что Александра Феодоровна нередко при ходьбе слегка наклоняла голову книзу, учтиво кланялась окружающим. И краснела Государыня, обладавшая тонкой душевной организацией, довольно часто, особенно, в минуты сильного волнения, что так же подмечали те, кому довелось общаться с Нею (П.Жильяр, М. Палеолог и др.). И, конечно, не Двор с великокняжескими интригами привлекал ее внимание, нет, а тихая семейная резиденция в Александровском дворце, уютная Нижняя дача Александрия в Петергофе. Лазарет, где она чувствовала себя нужной русскому воинству. Маленькая церковь во имя чудотворной иконы Божией Матери, именуемой «Знамение», пещерный Серафимовский храм Федоровского Государева Собора, где в горячей молитве Она могла сокрыться от посторонних и осуждающих глаз.
Еще один представитель Царствующей Династии занимал мысли Петра Краснова. Писатель оставил воспоминания о Великом Князе Михаиле Александровиче Романове, мужеством которого на фронте искренне восхищался. Их встреча в дни Великой войны произошла на позиции, куда прибыл брат Государя, командовавший Туземной – «Дикой» дивизией. «Статный, в светло-серой черкеске, с белым башлыком за плечами, в великолепной серебристой, кавказского курпея, папахе, - вспоминал Краснов в очерке «Памяти Императорской Русской Армии», - на крупной темно-гнедой, задонской, лошади, он красивым галопом скакал по полю, и за ним, растянувшись, скакали ординарцы-черкесы».
 Когда в небе показался аэроплан с черными крестами на крыльях, собиравшийся сбросить на станцию, где находился Великий князь, бомбу, окружающие старались уговорить Михаила Александровича уйти в укрытие, но он и слушать об этом ничего не хотел. «Он был в том возбужденном состоянии, - замечает Краснов, - в котором бывают смелые люди, редко бывающие под огнем. Он побежал вперед с фотографическим аппаратом к тому месту, где только что упал снаряд, и снял столб дыма под его осколками. Он поднял большой осколок и, подавая его мне, сказал:
 - Горячий еще, только держать. Я сохраню его на память. Думаю... это будет редкий снимок...
 ...Великий князь все время оставался на станции. Он пил с офицерами чай, снимал офицеров и Туземцев, шутил, смеялся. Его присутствие имело огромное нравственное значение. Ингуши и Саратовское ополчение лежали крепко, и уже совестно было им говорить, что они не могут оставаться в окопах, что противник «так и засыпает, так и засыпает их артиллерийским огнем», когда по станции, действительно засыпаемой тяжелыми снарядами, ходил и шутил с офицерами и ординарцами брат Государя».
 Оставаясь верным рыцарем Русского Императорского Дома, бессменным воином Христовым, всегда готовым послужить к славе Отечества, пусть уже не казачьей шашкой, но писательским пером, Петр Николаевич Краснов поддерживал в эмиграции тесную связь с Романовыми, оставшимися в живых. В частности с Князем Императорской крови Его Высочеством Романом Петровичем, внуком Николая I. Именно его имя значится в одной из секретных корреспонденций Краснова. С ним стареющий генерал и писатель связывал свои надежды на возрождение русской монархии, а вместе с нею и России. В собрании писем Краснова, среди его адресатов, большинство из которых - люди, принадлежащие к военной касте, разбросанные по губерниям, городам и весям Зарубежной Руси, имя Князя Императорской крови, имевшей для Краснова священное значение, дорогого стоит. С каким же предложением обращается к Роману Петровичу Петр Николаевич?
 В письме, написанном не позднее 26 июня 1941 года, размышляя о послевоенном жизнеустройстве России, не теряющий надежды Краснов, пишет проживающему в Риме и отказавшемуся от черногорского трона Князю: «Несмотря на отвращение Хитлера к монархическому образу правления – в немецком обществе все чаще проскальзывает мысль, что наконец-то, может быть, (в) далеком будущем России, состоящей из ста народностей и племен, придется вернуться к православному царю – «Белому Царю». В этом направлении работают за границей и русские монархисты». Далее Петр Николаевич высказывает Роману Петровичу свои серьезные опасения, касающиеся современных претендентов на русский престол.
 «Законным, «легитимным» русским монархом, - скептически замечает он, - считается Великий князь Владимир Кириллович. Он не пользуется ни симпатиями, ни доверием немцев... (...) В начале текущего года он приезжал в Париж и вращался в сомнительном обществе. На днях он выпустил «обращение к русским людям». Я не видел этого обращения, но, как мне передавали, в нем Великий князь призывает всех русских людей к борьбе с большевиками. (...) Оно прошло незамеченным». При этом в возможность выдвижения на русский трон таких претендентов, как Великий князь Дмитрий Павлович и Князь Императорской Крови Всеволод Иоаннович, предложенных некогда русскими монархистами-славянофилами, здравомыслящий Краснов не верит.
 «Зерно» надежды он вкладывает в следующие фразы: «У некоторой части русских монархистов, очень небольшой числом, но очень сильной по удельному своему составу, тщательно законспирированной, есть желание, чтобы на российский престол сел отпрыск той ветви Дома Романовых, которая ничем, никогда себя не запятнала, имела в своем роду двух главнокомандующих Российскими Армиями, всеми, даже и врагами, уважаемыми, и в последнее время прилитием славянской и чисто русской старинной крови наиболее русскими, и потому желанными русскому народу. Счастливые обстоятельства, близкое (отношение) с Императорским и Королевским Домом Италии дали возможность этой линии избегнуть эмигрантской бедности, грязи и темных дел и воспитать своих детей в обстановке великокняжеской, дать им широкое образование, познакомить их с тем новым, что вошло в мир, дать им и военные познания современной военной и морской техники, и в то же время сохранить их русскими и православными».
 Разумеется, Князю Роману Петровичу были лестны и более чем понятны прозрачные намеки Петра Николаевича, но, как в дальнейшем показали события, мистика в который раз оказалась сильнее истории, а утраченный Россией монархический строй так и не был восстановлен.
 Еще во времена своего атаманства на Дону, будучи прекрасным знатоком русской и европейской истории, проводившим немало времени в государственных исторических архивах, писатель Краснов неистребимо верил в тесный союз русских и немцев, в их боевое братство, имевшее место в войне против Наполеона, в их вполне оправданную устремленность друг к другу на протяжении почти всего XIX века. Верил и демонстрировал. Поэтому в какой-то момент связывал процветание вернувшейся на круги своя Российской Империи с именем Князя Императорской Крови Романа Петровича Романова, с деятельной поддержкой этой кандидатуры его влиятельной Матушкой – Великой княгиней Милицей Николаевной, принцессой Черногорской, которую Краснов считал не только «глубоким знатоком истории», но и «мастером слова».
 Надеялся, судя по всему, и рассчитывал на своего корреспондента в лице опытного военачальника, общественного казачьего деятеля, одного из авторитетнейших лидеров Русского Зарубежья, Петра Краснова, и Князь Роман Петрович. И, скорее всего, не ожидал прочитать таких откровенно горестных, но честных слов стареющего генерала: «Ваше Высочество пишете, что я мог бы создать единение среди русских. ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО, СОЗДАТЬ ЕДИНЕНИЕ ЭМИГРАЦИИ НЕВОЗМОЖНО. Кроме того, мне 72 года, я на склоне жизни, имею больное сердце и страдаю склерозом костей, я конченый человек – инвалид».
 Имела ли эта переписка продолжение потом, пока неизвестно. Вторая Мировая война только разгоралась, и Петру Николаевичу пришлось принять для себя, надо думать, непростое решение – несмотря на «инвалидность» и «больное сердце», он до конца остался перед Богом и своей совестью воином Христовым и пожертвовал собой, «своим честным именем», ради любимого казачества.
 На закате жизни плененный в Восточном Тироле генерал, пытаясь спасти зарубежных казаков от англосаксонского произвола, среди прочих отчаянных обращений к «сильным мира сего», напишет и письмо Великой княгине Ольге Александровне Куликовской-Романовой, младшей Сестре убиенного Государя. Оно станет последним «творческим» рукоделием витязя Русской правды... Тогда, в 1945-м, Петр Краснов еще не осознавал, какая угроза нависла над головой самой Великой княгини, для которой проживание в Дании, а тем более ее помощь русским беженцам в Европе, были уже не столь безопасным занятием. Спасаясь от рук большевицких палачей, Ольга Александровна будет вынуждена перебраться с семьей в далекую Канаду.
 Все то, что Краснов написал позже, находясь под следствием безбожного и чуждого ему государства, вряд ли стоит принимать всерьез, как это делали нечистоплотные исследователи жизни генерала. Разве что некоторые биографические данные, сообщенные следователю МГБ, и так хорошо известные из обширных и подробных мемуаров Краснова. Все остальное «творчество» признательного характера было, несомненно, выбито из немощного генерала определенным способом и является всего лишь, как назвал это великий Иван Ильин, «памятником мученичества».
... Через веру и молитву, через ревнование о дарах духовных православному христианину Петру Краснову многое открывалось. Ибо, «кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение...», - свидетельствует в 1-м Послании коринфянам апостол Павел.
 В одном из последних дошедших до нас романов Краснова «Ложь» (1938) есть примечательный фрагмент. Похороны в эмигрантском Париже одного из русских офицеров.
 «Из церковных дверей, колышась на руках офицеров в парадной форме, показался гроб... Кивер и шашка на нем... Венки... Артиллерийские лошади натянули постромки лафета... Музыканты играют «Коль славен наш Господь...» (...) Всякий раз тогда Акантов (генерал – главный герой романа – прим. авт.) думал: «Будет день, когда и мое тело понесут товарищи, а стрелковый оркестр, плавно и медленно, будет играть «Коль славен...». Услышу ли я тогда из гроба эти молитвенно-прекрасные звуки?.. (...) Теперь понял: никогда этого не будет!..»
 Как странны, точнее – лишь, на первый взгляд, странны кончины белых генералов, ибо таинственно и непреложно связаны они с их земными жизнями! Все – в них: грех и позднее покаяние, если оно, конечно, успело быть, стремительный взлет военной карьеры и мгновенное падение... Вне Духа, кончины эти и постичь невозможно, ведь, если без Духа, то к чему назидательность в каждой смерти и тот плач живых – единственно и верно приближающий и нас через страх Божий и личный подвиг к подножию Престола Всевышнего, к великому Святорусскому небу...
 Быть может, и Петр Николаевич Краснов, когда выводил сакраментальные строки о молитвенно прекрасных звуках гимна князя Хераскова и видел рядом с собой запутавшегося и тоскующего посреди «эмигрантщины» Егора Акантова, прозревал духовными очами нечто большое, чем только судьбу главного героя. Предчувствовал, что еще какие-нибудь лет девять, не будет и у него ни гроба, ни храма, ни церковного отпевания (у него-то, православного христианина, героя Великой войны, Георгиевского кавалера!..). Не будет и почетного караула с казачьими офицерами в парадных мундирах... Да что почетный караул, когда и от генеральской могилы лишь таинственные следы («кроки на местности», как говорят военные) останутся, горстка пережженного праха, вложенная в землю двух московских кладбищ – Донского монастыря и Всех Святых на «Соколе»!..
 Да, мистика сильнее истории, которую пишут люди! Да и сама история имеет два лица – открытое и потаенное. Вот и нет больше в Париже улицы, носившей имя Царя Николая II, спасшего Францию в годы Великой войны от полного разгрома. Переименовали ее вчерашние союзники!.. Нет на земле и могил ни «спасителя России» генерала Корнилова (выкопан и сожжен большевиками в Екатеринодаре), ни «правильного человека» генерала Кутепова (заколот ударом в спину и закатан под асфальт парижского гаража), ни «Верховного правителя России» адмирала Колчака (выдан чешскими легионерами большевикам, и после расстрела, сброшен в прорубь реки Ушаковки)... Нет больше и той, прежней России.
 «Не смущайся, когда тебе скажут, что Государя нет, что он убит, - словами Петра Краснова говорит одному из своих сыновей героиня романа «Понять – простить», генеральша Кускова. – Знай – ни Бога на небе, ни Государя на земле, ни Родины убить нельзя. Может, и придется пережить лихолетье, что не станет Бога над нами и не защитит Он нас, что не будет Государя и попрана будет земля наша... Но это будет временное, ты же веруй в Господа, носи в сердце Государя и люби даже униженную Родину. Потому что Бог, Царь и Родина – это вечное...».
 В этих словах – весь генерал Краснов, чье имя и слово в советской России на долгие десятилетия было упрятано под прочные замки и секретные грифы спецхрана. Мнимое забытье носило промыслительный характер. Оно лишь подчеркивало правоту наследника великих духовных, военных и культурных традиций во времени, позволило литературному наследию Краснова обнажиться и обогатить русского читателя именно тогда, когда пал большевизм, когда не только в землях Русского рассеяния, но и на родине к лику святых был причислен убиенный вместе Семьею Царь-Мученик Николай II...
 И, если Краснов исчислял свою жизнь по евангельским заповедям, то тайные силы, которые принимали в его судьбе самое непосредственное участие, исчисляли его смерть по древним человеконенавистническим законам, равным проклятиям. А то, что смерть есть акт духовный, они знали не хуже христиан... Без генеральского мундира с царскими погонами, без ордена Святого Георгия Победоносца, без нательного креста – все отняли! – восходил на свою смертную Голгофу 77-летний русский генерал и писатель Петр Николаевич Краснов.
 «Живый в помощи Вышняго, в крови Бога Небесного водворится...»... Верится, что этот великий псалом утешал генерала в последние минуты его земной жизни, как утешал ту, что осталась в его памяти навсегда в окрестностях далекого австрийского Лиенца, чей силуэт медленно таял вдали, по мере того, как удалялся от места расставания супругов Красновых автомобиль, увозящий генерала на муки. Через два года в бывшем престольном городе бывшего Российского государства произойдет то, чего так страшилась христианская душа Краснова: Донскому атаману уготовят Донской крематорий. Вечный огонь, по замыслу убийц, должен был пожечь вечную память и вечный покой генерала на земле древнего Донского монастыря. «И вот загрохотала под вами металлическая тележка и повезла гроб с телами в печь, - провидчески писал за несколько лет до этого Петр Краснов в романе «Ложь». – Теперь не сжигают огнем. Теперь вы попадаете в пространство, где такая страшная температура...».
 Как известно, прах сожженных казачьих вождей был ссыпан в «Братскую могилу невостребованных прахов №3», но посмертно воитель Петр, его, несомненно, спасшаяся душа, вошла в тот сонм умученных христиан, что в тонком сне увидел его литературный герой - благородный Ника Полежаев («От Двуглавого Орла к красному знамени»)... Но не по донской степи приближается к нам немолодой генерал. Белой московской порошей покрыта его старая долгополая шинель. Гордо вскинут подбородок бывшего павлона: он по-прежнему держит равнение на вечное знамя России, с которого светло и торжествующе смотрит на мир Спас Нерукотворный... «Горькая радость возврата», предсказанная казачьим поэтом Николаем Туроверовым, наконец-то совершилась.

Людмила СКАТОВА

Русская Стратегия

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii